Текст книги "Убийство в ЦРУ"

Автор книги: Маргарет Мэри Трумэн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

– Спасибо. Мне тоже нравится. Выпьете?

– Просто содовой, спасибо.

Толкер попросил Джоэла сделать ему крепкий коктейль. Когда юноша вышел из комнаты, Толкер сообщил Кэйхилл:

– Джоэл студент, учится в Американском университете. От меня он получает комнату и стол, а взамен прислуживает по дому. Хороший повар. Весь день сегодня мариновал мясо под бифштексы.

Кэйхилл подошла к книжным полкам, стала читать названия. Выходило, чуть ли не все книги были посвящены человеческому поведению.

– Внушительная коллекция, – заметила она.

– Популяризаторский мусор по большей части, но мне они все нужны. Я от природы коллекционер. – Он подошел, встал с ней рядом и сказал: – Издатели годами уговаривают меня написать книгу. Откровенно говоря, я не могу себе представить, как можно тратить уйму времени на что бы то ни было.

– На книгу можно. Мне кажется, она потрафила бы вашему «эго», хотя…

Он засмеялся и докончил ее фразу:

– Хотя я в том нужды не испытываю.

Она, тоже засмеявшись, согласилась:

– Чувствую, что в «эго» у вас недостатка нет, доктор.

– «Эго» вещь здоровая. Люди, лишенные «эго», не очень хорошо функционируют в обществе. Проходите, присаживайтесь. Мне хочется узнать о вас побольше.

Ее подмывало сказать, что это она рассчитывает кое-что узнать. Она села на небольшой, изящно изогнутый диванчик в стиле Людовика Пятнадцатого, обтянутый тяжелой тканью кроваво-красного цвета. Он уселся на такой же, стоявший по другую сторону обитого кожей порожнего кофейного столика. Джоэл поставил перед ними напитки.

– Ужин через час, Джоэл. – Он взглянул на Кэйхилл, ожидая ее согласия, и она кивнула. Джоэл ушел. Толкер, подняв стакан, произнес: – За ужин с прекрасной женщиной.

– Не полагалось бы мне пить за такое, но я спорить не стану.

– Видите, у вас тоже есть здоровое «эго».

– Не такое, как у вас, доктор. Я бы никогда не стала произносить тост в свою честь. А вы бы могли.

– Но я этого не сделал.

– Если б и сделали, я бы ничуть не обиделась.

– Хорошо, уговорили: за прекрасную женщину и за красивого, удачливого, даровитого и необыкновенно тактичного джентльмена.

Она не смогла удержаться от смеха, а он поднялся, включил магнитофон, и комната наполнилась мягкими звуками современного джазового трио. Толкер снова сел.

– Прежде всего не соблаговолили бы вы называть меня не доктором, а Джейсоном?

– Хорошо.

– Во-вторых, расскажите, как вам живется и работается в Будапеште.

– Я на побывке.

– Ответ настоящего сотрудника Компании.

– Думаю, нам стоит прекратить всякие разговоры вокруг этой темы.

– Отчего? Они повергают вас в нервный трепет?

– Нет, просто помню, что есть правила.

– Ах, правила! Я по ним не играю.

– Воля ваша и выбор ваш.

– А ваш выбор – строго следовать каждой запятой и каждой фразе. Я отнюдь не собираюсь нахальничать, Коллетт. Просто нахожу поразительным, чудесным и дьявольски забавным, что и вас, и Барри, и меня связывает такая необычайная общая нить. Вы только подумайте. Вы и ваша лучшая подруга обе кончаете тем, что оказываетесь вовлечены в работу ведущего шпионского ведомства страны: вы из чувства патриотизма или из-за потребности в работе, которая давала бы хорошую пенсию и немного возбуждала бы; Барри из-за того, что сблизилась со мной, а я, как я уже имел случай признаться, раз или два давал шпионам консультации. Замечательно, если вдуматься. Большинство людей всю жизнь живут, понятия не имея, чем ЦРУ отличается от Общества слепо-глухих, и так ни разу не увидев ни единой души, там работающей.

– Мир тесен, – сказала она.

– Таким он обернулся для нас, разве не так?

Он устроился поудобнее на своем диванчике, закинул ногу на ногу и спросил:

– Насколько хорошо вы знали Барри?

– Мы были добрыми друзьями.

– Это я знаю, но насколько хорошо вы ее знали, действительно знали ее?

Кэйхилл припомнила свою беседу с матерью Мэйер и поняла, что вовсе не знала свою подругу хорошо. Она рассказала Толкеру о своей встрече с Мелиссой Мэйер.

– Душевно Барри была еще больше расстроена, чем вы думаете.

– В каком смысле?

– О, это то, что мы называем расстроенным механизмом верования в миф.

– И что сие означает?

– Сие означает, что она жила, руководствуясь тревожными верованиями, порожденными мифами детства, которые не увязывались с нормальным детским поведением.

– Ее отец?

– Мать Барри и о нем упомянула?

– Да.

Доктор улыбнулся:

– А на свою роль в этом она указала?

– Она сказала, что чувствует вину за то, что не положила этому конец. Она была очень откровенна. Призналась в том, что боялась потерять мужа.

Доктор снова улыбнулся:

– Она лгунья. Взрослые проблемы Барри по большей части унаследованы ею от матери, а не от отца.

Кэйхилл опешила.

– Эта старая леди просто ужас во плоти. Поверьте мне.

– Вы хотите сказать: поверьте Барри. Сами вы с ее матерью никогда не встречались.

– Верно, но Барри в данном случае достаточно надежный источник. Я ведь что предлагаю вам, Коллетт: будьте немного разборчивее в людях из жизни Барри, к которым обращаетесь за информацией.

– Я не выискиваю информацию.

– Сами же сказали, что пытаетесь выяснить, что происходило с нею непосредственно перед тем, как она умерла.

– Это так, но я не считаю это «поисками информации». Просто меня интересует моя подруга, вот и все.

– Как вам угодно. Еще содовой?

– Спасибо, не надо. Вы, конечно же, не включаете самого себя в сей список нежелательных лиц?

– Конечно, нет! Я был лучшим из ее друзей… за исключением вас, конечно.

– К тому же вы были любовниками.

– Если вам угодно. Барри не стоило никакого труда привлечь к себе внимание мужчин.

– Она была очень красива.

– Да. Беда только в том, что она не умела отличать белые шляпы от черных. Ее вкус и выбор в том, что касалось мужчин, был ужасен и саморазрушителен, выражаясь в высшей степени мягко.

– Присутствующие не в счет.

– И опять верно.

– Эрик Эдвардс?

– А я все гадал, известно ли вам об этом бравом капитане яхты, этом красавце-мужчине для Барри.

– О нем мне известно много, – сказала Кэйхилл. – Барри очень сильно в него влюбилась. И говорила о нем без умолку.

– Извините, мне захотелось выпить.

Несколько минут спустя Толкер вернулся.

– Джоэл принялся за бифштексы. Позвольте перед ужином угостить вас коротенькой экскурсией по дому.

Дом был необычен: разномастный набор комнат, каждая из которых убрана и украшена на свой лад. Хозяйская спальня была сделана из трех комнат. Огромное помещение. Если в отделке других комнат чувствовалось раннеамериканское, еще доколумбово, влияние, то это помещение отдавало модерном. Толстый ковер на полу был белым, как и покрывало на круглом, поистине королевском ложе, возвышавшемся посреди спальни, как произведение скульптуры, все внимание к которому приковывалось еще и подсветкой, исходящей от светильников на потолке. Одну из стен едва ли не целиком занимали громадный выносной экран телеприемника и полки со звуковой аппаратурой, которая сама попадала в разряд изделий искусства. Помимо черного лакированного ночного столика, на котором располагались пульты управления аудио– и видеоаппаратурой, из мебели в спальне нашлось место только там и сям расставленным черным кожаным «директорским» креслам. Нигде ни завалившегося предмета одежды, ни забытого ботинка, ни небрежно брошенного журнальчика.

– Отличается, правда? – спросил он.

– От всего остального дома – да.

Воображение нарисовало ей Барри Мэйер на этом ложе в его объятиях.

– Моя квартира в Нью-Йорке тоже необычная. Мне нравится разнообразие.

– Полагаю, всем нам оно нравится, – сказала она и не столько вышла, сколько выбежала из спальни.

Ужин проходил умиротворенно, еда и беседа были отменными. Упоминать о Барри Мэйер избегали. Толкер много рассказывал о своих коллекциях, особенно о коллекции вин. После ужина он сводил Кэйхилл в подвал, где в помещениях с заданным режимом температур хранились тысячи бутылок.

Потом они поднялись в его кабинет, обставленный под традиционную британскую библиотеку: три стены сплошь в книгах, полированные панели, ковер теплых пастельных тонов, тяжелая потемневшая от времени мебель, роднички мягкого света от напольных светильников у длинного кожаного дивана и кожаных кресел. Толкер попросил Джоэла принести им бутылку коньяка, затем сказал ему, что больше его услуги сегодня не потребуются. Кэйхилл была рада, что молодой китаец перестанет отираться вокруг: в нем самом и в его отношениях с Толкером проглядывало нечто непонятное. За целый вечер Джоэл ни разу не улыбнулся. Когда китаец смотрел на Толкера, в глубине его глаз Кэйхилл видела сдерживаемый гнев. Во взгляде же, обращенном на нее, Коллетт улавливала больше обиду и возмущение.

– Молодой человек себе на уме, да? – спросила она, пока Толкер разливал коньяк по рюмкам.

Толкер рассмеялся.

– Да. Это все равно, что заполучить в дом и прислужника, и сторожевого пса за одно жалованье.

Они сидели на диване и потягивали коньяк из округлых, суживающихся кверху рюмок.

– Вы всерьез считаете себя чересчур полной? – спросил Толкер.

Кэйхилл, высматривавшая что-то на самом дне темного, в буро-коричневых бликах содержимого рюмки, подняла голову и сказала, обернувшись к доктору:

– Я знаю, что могу стать такой, если утрачу бдительность. Я люблю поесть и ненавижу диеты. Плохое сочетание.

– Гипноз не пробовали?

– Нет. Впрочем, вру. Один раз пробовала, в колледже. И Барри тоже.

Дело было на студенческой вечеринке. Некий молодой человек уверял, что знает, как надо гипнотизировать, все приставали к нему, чтобы он испробовал свое умение на них. Кэйхилл держалась в стороне. Она слышала всякие россказни о том, как по-дурацки ведут себя люди, оказавшись во власти гипнотизера. Это означало, что можно потерять контроль над собственным поведением, а такое ей было не по нраву.

Мэйер же, напротив, охотно вызвалась в добровольцы и уговорила Коллетт тоже разочек попробовать. В конце концов она согласилась, и они с Барри уселись рядышком на диван, а молодой человек принялся раскачивать перед их глазами подвешенное на ниточке колечко. Пока он втолковывал, как они начинают чувствовать себя сонными и расслабленными, Кэйхилл осознавала две вещи: она ощущала все что угодно, только не сонливость, а всю эту заварушку находила занятной и забавной. Мэйер же, напротив, расслабилась на диване и даже посапывала. Кэйхилл отвела глаза от колечка и взглянула на подругу. Гипнотизер понял, что с Кэйхилл у него дело пропащее, и обратил все свое внимание на Мэйер. После нескольких минут убаюкивающих речей он стал убеждать Мэйер, что руки ее привязаны к воздушным шарикам, наполненным гелием, и поднимаются вверх. Кэйхилл увидела, как руки Барри сначала задрожали, потом медленно-медленно поплыли к потолку. Вверху они оставались долго. Набившиеся в комнату студенты смотрели во все глаза. Никто не проронил ни звука, тишину нарушал лишь голос гипнотизера.

– Я начинаю считать от одного до пяти, – говорил он. – Когда я скажу «пять», вы проснетесь, почувствуете, что вам по-настоящему хорошо, и забудете обо всем, что происходило в последние несколько минут. Потом кто-то скажет вам: «Какие хорошенькие шарики!» Когда вы это услышите, то почувствуете, как ваши руки снова делаются очень легкими и как они поднимаются в воздух. Вы не станете пытаться останавливать их, потому что парение рук вам будет очень приятно. Готовы? Один – два – три – четыре – пять.

Веки у Мэйер затрепетали, глаза открылись. Увидев, что руки у нее подняты, она тут же опустила их и произнесла:

– Здорово, я будто поспала всласть!

Все зааплодировали, и вскоре центром общего внимания стал кувшин с пивом.

Минут двадцать спустя приятель гипнотизера, заранее предупрежденный, как бы между прочим сказал Мэйер: «Какие хорошенькие шарики!» Все участники вечеринки знали, что сейчас последует, и теперь внимательно следили за Барри Майер. Она зевнула. Довольная улыбка скользнула по ее лицу, и руки воспарили к потолку.

– Зачем ты это делаешь? – завопил кто-то.

– Не знаю. Просто… мне приятно.

Гипнотизер попросил ее опустить руки.

– Нет, – ответила Барри. – Мне не хочется.

Тогда гипнотизер быстро повторил предварительный сеанс и втолковал девушке, что руки у нее нормальные и что нет никаких воздушных шариков, наполненных гелием. Он сосчитал до пяти, Барри тряхнула головой, тем дело и кончилось.

Позже, когда Коллетт с Барри оказались на каком-то ужине, тянувшемся всю ночь, и пили кофе, усевшись в беседке, Коллетт сказала:

– Ну ты и притвора!

– А-а?

– Да я про ту сцену с гипнозом, про руки твои, парящие в воздухе, и про все остальное. Ты ведь все это знала, правда?

– Понятия не имею, о чем ты говоришь.

– Ведь ты же подыгрывала. Не было у тебя никакого сна или гипноза.

– Вот еще! Я в самом деле была под гипнозом. Во всяком случае, я думаю, что была. Я не очень-то много запомнила, помню только, что чувствовала себя так легко и спокойно. Так здорово было!

Кэйхилл откинулась на спинку стула и пристально посмотрела на подругу.

– Какие хорошенькие шарики! – спокойно произнесла она.

Барри огляделась вокруг.

– Какие шарики?

Коллетт вздохнула и допила кофе, по-прежнему убежденная в том, что подруга, ублажая гипнотизера, подыгрывала ему.

Когда она закончила свой рассказ, Джейсон Толкер обратился к ней со словами:

– Нельзя быть такой недоверчивой, Коллетт. То, что вы сами оказались невосприимчивой, вовсе не означает, что восприимчивой не была Барри. Люди отличаются друг от друга по своей способности впадать в иное состояние, вроде гипноза.

– Должно быть, Барри очень восприимчива. Невозможно было поверить, что тот студент взял и внушил ей сделать то, что она сделала, если только… если только она попросту, шутки ради, не подыгрывала ему.

– У меня нет сомнений, что лично вы, Коллетт, гипнозу не подвержены, – сказал, улыбаясь, Толкер. – Вы для этого слишком циничны и слишком озабочены возможностью утратить самоконтроль.

– Это так плохо?

– Нет, конечно, но…

– Вы когда-нибудь гипнотизировали Барри?

Он помолчал, словно унесся мыслями в прошлое, вспоминая, потом сказал:

– Нет, этого я не делал.

– Вы меня удивили, – призналась Кэйхилл. – Коль скоро она была такая впечатлительная и…

– Не впечатлительная, Коллетт, – восприимчивая.

– Все равно. Если она была такой восприимчивой, а вы используете гипноз в своей практике, то я думаю…

– Вы переходите грань доверительности в отношениях между врачом и пациентом.

– Простите.

– Не исключено, что вы гораздо более подвержены гипнозу, чем сами думаете. В конце концов с гипнозом вы столкнулись всего раз, да и то на уровне студенческой самодеятельности. Хотите, я попробую?

– Нет.

– Может помочь отвратить вас от еды, грозящей полнотой.

– Продолжу уповать на силу воли, так что – спасибо.

Он пожал плечами, нагнулся к ней и доверительно спросил:

– Зависнуть под кайф нет желания?

– Чем?

– Сами выбирайте. Марихуана. Кокаин. Все, что у меня есть, самого лучшего качества.

Приглашение попробовать наркотики было Кэйхилл не в новинку, но его предложение ее обидело.

– Вы же врач.

– Я врач, который наслаждается жизнью. У вас сердитый вид. Никогда не приходилось улетать или зависать?

– Предпочитаю выпивку.

– Чудесно. Что будете пить?

– Я не имела в виду – сейчас. В общем-то мне пора.

– Что, я вас на самом деле обидел, да?

– Обидели? Нет, только досадно, что вы именно этим удосужились закончить вечер. А он мне так нравился. Отвезете меня домой?

– Несомненно.

Сказано это было едва ли не грубо, доктор выглядел раздраженным.

Он остановил машину возле ее гостиницы, заглушил двигатель.

– А знаете, Коллетт, Барри вовсе не была такой, какой вы ее считали. Она охотно употребляла наркотики и не так уж редко.

Кэйхилл повернулась к нему лицом, глаза ее сузились.

– Во-первых, я вам не верю. А во-вторых, даже если это правда, для меня это не имеет никакого значения. Барри была высокой, стройной, и ее волосы отливали золотом. Я же низенькая, могу растолстеть, и волосы у меня черны. Благодарю за славный вечер.

– Ведь я сдержал свое обещание, не так ли?

– Которое из них?

– Не делать никаких поползновений в вашу сторону. Увидимся ли мы снова?

– Не думаю. – Тут же в сознании ее промелькнула мысль, что, может, лучше поддерживать контакт с ним как с возможным источником информации. Она уже узнала от него про Барри то, о чем прежде не ведала, а это в конце концов и было целью ее пребывания в Вашингтоне. Она попыталась смягчить отказ:

– Пожалуйста, Джейсон, не поймите меня превратно. Я немного не в себе в последние дни, возможно, все в кучу свалилось: и разница во времени после полета, и боль из-за смерти Барри, да и много чего другого. Дайте мне разобраться, куда и зачем мне следует явиться в ближайшие несколько дней. Выберется свободное время, я вам позвоню. Договорились?

– «Не звоните нам – мы вас разыщем сами».

Она улыбнулась.

– Вроде того. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи. – Лицо у него снова сделалось жестким и сердитым, а в его взгляде она увидела такую жестокость, что невольно вздрогнула.

Кэйхилл вылезла из машины (на сей раз он не потрудился выйти, чтобы открыть ей дверцу) и пошла ко входу в гостиницу, где швейцар, захваченный врасплох ее внезапным появлением, едва успел открыть перед нею дверь. В дальнем углу фойе она разглядела Верна Уитли. Он устроился в кресле лицом к двери. Заметив ее, вскочил и бросился навстречу, едва она переступила порог.

– Верн, ты-то что здесь делаешь? – спросила она.

– Есть новости, Коллетт, и, думаю, нам лучше обсудить их.

14

Утро следующего дня застало Кэйхилл вместе с Верном Уитли на квартире его брата. По телевизору шла программа «Доброе утро, Америка». На кофейном столике лежала утренняя газета. Начало статьи на первой полосе, набранное чуть ли не гигантским шрифтом, буквально бросалось в глаза Коллетт.

«УБИТ СТОЛИЧНЫЙ ЛИТАГЕНТ

Дэйвид Хаблер, тридцати четырех лет, литературный агент джорджтаунской фирмы „Барри Мэйер Ассошиэйтс“, вчера вечером найден убитым в одном из проулков Росслина. Представитель полицейского управления Росслина, сержант Клэйтон Перри, заявил, что смерть наступила, очевидно, после того, как сердце жертвы пронзил острый предмет.

По словам того же представителя, очевидным мотивом убийства является ограбление. У жертвы отсутствует бумажник. Личность убитого установлена по визитной карточке, найденной в кармане».

Далее в статье сообщались разрозненные сведения о Хаблере. Смерть Барри Мэйер упоминалась в последнем абзаце:

«Агентство, в котором работал Хаблер, недавно уже понесло утрату, когда его основательница и президент, Барри Мэйер, скончалась в Лондоне от разрыва сердечных сосудов».

Коллетт сидела на кушетке в гостиной. На ней был халат Верна. Она не сводила с газеты глаз. Уитли мерил шагами комнату.

– Может, это было совпадение, – без всякого выражения, на одной ноте выговорила Кэйхилл.

Уитли остановился у окна, глянул на улицу, побарабанил пальцами по раме, обернулся и сказал:

– Коллетт, не морочь себе голову. Не может. Один за другим – да еще в такой короткий промежуток?

В теленовостях пошел блок местных сообщений, и они прислушались. Прошло втором сюжетом. Ничего нового. Сам факт смерти Хаблера – очевидное ограбление – тонкий, остро отточенный предмет как орудие. Никаких подозреваемых. «А теперь вернемся в Нью-Йорк к Чарльзу Гибсону, у которого в гостях бывшая звезда рока, открывшая для себя религию».

Коллетт щелкнула выключателем. Они всю ночь провели без сна, сначала в гостиничном номере, потом, в четыре утра, перебрались в эту квартиру, где Уитли сварил кофе. Она плакала: больше всего от жалости к Дэйвиду Хаблеру, немного оттого, что была напугана. Теперь вместилища ее слез, подумала Коллетт, пусты. Все, что осталось, – пересохшее горло, резь в глазах да ощущение пустоты в желудке.

– Расскажи мне еще раз, как ты узнал, что Дэйвид мертв.

– Вот это уж самое настоящее совпадение, Коллетт. Я сидел в полицейском управлении Росслина, пытался выудить кое-какие сведения, ну, по моему заданию. И как раз при мне доложили о Хаблере. Благодаря тебе я сразу же понял, кто это такой. Ты столько о нем говорила тогда на вечеринке у себя дома, рассказывала, как этот тип, Хотчкисс, похвалялся, что наконец-то прибрал агентство к рукам, и какое это могло иметь значение для Хаблера.

– Ты в полиции просто случайно оказался? – В ее голосе слышалось сомнение.

– Ага. И как услышал про Хаблера, тут же побежал искать тебя в гостинице.

Она с силой выпустила струю воздуха сквозь губы и дернула себя за прядь волос.

– Это жуть, Верн, такая жуть!

– Тут и спорить не о чем, вот потому-то нельзя делать вид, будто произошло глупое совпадение. Послушай, Коллетт, ты ведь не веришь, что твою подругу Барри свалил инфаркт. Так?

– Этого я тебе никогда не говорила.

– И не требовалось. По тому, как ты говорила об этом, мне всё стало ясно. Если ты права – если ее кто-то убил, – тогда смерть Хаблера имеет, черт возьми, совсем другой смысл и значение! Так ведь?

– Я не знаю, как Барри умерла. Вскрытие показало…

– Какое вскрытие? Кто его делал? Ты сказала, какой-то лондонский врач? Кто он такой? Кто-нибудь здесь, как-то связанный с ее семьей, это подтвердил?

– Нет, но…

– Если Барри Мэйер умерла не естественной смертью, кто, по-твоему, мог убить ее?

– Черт возьми, Верн, я не знаю! Я больше вообще ничего не знаю.

– Еще кофе хочешь? – спросил Уитли.

– Нет.

– Давай рассмотрим все, не теряя головы, – сказал Уитли. – Тот, кто убил Хаблера, кто бы он ни был, мог убить и Барри, так? Мотив, не исключено, имел отношение к агентству, к клиенту, издателю или этому типу Хотчкиссу. Что ты о нем знаешь?

– То, что он мне не очень-то понравился, что он ужинал с Барри вечером перед тем, как она умерла, и что он заявляет, будто подписал с нею партнерское соглашение.

– Бумаги он показал?

– Нет.

– Ты знаешь, где он живет, где его контора в Лондоне?

– Где-то записано. Хотя он и не там сейчас. Он в Вашингтоне.

У Уитли округлились глаза.

– Он здесь!

– Да. Записку мне оставил. Он в «Уилларде».

– Ты говорила с ним?

– Нет. Когда я позвонила, его не оказалось на месте.

Уитли снова принялся вышагивать по комнате. Задержался у окна.

– Давай я поговорю с Хотчкиссом, – сказал он.

– Зачем тебе это нужно?

– Интересно.

– С чего? Никого из этих людей ты не знаешь.

– Все, что со мною сейчас творится, из-за тебя. – Он сел рядом и тронул ее за руку. – Послушай, Коллетт, выписывайся-ка из гостиницы и переезжай сюда ко мне. Брата еще недели две не будет.

– Я думала…

– И я тоже, но вчера он позвонил из Африки. Заказные фото брат сделал, теперь хочет поснимать для себя.

Кэйхилл взвесила его предложение.

– Ты, похоже, считаешь, что мне грозит опасность, – сказала она.

Он пожал плечами:

– Может, да, может, нет, только и ты причастна к обоим случаям. И с Хотчкиссом встречалась. Он знает, что ты дружила с Барри, что тебе известно о ее завещании, по которому руководителем агентства делался Хаблер. Не знаю, Коллетт, просто я думаю, что лучше обезопасить себя, чем на том свете локти кусать.

– Глупо все это, Верн. Я ведь могу и к маме снова уехать.

– Нет, мне нужно, чтоб ты была здесь.

Она взглянула на его худощавое точеное лицо и поняла: он никакую не любезность ей предлагает, а отдает приказ. Поднявшись с кушетки, она подошла к окну и стала смотреть вниз на прохожих, спешивших по улице на работу; в руках они несли портфели и коричневые бумажные пакеты с кофе и бутербродами. Было что-то успокаивающее в этом зрелище. Нормальная картина. А вот то, что с ней происходило, нормальным не было.

– Пойду обмоюсь, – сказал Уитли. – На утро у меня кое-какие встречи назначены. Ты чем займешься?

– Определенных планов нет. Надо позвонить кое-кому и…

– И съехать из гостиницы. Так?

– О’кей. Звонить могу?

– Можешь все, что хочешь. И давай уж сразу и прямо: ты живешь здесь, но это вовсе не значит, что тебе придется спать со мной.

Она не смогла удержаться от улыбки.

– Ты и вправду думал, что я могу предположить такое?

– Не знаю, я только хочу, чтоб это было понято.

– Есть, чтоб было понято, сэр!

– Не строй из себя умного парня.

– А ты, уж сделай милость, не корчь из себя мужского шовиниста.

– Слушаюсь, мэм! Буду стараться!

Услышав шум воды в душе, она взяла в гостиной телефон и позвонила маме.

– Коллетт, ты где пропадаешь? Я столько раз звонила тебе в гостиницу и…

– Со мной все о’кей, мам, просто некоторые планы поменялись. Когда увидимся, я тебе обо всем подробно расскажу. У тебя что-нибудь случилось?

– Нет, только звонил мистер Фокс. Это ведь он тебе так понравился, да?

– Да. Что он хотел?

– Сказал, чтобы ты позвонила ему, что это очень важно. Я обещала известить тебя, но застать все никак не могла.

– Все в порядке, мам. Я ему утром же позвоню. Что еще нового?

– Ничего. Твой дядя Брюс упал вчера ночью. Руку сломал.

– Какой ужас! Он в больнице?

– Следовало бы, да он не хочет там оставаться. Вечная беда с такими выпивохами, как он. Не может лечь в больницу, потому что там не выпьешь. Руку ему упрятали в гипс, а самого отправили домой.

– Я позвоню.

– Было бы мило с твоей стороны. Он ведь такой хороший человек во всем, кроме выпивки своей несчастной. Проклятие да и только.

– Мам, мне надо бежать. Попозже позвоню. Между прочим, я несколько дней поживу на квартире у брата Верна.

– С ним?

– С Верном? Ну…

– С его братом.

– Что ты, нет! Он в Африке снимает по заказу. Верн будет здесь, но…

– Будь осторожна.

– С Верном?

– Я не это имела в виду, просто…

– Буду осторожна.

– Передай ему от меня привет. Он славный мальчик.

– Передам. – Она дала матери телефонный номер квартиры.

Уитли вышел из душа, обернув вокруг пояса большое мохнатое красное полотенце. Волосы у него были мокрые и рассыпались по лбу до самых глаз.

– Ты кому звонила? – спросил он.

– Маме. Тебе от нее привет.

– Ванная в твоем полном распоряжении.

– Благодарю.

Она прикрыла за собой дверь в ванную, повесила на нее изнутри халат и включила душ. Радио внутри душевой было настроено на станцию, передававшую легкий рок. Кэйхилл сквозь воду и клубы пара дотянулась до настройки и нашла станцию УКВ, по которой транслировалось «Адажио для струнных» Самюэля Барбера в исполнении Нью-Йоркского филармонического оркестра. Она прибавила звук, убрала руку, встала перед зеркалом и, отерев запотевшее стекло ладонью, уставилась на собственное отражение.

– Из рук вон, – выговорила она. – Все валится из рук вон.

Мучительная притягательность музыки завлекла ее под душ, она расслабилась в потоке горячей воды и, когда тело привыкло к ней, подставила под струи лицо. Вода смывала усталость и уныние, а Коллетт в это время раздумывала над своим решением – его решением – остаться с ним. Наверное, не стоило бы. Никакой в том нужды. Никакая опасность ей не грозила.

Как бы между прочим подумала: а с чего это Уитли так заинтересовался? Ну, конечно… и как же она, дурочка, сразу-то не сообразила: это ж для него тема, статью можно написать, глядишь, и пребольшую. Она нужна ему рядом, чтоб в случае чего дать побольше материала, поскольку знала и Мэйер, и Хаблера. Она – вне всяких сомнений – больше разузнает про все, что связано с их гибелью, а он воспользуется тем, что она узнает. Ее не рассердило то, что он собирается ее использовать. Даже успокоило, говоря по правде.

Взяв с белой полукруглой полки пластиковый флакон, она налила в пригоршню шампуня и принялась истово втирать его в волосы. Мытье принесло облегчение: Коллетт чувствовала себя готовой начать день. Она позвонит Хэнку Фоксу, затем съездит в агентство Барри Мэйер, где хорошенько порасспросит сотрудников. Еще просили позвонить Марк Хотчкисс и Эрик Эдвардс. День обещал быть занятым, но это ее только радовало. Слишком долго она пребывала в нерешительности, разрываясь между ролью озабоченной, горюющей подруги и негласного следователя. Пора свести все воедино, сделать все, что от нее зависит, урвать законную неделю отпуска и отправиться обратно в Будапешт, где (плевать на обилие интриг!) все же есть ощущение системы и порядка.

Коллетт не услышала, как открылась дверь. Поначалу всего на дюйм, потом шире. Уитли сунул голову в ванную и негромко позвал:

– Коллетт.

Вода и музыка заглушали для нее все остальное.

– Коллетт, – произнес он громче.

Она, скорее почувствовав, чем услышав его, глянула через прозрачную стенку душевой кабины и увидела, что он стоит за нею. Стоило ей открыть рот, как горячая вода тут же полилась в горло, и Коллетт зашлась в кашле.

– Коллетт, у меня трусики есть чистые, возьми пару. И еще носки.

– Что? Трусики?

– Ага. Извини, что влез. – Он вышел и закрыл дверь.

Кэйхилл быстренько покончила с мытьем, вышла из душа и встала недвижима – сердце ее колотилось, губы дрожали. «Трусики, – выговорила она. – Чистые трусики». Напряжение спало, и, вытирая волосы, она уже смеялась. На корзине для белья он оставил пару чистых, похожих на плавки трусов и белые спортивные гольфы. Она надела их, натянула через голову платье, в котором была вчера, и пошла в спальню, где он заканчивал одеваться – джинсы, водолазка, вельветовый пиджак.

– Спасибо за трусы с носками, – сказала она. – Не очень-то они к платью подходят, но сойдет, пока я в гостиницу не попаду.

– А прямо сейчас и отправимся. Надеюсь, я тебя не напугал?

– Напугал? Разумеется, нет. Я подумала, что ты лезешь ко мне.

– Я же обещал, не помнишь разве?

Она вспомнила о таком же обещании Джейсона Толкера. Попробовала натянуть свои лодочки на толстые гольфы, не получилось, пришлось надеть на босу ногу.

– Не получается, – сказала она, бросая гольфы на кровать.

На ее взятой напрокат машине они съездили в гостиницу, забрали вещи и через час вернулись обратно в квартиру.

– Должен бежать, – сказал Уитли. – Вот запасной ключ от хижины. Свидимся позже?

– Обязательно.

– Ты с кем сегодня встречаешься?

– К Барри в агентство собираюсь.

– Здравая мысль. Между прочим, с кем это ты вчерашний вечер проводила?

– Просто добрый знакомый. Врач, друг семьи.

– А-а. Сегодня ужинаем вместе, так?

– Так.

– Будь осторожна. Может, я умом тронулся, только я бы на цыпочках ходил, – посоветовал он. – Не лезь куда не надо.

– Не буду.

– Все это пустые хлопоты. В конце концов ты же убийствами не занимаешься. Твое дело – помогать туристам-растеряхам, точно?

– Точно. – В тоне Верна слышались игривость и недоверчивость, которые раздражали Кэйхилл.

Когда он ушел, она взяла телефон и набрала номер Хэнка Фокса в Лэнгли.

– Долгонько вы собирались, – сказал он.

– Мне только-только передали, вчера мать меня найти не смогла.

– Что, веселенькая была ночка?

– Ничего похожего. Вы зачем мне звонили?

– Нужно переговорить. Свободны сейчас?

– Вообще я…

– Освободитесь. Это важно. Машина есть?

– Да.

– Хорошо. Встретимся через час на смотровой площадке бульвара Вашингтона, той, что у моста Рузвельт-бридж. Знаете где?