Текст книги "Убийство в ЦРУ"

Автор книги: Маргарет Мэри Трумэн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)

6

Кэйхилл вовремя добралась до здания «Дженерал трейдинг компани», чей герб на фронтоне возвещал, что фирма поставляет товары по крайней мере одному королевскому двору. Она заняла столик в глубине той части кафе, что расположилась у выхода из магазина на открытой террасе. Утро выдалось солнечное и тихое. В плаще, надетом поверх шерстяного твидового костюма, Коллетт чувствовала себя просто чудесно.

Она коротала время за чашечкой кофе, наблюдая за тем, как крохотные птахи устраивали нешуточные сражения на неприкрытых сахарницах, заполненных кубиками коричневого бескалорийного сахара. Коллетт посмотрела на часы: Хотчкисс опаздывал уже на двадцать минут. Она решила потерпеть еще минут десять. Ровно в девять тридцать он появился на террасе. Высокий, худощавый. Голова со лба лысая, но он зачесывал наверх длинные волосы с боков, что делало его обличье подозрительным: нет, Дэйвид, не свинья, подумала она, а скорее утка – он походил на утиную гузку. Одет был в двубортный блейзер с каким-то гербом на кармане, серые брюки, легкие туфли из рыжеватой выворотки, бледно-голубая рубашка с шелковым галстуком. Под мышкой зажат потертый и пухлый кожаный портфель. Весьма поношенный длинный плащ висел через плечо.

– Мисс Кэйхилл, – напористо произнес он, улыбнулся и протянул руку: зубы у него оказались заметно пожелтевшими, а ногти на руках, как сразу заметила она, чересчур длинными и нуждались в чистке.

– Мистер Хотчкисс, – приветствовала его она, дотрагиваясь до его руки кончиками пальцев.

– Простите, что опоздал, но движение по улицам в этот час – сущее проклятие. Вы уже выпили кофе? Хорошо.

Кэйхилл подавила улыбку, наблюдая, как он устраивается на белом металлическом стуле с желтыми подушечками.

– Не продрогли? – спросил он. – Может, лучше внутри?

– О нет, тут на воздухе, по-моему, прелестно.

– Как угодно. – Отработанным жестом он подозвал молоденькую официантку, которая подошла к столику и приняла заказ: кофе и пирожные. Когда девушка ушла, он откинулся, сложил кисти рук шариком, уперся подбородком в сплетенные пальцы и сказал: – Ну что ж, мы здесь наверняка для того, чтобы поговорить о бедняжке Барри Мэйер, пусть земля будет ей пухом. Говорите, вы были подругами?

– Да, близкими подругами.

– Она никогда о вас не говорила, но, я полагаю, у таких, как Барри, полно друзей или по крайней мере знакомых.

– Мы были близкими подругами, – повторила Кэйхилл, отнюдь не находя его предложение забавным.

– Да, конечно. Так что же вы хотели обсудить со мной?

– Ваши отношения с Барри, что она делала вечером перед тем, как умерла, – все, что помогло бы мне понять.

– Понять? Понять что? Бедная женщина падает замертво с сердечным приступом, коронарный тромбоз, – преждевременно, конечно, но один Господь только знает, чего только не припасено для нас у жизни в закромах.

Кэйхилл пришлось напомнить самой себе о своей «официальной» роли при знакомстве с жизнью Мэйер. Она – скорбящая подруга, а вовсе не следователь, а посему, чтоб было похоже на это, надо смягчить тон.

– Сказать правду, – начала она, – мне интересно все разузнать и для себя самой, и ради матери Барри. Мы созванивались, и она попросила меня выяснить все, что могло бы… ну успокоить ее. Я сейчас лечу в Вашингтон повидаться с ней.

– Чем вы занимаетесь, чем зарабатываете на жизнь, мисс Кэйхилл? Знаю, вопрос мой вряд ли отнесешь к разряду британских, скорее, он из тех, что вы, американцы, задаете при первой же встрече, но мне любопытно.

– Я работаю в посольстве Соединенных Штатов в Будапеште.

– Будапешт! Никогда там не был. Он и впрямь так сер и угрюм, как мы слышим?

– Вовсе нет. Прелестный город.

– Со всей солдатней и красными звездами.

– Проходит время, и их перестаешь замечать. Вы ужинали с Барри вечером перед тем, как она умерла.

– Точно так, в «Дорчестере». Несмотря на арабов, там все еще лучший в Лондоне шеф-повар.

– Мне в том убедиться не суждено.

– Вы должны позволить мне пригласить вас туда. Вечером?

– Не могу, тем не менее спасибо. В каком настроении Барри была в тот вечер? Что она говорила, делала? Вид у нее был больной?

– От ее розовых щечек веяло здоровьем, мисс Кэйхилл. Можно мне называть вас Коллетт? В таком случае я – Марк, разумеется.

– Разумеется. – Она рассмеялась. – Хорошо, зовите меня Коллетт. Вы сказали, что вид у нее был здоровый. Она была радостна, довольна?

– Еще бы! Мы же в тот вечер наконец-то отковали наше партнерство. Она так мехи раздувала – дым столбом.

– Вы упомянули по телефону, что стали партнерами. Я говорила с Дэйвидом Хаблером в вашингтонской конторе Барри. Он понятия не имел, что дело так далеко зашло.

– Дэйвид Хаблер. Не хочу быть невежливым, но должен признаться, что мистер Хаблер не относится к моим любимцам. Если откровенно, то я считал его камнем у Барри на шее, так ей и сказал.

– Мне Дэйвид нравится. И, общаясь с Барри, я всегда чувствовала, что она чрезвычайно высокого мнения о нем и что она безмерно уважала его как профессионала.

– Барри Мэйер была непревзойденной деловой женщиной, вместе с тем ее отличала и легковерность.

Кэйхилл припомнила, что то же самое говорил и Хаблер. Она обратилась к Хотчкиссу:

– Марк, вам известно о завещании Барри и о том, что в нем сказано относительно Дэйвида Хаблера?

– Нет. – Он громко расхохотался, выставив желтые зубы. – А-а-а, вы, наверное, про ту чепуху со страховой гарантией, по которой Хаблер якобы становился во главе вашингтонской конторы в случае ее смерти? Кость – и ничего больше, кость, которую ему бросили. Теперь, когда агентство… все целиком… перешло ко мне, вопрос о будущем мистера Хаблера имеет мало общего с клочком бесполезной бумаги.

– Почему?

– Потому, что соглашение, заключенное Барри и мною, имеет преимущественное право над тем, что было составлено до него. – Он ухмыльнулся самодовольно и снова сложил кисти шариком. Официантка принесла кофе и пирожные, Хотчкисс поднял свою чашечку. – За память о прелестной, талантливой и прекрасной женщине, Барри Мэйер, и за вас, мисс Коллетт Кэйхилл, ее закадычную подругу. – Отпив кофе, он спросил: – Вы и вправду сегодня вечером не свободны? В «Дорчестере» очень миленький танцевальный оркестр, и, как я уже говорил, в наши дни чудовищного питания тамошний шеф-повар не имеет себе равных в Лондоне. Ну так как? – Он склонил голову набок и игриво выгнул бровь.

– Никак. Впрочем, благодарю вас. Вы подписали с Барри документ в тот вечер?

– Да.

– Могу я… знаю, что это не мое дело, но…

– Боюсь, с моей стороны сейчас было бы неуместно показывать его вам. Вы сомневаетесь в том, что я сказал?

– Вовсе нет. Еще раз повторю, что во мне говорит лишь желание узнать все, что было с ней перед самой смертью. Утром вы провожали ее в аэропорт?

– Нет.

– Просто я подумала…

– Я отвез Барри обратно в гостиницу. И то был последний раз, когда я ее видел.

– На такси?

– Да. Скажите, пожалуйста, у меня складывается впечатление, будто вами владеет интерес не только близкой подруги.

Кэйхилл хмыкнула:

– Прислужник в гостинице сказал то же самое. Простите. Слишком много лет приходилось расспрашивать несчастных американских туристов, где именно они могли потерять свои паспорта.

– Вы этим занимаетесь в посольстве?

– Среди прочего. Что ж, Марк, было очень приятно.

– И, хочется надеяться, познавательно. Я вскоре собираюсь в Вашингтон навести порядок в агентстве. Вы уже знаете, где остановитесь?

– У своей матери. Она живет за городом.

– Прекрасно. Я позвоню вам туда.

– Почему бы вам не связаться со мной через Дэйвида Хаблера? Я намерена провести с ним много времени.

– Ого, кажется, кое о чем я наболтал чересчур много лишнего.

– Вовсе нет. – Она встала. – Благодарю.

Он тоже встал, пожал протянутую руку. Оба они взглянули на чек, оставленный официанткой на столе.

– Я заплачу, – сказала Кэйхилл, зная, что именно это он и хотел услышать.

– Да что вы, что вы, это же…

– Пожалуйста. Я все это заварила. Возможно, мы увидимся в Вашингтоне.

– Я определенно на это надеюсь.

Хотчкисс ушел. Кэйхилл, проходя через большой магазин, задержалась, чтобы купить матери набор необычных обеденных салфеток и книгу для своего племянника. Повернув за угол, она вернулась в гостиницу, откуда обзвонила врачей, производивших вскрытие Барри. Имена их она получила от «Рыжего» Сазерлэнда перед вылетом из Будапешта. Дозвониться удалось только до некоего доктора Уилларда Хаймса. Она представилась как самая близкая подруга Барри Мэйер и спросила, нельзя ли им договориться о встрече.

– Это еще зачем? – спросил он. Голос молодой.

– Просто для того, чтобы успокоиться самой и успокоить ее мать.

– Видите ли, мисс Кэйхилл, вы же знаете, что я не вправе обсуждать результаты вскрытия ни с кем, кроме надлежащих властей.

«Властей „Фабрики Засолки“», – подумала Кэйхилл. И сказала:

– Это я понимаю, доктор Хаймс, только вряд ли окажутся нарушены какие-либо установления и правила, если вы мне расскажете об обстановке, в которой проходило вскрытие, поделитесь своими не имеющими отношения к служебным обязанностям впечатлениями – только мне, доверительно, – о ней, как она выглядела, вот о таком всяком.

– Нет, мисс Кэйхилл, это совершенно исключено. Благодарю вас за звонок.

Кэйхилл успела вставить:

– Меня обеспокоило стекло, осколки которого нашли у нее на лице.

– Простите?

Кэйхилл продолжила. Она почитала кое-что о последних случаях, когда обе стороны, «убирая» агентов, пользовались синильной кислотой. Одним из убедительных свидетельств этого служили следы крошечных осколочков стекла, попадавших на лицо жертвы вместе с зарядом кислоты.

– Доктор Хаймс, у нее на лице было стекло.

Она пальнула почти наобум, но попала в самую точку. Врач несколько раз давился словами, прежде чем выговорил:

– Кто вам сказал про стекло?

Это все, что ей требовалось, чего она хотела.

– Один общий знакомый, который был в аэропорту и видел ее сразу после того, как она умерла.

– Я не знал, что там был ее знакомый.

– А вы были в аэропорту?

– Нет. Ее привезли сюда, в больницу, и…

– Доктор Хаймс, я искренне благодарна вам за возможность поговорить с вами. Вы щедро тратили свое время, и, я уверена, мать Барри оценит это.

Кэйхилл повесила трубку, села за маленький столик у французского окна и на почтовой бумаге с эмблемой гостиницы написала в столбик:

ЗНАЛИ, ЧТО БАРРИ КУРЬЕР ЦРУ

Доктор Джейсон Толкер

Стэнли Подгорски

«Рыжий» Сазерлэнд

Коллетт Кэйхилл

Оперативник в Лэнгли

Доктор Уиллард Хаймс

Марк Хотчкисс?

Дэйвид Хаблер?

Мать Барри?

Эрик Эдвардс?

Золтан Рети?

КГБ?

Другие??? Другие поклонники – Другие в литагентстве – Другие в будапештской резидентуре – Весь мир.

Она покосилась на то, что написала, порвала бумагу на мелкие-мелкие клочки и подожгла их в пепельнице. Затем позвонила вниз и предупредила дежурную, что на следующее утро уезжает.

– Надеюсь, вы довольны пребыванием у нас, – сказала дежурная.

– О, разумеется, очень довольна, – ответила Кэйхилл. – У вас здесь все точь-в-точь так прелестно, как мне рассказывала мисс Мэйер.

7

Тортола, Британские Виргинские острова

Двухмоторный турбовинтовой самолет компании «Эйр Би-Ви-Ай» из Сан-Хуана совершил посадку на острове Биф и подрулил к небольшому зданию аэровокзала. По трапу сошли тридцать пассажиров, в их числе Роберт Брюстер и его жена Элен. Семейная пара выглядела уставшей и помятой. В Сан-Хуане произошла задержка с вылетом, перелет рейсом «Эйр Би-Ви-Ай» пришелся на жару, крошечные вентиляторы над креслами лишь гоняли по салону теплый, влажный воздух.

Чета Брюстеров прошла паспортный контроль, таможню и направилась к желтому «мерседесу» на стоянке у аэровокзала. Элен Брюстер забралась в машину. Ее муж, сказав водителю-туземцу: «Я ненадолго, всего несколько минут», – подошел к телефону-автомату и, сверяясь с записью на бумажке, набрал номер.

– Мне нужен Эрик Эдвардс, – сказал он женщине, снявшей трубку. – Он ужинает с вами вечером.

Вскоре к телефону подошел Эдвардс.

– Эрик, это Боб Брюстер.

– Приветствую, Боб. Только прилетели?

– Да.

– Довольны путешествием?

– Не особенно. Элен чувствует себя неважно, а я растекаюсь. Жарища.

– Ну, неделька приятного отдыха тут поднимет вас на ноги и освежит.

– Уверен, так и будет. Жаждем снова увидеться с тобой.

– Я тоже. Надо собраться.

– А что, если выпить по рюмочке уже сегодня вечером. Мы доберемся до отеля, освежимся и…

– Вечером я занят, Боб. Давай завтра, а? У меня свободный день. Пройдемся по морю на яхте, я приглашаю.

Брюстеру было все равно, к тому же он слишком обессилел, чтобы обсуждать дальнейшие планы.

– Не знаю, как Элен, – сказал он. – Позвони мне утром. Мы остановились в «Проспект-риф».

– Передай от меня привет тамошнему управляющему, – оживился Эдвардс. – Он мой хороший приятель, может, даже угостит тебя стаканчиком по случаю знакомства.

– Передам. Позвони мне в восемь.

– Извини, придется чуть попозже. У меня намечается долгий вечер.

– Эрик…

– Да?

– Жизнь очень осложнилась с недавних пор.

– В самом деле? Может, как раз потому вы с Элен так и утомились. Простота куда меньше выматывает. Завтра потолкуем об этом.

Эрик Эдвардс вернулся к столику с зажженными свечами в ресторанчике «Сахарная мельница», входившем в небольшой, всем доступный курортный комплекс на Эппл-бэй. За столиком сидела высокая величавая блондинка лет тридцати пяти, одетая в белое платье с очень глубоким вырезом. Кожа у нее сильно загорела и резко оттенялась белым платьем – так сверкают белизной на фоне темной кожи зубы местных жителей. Блондинке потребовалось много часов провести на солнце, прежде чем ее кожа обрела такой цвет. Кожа эта, особенно поверх грудей, уже намекала на шершавую заскорузлость, уготованную ей к шестидесяти годам.

У женщины были длинные ногти, покрытые радужным розовым лаком. На пальцах она носила массивные перстни, на каждом запястье сверкало по десять тоненьких браслеток.

Эдвардс был одет в белые брюки, белые легкие туфли на босу ногу и малиновую рубаху, расстегнутую до пупа. Его волосы, добела выжженные золотистым солнцем и седые на висках, так удачно сочетались, словно над ними трудился голливудский гример – небрежные их кольца падали на лоб, на уши, на шею. Черты его загорелого лица были правильно и резко очерчены, вместе с тем в них хватало жесткости, не позволявшей назвать такое лицо миловидным, а его обладателя – красавчиком. В его серых глазах таилось достаточно жизненного опыта и усталости от земных радостей, чтобы придавать им осмысленность и значимость.

Словом, какой меркой ни мерь, Эрик Эдвардс попадал в разряд красивых мужчин. Спросите хотя бы сидевшую напротив него Моргану Уилсон. Одна приятельница уже спросила не так давно. И вот что услышала в ответ: «Он самое чувственное и влекущее мужское животное из всех, каких я знала, а знавала я – было время – их немало».

Эдвардс улыбкой встретил официанта, подошедшего убрать тарелки, в которых подавался банановый суп со всякими корешками – гордость ресторанной кухни. Эдвардс заказал еще ромовый пунш, склонился к столу и пробежал пальцами по руке Морганы.

– Обычно ты красавица. Сегодня чаровница, – произнес он.

К таким комплиментам она была привычна, потому ответила просто:

– Спасибо, дорогой.

За первой сменой блюд – паштет с лимонным соусом, красная икра, обжаренная рыба с зеленым маслом – говорили мало. Да и что было говорить? Встретились они не затем, чтобы обмениваться мыслями, просто хотелось создать атмосферу вроде той, что сопровождает брачные игры самцов и самок в природе. Такое им обоим не в новинку. За последние четыре-пять лет они уже не раз проводили любовные ночи вместе.

Моргана познакомилась с Эдвардсом, когда приехала на БВО с мужем, преуспевающим нью-йоркским адвокатом, специалистом по разводам. Они наняли одну из яхт Эдвардса для ночной прогулки. Муж возвратился в Нью-Йорк, пробыв на островах всего несколько дней, оставив Моргану впитывать в себя солнце. Она провела оставшееся время с Эдвардсом на одной из его яхт.

Шесть месяцев спустя она получила развод, и Эдвардс фигурировал как уличенный в particeps crimini – в соучастии в действии. «Смех один, – сказал он ей тогда, – супружество твое и без того вскоре полетело бы к чертям собачьим». Это было правдой, хотя неодолимая привлекательность Эрика, несомненно, сыграла свою роль.

Встречались они не больше трех-четырех раз в году и всегда – во время ее наездов на БВО. Насколько ей было известно, он ни разу не выбирался в Нью-Йорк. А на самом деле, оказываясь там, он никогда ей не звонил. Для таких случаев у него были другие знакомые.

– Готова? – спросил Эдвардс, когда она покончила с фруктовым мороженым и кофе.

– Всегда, – ответила Моргана.

Будильник, стоявший у кровати Эдвардса, затрезвонил и разбудил их на следующее утро в шесть часов. Моргана села в постели, охватила руками свои пышные голые груди и надула губки.

– Еще так рано, – протянула она.

– Извини, милая, но я на сегодня зафрахтован. Провизию надо доставить и еще кое-что сделать, прежде чем гости заявятся. – Голос его был со сна басовитым и хриплым от избытка выкуренных сигарет.

– К ночи вернешься?

– Надеюсь, хотя кто их, туристов, знает. Бывает, они влюбляются в катер и решают остаться на нем на всю ночь.

– Или влюбляются в тебя. Можно я с тобой?

– Нет. – Он поднялся, прошел через просторную спальню, ступая по разбросанной на полу одежде, и встал у одного из двух больших с закругленным верхом окон. Первые рассветные лучи покрывали причудливыми узорами его высокое стройное обнаженное тело.

– Мне ж уезжать завтра, – хныкала она голоском маленькой капризули, выводившим его из себя.

– Да, я знаю. Буду скучать.

– Будешь ли?

Она подошла и встала рядом с ним у окна. Вилла была построена на вершине холма, и оба они любовались открывшимся видом на гавань, где он проводил фрахтовые операции. «Эдвардс йот чартерз» была маленькой фирмой в сравнении с компанией «Мурингз», царствующим гигантом островного фрахта, и все же Эрику удавалось жить безбедно – спасибо одному башковитому малому, который, учредив в Нью-Йорке из самого себя агентство по связям с общественностью, задумал и провел оригинальную рекламную кампанию. В настоящий момент в распоряжении Эдвардса было три яхты: «морган-46», «галфстар-660» и недавно купленная 43-футовая шлюпка типа «фрерс». Найти в сезон для них клиентов не составляло труда. А вот отыскать опытных, заслуживающих доверия капитанов и матросов было трудно.

Она повернула его лицом к себе, оплела руками его тело. Высокорослая, она головой доставала ему до носа, а в нем было больше шести футов. Тепло ее обнаженного тела, влажный сладковатый запах секса, исходивший от ее волос, мощными волнами пронизывали все его тело.

– Мне и в самом деле пора, – выговорил он.

– Мне тоже. Я мигом, – сказала она, направляясь к сложенной из камня и открытой небу ванной. Когда она вернулась, он ждал ее в постели в полной готовности.

Когда Эдвардс прибыл на яхту, его механик, тощий тортоланец по имени Уолтер, способный починить и наладить все, что угодно, был уже на борту. Из большого переносного кассетника неслась трубная «kareso», сходившая у туземцев за музыку. Как только голова Эдвардса показалась в машинном отделении, Уолтер произнес:

– Лаам, я с этим движком всю ночь напролет ковырялся.

Эдвардс засмеялся и передразнил его:

– Лаам, мне на это наплевать, сверхурочных я тебе не плачу. Что ты скажешь на это, мой боевой друг?

Уолтер засмеялся и опустил крышку двигателя.

– Что ты скажешь, если эта посудина сегодня не побежит резво, а? Что ты на это скажешь, мой богатый босс?

– Лаам, или Господи, или кого ты там еще призывал, не шути так со мной и утихомирь свой чертов приемник.

Добродушная перепалка вошла в привычку. Эдвардс знал, что Уолтер наизнанку вывернется, лишь бы угодить ему, а Уолтер знал, что Эдвардс его ценит и лишних денег не пожалеет.

Эдвардс позвонил Роберту Брюстеру, они договорились встретиться у причала в десять часов. Брюстер явился в расписных бермудских шортах, белой рубашке навыпуск, высоких белых кроссовках и черных гольфах до колен, с холщовой сумкой через плечо. Ноги у него были белые, за целый год они впервые попали на солнечный свет.

– Сегодня никаких причиндалов для плавания под водой? – спросил Эдвардса Уолтер, оглядев вновь прибывшего.

– Нет, сегодня нет, – ответил Эдвардс. – Где Джекки?

– Я видел ее в кофейной лавке. Скоро придет.

Джекки, местную девушку, Эдвардс иногда нанимал матросом во время небольших прогулок. Работящая, расторопная, она хорошо управлялась с парусом, к тому же была почти глухая. Общались они на тарабарском наречии знаков и жестов, которое сами придумали. Джекки вскоре прибежала, и Эдвардс представил ее Брюстеру, которому было явно не по себе на палубе яхты.

– Она совсем ничего не слышит, – предупредил Эдвардс. – Будь у ее отца винный магазин, я, грешным делом, взял бы да…

– Давай-ка отправляться, – перебил Брюстер. – Мне хотелось бы пораньше вернуться к Элен.

– Добро. На нее все еще погода действует?

– Да. Жарища.

– Я люблю жару, – сказал Эдвардс. – Заставляет тебя попотеть – по естественной причине. Давай трогаться.

Пятнадцать минут спустя, когда пролив остался позади, Эдвардс с помощью Джекки развернул парус. Закрепив все как следует, он обернулся к Брюстеру, сидевшему рядом с ним у руля, и спросил:

– Что случилось? Что ты имел в виду, говоря, что жить становится сложнее?

Брюстер улыбнулся Джекки, принесшей с камбуза кружку дымившегося кофе. Эдвардс покачал головой, когда она и ему предложила кофе, знаками показав девушке, что он и его гость хотят побыть некоторое время наедине. Та кивнула, одарила Брюстера смешком и спустилась по трапу на камбуз.

Брюстер попробовал кофе, поморщился.

– Слишком горячий и слишком крепкий, Эрик… и я не намерен утверждать, что ты такой же. Ладно, что тут творится?

– Ты о чем?

– Ты знаешь, о чем. О «Банановой Шипучке».

– Ах, об этом. – Эдвардс усмехнулся и, повернувшись, подкрутил сзади лебедку, расправляя складку на парусе. – Что касается меня, то, по-моему, с «Банановой Шипучкой» все обстоит просто замечательно. Ты слышал, что это не так?

– Дело вовсе не в том, что я слышал, Эрик, дело в том, что само собой очевидно. Смерть мисс Мэйер огорчила многих.

– Меня больше всех. Мы были близки.

– Об этом всякий знает, и именно это вызывает вопросы у людей в Лэнгли.

– Вопросы о чем? Какова она была в постели?

Брюстер покачал головой и подвинулся на сиденье так, чтобы оказаться спиной к Эдвардсу. Слова его долетали сквозь ласковые порывы ветра и шум разрезаемой килем воды.

– Твое остроумие, Эрик, нынче особого успеха не имеет.

Эдвардсу пришлось наклониться поближе, чтобы расслышать сказанное. Неожиданно Брюстер резко повернулся и выпалил прямо Эрику в лицо:

– Что везла Барри Мэйер в Будапешт?

Эдвардс отпрянул, лицо его стало злым.

– Откуда, черт побери, мне знать?

– В Лэнгли считают, Эрик, что ты знал, и хорошо, черт побери, знал. Она ведь приезжала к тебе сюда перед самой смертью, так?

Эдвардс пожал плечами.

– На пару дней, что-то вроде этого.

– Ровно на одну неделю. Тебе показать, каков был распорядок ее дня в это время?

– Видеозаписи наших с нею любовных утех у вас тоже есть?

Брюстер пропустил сказанное мимо ушей.

– А потом исчез ты.

– Исчез куда?

– Это ты мне скажи, куда. Лондон?

– Вообще-то я и в самом деле заскочил туда на денек. У меня было… – Он улыбнулся. – Встреча у меня была.

– С Барри Мэйер?

– Нет. Она не знала, что я там.

– Это удивляет.

– Отчего?

– Мы понимали дело так, что у тебя серьезные намерения.

– Вы понимали неправильно. Да, были друзьями, близкими друзьями, любовниками. Конец истории.

Брюстер пожевал щеку, сложив губы трубочкой.

– Не желал бы оказаться грубым гостем, Эрик, но тебе лучше выслушать то, что я намерен сказать. Есть серьезные опасения, что «Банановая Шипучка» засвечена Барри Мэйер с твоей помощью.

– Чушь полная. – Эдвардс указал на частный островок, где русские устроили свою якобы оздоровительно-курортную зону. – Может, подвалим и спросим их, что происходит?

Брюстер придвинулся к борту яхты и принялся рассматривать островок. Эдвардс протянул ему бинокль.

– Не волнуйся, – сказал он, – они привыкли, что я заглядываю им в глотку. Видишь, какая оснастка на крыше? Они, наверное, нас слышат лучше, чем мы друг друга. – Он усмехнулся. – Игра с каждым днем становится все смехотворней.

– Только для таких, как ты, Эрик. – Брюстер поднес к глазам бинокль и смотрел в него, пока не миновали островок. Потом, опустив бинокль, сказал: – Хотят, чтоб ты вернулся в Вашингтон.

– Зачем?

– Для… собеседования.

– Не могу. Сейчас здесь сезон в самом разгаре, Боб. Что станут говорить, если в такое-то время я…

– В конце этой недели, и не пудри мне мозги разговорами о «сезоне в разгаре», Эрик. Ты здесь потому, что сюда тебя внедрили. Эта твоя замечательная посудина и другие тоже – все они от щедрот твоего работодателя. Тебе следует прибыть в конце этой недели. А до этого они хотят, чтобы мы… ты и я… провели немного времени вместе и поговорили кое о чем.

– О чем именно?

– О том, что происходило в твоей жизни в последнее время, каково положение здесь у тебя и твоей конторы, о людях, с которыми ты встречался…

– Вроде Барри Мэйер?

– Среди прочих.

– Почему они послали именно тебя, Боб? Ты ж чиновная душа, бумажками занимаешься… как это называется, кадровая инспекция или еще какая чепуха?

– Мы с Элен решили поехать сюда отдохнуть, вот там и подумали…

– Не-е-т, подумали там о том, что вам с Элен нужно лететь на отдых именно сюда и что, пока вы здесь, ты должен заняться этими разговорчиками. Так будет точнее?

– Не имеет значения. Главное, что я здесь и должен задать тебе вопросы, а от тебя ждут ответов. Эрик, ты что, думаешь, Компания устроила тебя здесь, на Британских Виргинских островах, потому что ты ей понравился или чувствовала себя обязанной тебе хоть чем-нибудь? Ты сорвал, я считаю, самый большой куш… нет уж, позволь называть вещи своими именами, – самую большую халтуру, какую никто не получал от Управления.

Смех Эдвардса был на сей раз куда более натужным.

– Сколько тебе дали для начала, Эрик: полмиллиона, три четверти миллиона?

– Где-то в этих пределах.

– Вложения оказались не прибыльными.

– Прибыльными? – Эдвардс грубо заржал. – Да ты назови мне хоть одно предприятие Управления, чтоб оно было прибыльным! И потом, ты как баланс считаешь?

Брюстер смотрел прямо перед собой.

– Чья была идея использовать БВО под штаб-квартиру «Банановой Шипучки»? – Эрик не ждал, пока Брюстер даст ответ. – Какому-то гению там, в Лэнгли, вздумалось управлять операцией в Восточной Европе аж отсюда. Расскажи, расскажи мне про прибыльность вложений! В данном случае важно то, что, коль скоро решение было принято, понадобился наблюдательный пункт – и вот он я.

– Ты был здесь еще до «Банановой Шипучки».

– А как же! Только я просчитал, что операция была уже на стадии подготовки, когда договорились послать меня сюда. Есть другая причина? Может, требовалось убедиться, что на эти идиллические острова не проникла зараза от плохих дядей? Не смеши меня этим, Боб. Что на самом деле им было нужно – это смотреть в оба за нашими британскими сородичами.

– Ты слишком много говоришь, Эрик. Это еще одно, что вызывает у них беспокойство. Работаешь слишком небрежно, слишком со многими сошелся близко, пьешь слишком много…

– Что за черт, уж не назначили ли тебя священником Компании? Свою работу я делаю – и делаю хорошо. Я двадцать лет выполнял грязную работу, пока вы, ребятки, прохлаждались под кондиционерами в кабинетах Лэнгли, и я продолжаю заниматься своим делом. Расскажи им об этом.

– Сам расскажешь в конце этой недели.

Эдвардс взглянул на полоску пронзительно-голубого неба, по которой быстро проплывали пушистые комочки белых облаков и скрывались за кормой.

– Тебе не надоело? – спросил он.

– Мне это только-только начинает нравиться, – ответил Брюстер.

– А меня уже тошнит от моря, – сказал Эдвардс.

– Хочешь таблетку? Я принял «драмамин» за завтраком.

– Боб, ты обгоришь на солнце.

– Посмотри на себя – первый кандидат на рак кожи.

Двое мужчин долго смотрели в глаза друг другу, прежде чем Эдвардс выговорил:

– Расскажи мне про Барри Мэйер.

– Что тут рассказывать? Она мертва.

– Кто?

– Мать-природа. Закупорка сердечной артерии, подача крови прекращается, сердце взывает о помощи, не получает ее – и перестает качать.

Эдвардс улыбнулся. Джекки выбралась на палубу и зажестикулировала. Им что-нибудь нужно? Эдвардс обратился к Брюстеру:

– Ты не проголодался? Я припас кое-что.

– Обязательно. Все что есть.

– Ленч, – знаками показал Эдвардс гибкой девушке-туземке. – И принеси термос. – Снова Брюстеру: – Он полон ромовым пуншем. Выпьем вместе и поговорим откровенно.

– Слишком рано для меня.

– Я немного завелся. Барри Мэйер, Боб. Ты почему спросил меня, что она везла? Об этом ее патрона нужно спрашивать. Психиатра этого, Толкера.

– Вот это меня беспокоит.

– Что тебя беспокоит?

– Что ты знаешь, кто был ее патроном. Что еще она тебе рассказывала?

– Чертовски мало. Она ни словом не обмолвилась о том, что согласилась стать курьером, пока…

– Пока что?

– Пока кто-то ей не рассказал про меня.

– Что ты в Компании?

– Ага.

– И кто это?

Эрик только плечами пожал.

Эдвардс мысленно перенесся в ту ночь, когда Барри Мэйер призналась: ей известно, что он не просто борющийся за выживание владелец наемных яхт и капитан.

Она прилетела на БВО, взяв недельный отпуск. Роман их длился уже больше года, и, памятуя о географически разделявшем их расстоянии, приходилось диву даваться, сколько времени им удавалось выкроить, чтобы побыть вместе. Мэйер прилетала на БВО при любой возможности, а Эдвардс несколько раз летал в Вашингтон на свидание с ней. Встречались они один раз и в Нью-Йорке и как-то даже провели вместе долгий уик-энд в Атланте.

А в тот день при виде ее, сходящей по трапу самолета, он почувствовал что-то вроде озноба: она всегда вызывала в нем неистовое чувство, от которого бросало в дрожь. В его жизни хватало женщин, но очень немногие действовали на него так, как она. Такое чувство вызывала в нем его первая жена. И вторая тоже, если подумать, но с тех пор никто… пока не появилась Барри Мэйер.

Он припомнил, что в тот день Барри была в каком-то особенно легкомысленном настроении. Когда они добирались на машине до виллы, он даже спросил ее, к чему бы это. А она ответила: «У меня есть один секрет, которым хочу с тобой поделиться». Когда же он поинтересовался, что это за секрет, она сказала, что придется потерпеть, пока не настанет «очень особенный момент».

Момент настал той же ночью. Они вышли в море на его яхте, стали на якорь в бухточке среди скал, сбросили там с себя все одежды и нырнули в прозрачную, прохладную воду. Поплавав – больше объятий в водной стихии, чем плавания, – они вернулись на яхту и предались любви. Потом он приготовил островных омаров, и они уселись, голые, на выжженной солнцем палубе, скрестив ноги, касаясь друг друга коленями. Растаявшее масло сочилось и стекало по пальцам, а крепкий ром горел у них в желудках и снимал всякое напряжение, что вызывало неудержимый хохот.