Текст книги "Убийство в ЦРУ"

Автор книги: Маргарет Мэри Трумэн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)

– И вовсе не я. Ты воротник пальто поднял, боялся, что холодно будет, и только я разлетелась поцеловать тебя на прощание, как… уткнулась… в… ворот пальто.

– Все пальто испортила. Так ведь и не смог губную помаду оттереть.

Они замолкли, пока оба не успокоились. Затем она сказала ему:

– Верн, страшно рада была снова увидеть тебя. Спасибо, что пришел к нам.

– Это я должен благодарить. Хотелось бы с тобой снова увидеться.

– Не знаю, будет ли…

– …в этом смысл или время, пока ты дома? – Она собралась что-то сказать, но он приложил палец к ее губам. – Я тебя никогда не забывал, Коллетт. Я… то есть… хотелось бы увидеться с тобой снова, пойти куда-нибудь, поужинать, поболтать – вот и все.

– Это было бы чудесно, – сказала она. – Просто я не знаю, будет ли у меня время.

– Подари мне столько, сколько наскребешь. О’кей?

– О’кей.

– Завтра?

– Верн!

– Ты здесь остаешься?

– В этом доме? Думаю, еще на ночь. Потом хочу в город перебраться. А завтра мне действительно нужно у мамы поужинать.

– Завидую. Я помню, как чертовски здорово она готовила. Я приглашен?

– Да.

– Я тебе завтра позвоню, днем где-нибудь. Спокойной ночи, Коллетт.

Нарочитым движением он расправил воротник куртки. Она рассмеялась и слегка коснулась губами его губ. Он прильнул к ней, силясь задержать поцелуй. Она отпрянула было, сдалась, снова отпрянула и открыла дверцу.

– До завтра, – сказала она.

10

В Вашингтоне Джейсон Толкер принимал пациентов в трехэтажном особняке на Фогги-Боттом, что по соседству с территорией университета Джорджа Вашингтона. С третьего этажа особняка можно было полюбоваться на Центр имени Кеннеди.

Кэйхилл приехала ровно в 18.00. Секретарша Толкера предупредила Кэйхилл, что доктор примет ее после того, как отпустит последнего пациента.

Коллетт позвонила, назвала себя в домофон, и зажужжавший замок пропустил ее. В отделке приемной буйствовали желтые и красные цвета с преобладанием мотивов доколумбовой и перуанской росписей. Первое, что пришло Коллетт в голову: а чем не угодил обычай красить стены лечебниц в умиротворяющие пастельные тона? Затем она подумала, что доктор Толкер – человек с претензиями, и тут же поймала себя на том, что к такому заключению приходит не впервые. Ее пока единственная встреча с ним, та, на научной конференции в Будапеште неделю спустя после ее прибытия туда, оставила четкое представление, что собственное «я» у доктора развито в прямой пропорции с внешними проявлениями личности: красив, как кинозвезда (Тайрон Пауэр?), дорогая одежда на шестифутовой фигуре, созданной для умиления творцов индпошива, деньги (так и казалось, что он несет перед собой лоток для выпечки, на котором изображен зеленый доллар). Впрочем (и, вероятно, это было важнее), во всем проглядывала самоуверенность, болезнь, которую многие врачи подхватывают еще в медвузах, но которая особо поражает тех, кто имеет дело с чувствами и поведением пациента; это им свойственен эдакий богоподобный взгляд на мир и окружающих: и знают больше, и видят насквозь, и подсмеиваются про себя над жизнью, какую ведут «все остальные»; и, не переставая им удивляться, презирая этих «остальных», они тем не менее готовы ежедневно погружаться в человеческие беды и заботы, но только на время пятидесятиминутных сеансов – с непременной оплатой сразу по окончании визита.

Дежурная сестра в приемной, миловидная круглолицая женщина средних лет с поредевшими волосами, уже в пальто и шляпе, собравшаяся уходить, пригласила Кэйхилл присесть: «Доктор выйдет к вам через несколько минут». Сестра ушла, а Кэйхилл листала номер «Архитектурного журнала», пока в дверях не появился Толкер.

– Мисс Кэйхилл, добрый вечер. Джейсон Толкер.

Он подошел к месту, где она сидела, улыбнулся и протянул руку. Почему-то его радушное приветствие не отвечало тому облику, какой запомнился ей по Будапешту. Она поднялась и сказала:

– Благодарю, что вы выкроили время для меня, доктор.

– За счастье почел, проходите, располагайтесь поудобнее у меня в кабинете.

По сравнению с кричащими красками приемной кабинет был подчеркнуто приглушен: стены здесь были выкрашены в цвет талька (умиротворяющая пастель, подумала Коллетт). Одна стена была отведена под обрамленные наградные свидетельства, дипломы и аттестаты, фотографии с людьми, которых Кэйхилл с первого взгляда не узнавала. Письменного стола не было, кожаное вращающееся кресло доктора находилось за кофейным столиком из круглого стекла. По другую сторону стояли два одинаковых обитых кожей стула. Черная кожаная кушетка, изящно изогнутая в том месте, куда пациент преклонял голову, помещалась у другой стены. Там же, позади кушетки, у ее изголовья, стоял небольшой стульчик.

– Пожалуйста, садитесь, – доктор указал на один из стульев. – Кофе? Кажется, еще осталось немного. Или, может, вы предпочли бы выпить?

– Спасибо, ничего не надо.

– Не станете возражать, если я выпью? У меня был… – Улыбка. – Интересный денек.

– Пожалуйста. А у вас не найдется вина?

– Вообще-то найдется. Белое или красное?

– Белое, пожалуйста.

Она не сводила с него глаз, пока он открывал шкафчик, за которым скрывался освещенный изнутри бар, и вдруг почувствовала, что видит его совсем не таким, как в Будапеште. Он начинал ей нравиться, манеры его она находила обходительными, дружелюбными, открытыми. Догадывалась и о том, что попала под обаяние его внешности. Для высокого человека Толкер был весьма подвижен. Одет в белую сорочку с короткими рукавами, неяркий красный галстук, темно-серые, почти черные, костюмные брюки и легкие черные туфли от Гуччи. Темные волосы были густые и слегка вились, черты лица резко очерчены. Впрочем, весь его облик определяли глаза: большие, глубоко посаженные, черные как у ворона, – глаза, ободряющие и испытующие одновременно.

Доктор поставил на кофейный столик два бокала вина, сел на стул и, подняв свой бокал, сказал:

– Ваше здоровье.

Она ответила тем же жестом, пригубила вино и оценила:

– Очень хорошее.

– Вина получше я держу дома.

Ей стало досадно, что он это сказал. Незачем было так говорить. Коллетт почувствовала, что Толкер разглядывает ее в упор. Встретившись с ним взглядом, она сказала:

– Вы знаете, что привело меня сюда.

– Да, разумеется, мисс Ведгманн, моя секретарша, поведала мне о причине вашего визита. Вы были близкой подругой Барри Мэйер.

– Да, это так. Сказать, что меня потрясло то, что с нею произошло, значило бы, по-моему, воспользоваться классически невыразительной формулой. Я говорила с ее матерью, которая, как вы понимаете, просто подавлена утратой дочери. Я решила взять… отдохнуть немного и выяснить все, что могло бы привести к смерти Барри. Я обещала сделать это ее матери, но, если честно, сделала бы то же самое и для самой себя. Мы действительно были близки.

Он плотно сжал губы и прищурился:

– Тогда, разумеется, вопрос: зачем понадобился я?

– Я знаю, что Барри лечилась у вас, во всяком случае, какое-то время, и я подумала, вы могли бы кое-что подсказать мне о состоянии ее рассудка перед тем, как она умерла: не было ли каких заметных признаков плохого самочувствия.

Прежде чем ответить, Толкер потер нос жестом, выражавшим задумчивость.

– Вы, очевидно, понимаете, мисс Кэйхилл, что я не имею права обсуждать, как все происходило здесь между Барри и мною. Это подпадает под принцип доверительности в системе отношений врач – пациент.

– Я понимаю, доктор Толкер, только мне кажется, что самые общие соображения вряд ли повлекут за собой нарушения данного принципа.

– Когда вы познакомились с Барри?

Вопрос, неожиданно изменивший направление разговора, на какое-то время поставил ее в тупик. Наконец она ответила:

– В колледже. Мы оставались близкими подругами, пока на несколько лет не разошлись по разным путям. Потом, как часто случается, повстречались и возобновили дружбу.

– Вы были, как говорите, близки с Барри. Насколько близки?

– Близки. – Ей припомнился Марк Хотчкисс, который выказал сходный скептицизм по поводу глубины ее отношений с Мэйер. – У вас что, есть основания сомневаться в моей дружбе с Барри или, коли на то пошло, в причине моего прихода сюда?

Он улыбнулся и покачал головой:

– Нет, вовсе нет. Простите, если я дал повод так подумать. Вы работаете и живете в районе Вашингтона?

– Нет, я… я работаю в посольстве Соединенных Штатов в Будапеште, в Венгрии.

– Потрясающе! – воскликнул Толкер. – Я провел там некоторое время. Восхитительный город. Позор, что туда влезли Советы. Это, несомненно, на многом отразилось пагубно.

– Не настолько, как принято считать, – заметила Кэйхилл. – Венгрия, должно быть, самая открытая из стран-сателлитов Советов.

– Возможно.

До Кэйхилл дошло, что доктор просто затеял с ней игру, задавая вопросы, на которые уже знал ответ. Она решила быть немного понапористее.

– Мы уже встречались с вами, доктор Толкер.

Он сильно прищурился и подался вперед.

– Я как только вас увидел, так сразу подумал о том же. Не в Будапеште?

– Там. Вы участвовали в конференции, а я тогда только-только приехала.

– Да-да, припоминаю, еще прием какой-то был, так? Одно из этих обычных противных сборищ. У вас была другая прическа, покороче, угадал?

– Да. – Кэйхилл рассмеялась. – У вас изумительная память.

– Откровенно говоря, мисс Кэйхилл, если ты не видел женщину год, всегда можешь смело утверждать, что она изменила прическу. Обычно при этом меняют еще и цвет волос, но к вам это не относится.

– Действительно, не относится. Почему-то считаю, что я не рождена быть блондинкой.

– Мне тоже так кажется, – сказал он. – Чем вы занимаетесь в посольстве?

– Административные дела, торговые операции, помощь попавшим в беду туристам, обычная круговерть, как у белки в колесе.

– Ну, уж не настолько все скучно, как вы говорите. – Он улыбнулся.

– О, скуки и в помине нет!

– У меня в Будапеште есть хороший приятель.

– Правда? И кто он?

– Коллега. Зовут его Арпад Хегедуш. Не встречали?

– Он… говорите, он ваш коллега, психиатр?

– Да, и очень хороший. Талант его попусту растрачивается при социалистическом режиме, и все же он, кажется, находит время для проявления некой толики индивидуальности.

– Как и большинство венгров, – заметила она.

– Да, наверное, так оно и есть. Вы ведь, должно быть, тоже находите время для иных занятий в укромных уголках ваших административных обязанностей. Сколько времени уходит у вас на помощь попавшим в беду туристам по сравнению…

Когда он намеренно оборвал фразу, она спросила:

– По сравнению с чем?

– С вашими обязанностями в ЦРУ.

Вопрос ее озадачил. В начале работы на Центральную разведку она, пожалуй, смешалась бы настолько, что, прежде чем собраться с мыслями, разразилась бы нервическим смешком. Теперь – другое дело. Глядя ему прямо в глаза, она выговорила:

– Очень интересное предположение.

– Еще вина? – спросил он, вставая и направляясь к бару.

– Нет, спасибо, у меня еще полно. – Она смотрела на свой бокал на столике и думала о том, что сказал ей во время последней встречи в Будапеште Арпад Хегедуш: «Джейсон Толкер, может быть, дружен с Советами».

Толкер вернулся, сел на свое место и отпил вина.

– Мисс Кэйхилл, полагаю, вы могли бы достичь большего и мы могли бы куда лучше поладить, если бы вы вели себя чуточку искреннее.

– Почему вы сомневаетесь в моей искренности?

– Не о сомнениях речь, мисс Кэйхилл. Я знаю, что вы неискренни. – Прежде чем она успела возразить, он выговорил: – Коллетт Э. Кэйхилл, окончила с отличием юридический факультет университета Джорджа Вашингтона, год или около того работала в юридическом журнале, затем работа в Англии на ЦРУ и перевод в Будапешт. Точно? Откровенно?

– Мне полагается выразить удивление? – спросила она.

– Только в том случае, если до сего момента ваша жизнь вас удивляла. Меня она удивляла. Совершенно очевидно, что вы блистательны, талантливы и честолюбивы.

– Благодарю. Теперь мой черед задать вам вопрос.

– Прошу вас.

– Если предположить, что сказанное вами обо мне верно, особенно о моей якобы продолжающейся работе на ЦРУ, то каким образом вы узнали об этом?

Он улыбнулся и тут же, не выдержав, рассмеялся:

– И тогда никаких отговорок?

– Это что, сто первая заповедь Школы психиатров – отвечать вопросом на вопрос?

– Это идет куда дальше, мисс Кэйхилл. Этим отлично пользовались древние греки. Сократ обучал этому приему.

– Да, вы правы, и Иисус тоже. Оба пользовались им как дидактическим инструментом, обучая учеников не уклоняться от разумных вопросов.

Толкер покачал головой и сказал:

– Вы ведь по-прежнему не откровенны, так?

– Разве нет?

– Нет. Вы же знаете – или от Барри, или от кого другого в вашей организации, – что я при случае оказывал определенные услуги вашему нанимателю.

Кэйхилл улыбнулась:

– Этот разговор обернулся таким количеством откровений, что, вероятно, огорчил бы наших… наших нанимателей, если бы мы и впрямь работали на них.

– Нет-нет, мисс Кэйхилл, вашего нанимателя. Я всего лишь выступал в качестве консультанта по одному-двум проектам.

Она знала, что все сказанное им до этой минуты было правдиво до мелочей, и решила, что глупо продолжать тешиться такой игрой.

– С удовольствием выпила бы еще один бокал вина, – сказала она.

Он выполнил ее просьбу. Когда они снова оба сидели у столика, он взглянул на часы и сказал:

– Позвольте, я попытаюсь, не утруждая вас задаванием вопросов, рассказать, что вы намеревались узнать. Как вам хорошо известно, Барри Мэйер была прелестной и многого добившейся женщиной. Ко мне она пришла потому, что в ее жизни появились некоторые весьма огорчительные аспекты, обсуждать которые с кем-либо ей оказалось затруднительно, что, разумеется, само по себе является признаком здравомыслия.

– Пришла за помощью?

– Разумеется, для распознавания проблемы и принятия необходимых мер. Она походила на большинство людей, рано или поздно кончающих каким-нибудь видом лечения: одаренная, здравая и собранная почти во всем в своей жизни, она время от времени спотыкалась о некие призраки прошлого. Мы с нею прекрасно поработали.

– Ваши отношения продолжались и после того, как лечение закончилось?

– Мисс Кэйхилл, вы же знаете, что продолжались.

– Я не имела в виду то, что она делала как курьер. Я имела в виду ваши личные отношения.

– Какой осмотрительный термин! Вы хотели узнать, спали ли мы с нею?

– С моей стороны было бы неосмотрительно спрашивать об этом.

– Но вы уже спросили, и я предпочту не отвечать неосмотрительностью на неосмотрительность. Следующий вопрос.

– Вы собирались рассказать мне обо всем, что мне нужно, без моих вопросов, помните?

– Да, это верно. Вы хотели узнать, есть ли у меня информация, имеющая отношение к ее смерти.

– А она у вас есть?

– Нет.

– Как, по-вашему, кто ее убил?

– С чего это вы решили, будто ее кто-то убил? Я так понял, что у нее, к несчастью, произошел преждевременный инфаркт.

– Я не верю, что это на самом деле был инфаркт. А вы верите?

– Я знаю об этом не больше того, что прочел в газетах.

Кэйхилл отпила вино из бокала: не потому, что ее потянуло выпить, а потому, что ей требовалось время, чтобы переварить полученную информацию. Когда она звонила, прося о встрече с Толкером, то предполагала, что ее быстренько пошлют подальше. И даже подумывала, а не записаться ли ей на прием как пациентке, но поняла, что то был бы слишком уж обходной путь.

А вышло все так просто. Телефонный звонок, краткое объяснение секретарше, что она подруга Барри Мэйер, – и в миг единый назначена встреча. Он явно торопился выяснить, кто она такая. Почему? К какому источнику он прибег, чтобы добыть информацию о ней? Лэнгли с его личными делами аппарата центральных кадров? Возможно, но вряд ли. Такого рода информацию ни в коем случае не выдадут врачу-контрактнику, лишь тоненькими ниточками связанному с ЦРУ.

– Мисс Кэйхилл, я проповедовал вам необходимость быть откровенной, сам же сей добродетели не следовал.

– Что вы говорите?

– Да. Уверен, вы сидите сейчас и пытаетесь сообразить, откуда я получил информацию про вас.

– По правде говоря, это именно так.

– Барри была… ну, давайте скажем только то, что ее никак нельзя причислить к людям, которые держат рот на замке.

Кэйхилл не могла удержаться от смеха: вспомнила, как огорчилась, когда ее подруга походя сообщила о своей новой – по совместительству – работе курьера.

– С этим вы согласны, – заметил Толкер.

– Ну, я…

– Барри, согласившись доставлять кое-какие материалы для ЦРУ, стала разговорчива. Она заявила, что это ирония судьбы, потому что у нее есть подруга, Коллетт Кэйхилл, которая работает на ЦРУ в американском посольстве в Будапеште. Я заинтересовался и задал ряд вопросов. Барри ответила на все. Не поймите превратно. Она не просто случайно сболтнула. Если бы это было так, я тут же прекратил бы наши отношения, во всяком случае, эту их часть.

– Я понимаю, о чем вы говорите. Что она еще поведала обо мне?

– Что вы женщина красивая и одаренная и что вы ее самая лучшая подруга.

– Она вам в самом деле так сказала?

– Да.

– Я польщена. – Коллетт почувствовала, что слезы вот-вот брызнут у нее из глаз, и, усмиряя их, сделала глотательное движение.

– Хотите, честно скажу вам, что сам думаю по поводу того, как и отчего умерла Барри?

– Конечно, хочу!

– Меня устраивает официальное заключение по вскрытии о разрыве сосудов сердца. А вот если она умерла не из-за этого, я предположил, что наши друзья на той стороне решили уничтожить ее.

– Русские.

– Или некая разновидность таковых.

– Для меня это неприемлемо, во всяком случае, пока. Войны меж нами нет. И потом, какую такую депешу должна была Барри везти, что подвигла их на столь крайнее действие?

Доктор пожал плечами.

– А что у нее было с собой?

– Откуда мне знать?

– Я думала, что она у вас на контакте.

– Так было, только я никогда не знал, что находится в портфеле. Мне его вручали запечатанным, таким я его и передавал ей.

– Это я понимаю, но…

– Послушайте, мисс Кэйхилл, – Толкер подался вперед, – мы, кажется, ушли далеко в сторону, далеко за пределы того, что реально произошло. Я знаю, что вы кадровый сотрудник ЦРУ, но я таковым не являюсь. Я психиатр. Этим зарабатываю на жизнь. Это моя профессия. Много лет назад коллега предложил мне подумать о том, чтобы стать доверенным врачом ЦРУ. Все это означало, что, когда кому-то из Управления потребуется медицинская помощь по моей специальности, они могут свободно обращаться ко мне. Только это и ничего больше. Множество медиков: хирургов, патологоанатомов, кардиологов и всяких прочих – прошли проверку и получили допуск в Управление.

Кэйхилл склонила голову набок и спросила:

– А как же то, что вы были контактом для курьера вроде Барри? Это не по вашей специальности.

Улыбка его была дружеской и успокаивающей.

– Со временем меня попросили присматриваться ко всякому, кто отвечал бы их представлениям о подходящем курьере. Барри подходила: часто ездила за границу, особенно в Венгрию, незамужняя, не отягощена глубоко скрытыми тайными пороками, которые могли бы ее скомпрометировать, плюс ко всему ее влекло к приключениям. Деньги ей тоже нравились, деньги ниоткуда, нигде не учтенные, шальные деньги, какие можно тратить на тряпки, украшения и прочие безделушки. Для нее это было всего лишь забавой.

Последние слова резкой болью отозвались в сердце Кэйхилл, она даже, чтобы унять ее, глубоко-глубоко вздохнула.

– Что-нибудь не так? – спросил Толкер, заметив, как боль исказила ее лицо.

– Барри умерла. Вот вам и «всего лишь забава».

– Вы правы. Простите.

– Вы чувствуете себя хоть как-то… что вы чем-то виноваты, втянувши Барри в занятие, которое привело ее к смерти?

На мгновение ей показалось, что глаза его способны подернуться влагой. Глаза не затуманились, зато голос наполнился печалью.

– Сам об этом часто думаю. Жалею, что уже не вернуть тот день, когда я предложил ей службу у вашего нанимателя, что нельзя забрать назад мое предложение. – Он вздохнул, поднялся, потянулся, хрустнул пальцами. – Такое невозможно, а я всегда говорю своим пациентам, что затевать игру в «что-если» глупо, если не безумно. Так и случилось, она умерла. Прошу прощения, но мне нужно уходить.

Он проводил ее до двери. Возле нее они задержались, взгляды их встретились.

– Барри была права, – сказал он.

– В чем?

– В том, что ее подруга красива.

Кэйхилл потупила взор.

– Надеюсь, я вам хоть чем-то помог.

– Да, конечно, и я признательна.

– Вы не отказались бы поужинать со мной?

– Я…

– Пожалуйста. Возможно, нам есть еще о чем поговорить, что касается Барри. Теперь я уже чувствую себя спокойно. Поначалу, когда вы только приехали, был настороже: думал, будете всякие сплетни вынюхивать. Нельзя было опускаться до такого. Закадычная подруга Барри сплетнями не может заниматься. Ну, как насчет ужина?

– Не исключено, – сказала она. – Да, пожалуй, это было бы славно.

– Завтра вечером?

– Э-э, да, прекрасно.

– Вас не затруднит подъехать к семи? В шесть часов у меня групповой сеанс. Как только они уйдут – я свободен.

– Семь часов. Я буду здесь.

Она ехала к дому, осознавая две вещи. Во-первых, он сказал ей все то, что она так или иначе все равно узнала бы. А во-вторых, ей очень хочется снова с ним встретиться. Вторая мысль беспокоила ее, поскольку ей никак не удавалось отделить свое негаснущее любопытство по поводу смерти Барри Мэйер от его личного – чисто мужского – обаяния.

– Хорошо провела вечер? – спросила ее мать.

– Да.

– Ты завтра на ночь в городе останешься?

– Еще на несколько ночей, мам. Так будет легче с делами управиться. Я завтра обедаю с матерью Барри.

– Несчастная женщина. Передай, пожалуйста, ей мои соболезнования.

– Передам.

– С Верном встретишься?

– Не знаю. Возможно.

– Забавно было вчера снова увидеть его за ужином в нашем доме, как тогда, когда вы в школу ходили и он все крутился вокруг, надеясь, что его пригласят зайти.

Кэйхилл засмеялась:

– Он был славный, я и забыла, какой он славный.

– Что ж, – сказала мать, – у таких симпатяшек, как ты, одна забота: отбирать и выбирать среди всех этих молодых людей, что бегают за вами.

Кэйхилл обняла мать и сказала:

– Мам, я уже больше не девочка, а батальон мужчин за мной хвостом не бегает.

Мать отступила на шаг, улыбнулась и пристально глянула на дочь.

– Не лукавь со мной, Коллетт Кэйхилл. Я ведь твоя мать.

– Это я знаю и страшно тебе признательна. Мороженое у нас есть?

– Купила тебе сегодня. Ромовое с изюмом. С венгерскими добавками у них кончилось.