Текст книги "Вспомнить, нельзя забыть"

Автор книги: Марианна Колосова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц)

Ольги Скопиченко. УСТРИЦЫ

Очерк? Рассказ? Нет, просто маленький эпизод из прошлого.

День в Харбине был осенний и довольно хмурый. Даже дождик чуть – чуть накрапывал. Шла я домой в мрачном настроении. Деньги за урок обещали заплатить только к понедельнику. А дома у нас с Марианной было хоть шаром покати и никаких перспектив. Вчера доели остатки щей и хлеб. Сегодня я утром направилась на работу, выпив стакан пустого чая. Решила, что на лекции вечером не пойду, не очень – то лезли в голову Институции Римского права на голодный желудок. За дверью нашей комнаты была хибара, выстроенная для караульного китайца, и мы ее снимали за несколько долларов в месяц. Хибара была поместительная с русской плитой в углу. Две кушетки, большой письменный стол, подарок одного из поклонников наших поэтических талантов, два стула, да корзинка в уголке для нашего общего друга (собачонки Турандот) – и вот вся наша обстановка. И, конечно, книги и рукописи, наваленные и на столе и прямо на полу.

– Ну, что, получила? – был первый вопрос Марианны.

– Да нет. Обещали в понедельник. Муж Веры Павловны уехал на рыбалку за Сунгари, а у нее не было денег. Гмм. Плохо, значит ты голодная…

– Ну, да и ты тоже.

– Нет. Мне повезло. Зашла к Семеновым, надо было книгу вернуть, и попала на обед. Такими пельменями угостили. Очень мне хотелось попросить для тебя, да я постеснялась.

– Ну, что ты, не хватало, чтобы мы попрошайничали.

– Турке косточек послали, видишь, наслаждается. Турка с увлечением возилась в своем углу, причмокивая и посапывая. Марианна задумалась:

– Знаешь. Думаю, Арсений зайдет сегодня, перехватим у него доллара два до следующей недели.

– Дождешься его… – пробурчала я, – он последнее время все вечера проводит с Всеволодом Ивановым. Такая дружба, водой не разольешь.

Марианна снова стала стучать на машинке. А я, порывшись на плите за кастрюлями, нашла сухую корочку и села с книгой на кушетку. Часов около девяти вечера послышались быстрые шаги по двору, и Марианна весело сказала:

– Вот Арсений, а ты говорила не придет.

Еще минута и Арсений Иванович Несмелов, наш самый талантливый поэт Зарубежья, наш общий друг и приятель, с шутливым смехом.

– Вот хорошо, что вы обе дома – уселся на краешек кушетки.

– Вот что, собирайтесь только поскорее.

– Куда?

– Всеволод приглашает нас вчетвером поужинать. Только скорее, он на извозчике ждет.

Марианна поморщилась, она терпеть не могла прерывать начатую работу, но, видимо вспомнив, что я голодная, быстро согласилась.

– Что это с Савоськой случилось, что он нас вспомнил. Только вот что, Арсений, выматывай. Нам же надо поприличнее одеться, выезжая с такой знаменитостью.

Арсений быстро скрылся за дверью. Сборы были недолгие. Марианна переоделась в свое единственное нарядное шелковое платье, я в костюмчик, ходивший у меня за выходной.

Всеволода Никаноровича Иванова или Савоську, как мы его звали за глаза, автора знаменитого труда

«Мы», и не менее знаменитой «Поэмы еды», мы знали сравнительно мало. Сталкивались в редакции газеты, один раз были у него на дому, в его кабинете, где висела огромная копия кустодиевской «Купчихи за самоваром», на нее он всегда указывал посетителям. «Моя муза» – на что я довольно резко спросила – купчиха или то, что на столе.

Толстяк Всеволод был известен своим гурманством.

Минут через десять мы вышли на улицу уже в полном параде. Всеволод Никанорович слез с извозчика и пошел нам навстречу, говоря какие-то любезности. Уселись.

– В Фантазию, – распорядился Иванов. Мы запротестовали:

– Да помилуйте, Всеволод Никанорович, мы не одеты для такого шикарного места. Поедем куда-нибудь, поскромнее.

Спорить было трудно.

– Ерунда! Сядем не в общем зале, а на балконе, в ложу. Там некому будет Ваши наряды критиковать.

Фантазия – шикарное кабаре в Харбине, с прекрасным залом и великолепной эстрадной программой. Марианна о чем-то переговаривалась с Арсением. Я молчала, предвкушая вкусный, необычный ужин.

Зал Фантазии, за ранним временем еще полупустой, сиял огнями. Уютная ложа балкона, освещенная разноцветными фонариками, серебро и хрусталь стола, тихая музыка откуда-то издалека.

Я невольно покосилась на художественно расписанное меню, но Всеволод пошептался с лакеем и, отстранив карту вин, коротко заказал:

– Устрицы и шампанское.

Завязался веселый разговор. Говорили о новых темах, о новых стихах. Арсений, лукаво прищурившись, спрашивал нас, какая лучше рифма на слово оранжевый…. И так как ни я, ни Марианна ничего не ответили, тут же нараспев протянул:

– …оранжевый.

– Ах, и дрянь же вы…

Он был великий мастер на рифмы и ассонансы. А я сокрушенно думала, ну, вот и никакого ужина… ни цыплят, ни даже простого бифштекса,… а я такая голодная. Да еще устрицы, а как их едят? За свою короткую, шестнадцатилетнюю беженскую жизнь я только и слышала об устрицах, что они пищат, когда их глотаешь.

Шампанское было искристое и очень вкусное. Именно шампанское помогло мне на голодный желудок глотать этих скользких слизняков, которые были поданы в раковинах с изящными вилочками и ножичками. Глотала, внимательно наблюдая, как расправляется с устрицами Иванов. Боялась показать свое полное невежество в обращении с таким изысканным блюдом. Голова кружилась от шампанского, от стихов Арсения, от добродушных шуточек Иванова, и я старалась не замечать сочувственных взглядов, которые на меня кидала Марианна.

В полночь нас тем же порядком на извозчике доставили домой.

Всеволод попрощался с нами на улице, Арсений пошел провожать до дверей нашей хибары. И тут Марианна на него накинулась:

– Тоже, гурманы! Тоже хороший тон! Дамам даже не предложили выбрать, что они хотят заказать. Устрицы… шампанское…

Арсений оправдывался:

– Но ведь, это действительно шикарно и для Фантазии самое подходящее.

– Подходящее… Ольга два дня ничего кроме корочки хлеба не ела. В доме пусто. А вы…

Арсений растерялся:

– Так почему вы не сказали, что вы голодные. Я бы заказал цыплят.

– Да так вот и сказать, что мы хотим что-нибудь существенное. Так вот перед Савоськой и сознаться, что мы голодающие поэтессы. Ты сам должен был догадаться.

Я молчала. У меня проходил угар шампанского, и я чувствовала, что устрицы стоят в горле комом.

– Я завтра утром забегу, – и Арсений немного смущенный пошел к калитке.

– Только смотри, ни слова Всеволоду, не позорь нас, крикнула ему вслед Марианна.

Утром часов в десять Арсений был уже у нас, принес с собой сайку хлеба, лук и две коробки сардин, все, что мог достать в маленькой лавочке, где ему еще не было отказано в кредите. Видимо сам тоже был «на мели» в эти дни. Потом мы часто вспоминали этот светский ужин в роскошной Фантазии. Особенно хорошо было вспоминать за чашкой горячего чая с чайной колбасой, нарезанной толстыми ломтиками и с аппетитными ломтиками поджаренного хлеба – наше обычное пиршество, когда мы были при деньгах. А устрицы долгие годы вызывали у меня отвращение.

26 октября 1982 года.

Ольги Скопиченко. НЕОЖИДАННЫЙ ЗАВТРАК

Всякие эпизоды бывают в нашей жизни, особенно при эмигрантском существовании.

…Вспоминается юность, годы университета, заработки, полуголодная жизнь, ибо, денег никогда не хватало. Одно время жили мы в очень небольшой бедной каморке, даже не в каморке, а в сторожке. Это жилье для сторожа располагалось во дворе одного дома. В сторожке у нас была печь, стояли две кровати и два письменных стола. Была еще одна пишущая машинка, на которой мы перепечатывали свои стихи и затем относили их в редакцию. Работали мы обе в журнале «Рубеж». Жила я в сторожке с поэтессой Марианной Колосовой. В то время я уже начала печататься. Писала стихи, коротенькие рассказы, в общем, начинала свою литературную жизнь. Жизнь была трудная. Часто, часто нам не хватало денег на хлеб, мы голодали…. Из тех далеких дней мне вспоминается один очень забавный эпизод, некий

«Случайный завтрак». Было это так.

В то время я служила на табачной фабрике, Марианна давала уроки и, конечно же, день получки на фабрике – раз в неделю – был для нас огромным событием, ибо мы могли пообедать, купить себе что-то на завтрак и вообще у нас появлялась возможность вести «роскошную жизнь». В это утро я, как обычно, вышла на службу, оставив Марианну спящей дома. В это день, кроме всего прочего, у нас ночевала одна наша большая приятельница. Обе эти девушки, мои подруги с нетерпением ждали моего возвращения с деньгами. Шла я на службу очень торопливо, часов у нас никаких не было, вставали «по солнцу». Дошла я до Китайской улицы. Все харбинцы хорошо знают эту улицу. На этой улице я могла сесть в автобус, или идти до фабрики пешком, это минут тридцать. На фабрике обычаи были очень строгие, в семь утра закрывались ворота и опоздавшие рабочие теряли рабочий день.

Я вышла на Китайскую и подошла к аптеке, где висели огромные часы, посмотрела и невольно вздохнула – было без десяти семь. Я никак не могла успеть на службу. Значит, день будет потерян, получки не будет. От всего этого я просто пришла в отчаяние. Постояла около часов, повздыхала и пошла по Китайской. Я не пошла домой, ибо знала, какое разочарование я принесу своим подругам.

Стали открываться продуктовые магазины, из булочной доносился аромат свежевыпеченного хлеба. Рядом была вкусно благоухающая колбасная, я смогла уловить даже очаровательный запах сосисок, которые я в то время так любила. Мой голодный желудок заныл протяжно. Я старалась не смотреть на витрины. Медленно я пошла к дому. И вдруг услышала за собой быстрые и твердые шаги. Я оглянулась. Меня догонял какой-то господин. Он был прекрасно одет, в руке его покачивал огромный деловой портфель. Господин явно догонял меня. Поравнявшись со мной, он сказал мне доброе утро так, словно мы были старыми знакомыми. Я, немного замявшись, вежливо поклонилась ему и тоже ответила:

– Доброе утро!

Тогда он воскликнул:

– Куда торопитесь?

Ну и глупо же это прозвучало, ведь я шла еле-еле, то, что называется «нога за ногу». Я ответила:

– Никуда не тороплюсь. Я опоздала на службу, фабрика уже закрыла ворота. Я иду домой. Тогда он улыбнулся и радостно сказал:

– Ну, тогда пойдемте пить кофе. Кофейни уже открыты.

Я замялась.

– Слушайте, ну кто же ходит пить кофе в семь часов утра? Уж больно рано. Спасибо.

Я пошла дальше. Недолго думая, он произнес:

– Ну, тогда пойдемте пить кофе к вам домой. Мы прекрасно проведем время. Подождите меня здесь, я сейчас вернусь.

Господин стал удаляться. Я решила, что он просто «отвязался» от меня. Я понимала, что незнакомый мужчина просто «приставал» ко мне. Я продолжала свой путь. Но шла медленно, останавливалась перед витринами, не спешила домой с пустыми руками. Минут через пятнадцать я вновь услышала торопливые шаги за своей спиной. Все тот же господин догнал меня и радостно воскликнул:

– Ну вот, все в порядке. Видите, я сделал необходимые покупки, и мы сейчас великолепно выпьем у вас дома кофе.

Я растерялась. Я уже и не знала, каким образом мне отделаться от этого назойливого господина. Но сверток в его руках излучал такие аппетитные запахи…. Как бы мне избавиться от этого человека, но …сверток… сверток полностью захватил мое внимание. И я… разговорилась с господином. Я говорила о прекрасном утре, о том, как замечательно солнышко, как оживают в его лучах улицы…. Он поддержал разговор, о чем-то спрашивал меня. Я все думала, куда бы мне удрать от него, в какой спрятаться подъезд.

– Да, кстати, – наивно пролепетала я, – давайте я понесу этот сверток, а то у вас в руках и сверток и тяжелый портфель…. Давайте я вам помогу.

Господин охотно протянул свою заманчивую покупку. Я предложила повернуть на Аптекарскую улицу. Мы идем, а я все думаю о том, как бы мне избавиться от попутчика. И вдруг меня осенило. Я остановилась у одного подъезда, немного помедлила и очень смущенно сказала:

– Знаете, вам придется немножко подождать, потому что мы живем вместе с мамой, а сейчас такой ранний час, мне надо ее разбудить.

Мой спутник растерянно посмотрел на меня. Стало совершенно ясно, что мама его совершенно не устраивает. Наконец, он заговорил:

– Знаете, я забыл… – он посмотрел на свои ручные часы и начал быстро – быстро говорить:

– Я совсем забыл, что меня очень крупное дело, как раз перед работой. Давайте я встречу вас вечером. Мы пойдем в кино, потом где-нибудь поужинаем…. Я буду ждать вас возле этого подъезда. Я радостно согласилась с этим предложением:

– Хорошо. Я вас буду ждать здесь примерно в семь часов вечера.

Он поклонился мне и быстрыми шагами пошел от меня. Я осталась у ворот. Даже шмыгнула в подъезд, чтобы скрыться с его глаз. Сверток-то был у меня в руках. Когда этот господин скрылся за поворотом улицы, я выскочила и, побежала в другом направлении, домой, к своей улице. Я прижимала сверток к себе и бежала. Я даже не понимала – то ли я радовалась тому, что избавилась от навязчивого человека, то ли радовалась этому свертку и его манящим ароматам.

Наконец, я подбежала к дому, забарабанила в дверь. Одновременно два сонных голоса спросили:

– Кто там?

– Открывайте скорее. Это – я.

– Ты? Ты!.. что опоздала на службу? – в голосах спрашивающих звучало отчаяние. Еще бы. Понятно.

Открыли дверь. Я влетела в комнату, бросила сверток на стол и сказала:

– Сейчас будем пить кофе. Сейчас будем пить кофе и есть очень вкусные вещи.

Меня даже не спросили – откуда у меня сверток. Девчонки стали быстро разворачивать содержимое. Там было все: кофе, сгущенное молоко, пакетик сахара… Он предусмотрительно купил все, понимал, что у такой девчонки в доме нет ничего. В свертке была колбаса, какие-то аппетитные булочки, вкусный калач и сыр.

Какой мы в этот день имели завтрак! Мы были очень голодны. А кофе мы не пили давным-давно. Сыр для нас был невероятным угощением. Булочки, колбаса…. Все это было так вкусно, так исключительно хорошо.

Выпив кофе, я стала рассказывать подругам историю этого свертка. Тут посыпались шутки, смех. Мои приятельницы похвалили меня за сообразительность. И они совсем не хотели думать об этом господине, о том, встречусь я с ним или нет. Это, мол, пустяки. Главное – этот замечательный завтрак и … моя находчивость.

Я никогда больше не встретила этого человека. Он исчез из моей жизни также неожиданно, как и появился на Китайской улице. Но мои приятельницы, особенно Марианна, очень хорошо запомнили этот эпизод. И когда у нас наступал очередной «кризис», когда у нас в доме не было ни копейки, ни куска хлеба в доме, тогда Марианна говорила:

– Ольга, иди на улицу на заработки.

Так эта шутка и жила среди нас, воспоминание о столь нужном тогда «Неожиданном завтраке».

Виктор Суманосов. Биографические изыскания (Воспоминания о Марианне Колосовой, ее переписка)

Я не верю, что не было в архиве Скопиченко фотографий Марианны Колосовой.

По-хорошему завидую Амиру Александровичу Хисамутдинову, которому удалось встретиться с Ольгой Скопиченко. Вот что он написал об этих встречах в своей книге «Русский Сан-Франциско»:

«Считаю, что судьба меня балует знакомством с интересными и незаурядными людьми. С некоторыми встречался во время лекций в университете, в кофейнях или небольших ресторанчиках…

Увы, моя благодарность не дойдет до Марии Генриховны Визи, к которой попал по рекомендации ее подруги О.А.Скопиченко. Помню слова, которыми она встретила меня:

– Вам не кажется, что я уже существую только на бумаге, то есть в человеческой памяти?

Несмотря на краткость наших встреч, М.Г. Визи, легенда русской поэзии, рассказала очень многое о жизни Русского Китая, и о русских в Сан-Франциско. Порой она говорила:

– Это не для публикации, а только для вас…

Что ж, договор остается в силе. М.Г. Визи-Туркова скончалась 18 октября 1994 года, оставив о себе добрую память. Вспоминаю и О.А. Скопиченко. Близоруко рассмотрев меня, она сразу стала делиться бесценными воспоминаниями о жизни в Китае, на Тубабао и переезде в Сан-Франциско, показывая материалы из личного архива. Ее муж, Борис Коновалов, время от времени говорил жене:

– Ну что ты дразнишь человека? Отдай ему эти документы, ведь здесь они никому не нужны… Поэтесса Ольга Алексеевна Скопиченко умерла 12 мая 1997 года. После этого разговоры о русских за границей мы вели уже с Б.М. Коноваловым. Однажды, как мне показалось, немного застенчиво Борис Михайлович сказал:

– А как насчет французского коньяка? Признаюсь, я к нему немного неравнодушен после жизни в Шанхае…. Как было отказать столетнему ветерану, который лично знал многих героев! И мы помянули их…»

Борис Михайлович скончался 18 октября 2002 года, не дожив один месяц до 102-летия. Но русская история Сан-Франциско не заканчивается…

И еще один дорогой лично для меня отрывок из этой книги.

«…В записной книжке было два адреса, которые я хотел посетить. Один принадлежал Русскому драматическому кружку… Вторым адресом был дом № 2226 по улице Филмор, где размещался Дом русских артистов. Увы, и здесь уже ничто не напоминало о русском присутствии. Я немного посетовал на то, что эта прогулка ничего не добавила для моих исследований. От размышлений меня оторвал женский голос, он принадлежал пожилой ухоженной даме, внезапно заговорившей со мной по-русски.

– Простите, вы профессор Хисамутдинов из Владивостока? Я знала о вашем приезде и очень хотела с вами встретиться.

Не дожидаясь ответа, она задала новый вопрос:

– Как там у нас в России? И сказала задумчиво:

– Я родилась в Бийске и до сих пор помню тамошние вьюги и дым из печки, но вот оказалась здесь и стараюсь по мере сил помогать русским.

Мы проговорили с Лидией Петровной, или по-американски миссис Стенли, до конца вечера. Она рассказывала о своих родителях, о Гражданской войне, многие эпизоды которой врезались в ее детскую память. Прощаясь, она неожиданно сказала:

– А хотите прийти на нашу спевку?

Оказалось, что группа русских женщин уже несколько лет собирается в одном из частных домов для музицирования. Так я побывал на незабываемом вечере, наполненном старинными романсами и вальсами. Исчезло ощущение огромного чужого города. Голоса певиц, которые никогда не были в России, завораживали, возвращая в родные места. Поистине, пели их души, воспринявшие красоту русских песен от родителей…»

***

Мои поиски продолжались. В Гуверовском архиве Стенфордского университета были найдены письма Марианны Колосовой, которые предлагаются вашему вниманию.

Письмо Марианны Колосовой, начатое 25 июня 1935 года, законченное 10 июля

«Глубокоуважаемый Георгий Павлович!

Прежде всего, сообщаю, что мною получены два Ваших письма с сургучными печатями и переданы по назначению. Письма мною были получены от молодого человека /приезжего/. Н.И. уехал на линию службы 6 июня. Письмо это написано мною 25 июня от руки, полежало две недели в ожидании оказии, и сегодня я решила переписать его на машинке, /чтобы кое-что выбросить из него/ и отправить просто по почте. Ваше письмо с вопросами «ребром» так же получено, постараюсь, насколько позволят обстоятельства ответить Вам и хотя бы туманно осветить мои поступки, которые некоторым кажутся «проступками».

Прежде всего, о том, что Вы называете моим отходом от Вас.

1. Почему я подписалась под ответом Д.Бедному не так, как бы по Вашему следовало?

Да потому, что идеи и мысли, высказанные мною в этом стих. соответствуют идеологии этой группы, и я знала, что они не будут протестовать против такой подписи. А имела ли я право такую прямую и откровенную вещь подписывать другим именем? Поверьте мне мой дорогой Брат и Друг, что я с большой радостью подписалась бы ИНЫМ именем, но я учла, что в теперешнее тяжелое время для нашей семьи, я могла бы поставить под удар тех, кто меня совсем не уполномочивал это делать. Кроме того я теперь совсем не знаю, соответствуют ли взгляды высказанные мною в моих вещах той линии поведения, которая намечена сейчас семьей. Если же для Вас эта вещь /ответ Д.Бедному/приемлема идеологически и не вредна тактически, то Вы можете отпечатать ее в листовках и подписать моим именем Вашей сестры и единомышленницы. И поверьте, что я буду очень рада этому. Или же включите ее /или разрешите мне включить ее/ в тот сборник, который я сейчас составляю по Вашему приказанию. Вы можете мне резонно возразить, что я могла бы просто подписаться моим именем без указания моих убеждений. Да я могла бы это сделать. Но здешняя обстановка требовала другого. Я считаю, что везде должна проводиться Великодержавная линия, и эта вещь /ответ Д.Б./ не что иное, как удар сразу по трем врагам: по коммунистам, сепаратистам и по тем эмигрантам, которые не держат четкую линию Колчака, Краснова и Деникина. Кроме того, мои убеждения всегда соответствовали моей подписи под этой злополучной вещью, и я этого ни от кого не скрывала т. к. знала, что в семье люди разных взглядов собраны.

2. Считаю ли я себя членом Вашей семьи? Да. Хотя не скрою от Вас, что в здешней обстановке мне это очень тяжело с 1932 г. Если бы Вы были здесь и знали, что я знаю, то и Вам было бы тяжело. Насколько возможно, что могла и умела я выполняла до сих пор, а Ваши поручения и приказания /лично Ваши/ для меня святы и впредь, что бы ни случилось, я буду считать долгом и счастьем исполнить каждое Ваше /личное/ поручение, т. к. после смерти Ильи и Вани я никого больше в нашей семье не знаю кроме Вас и никому, кроме Вас, не верю. Были трое в нашей семье кому я верила и теперь остались Один Вы.

3. Нахожу ли я возможность работать по двум линиям? Да! Потому что я сейчас работаю не по двум, а по шести линиям, и близко время, когда я, /если буду жива, здорова/ буду работать в еще большем масштабе. Это я делаю вполне сознательно, и на это меня толкает жизнь и живые люди, которые вокруг меня мучаются, борются, и каждый по-своему любят Россию. И когда я вижу, что хороших и честных патриотов травят, я забываю, что они «инакомыслящие» и бросаюсь на помощь и «сую свой нос, куда не следует» и «вмешиваюсь не в свои дела». Коли ЭТО преступление, то конечно, я виновна перед Вами не раз и не два. Как раз в этом месяце я снова совершила такое преступление, снова заступилась за человека «чужого» и об этом Вы, конечно, получите, или уже получили соответствующий доклад. Я когда-то давала присягу Колчаку на верность Богу и России, вторая моя присяга, данная мной здесь в изгнании, является для меня только повторением и подтверждением первой. Но, мой дорогой Старший Друг, я не давала присяги закрывать глаза и уши, если рядом будут мучить Русского честного патриота, я не могу отвернуться от него только потому, что он не в той организации, где я; я помогу ему, а потом в России мы с ним разберемся чья «вера» лучше.

Не знаю, достаточно ли я ясно рассказала все, чем перемучилась за эти четыре года. Если Вы не согласны с моими доводами, то с болью в сердце я вынуждена буду уйти из семьи.

4. Меня смущает не временное затишье, а то, что к работе прикасаются враждебные и грязные руки и несмотря ни на что эти руки продолжают свою каинову работу. Очень тут нехорошо. Затем Вы, очевидно ошибочно, написали насчет фаш. «партии». Разъясняю: что с фаш. «партией» я никогда и ничего общего не имела и не имею, и кроме отрицательного отношения у меня к ней никакого другого быть не может. Я оказываю помощь работе фаш. организации, /которая Вам известна/ и с которой я была связана давно и политическими убеждениями и дружескими отношениями. А так как я знала, что члены нашей семьи состоят в других обществах, то я была уверена, что ничего плохого не делаю. Другое дело если бы я была связана с людьми враждебными нам. А со стороны этой организации я видела всегда только доброжелательное и сочувственное отношение к нам. Они всегда в нужных случаях подчеркивали свое глубокое уважение к жертвенности наших героев. Покойные И.А. и И.А. одобряли мою работу с этими людьми и считали их своими попутчиками во многом. И.А. и И.А. посылали свою литературу на ту сторону, вместе с ней посылали и ф. литературу говоря: «люди там тоже разные, кому, что понравится наше или это, лишь бы скорее коммунистов сбросили». Эти люди /рфо/ всегда с готовностью покупали и распространяли мою книгу с крестом на обложке, отлично зная, чей это знак, и никогда не задавали никаких вопросов и не делали никаких упреков, безмолвно уважая то, чему я служу. Итак, я не видела от этой группы никакого вреда для нас кроме пользы и в этом мое оправдание перед Вами. Не буду говорить о том, что эта организация не дала мне умереть от истощения в эти тяжелейшие для меня годы.

И, простите за откровенность, за свое хорошее отношение к нам эта группа видела от нашей семьи во многих и многих случаях незаслуженно враждебное отношение. Мало того, мной в точности выяснено, что члены нашей организации помогали громить и разваливать эту группу/!/. И, разрушая здоровый организм, создавали рядом чуждый нашей семье грязный и гнилой организм, который заражает гниением теперь и их самих. Все это могу подтвердить именами и датами при более удобном случае. Ни Вы, ни я, никто из нас не виноват в подобных вещах, виноват самый метод работы, который был хорош раньше и совершенно не подходящ сейчас для данной обстановки. Вы говорите «мы сильны качественно». К моему глубокому сожалению я обязана сказать Вам, что здесь совсем не так. И от этого общий упадок духа и общее неверие. Слишком много накопилось лжи. И плохо когда ложь прикрывается тайной, ибо тогда тайна перестает быть святыней. А без святыни и веры не может быть жертвы и подвига. Все это говорю о здешней жизни, о других местах ничего не знаю. За последние годы прекратилась моральная поддержка /в виде писем/ от членов нашей семьи, тогда как от инакомыслящих я со всех концов света имею массу писем и откликов. Итак, я до сих пор не подозревала о своем отходе от Вас, а после получения Вашего последнего письма, сознаюсь, стала думать, но не об отходе а, об уходе. Ввиду враждебного отношения ко мне здешней семьи, боюсь, что мне придется уйти, т. к. вижу, что мне «ставят всякое лыко в строку» и, конечно, в конце концов, за какое-нибудь случайное слово или дело меня просто могут исключить из семьи. Этого дожидаться мне бы не хотелось. Очевидно, не подхожу ко двору. Верю только одному Вам и поэтому с Вами искренна, а больше никому не верю. Если Вы, прочитав это письмо, решите, что лучше мне уйти – я уйду, если остаться – я останусь, но, наверное, ненадолго, т. к. опять наделаю каких-нибудь проступков и опять на меня будут доносы, а ведь у меня уже больное сердце, и мне очень тяжело даются подобные истории, а умирать раньше срока я не хочу, мне еще многое надо сделать. Ни в какой другой организации я присяги не давала, иду попутчиком тех, кто является попутчиком нашей семьи, помогаю всем кто за Единую Неделимую Великодержавную и Православную Россию. По этому признаку различаю друзей и врагов. Перед Богом, Родиной и своей совестью считаю себя невиновной, а пред людьми… с людьми считаюсь только с теми, кого уважаю за стойкость и цельность, а посему Ваше слово для меня будет решающим.

Всегда преданная Вам

Сестра Б.Р.П. Марианна Колосова

P.S. К сожалению, невозможно, написать всего, что пережито и передумано. И десятой доли не сказала я того, что в душе. Еще раз повторяю, чтобы ни случилось – Вы, и Нюся всегда останетесь для меня дорогими и родными людьми, от которых я кроме добра и радости ничего другого не видела. Всегда мечтаю, что когда подрастут Танюша и Георгий сделать для них что-нибудь очень хорошее, хорошо, если это будет уже в России, т. к. там, надеюсь, что не буду ютиться на задворках жизни, а добьюсь и для себя и для дорогих мне людей лучшей жизни.

Простите, если сказала в этом письме что-либо неприятное Вам, но Вы хотели правды. Очень больно будет, если Вы будете мной недовольны, но изменить что-либо мне сейчас немыслимо, т. к. я считаю, что я обязана делать то, что я делаю. Ибо делаю свое дело не для корыстных целей и не для личного самолюбия. Вы, наверное, слышали, каким неприятностям приходится подвергаться, идти по линии наибольшего сопротивления всегда бывает трудно. Работа ГПУ принимает самые разные формы, и когда я вижу наиболее определенную точку их проклятой работы – то для борьбы с ними я примыкаю к тем, кто в данный момент бьет в эту точку. И мне все равно как называют себя мои попутчики. Верю, что Вы поймете».

Ответное письмо Георгия Павловича от 10 августа 1935 года.

«Глубокоуважаемая Марианна Ивановна.

Ваше письмо, составленное в горячих выражениях от 25 июня, получил в исправности. Сожалею, что затруднения по почте не дают мне возможности ответить Вам подробно, да и кроме того в письме невозможно изложить свои мысли таким образом, чтобы они могли дать исчерпывающие объяснения на все Ваши мысли. А потому ограничусь одним пожеланием: не сходите с того пути, по каковому Вы дали клятву идти не смотря ни на какие затруднения.

Помните: Наше общество не ограничивается Харбинским, а по качественности Харбинских членов нельзя судить обо всем обществе и вследствие этого приходить к мысли об уходе из семьи. Сильные духом не отступают…

С Вашим разъяснением относительно подписи под ответом Демьяну Бедному согласен, а посему помещать этот ответ в составленном Вами сборнике, за подписью сестры, не надо.

Вы пишите: «Вам тяжело работать в теперешней обстановке и было бы тяжело мне». Везде тяжело, дорогая сестра. Люди остаются людьми, и это будет до тех пор, пока они не очистят помыслы и не отшатнутся от партийной распри, уже раз погубившей Россию. Весь ужас нашего положения и заключается в том, что каждый по-своему любит Россию, а отсюда каждый рекламирует свой рецепт спасения, защищая до обалдения не сущность, а форму, предпочитая большие программы и громкие слова тому скромному делу, каковому посвятило себя наше Общество, заявить твердо и ясно что: мы русские, а не такие-то и такие, мы не партия и служим не людям; мы представляем из себя тех, кто, увидев горящий дом, без рассуждения бросились тушить огонь, в то время как другие затеяли спор, как лучше и какими способами надо тушить пожар. Представьте себе, если бы все вдруг дружно взялись бы помогать русскому горю…. Тогда не надо было бы работать по шести направлениям и расточать свое здоровье и лучшие силы по другим путям. Что может быть лучше и практичнее того пути, каковой был указан нашим славным Обществом тринадцать лет тому назад. Это подтверждает и шеф нашего Отдела, генерал Краснов, и писатель Амфитеатров, письмо какового в копии прилагаю для Вас только. Но люди стали находить свои пути, каковые настолько засорились партийными измышлениями и дрязгами, что, право, они давно потеряли настоящий путь, ведущий к Русской победе»