Текст книги "Убийство в ЦРУ"

Автор книги: Маргарет Мэри Трумэн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц)

Маргарет Трумэн
Убийство в ЦРУ

1

Британские Виргинские острова, ноябрь 1985 года

Звали ее Бернадетт – было ей восемнадцать; высокая; кожа, типичная для островитянки, очень смуглая и бархатистая – таких тут называют «гладкокожка»; волосы, черные как воронье крыло, ниспадают до ключиц; тугое тело, его округлые формы внизу подчеркнуты джерсовой юбкой бордового цвета – настоящая мантуана, на острове это слово означало женщину сладострастную.

Над ней начали подтрунивать сразу же, как только катер отошел от мыса Ангилла-Пойнт на острове Виргин-Горда, отправляясь в утренний рейс к Стоянке Дрейка на острове Москито. Девушка стала встречаться с парнем, известным всему Виргин-Горда, это и дало повод для добродушных подначек. Бернадетт хоть и делала вид, что обижается, но в душе была довольна – новым ухажером она гордилась и понимала: другие девушки ей завидуют. «Валяй прикалывай: как завтра, так и ржачка», – огрызнулась она. Задорная, с вызовом, улыбка сияла на ее лице: смейтесь, сколько вам угодно, зато завтрашний день – мой.

Пятнадцать их собралось на борту: официанты и официантки, бармен, повара, горничные, садовники. Большинство из обслуги жили на Виргин-Горда и доставлялись к месту работы на катере. Стоянка Дрейка – единственный курорт на острове Москито (названием своим остров обязан племени колумбийских индейцев, а вовсе не двукрылому насекомому), и стоял там всего один дом для персонала, который занимали два механика.

Бернадетт была помощником управляющего. Она превосходно владела английским и столь же превосходно обращалась с цифрами. Отец ее, прирожденный рыбак, каждое утро на рассвете обшаривал отмели у Убойного Провала в поисках обитательницы местных вод, так называемой дамской рыбки. Родители Бернадетт тянули лямку тяжкой жизни и крепко надеялись, что дочь ее не унаследует. Бернадетт была их единственным ребенком.

Она подставила лицо ветру и стала вспоминать, как провела прошлую ночь со своим новым возлюбленным. Брызги невероятно голубой воды жалили ей лицо. Нынче жизнь в порядке. Вот на прошлой неделе было погано, аж извелась, думая, что так вот и придется всю жизнь проторчать на одном месте, пусть и среди такой красоты. А нынче появился он – и бокал уже опять наполовину полон.

На два дня весь курорт целиком снял один канадский бизнесмен, который три месяца назад уже проделывал такое: устраивал семинар для ключевых фигур, как объяснил его помощник. Самые главные тузы (те, что постарше и посолиднее) располагались в двух великолепных виллах, выходящих на Липовый пляж. Деятели рангом пониже (те, что помоложе) занимали на самом берегу океана десять белых дощатых коттеджей, выстроенных на сваях и обращенных в сторону узкого пролива Горда-Саунд. Ели они все вместе в открытом ресторанчике под тростниковой крышей, где шеф-повар потчевал их слоеными пирожками с начинкой из экзотического плода эскарго, дельфином, запеченным с бананами, вест-индским окунем, сдобренным специями, травами и белым вином, и высоко взбитым шоколадным муссом, изготовленным по хранимому в тайне рецепту.

Бернадетт запомнила правила, установленные канадцем, когда он был здесь в последний раз. К двум виллам подходить не смел никто, кроме его людей, а курортным служащим разрешалось появляться там только по специальному вызову. Уборку в виллах полагалось производить, когда их обитатели завтракали. Все время, пока горничные убирались в виллах или посыльные доставляли туда еду и виски, они обязательно находились под присмотром мужчин помоложе, тех, что занимали коттеджи поменьше.

Хотя секретность, окутывавшая первый визит канадцев на остров Москито, стала притчей во языцех, все равно возникали чисто человеческие моменты – а их вообще невозможно избежать, – когда пелена тайны слегка приподнималась. Как, скажем, в тот первый день на пляже, когда Бернадетт увидела, что один из молодых гостей, сидя в ярко-полосатом парусиновом кресле, чистил револьвер. Поняв, что девушка наблюдает за ним, мужчина вложил оружие в кобуру и быстро скрылся в коттедже.

Позже приятели Бернадетт заметили, что и другие из группы помоложе носили револьверы в кобуре под мышкой, хотя всячески старались скрыть это. «Бизнесмены, – сказал тогда ей шеф-повар. – Серьезный бизнес, скажу я тебе».

Пока канадец и трое его коллег проводили встречи на виллах, мужчины помоложе, всегда одетые в костюмы, сидели на окружавших виллы террасах – не говоря ничего, но замечая все. Выглядели они людьми приятными, но держались особняком. Один вел себя с Бернадетт посвободней, ей даже удалось несколько раз дружески переговорить с ним. Мужчина был красив, а его улыбка – само очарование. Бернадетт решила, что он отвечал за связь, потому что часто вел переговоры по маленькой переносной рации с двумя яхтами, стоявшими на якоре у берега. На этих яхтах прибыли трое из тех четверых, что посолиднее. Четвертого доставил гидросамолет.

Связисту, казалось, нравилось болтать с Бернадетт, а та в открытую заигрывала с ним. Как-то она спросила, зачем нужна такая секретность вокруг деловой встречи. Спросила она об этом, слегка подхихикивая и держа его за руку. Мужчина очаровательно улыбнулся и тихо, как бы между прочим, произнес: «Новый продукт запустить готовимся, а конкуренты наши спят и видят, как бы узнать о нем побольше. Только и всего. Просто предостерегаемся».

Про револьверы Бернадетт не спрашивала, потому как это ее не касалось, но и она, и другие из персонала судачили о них, судили да рядили по-всякому и в конце концов пришли к выводу, что большие маки-максы,[1]1
  Дешевые закусочные фирмы «Макдональдс» и их фирменное блюдо.


[Закрыть] свалившиеся сюда с севера, слишком много понимают и о себе, и о том, чем занимаются. «Какие-то чокнутые», – говорили про них. Одно точно: эти «чокнутые» на чай давали крупно. Все со Стоянки Дрейка были счастливы увидеть их снова.

В этот день, в два часа дня с минутами, прибыла единственная яхта с тремя из компании солидных. Полчаса спустя на воду сел гидросамолет и медленно заскользил к длинному, узкому причалу.

Бернадетт приветствовала тех, кто сошел на берег с яхты, и расстроилась, не увидев среди них красивого молодого связиста.

Теперь же, поджидая, когда на причал выйдут три пассажира из гидросамолета, она разглядела в иллюминаторе его лицо. Он вышел последним, и Бернадетт обратила к нему сердечнейшее из всех своих приветствий. Он же просто кивнул и уселся в мотоколяску вместе с парой тех, кто посолиднее. Островитянин-водитель рванул от причала и двинул вдоль узкой тропинки, повторявшей все извивы моря. Бернадетт смотрела вслед, пока коляска не скрылась за склоном холма, и все гадала, отчего это красавец оказался таким невежей. «Странный народ», – сказала она себе, радуясь тому, что там, на острове побольше, у нее есть новый ухажер.

Прибытие яхты и самолета видели многие люди с яхт, разбросанных по всей акватории, но, в общем, интереса это не вызвало. Яхты так же неприметно, так же привычно вписываются в пейзаж Британских Виргин, как желтые такси в уличные потоки Нью-Йорка. Впрочем, один человек наблюдал со своего 46-футового «моргана» за прибытиями и отбытиями в телескоп. Катер его с раннего утра стоял в миле от берега, и завтрак себе человек готовил прямо на борту. Во время ленча он жевал сандвичи, запивая их ромовым пуншем из термоса, а теперь вот включил кофеварку. Кипой лежавшие рядом листы бумаги были испещрены записями. Одет человек был в джинсы с отрезанными штанинами, коричневые палубные тапки, тишотку[2]2
  Футболка с короткими рукавами, напоминающая в разложенном виде большую букву «Т». – Здесь и далее примеч. перев.


[Закрыть] с надписью на груди «ЭДВАРДС: ЯХТЫ ВНАЕМ» и белую парусиновую шляпу с большими колыхающимися полями и сине-красно-желтой нашивкой: «БРИТАНСКИЙ ВОЕННЫЙ ФЛОТ – РОМ „ПУССЕРЗ“».

Человек поднял вверх голову, определяясь с ветром. Смысла нет поднимать паруса. Плестись обратно к базе на Тортоле пришлось бы долгонько. Придется всю дорогу на двигателе. Он немного помедлил, соображая, не задержаться ли подольше, решил, что ничего не выиграет, выбрал якорь, бросил последний взгляд на остров Москито и направился домой курсом, что пролегал мимо крохотного островка с единственным сооружением – внушительного вида трехэтажное бетонное здание было отгорожено высоким забором из металлической сетки. По берегу туда-сюда бегали два доберман-пинчера. Гидросамолет и пара больших скоростных катеров плавно покачивались у частного причала.

Пока «морган» медленно скользил мимо островка, человек, имя которого красовалось у него на тишотке, улыбался. Он налил себе в кофе рому, высоко поднял чашку, приветствуя островок, и произнес: «Za vashe zdorov’ye!» Потом засмеялся, поставил чашку и ткнул в сторону островка выпростанным из кулака средним пальцем правой руки.[3]3
  Старинный неприличный жест из арсенала уличного общения лондонского простонародья, в наше время активно используется в жестикуляции юных «маргиналов», особенно моторизованных.


[Закрыть]

2

Вашингтон, округ Колумбия, октябрь 1986 года

– Что нового с правами на звукозапись новой книги Золтана? – спросила Барри Мэйер, входя в свою контору на Висконсин-авеню в Джорджтауне.

Ее зам, Дэйвид Хаблер, поднял глаза от стола, заваленного высоченными горами рукописей, и ответил:

– Не беспокойся, Барри. Все контракты будут у нас на этой неделе.

– Надеюсь, – сказала Мэйер. – По тому, как они возятся с документами, можно подумать, будто мы миллионную сделку проворачиваем. Всего-то несчастная тысчонка баксов, а они церемонии разводят – ни дать ни взять покупают права на пособие Рональда Рейгана по сексу после семидесяти.

Барри прошла к себе в кабинет, швырнула «дипломат» на небольшой кожаный диванчик и открыла жалюзи. Сплошная серость снаружи, и в голову лезут дурные предчувствия. Может, гроза изменит жаркую, липко-влажную, гнетущую атмосферу последних дней. Впрочем, какая разница. Она, считай, уже в пути – в Лондон и Будапешт. В Лондоне всегда прохладно. Ну, скажем, почти всегда прохладно. В Будапеште будет жарко, однако коммунисты недавно изобрели кондиционирование воздуха и внедрили его в страны своего Восточного блока. Если повезет, она все свое пребывание там просидит в номере «Хилтона».

Барри села за рабочий стол, скрестив длинные, стройные, прямо-таки точеные ноги. Она была одета в свой любимый дорожный наряд: жемчужно-серый брючный костюм, ничуть не стеснявший движений и нигде не морщившийся. Пристойно красные (оттенок бургундского вина) туфли и перламутрово-розовая блузка-батник довершали ансамбль. Хаблер просунул в дверь голову и спросил, не хочет ли она кофе. Барри улыбнулась. Вот ведь не только замечательно талантлив и расторопен, но не гнушается и боссу чашку кофе подать. «Будь любезен», – откликнулась она. И уже минуту спустя он вернулся, неся большую синюю керамическую кружку, над которой вился легкий ароматный парок.

Барри откинулась на спинку кожаного кресла, крутанула его и повернулась лицом к поднимавшимся от пола до потолка книжным стеллажам, полностью занимавшим одну стену. Их центральная секция была уставлена множеством книг, написанных писателями, которых она представляла как литературный агент. В данный момент в наличии двадцать писателей, список их разбухал и разрастался по мере роста их заработков, однако твердо рассчитывать она могла примерно на пятнадцать душ – и Золтан Рети был в их числе. Рети, венгерский романист, не так давно с шумом ворвался на мировую литературную арену: он добился международного признания и потрясающего количества проданных тиражей – в немалой степени, кстати, благодаря Барри Мэйер. Поверив в него, она не пожалела сверхусилий и вложила их в его последнюю книгу – многоплановый роман-эпопею «Монумент», – которая, как сказано в рецензии «Нью-Йорк таймс», «затрагивает глубочайшие пласты венгерского – а по сути, человеческого – духа».

Выбор времени оказался благоприятным для Рети и Мэйер. Советы в последнее время ослабили удавку ограничений для венгерских писателей и художников, в том числе и в отношении зарубежных поездок. Своим чередом рукопись Рети подверглась освидетельствованию чиновников Венгерской социалистической рабочей партии под руководством Яноша Кадара, но выбралась на свет относительно невредимой. Рети мастерски упрятывал критику Венгрии со времени ее «освобождения» Советским Союзом в 1945 году среди безобидных пассажей, а чтение между строк говорило больше, чем вылавливали в тексте социалистические читчики.

«Монумент» расхватывался издателями всего света, книга неделями держалась в списках наиболее успешно продаваемых изданий. Все это доставляло Барри Мэйер несказанное удовлетворение, поскольку в книгу она вложила всю себя. Теперь основная забота заключалась в том, что делать с огромными суммами денег, которые приносил Рети его успех. Эта сторона дела по-прежнему требовала внимания, и одна из причин поездки Мэйер в Будапешт состояла в том, чтобы обсудить создавшееся положение с Рети и с высокопоставленным членом Венгерского Президиума, которого, по словам Рети, «можно было убедить» обойти некоторые правила.

Барри не сдержала улыбку, подумав о том, что означало это самое «можно было убедить». Растолковывается ясно и просто: взятка в нью-йоркском стиле – деньги под столом нужным венгерским чиновникам – капиталистическое решение социалистической проблемы.

В прошлый приезд в Будапешт Барри познакомилась с членом Президиума, с которым ей предстояло встретиться и в этот раз. На предварительной беседе тот держался твердо, укрывшись фасадом неподкупности, называл Рети «писателем, работающим для венгерского народа и равнодушным к коммерческому успеху». На что Барри ответила: «В таком случае, сэр, мы будем держать его миллионы на нашем счете, пока в политике не произойдут изменения».

– У нас в Венгрии существуют ограничения на ввоз в страну иностранной валюты, – напомнил аппаратчик.

– Позор, – отрезала Мэйер. – Мы говорим о возможных миллионах долларов США. Они пригодились бы вашей экономике. Любой экономике.

– Да, это хороший довод, мисс Мэйер. Возможно…

– Возможно, мы обсудим его подробнее в другой раз. – Она встала, намереваясь уйти.

– Я мог бы обсудить способ, как добиться исключения из правил для данного случая.

Барри улыбнулась. Чего хотел он для себя лично: роскошные покои в одном из новых кондо, что возводились на холмах Буды и доставались только тем, у кого имелась приличная пачка твердой валюты, или новую машину – не после обычных четырех лет ожидания, а всего через несколько месяцев, – или собственный банковский счет в Швейцарии?

– Когда вы вернетесь в Будапешт? – спросил аппаратчик.

– Как только вы… «добьетесь вашего исключения».

Тот разговор состоялся месяц назад. Член Президиума уведомил Золтана Рети, что ему удалось «расчистить путь, по которому доходы Рети могли бы поступать в Будапешт».

– Но, разумеется, господин Рети, – добавил он, – в какой-то мере должны быть приняты во внимание время и усилия, потраченные мною ради вашего блага, не говоря уж о риске, который я взял на себя.

– Разумеется, – произнес Рети.

– Разумеется, – сказала Золтану Барри Мэйер, когда он сообщил ей о пожелании аппаратчика.

«Разумеется», – усмехнулась она про себя, потягивая горячий черный кофе в своей вашингтонской конторе и проходя устремленным на стеллажи взглядом по рядам книг иностранных авторов. Забавно, подумала она, как это все в жизни само собой устраивается. Она никогда не собиралась становиться литературным агентом, специализирующимся на иностранных писателях, но именно так и произошло. Сначала один, потом другой – и вот уже готово, расцвела репутация агента, особо чуткого к нуждам таких писателей. Она радовалась положению, какое эта репутация обеспечивала ей и в издательском деле, и в Вашингтоне, где ее фамилия оказалась «на слуху» и включалась едва ли не во все списки приглашенных на всякие приемы, в том числе и в иностранные посольства. Путешествовать приходилось без конца – это временами выматывало, но одновременно возбуждало и подстегивало. С недавних пор она, похоже, жила на чемоданах, что не нравилось людям вроде ее матери, которая даже не пыталась скрыть, как огорчают ее редкость и краткость встреч с единственным ребенком.

Мать Барри жила в городском доме в Росслине: достаточно далеко, чтобы не давить дочери на психику, но и достаточно близко, чтобы время от времени видеться с ней. Они чудесно поужинали в «Золотом льве», потом почти до двух утра просидели, болтая, дома у матери. Барри устала, хорошо было бы оказаться в самолете, вылетающем рейсом «Панам» из Нью-Йорка в Лондон, погрузиться в кресло первого класса – поспать.

Она вытащила из стола пачку надушенной розовой почтовой бумаги и быстро написала размашистым отчетливым почерком:

«Знаю, что пишу напрасно, потому что при том состоянии рассудка, в каком ты пребываешь сейчас, чувства, стоящего за моим письмом, тебе не уловить. Но… уж такая я есть: все хочется кольнуться еще разок и излить свою душу. Ты снова сделал мне больно, и вот она я – опять пришла, чтоб получить еще больше. Больно ты способен мне сделать только по той причине, что я люблю тебя. Подозреваю, что причина, по которой ты сделал мне больно, та же: ты любишь меня. Потрясающие существа мужчины и женщины. Во всяком случае, я вот-вот улетаю и хотела сказать, что, когда вернусь, нам надо, надо выбрать время для себя, чтоб были только вдвоем, укатить куда-нибудь дней на несколько и поговорить. Может, на сей раз слова не помешают. Лондон и Будапешт зовут. Веди себя хорошо и скучай по мне, черт тебя побери».

Хаблер снова зашел.

– Все собрала?

– Думаю, что да, – ответила Мэйер, вкладывая записку в конверт; заклеила его, надписала адрес и сунула в сумочку. – Твоими заботами, спасибо.

– Тебя неделю не будет?

– На денек меньше. Кадоган-Гарденз одиннадцать в Лондоне и «Хилтон» – в Будапеште.

– Так, – засмеялся Хаблер, – а еще что-нибудь новенькое есть?

Мэйер улыбнулась, встала, потянулась, помигала слипающимися от сна зелеными глазами.

– Машина здесь?

– Ага.

У агентства был общий счет с фирмой «Батлерс лимузин», так что экипаж ожидал ее у подъезда.

– Барри, есть вопрос.

– Какой?

– Тебе не по душе эта встреча с комми-шишкой в Будапеште?

– Немного, но Золтан твердит: «Не давай беспокоиться». – Они оба рассмеялись. – Он чересчур много наговорил тебе, Дэйвид.

– Может, и так. Слушай, я знаю, тебе известно, что делать, только давать на лапу в социалистической стране может оказаться отнюдь не безопасным занятием. Тебе могут и ловушку устроить. Они все время так делают.

Мэйер усмехнулась, потом подхватила дипломат с диванчика, подошла к Хаблеру и чмокнула его в щеку.

– Дэйвид, ты прелесть. К тому же ты беспокоишься обо мне больше, чем моя мамочка, что сразу выводит тебя на рекордный уровень Гиннесса. Не давай беспокоиться, Дэйвид. Звони мне, если что. Я сама свяжусь с тобой пару раз. Между прочим, где Кэрол?

Кэрол Джеффин была одной из двух секретарш в агентстве. Вторая, Марсия Сент-Джон, находилась в отпуске. Кроме них и Дэйвида, в штате у Мэйер состояли еще двое служащих, оба были в командировках: один в Голливуде доводил до ума работу по съемочным правам на роман Рети, а другой в Нью-Йорке участвовал в конференции.

– Наверное, очередная неподъемная ночь в «Бак здесь сделал стойку», – сказал Хаблер. Случалось, любимая дискотека Кэрол Джеффин закрывалась в шесть утра.

– Ты скажи-ка Кэрол, – обратилась к Дэйвиду Барри, покачав головой, – что ей придется сделать выбор между работой и танцами. Еще одно опоздание утром, и она окажется вольна танцевать хоть день напропалую – только на свои деньги, а не на мои. Поможешь, а?

Хаблер отнес ее портфель и чемодан, который Мэйер оставила в приемной, к ожидавшему лимузину.

– Увидимся через неделю, – сказала Барри, забираясь на заднее сиденье роскошной машины. Шофер закрыл дверцу, сел за руль и направился к Национальному аэропорту и местным линиям на Нью-Йорк. Мэйер, обернувшись, глянула через тонированное заднее стекло и увидела стоявшего у бровки тротуара Хаблера, который приподнял руку в знак прощания. Хаблер нравился ей многими своими качествами, в том числе и легким нравом. Он всегда улыбался, а смех его был из разряда заразительных. Только не сегодня, впрочем. Лицо его, пока он стоял и смотрел, как уменьшается на глазах лимузин, омрачала скорбь. На минуту-другую это обеспокоило, но скоро все ее мысли поглотил день предстоящий. Она скрестила вытянутые ноги, прикрыла глаза и пробормотала про себя: «Вот и опять поехали».

Чемодан был оформлен багажом до самого Лондона, что позволило ей по прибытии в аэропорт «Ла Гуардия» взять такси и укатить в город, где она вышла на углу Второй авеню и 30-й стрит. Она пошла по 30-й стрит к Ист-ривер и дошла до дома из коричневого камня, который украшала целая галерея черно-белых табличек с выгравированными на них именами врачей.

«ДЖЕЙСОН ТОЛКЕР – ПСИХИАТР». Барри спустилась по ступенькам и позвонила. В домофоне раздался женский голос:

– Кто там?

– Барри Мэйер.

Зажужжал зуммер, Барри открыла дверь, ступила в небольшую застеленную ковром приемную и закрыла за собой дверь. В приемной никого не было, если не считать молодой женщины, которая вышла из кабинета в глубине и произнесла:

– Доброе утро.

– Доброе утро, – ответила Мэйер.

– Знаете, его здесь нет, – сказала сестра.

– Знаю. Конференция в Лондоне. Он просил меня…

– Я знаю. Это здесь. – Сестра, чье лицо казалось грубо вытесанным из камня и чья кожа хранила следы прыщавого детства, зашла за стол и вынесла оттуда черный портфель, вроде тех, в каких носят свои бумаги юристы. Верх перетягивали две лямки, а крохотный замочек крепил клапан к самому портфелю.

– Он говорил, что вас обо всем предупредили, – сказала сестра.

– Так и есть.

– Рада буду снова увидеть вас. – Улыбка узкой щелью расколола низ лица у сестры.

– Да-да, увидимся.

Мэйер вышла из дома, неся новый портфель в одной руке и «дипломат» – в другой. Она вселилась в номер гостиницы «Плаца», который Дэйвид забронировал из Вашингтона, заказала ленч и до трех часов внимательно изучала бумаги из своего «дипломата», затем распорядилась разбудить ее в пять часов и, раздевшись догола, легла спать. В пять часов она встала, приняла душ, снова оделась, добралась на такси до аэропорта Кеннеди, там зарегистрировалась в «Клиппер-клаб»,[4]4
  Особый зал ожидания для пассажиров, следующих в первом классе.


[Закрыть] где выпила бокал мартини и стала читать какой-то журнал, пока не объявили посадку на «Боинг-747» компании «Панам», вылетающий семичасовым рейсом в Лондон.

– Вы позволите забрать у вас вещи? – осведомился стюард в салоне, указывая на оба ее портфеля.

– Спасибо, не стоит. Бездну работы надо сделать, – с вежливой улыбкой ответила Мэйер.

Она засунула «дипломат» вместе с портфелем под кресло впереди себя и приготовилась к взлету. Взлетели точно по расписанию. Барри выпила еще мартини, закусила икрой и копченой семгой, съела порцию мяса с кровью, отрезанного от большого куска тут же, возле ее кресла, а на десерт – творожную сдобу с черникой и завершила все рюмкой коньяка. Пустили кино, но это ее не интересовало. Барри надела принесенные стюардом тапочки, вытащила из туалетного набора, полагавшегося каждому пассажиру первого класса, голубую маску без прорезей и натянула ее на глаза, потом пристроила себе под голову подушечку, укрылась одеялом и тут же уснула, – пальцы ее левой ноги при этом были втиснуты в ручку портфеля, который она забрала в приемной доктора Джейсона Толкера.

Таксист, что вез ее от аэропорта Хитроу до гостиницы, оказался старичком, которому болтать нравилось больше, чем вести машину. Мэйер предпочла бы молчание и тишину, но водитель оказался таким очаровашкой (какими оказываются, наверное, все пожилые лондонские таксисты), что она всю дорогу только и думала о разнице между ним и попадавшимися ей нью-йоркскими таксистами: те были не только грубы и невнимательны, но к тому же еще злобны, нервны, самоуверенны, издерганы, они обуздывали любой позыв к гуманности своей безумной ездой.

– Прибыли, мэм, – сказал водитель, остановив машину перед строем кирпичных домиков на Кадоган-Гарденз. Никакой гостиничной вывески не было. Только цифра «11» над полированной деревянной дверью, к которой направилась Мэйер. Она позвонила. Несколько мгновений спустя прислужник в белом пиджаке открыл дверь и поприветствовал:

– Добро пожаловать, мисс Мэйер. Счастливы снова видеть вас. Ваш номер готов.

Барри расписалась в книге постояльцев и была препровождена в апартаменты, которые обычно просила оставлять для нее, – номер 27. Он состоял из гостиной, спальни и ванной комнаты. Белые потолки были высокими, стены гостиной выкрашены в кроваво-красный цвет. Повсюду – викторианская мебель, в том числе книжный шкаф с застекленными дверцами, шкафчик-бюро, а также грациозно изогнутые софа и стулья, обитые золотой тканью. Туалетный столик в спальне стоял возле так называемого французского окна (стеклянных от пола до потолка дверей), которое выходило на частный парк через дорогу.

– Желаете что-нибудь, мэм? – спросил прислужник.

– Спасибо, не сейчас, – ответила Барри. – Возможно, чай в три часа?

– Разумеется.

– Завтра я уеду на несколько дней, – предупредила она, – но номер этот оставляю за собой до возвращения.

– Да, мэм. Чай в три часа.

Она поспала, а потом смотрела телепрограмму Би-би-си и при этом лакомилась лепешками со сгущенными сливками и джемом, поданными к чаю. В семь часов Барри ужинала в «Дорчестере» с британским литагентом Марком Хотчкиссом, с которым у нее в последние несколько месяцев установились деловые связи, а к десяти часам уже вернулась на Кадоган и легла спать.

Проснулась она в семь утра, съела присланный в номер завтрак, оделась и выехала из гостиницы в восемь часов. Добравшись до вестибюля-2 аэропорта Хитроу, она присоединилась к длинной очереди людей, ожидавших прохода через секции безопасности к местам посадки на множество разных рейсов небольших иностранных авиакомпаний, в том числе и компании «Малев» – Венгерской национальной авиалинии.

Все это было уже знакомо. Сколько раз за последние два-три года она ездила в Будапешт? Пятнадцать, двадцать? Уже со счета сбилась. Точно знал только бухгалтер. Очередь в вестибюле-2 всегда была невозможно длинной и медленной, но Барри научилась сохранять терпение.

Она глянула на телемонитор со сведениями об отправлении. Времени полно. Пожилой мужчина, стоявший перед ней, попросил Барри «постеречь» его место, пока он отлучится, чтобы купить пачку сигарет. «Разумеется», – ответила она. Женщина сзади наехала колесиком багажной коляски прямо Барри на пятку. Мэйер обернулась. Женщина вздернула брови и отвела взгляд.

Очередь двигалась рывками. Мэйер держала свои портфели руками, а чемодан ногой подталкивала по полу вперед. Громкий голос справа заставил ее, как и всех остальных в очереди, обернуться на шум. Молодой негр, одетый в открытую белую рубашку, черные брюки и кожаные штиблеты, забрался на мусорный бак и принялся орать, протестуя против британской политики в Южной Африке. Глаза всех были устремлены на негра и на двух молодцов в форме службы безопасности аэропорта, которые пробирались к нему сквозь толпы народа.

– Барри!

Она отреагировала не сразу. Как и все остальные в очереди, Мэйер повернулась вправо, оказавшись спиной к ряду стоек. По имени же ее окликнули из-за спины.

Она обернулась. Брови изумленно поползли вверх. Она начала было что-то произносить – может, имя, может, приветствие, – как вдруг у самого ее носа оказалась рука. В ней была зажата металлическая трубочка, в какой могла бы храниться сигарета. Большой палец руки слегка тронул рычажок на трубке, стеклянная ампула внутри ствола лопнула, и ее содержимое полетело прямо Мэйер в лицо.

Произошло это все так быстро, что никто не успел ничего заметить… пока молодая женщина не выронила оба портфеля на пол, а руки ее не рванулись к груди, словно защищаясь от взметнувшейся откуда-то из глубины режущей боли. У нее перехватило дыхание. Аэропорт и всех, кто был в нем, смело вспышкой слепяще-белого цвета, отозвавшейся в голове дикой болью.

– Леди, вам пло…?

Лицо у нее посинело. Женщина рухнула на колени, пальцы ее неистово рвали одежду, пытаясь высвободить грудь, жаждущую воздуха и избавления от боли.

– Эй! Эй, сюда, помогите, эта леди…

Мэйер угасающим взором обвела лица десятков людей, которые, низко наклонившись, смотрели на нее – кто с сочувствием, кто с ужасом. Рот и глаза ее широко раскрылись, из горла выскреблись давящие звуки: мольбы без слов, вопросы, обращенные к незнакомцам, оказавшимся так близко к ней. Затем она качнулась вперед, лицо ее с глухим стуком ударилось о жесткий пол.

Сразу пронзительно закричали несколько человек, видевшие, что случилось с высокой, хорошо одетой женщиной, еще несколько секунд назад стоявшей вместе с ними в очереди.

Вернулся мужчина, отходивший за сигаретами.

– Что здесь такое? – спросил он, глядя на Мэйер, распростершуюся на полу вестибюля-2, и запричитал: – Боже правый, кто-нибудь! Помогите же ей чем-нибудь…