Текст книги "Убийство в ЦРУ"

Автор книги: Маргарет Мэри Трумэн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц)

– Есть хотите? – спросила она.

– Всегда, – ответил он.

В глазах его замелькали огоньки, как будто на столе стояли зажженные свечи. Усевшись, он наложил себе полную тарелку. Кэйхилл, взяв кой-чего по мелочи, села напротив.

Хегедуш оглядел комнату, словно только-только сообразил, что оказался на новом месте.

– Тот дом мне больше нравится, – сказал он.

– Пришло время менять, – сказала Кэйхилл. – Когда слишком долго мелькаешь в одном месте, все начинают нервничать.

– Кроме меня.

– Кроме вас. Как дела?

– Хорошо… плохо. – Он взмахнул коротенькой и пухлой ручкой над тарелкой. – Это наша последняя встреча.

У Кэйхилл сердце екнуло.

– Почему? – спросила она.

– По крайней мере на время. Говорят, меня пошлют в Москву.

– Зачем?

– Кто знает, что у русских на уме и зачем им это? Семья моя уже пакует вещи, они уезжают через три дня.

– Вы с ними не едете?

– Не сразу. Мне пришло в голову, что у их отправки есть и иной смысл. – Он разъяснил, отвечая на ее недоуменный взгляд: – С недавних пор это случается с другими. Семья отправляется в Россию, человек остается здесь и ждет, когда поедет следом, но… словом, вместе им уже не бывать. – Он, смакуя, съел два грибочка, запил их бурбоном, уперся локтями в стол и подался вперед. – С каждым днем советские здесь, в Венгрии, все больше и больше сходят с ума.

– Из-за чего?

– Из-за чего? Из-за безопасности, из-за утечек к вашим людям. Содержание семей в России – это способ держать под контролем определенных… как бы это выразиться… определенных сомнительных индивидуумов.

– Вас теперь относят к «сомнительным»?

– Не думаю, но эта отправка моей семьи и разговоры о моем переводе… Кто знает? Вы позволите? – Он указал на свой пустой стакан.

– Разумеется, только лед бросьте вначале, – легко откликнулась она. Ее все больше и больше охватывало беспокойство: он стал пить необычно много. В прошлый раз почти всю бутылку выпил и, уходя, был здорово пьян.

Он вернулся к столу и стал потягивать виски из вновь наполненного стакана.

– У меня есть новости, Коллетт. Как вы называли в прошлый раз вашу просьбу – ТРБ?

– Да, требование. Что нового?

– Они знают больше, чем ваши люди, вероятно, представляют себе.

– О «Банановой Шипучке»?

– Да. Тот остров, что они заполучили, свое дело делает. Они оборудовали его своей самой лучшей техникой обнаружения да еще навербовали местных, которые снабжают их информацией о вашей деятельности.

Русские на Британских Виргинах арендовали частный остров у его владельца, англичанина, ставшего мультимиллионером на сделках с недвижимостью, которого уверили, что остров будет превращен в оздоровительно-курортную зону для нуждающихся в отдыхе высокопоставленных советских бюрократов. Государственный департамент США, узнав об этом и спешно посовещавшись с ЦРУ, связался с мультимиллионером и попросил его пересмотреть решение. Тот отказался. Сделка состоялась, и русские поселились на острове.

Тогда госдеп и ЦРУ еще раз оценили ситуацию и пришли к выводу: Советы не сумеют вовремя доставить необходимое оборудование и подготовить персонал, чтобы эффективно следить за «Банановой Шипучкой», как не сумеют они и заполучить достаточно агентов на месте для создания эффективной сети из местных граждан-шпионов.

– У вас есть что-нибудь поконкретнее? – спросила Кэйхилл.

– Разумеется.

Он вытащил из мятого пиджака какие-то бумаги и вручил ей. Она расправила их на столе и принялась читать. Пробежала первую страницу, подняла взгляд на венгра и, не удержавшись, присвистнула сквозь сжатые губы.

– Они много знают, так ведь?

– Да. Эти донесения прибыли с точки на острове. Это все, что, я чувствовал, можно взять, не подвергаясь опасности, и принести с собой. Утром я их возвращаю. Однако видел я гораздо больше и постарался, как мог сохранить это в памяти. Мне начать?

Кэйхилл бросила взгляд на стену, скрывавшую камеры и микрофоны. Хегедуш знал, что они там, и нередко шутил по этому поводу, но все равно вся техника скрывалась от него: вид подобных причиндалов никоим образом не вдохновлял к откровениям. Ей удалось разговорить его прежде, чем улетучилось еще больше бурбона, а вместе с ним – и памяти.

Он говорил, пил, ел и вспоминал три часа. Кэйхилл внимательно слушала все, что он говорил, делая заметки для себя, хотя и знала, что каждое его слово записывается. Расшифровка записанного редко фиксирует нюансы. Она требовала от него деталей, не давая ему умолкнуть, когда он, казалось, выбивался из сил, нахваливала, льстила, обласкивала и подбадривала.

– Еще что-нибудь? – спросила она, когда он откинулся на спинку стула, закурил сигарету и позволил своим толстым губам расслабиться в улыбке удовлетворения.

– Нет, думаю, это все. – Неожиданно он вскинул вытянутый указательный палец и выпрямился. – Нет, виноват, есть еще. Всплыло имя человека, вам известного.

– Какого человека? Я его знаю?

– Да. Тот психиатр, что вовлечен в дела вашей Компании.

– Вы имеете в виду Толкера? – Она тут же яростно прокляла себя за то, что назвала имя. Может, он вовсе не его имел в виду. А если так, то она выдала противнику имя связанного с ЦРУ врача. С облегчением она услышала его слова:

– Да, он и есть. Доктор Джейсон Толкер.

– И что он?

– Я не совсем уверен, Коллетт, но его имя промелькнуло в связи с одним из донесений от нашей слушающей точки на острове, что имели отношение к «Банановой Шипучке».

– Это точно? Я хочу сказать, говорили ли о том, что…

– Ни о чем определенном не говорилось. Скорее, тон их голосов, то, о чем они говорили, натолкнуло меня на мысль, что доктор Толкер, возможно… дружен…

– С вами? С советскими?

– Да.

За время встречи Кэйхилл забыла о Барри. Теперь образ ее заполнил комнату. Она не знала, что сказать в ответ на сообщение Хегедуша, а потому промолчала.

– Боюсь, я становлюсь слишком дорогим другом для вас и ваших людей, Коллетт. Видите, весь бурбон кончился.

Она воздержалась от напоминания, что так случалось постоянно, и вместо этого сказала:

– Это не беда, всегда есть что достать из запаса, Арпад. А вот вас из запаса не заменишь. Скажите, как у вас дела в личном плане?

– По семье буду скучать, только… вероятно, пришло время рассказать, что у меня на уме.

– Я слушаю.

– С недавних пор я только и делаю, что обдумываю и переживаю: а не наступило ли время решиться и стать одним из вас?

– Уже стали. Вы знаете, что…

Она увидела, как он отрицательно закачал головой. Улыбка играла у него на губах.

– Вы хотите сказать – перебежать, уйти на нашу сторону?

– Да.

– Тут мне сказать нечего, Арпад. Я уже говорила вам, когда такой разговор прежде заходил, что этим я не занимаюсь.

– Но вы сказали, что поговорите про такую возможность с теми, кто занимается.

– Да, и я говорила.

Ей не хотелось сообщать ему, что результатом разговора с Подгорски и двумя сотрудниками из Лэнгли стал категорический отказ. Начальство склонно считать, что Арпад Хегедуш представляет ценность до тех пор, пока остается своим в венгерской и советской иерархии, пока способен приносить информацию из святая святых. В качестве перебежчика он бесполезен. Разумеется, если бы речь шла о спасении в случае его разоблачения своими начальниками, разыгрывался бы иной сценарий; однако Кэйхилл получила инструкции, в которых не было околичностей: делать все, что в ее силах, дабы отговорить его от подобного шага, и поощрять к продолжению работы в качестве агента.

– Насколько я понимаю, просьба энтузиазма не вызвала, – сказал он.

– Не в этом дело, Арпад, просто…

– Просто я более ценен там, где нахожусь сейчас.

Она перевела дыхание и откинулась на спинку стула. С ее стороны было наивно полагать, что он не поймет, какова истинная причина, без всяких разъяснений. Он работает в организации КГБ, которая играет по тем же правилам, действует, исходя из тех же потребностей и той же разведывательной философии.

– Не делайте печальное лицо, Коллетт. Я все понимаю. И намерен продолжать действовать, как прежде. Но в случае нужды мне и моей семье приятно было бы знать, что такая возможность есть.

– Я благодарна вам за понимание, Арпад, и обещаю, что еще раз поговорю с нашими об этом.

– Весьма признателен. Что ж, как говорится: «На посошок»? Я выпью стаканчик, и в дорогу – пойду домой.

– Я с вами.

Они молча сидели за столом, потягивая выпивку. Улыбка пропала с его губ, ее сменила состарившая лицо грусть.

– Отъезд вашей семьи в Москву печалит вас больше, чем вы хотите признать, – прервала молчание Коллетт.

Он кивнул, не поднимая глаз от стакана. Потом хмыкнул, посмотрел на нее и сказал:

– Я никогда не рассказывал вам о своей семье, о моих дорогих детях.

– Да, – улыбнулась Коллетт, – не рассказывали. Только то, что дочь у вас красавица, а сын мировой парень.

Промелькнула тень улыбки – и снова грусть.

– Мой сын гений, очень способный мальчик. Он чувствует красоту и любит творения искусства. – Хегедуш подался вперед, голос его вновь зазвучал оживленно. – Вы бы посмотрели, Коллетт, как мальчик рисует, как он пишет красками. Красота, во всем такая красота! Стихи, которые он сочиняет… их поэзия глубоко трогает меня.

– Вы, верно, очень гордитесь им?

– Горжусь? Да. И беспокоюсь за его будущее.

– Потому что…

– Потому что в России ему вряд ли суждено развить свои таланты. Для девочки, моей дочери, все не так плохо. Выйдет замуж – она ведь хорошенькая. Для сына же… – Он покачал головой и залпом выпил остатки виски.

Кэйхилл почувствовала желание встать из-за стола, подойти к нему, обнять. Все его высказывания, поначалу отдававшие мужским шовинизмом, она стерпела, понимая, в каком обществе живет он и его семья. Подумав, сказала:

– Для вас было бы лучше, если бы сын остался здесь, в Венгрии, так?

– Да, здесь побольше свободы, но кто знает, когда это кончится? В Америке было бы лучше всего. Я человек не религиозный, Коллетт, но порой молюсь, не зная кому, чтобы сыну моему было позволено вырасти в Америке.

– Я уже сказала, Арпад, я постараюсь…

Но он прервал ее, не желая терять нить того, о чем говорил:

– Когда я впервые пришел к вам и предложил свои услуги, я говорил о том, как Советы уничтожили мою любимую Венгрию. Я говорил об отвращении к их системе, к тому, как эту чудесную страну они изуродовали навеки. – Арпад глубоко вздохнул, распрямил спину и кивнул головой, соглашаясь с чем-то затаенным в своих мыслях. – Я не был до конца откровенен, Коллетт. Я пришел к вам, потому что надеялся с вашей помощью отыскать путь, что привел бы мою семью – моего сына – в Америку. Вместо этого он едет в Москву.

Кэйхилл встала.

– Арпад, я сделаю все, чтобы помочь вам. Никаких обещаний, но – все, что смогу.

Он тоже поднялся, протянул ей руку. Она пожала ее.

– Благодарю вас, Коллетт. Я знаю, что вы сделаете то, о чем говорите. Я тут сильно подзадержался. Надо уходить.

Он получил деньги, и она, проводив его до двери, сказала на прощание:

– Арпад, будьте осторожны. Не рискуйте. Пожалуйста.

– Разумеется, не буду. – Он снова глянул в глубину комнаты. – Пленка и камера выключены?

– Полагаю, что да. Основное представление окончено.

Он увлек Коллетт в холл и выговорил шепотом, прямо ей в ухо, едва не касаясь его губами:

– Я влюблен.

– Влюблен?

– Недавно я встретил чудесную женщину и…

– Вот не назвала бы эту затею хорошей, – сказала Кэйхилл.

– Хорошая затея, плохая затея – это случилось. Она прекрасна, и мы стали… у нас роман.

Растерявшись, Коллетт не нашла ничего лучшего, как воскликнуть:

– А как же ваша семья, Арпад? Вы говорили, что так их любите, и…

Он ухмыльнулся глуповато, будто попавшийся на проказе ребенок, не знающий, как выпутаться. Глаза его избегали ее взгляда, сам он переступал с ноги на ногу. Потом, подняв на нее глаза, сказал:

– Любят по-разному, Коллетт. Право слово, это жизнь, а не социалистическое отклонение от нее. – Смешно, по-петушиному склонив голову набок, он ждал ответа.

– Нам следует поскорее снова встретиться и все это обсудить. А пока действуйте с еще большей осторожностью. Ни с кем не обсуждайте то, чем вы занимаетесь. Ни с одной живой душой, Арпад.

– С ней? – Он засмеялся горловым смехом. – Нам удается быть вместе так мало времени, что до обсуждения чего бы то ни было просто дело не доходит. Koszonom, Коллетт.

– Спасибо вам, Арпад.

– До следующего раза, до следующей кнопки на щите. Viszontlatasra!

Правило шестое. Всеми силами удерживайте своего агента от вступления в любовную связь – во всяком случае, с кем бы то ни было другим.

5

Коллетт Кэйхилл, прилетев рейсом компании «Малев» в Лондон, сразу направилась к телефонной будке и набрала номер.

Женский голос ответил:

– Кадоган-Гарденз одиннадцать.

– Меня зовут Коллетт Кэйхилл. Я была близкой подругой Барри Мэйер.

– О да, такое несчастье. Я так вам сочувствую.

– Да, все мы были страшно потрясены. Я только что прибыла в Лондон, хочу отдохнуть несколько дней, скажите, нет ли у вас свободных комнат?

– Есть. По правде говоря, номеров хватает. Ой, силы небесные!

– Что?

– Номер двадцать семь свободен. Мисс Мэйер его больше всего любила.

– Да, верно, она вечно про него рассказывала. Меня бы чудесно устроило.

– Вы не будете возражать?..

– Поселиться там, где она жила? Вовсе нет. Я буду у вас примерно через час.

Устроившись, Коллетт целый час провела в викторианской гостиной, представляя себе, чем Барри, находясь в Лондоне, занималась в последний день и последнюю ночь своей жизни. Смотрела телевизор? Выходила прогуляться по частному парку? Читала, дремала, созванивалась с друзьями? Бродила по чудным тихим улочкам Челси и Белгравии? Бегала по магазинам, выискивая что-нибудь для родни в Штатах? В конце концов такое занятие навеяло на Коллетт сильную грусть. Она спустилась в общую гостиную, порылась в кипе журналов и газет, затем окликнула прислужника.

– Слушаю, мэм, – сказал тот.

– Я была закадычной подругой мисс Мэйер, леди, которая останавливалась в двадцать седьмом номере и которая недавно умерла.

– Бедная мисс Мэйер! Когда б ни приезжала, она всегда была в числе тех гостей, что мне больше всего нравились. Настоящая леди. То, что случилось, нас всех ужасно огорчило.

– Мне хотелось бы знать, не было ли чего-то особенного в том, чем она занималась в день приезда, за день до того, как умерла?

– Особенного? Вряд ли, пожалуй, нет. В три я подал ей чай… минуточку, позвольте, да, совершенно точно помню: это было в три часа в день, как она приехала. В тот же вечер мы по ее просьбе заказали столик в «Дорчестере» для ужина.

– На сколько человек?

– На двоих. Да, по-моему, на двоих. Могу уточнить.

– Не стоит. Она взяла такси или за ней заехал кто-нибудь?

– Она отправилась на лимузине.

– Каком лимузине?

– На нашем. Круглые сутки он к услугам наших гостей.

– А из «Дорчестера» ее тоже лимузин забрал?

– Не знаю, мадам. Меня не было здесь вечером, когда она вернулась, но я могу разузнать.

– Если вас не затруднит, а?

– Вовсе нет, мэм.

Он возвратился через несколько минут и сообщил:

– Насколько всем удалось запомнить, в тот вечер мисс Мэйер вернулась чуть раньше десяти. Приехала она на такси.

– Одна?

Прислужник потупил взор:

– Не уверен, мадам, что было бы пристойно отвечать на подобный вопрос.

– Поверьте, я ничего не вынюхиваю, – улыбнулась Кэйхилл. – Просто мы так давно с ней дружили, и ее мать, она в Штатах живет, попросила меня разузнать все, что я смогу, про последние часы жизни дочери.

– Конечно, конечно. Я понимаю. Позвольте, я выясню.

Он вновь возвратился и сказал:

– Она была одна. Предупредила, что сразу ляжет спать, и попросила разбудить пораньше. В то утро она, если не ошибаюсь, улетала в Венгрию.

– Да, верно, в Будапешт. Скажите, а полиция сюда приходила, расспрашивала о ней?

– Сколько помню, нет. Приходили люди, взяли из ее номера вещи и…

– Что за люди?

– Приятели, коллеги по бизнесу, я думаю. Вы спросите об этом управительницу, они с ней разговаривали. Все взяли и ушли – десяти минут не прошло. Их трое было… а один задержался по крайней мере на час. Помнится, говорил, что хочет посидеть там, где мисс Мэйер провела последние часы, и подумать. Бедный малый, мне его было ужасно жалко.

– Кто-нибудь из этих людей называл себя?

– У меня такое чувство, будто я на настоящем допросе, – сказал прислужник не сердито, но на том пределе сдержанности, что заставил Кэйхилл отступить.

Она улыбнулась:

– Кажется, так много людей знали ее и любили, что мы никак не можем оправиться, вот и ведем себя странно. Простите, я вовсе не намеревалась задавать вам все эти вопросы. Я потом спрошу управительницу.

Прислужник ответил улыбкой на улыбку:

– Никаких беспокойств, мадам. Я понимаю. Спрашивайте меня, о чем вам угодно.

– Я, кажется, задала вам уже достаточно много вопросов. И все-таки мужчины, что приходили сюда и вещи ее забрали, они себя называли?

– Не припоминаю. Может, так, скороговоркой… Хотя, впрочем… Да, один из них сказал, что связан с мисс Мэйер бизнесом. Насколько помню, он представился мистером Хаблером.

– Дэйвид Хаблер?

– Не думаю, что он называл свое имя, мадам.

– А как он выглядел? Невысокий, темноволосый, весь в кудрях, симпатичный такой?

– Это не похоже на то, каким он запомнился мне, мадам. Скорее, я назвал бы его высоким и блондином.

Кэйхилл вздохнула и сказала:

– Что ж, огромное вам спасибо. Думаю, мне лучше подняться обратно в номер и прилечь.

– Желаете чего-нибудь? Чай в три часа?

Как Барри, подумала Кэйхилл, и ответила:

– Нет, лучше в четыре.

– Слушаюсь, мадам.

Она позвонила Дэйвиду Хаблеру за несколько минут до того, как должны были подать чай. В Вашингтоне было почти одиннадцать утра.

– Дэйвид, Коллетт Кэйхилл.

– Привет, Коллетт.

– Дэйвид, я звоню из Лондона. Остановилась в той самой гостинице, где всегда жила Барри.

– Кадоган одиннадцать? Что ты там делаешь?

– Пытаюсь привести мысли в порядок, понять, что же произошло. Отпросилась с работы, хочу отдохнуть, направляюсь домой, но решила здесь по пути задержаться.

В трубке повисло молчание.

– Дэйвид?

– А, да, извини. Барри вспомнил. Поверить никак не могу.

– Ты не был в Лондоне после ее смерти?

– Я? Нет. А что?

– Тут в гостинице кто-то сказал, что, может, это ты забрал ее вещи из номера.

– Только не я, Коллетт.

– Что-нибудь из ее вещей тебе в контору прислали?

– Только ее портфель.

– Ее портфель. Тот, с которым она обычно ездила?

– Точно. А что?

– Так, ничего. Что в нем было?

– Бумаги, пара рукописей. Ты к чему спрашиваешь?

– Не знаю, Дэйвид. С того момента, как ты позвонил тогда, у меня вроде мозги отключились. Что там у вас творится? В агентстве, должно быть, кавардак?

– Похоже, хотя все не так плохо, как тебе может показаться. Барри была потрясающим человеком, Коллетт, да ты про это и сама знаешь. Она все оставила в совершенном порядке, до самой последней мелочи. Знаешь, что она сделала для меня?

– Что?

– Включила в свое завещание. Оставила мне страховочные деньги, это ж то, чем только самые главные занимаются. По сути, она мне агентство оставила.

Кэйхилл изумилась настолько, что не знала, что сказать. Он быстро заполнил паузу признанием:

– Не подумай, что она все оставила мне, Коллетт. Доходы достанутся ее матери, но Барри так все устроила, что минимум пять лет все будет на мне, да еще и долю прибыли имею. Я был поражен.

– Тем она и была замечательна.

– Скорее, такое для нее типично. Ты когда вернешься в Вашингтон?

– Через денек-другой. Я забегу.

– Сделай одолжение, Коллетт. Давай пообедаем или поужинаем вместе. Нам надо о многом поговорить.

– С удовольствием. Между прочим, не знаешь, с кем она могла встретиться здесь, в Лондоне, перед… до того, как это произошло?

– Как не знать! С Марком Хотчкиссом. Они договаривались поужинать вечером, как она прилетит.

– Кто он такой?

– Британский литагент, который нравился Барри. Почему нравился, понятия не имею. Я считаю, что он свинья, так и сказал ей, только по каким-то причинам она продолжала вести с ним переговоры о слиянии. При всех блестящих способностях Барри находились жулики, которые и ее вокруг пальца обводили. Хотчкисс один из них.

– Не знаешь, как с ним связаться, пока я здесь?

– Как не знать! – Он дал ей адрес и телефон. – Только будь с ним поосторожнее, Коллетт. Помни: я сказал, что он свинья, слизняк липучий.

– Спасибо, Дэйвид. До скорого.

Она повесила трубку, и в этот момент постучал посыльный. Она открыла дверь. Поставив поднос с чаем на кофейный столик, посыльный задом вышел из номера, оставив ее сидящей в золотом ажурном кресле. На ней был легкий голубой халатик, лучи заходящего солнца, пробившись сквозь зазоры между белых гардин, укладывались на потертый восточный ковер, покрывавший середину комнаты.

Один лучик улегся на ее босой ноге, и Коллетт вспомнила, как Барри всегда гордилась своими изящно выгнутыми стопами с длинными тонкими пальцами, до совершенства соразмерными друг с другом. Коллетт глянула на собственную коротенькую и разлапистую ступню, улыбнулась, а после и вовсе рассмеялась.

– Боже, до чего же мы были разные, – сказала она вслух, наливая себе чаю и намазывая крем с вишневым вареньем на кусочек лепешки.

До Марка Хотчкисса она дозвонилась, как раз когда тот уже уходил с работы, и, представившись, спросила, не согласится ли он поужинать с ней.

– Боюсь, что нет, мисс Кэйхилл.

– А позавтракать?

– Говорите, вы были подругой Барри?

– Да, мы были закадычными друзьями.

– Она никогда о вас не говорила.

– А вы что, были с ней настолько дружны, что она должна была вам про меня рассказывать?

Он выдавил из себя смешок и произнес:

– Полагаю, мы могли бы встретиться где-нибудь утром. Рядом с вами, на Слоан-стрит, там, сразу за углом, за «Дженерал трейдинг компани», есть кафе. В девять?

– Чудесно. Тогда до встречи.

– Мисс Кэйхилл…

– Да?

– Вам известно, что Барри и я заключили партнерское соглашение прямо накануне ее смерти?

– Нет, я этого не знала, но мне было известно, что это обсуждается. Почему вы упомянули об этом сейчас?

– А почему бы не упомянуть об этом сейчас?

– Не вижу причин. Могли бы и утром обо всем мне рассказать. С удовольствием вас выслушаю.

– Вы правы. Что ж, чао. Приятного вечера. Наслаждайтесь Лондоном. В этом году довольно приличный театральный сезон.

Она повесила трубку, в душе соглашаясь с Дэйвидом Хаблером. Хотчкисс ей не понравился, и она только недоумевала, какой из его талантов соблазнил Барри пойти с ним на «партнерское соглашение», если то, что сказал слизняк липучий, правда.

Кэйхилл позвонила и справилась, нельзя ли достать ей билет в театр. В какой? «Не имеет значения, – сказала она, – на что-нибудь веселенькое, со счастливым концом».

В семь тридцать поднялся занавес, и к тому времени, когда британский фарс «Хватит шуметь» подошел к концу, у нее бока ломило от смеха, а неприятная причина ее путешествия была забыта – во всяком случае, пока длилось представление. Хотелось есть, и она перекусила в ресторанчике на Неал-стрит, а потом вернулась в гостиницу. В номер ей принесли коньяк со льдом, и она сидела по-тихому, потягивая его, пока глаза не стали слипаться. Коллетт улеглась в постель и, засыпая, ощутила, как охватывает ее абсолютная тишина этой улицы и этой гостиницы – мертвая тишина.