Текст книги "Убийство в ЦРУ"

Автор книги: Маргарет Мэри Трумэн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)

Она встала, ушла в другой угол комнаты и просидела там в кресле, ей показалось, очень долго. На самом деле и нескольких минут не прошло, как проснулся Верн, зевнул, потянулся и рывком уселся, опершись о спинку кровати.

– Сколько времени-то? – спросил он.

– Не знаю. Поздно уже.

Еще один зевок, ноги перемахнули через край постели. Взъерошил пятерней волосы, головой потряс.

– Верн.

– Ага?

– Тому, что было ночью, я отдалась всем сердцем, только все же…

Он медленно обернулся, все лицо его напряглось.

– Только все же что, Коллетт?

Она вздохнула.

– Ничего. Кажется, мне просто ненавистно было пробуждаться, вот и все. Я уеду на несколько дней.

– Куда едешь?

– На Британские Виргинские острова.

– Это как же?

– Просто убраться отсюда. Мне это необходимо.

– Само собой, это я понимаю, но почему туда? У тебя там знакомые?

– Один-два.

– Где ты будешь жить?

– А!.. Наверное, на наемной яхте, у меня там приятель есть, он организует.

– Богатенькие у тебя приятели. – Он поднялся, сделал наклон, коснувшись руками пальцев ног, и скрылся в ванной.

Тут только Кэйхилл осознала, что сидит в кресле голая. Она подняла с пола сброшенный вчера халат и включила кофеварку.

Когда Верн, приняв душ и одевшись, вернулся, от него веяло холодком. Пробежав какие-то бумаги, он упрятал их в портфель и направился к выходу.

– А кофе не будешь? – спросила Кэйхилл.

– Нет, надо идти. Слушай, может получиться, что я не увижу тебя до твоего отъезда.

– Ты разве не вернешься вечером?

– Попробую, но может так случиться, что я уеду из города на ночь. Во всяком случае, желаю хорошо отдохнуть.

– Спасибо, я постараюсь.

И он ушел.

Вечером Верн не приехал, и это ее обеспокоило. Что такое она сделала, чтобы обратить напоенную теплом ночь любви в морозное утро? Все оттого, что она уезжает? Он ревнует, думает, на БВО она уляжется в постель к кому-нибудь еще, к какому-нибудь старинному или нынешнему поклоннику. Жаль, что она не вправе рассказать ему, что за поездка ей предстоит, но стоило этой мысли пробудить в душе у нее печаль и горечь, как она тут же отогнала ее прочь, сообразив, что и он, видно, с ней не откровенен до конца.

В субботу она поднялась спозаранку и уложила вещи. В последнюю минуту огляделась, отыскивая какую-нибудь книжонку – почитать в дороге. Книги стопками лежали повсюду. Она подхватила штук шесть с ночного столика у кровати и пробежала глазами названия. Одно сразу же привлекло внимание. «Гипноз», автор некто по имени Дж. Х. Эстабрукс. Она сунула книжку в сумку, которую собиралась взять с собою в самолет, вызвала такси и отправилась в аэропорт.

После того как стюардесса в форме «Панам» угостила ее кофе, она вытащила книжку из сумки и раскрыла ее на странице, где давалась краткая биографическая справка об авторе. Эстабрукс получал стипендию имени Родса, в 1926 году в Гарварде ему дали докторскую степень по психологии образования, был профессором психологии Колгэйтского университета, специализировался на отклоняющейся от нормы и промышленной психологии. Книга, которую Кэйхилл держала в руках, написана в 1943 году, а в 1957-м она переработана и дополнена.

Первые несколько страниц содержали описание проходившего в Дании судебного процесса по обвинению в убийстве: один человек загипнотизировал другого, с тем чтобы тот совершил убийство. Главный государственный свидетель, доктор П. Й. Райтер, авторитет в области гипноза, заявил, что любой человек способен на любое деяние, находясь под гипнозом.

Кэйхилл бегло пробежала текст дальше, пока не добралась до шестнадцатой страницы, где Эстабрукс писал об использовании гипноза как современного средства ведения войны. Она внимательно вчиталась в его рассуждения.

Возьмем для иллюстрации одно средство из арсенала войны – использование методики, получившей название «гипнотического связного». По очевидным причинам проблема пересылки сообщений в ходе боевых действий, налаживания связи внутри собственных вооруженных сил представляет собой самую сложную головоломку для военных. В их распоряжении шифры, однако шифры могут оказаться утраченными, украденными или, как мы выражаемся, раскрытыми. Есть в их распоряжении и нарочные с курьерами, однако горе донесениям, если противник засечет или захватит нарочного. Сообщения могут передаваться изустно, однако допрос третьей степени в любой из его многочисленных разновидностей вырвет сообщение из любых уст. Война – дело беспощадное, а человек есть всего лишь человек. Поэтому нами разработана методика, которая практически абсолютно надежна. Подыскиваем хорошо гипнотизируемый объект, скажем, в Вашингтоне и под гипнозом вводим в него сообщение, которое требуется куда-либо переслать. Сообщение может быть и длинным, и сложным, ибо память у объекта превосходная. Представим себе, что война еще продолжается и мы отправляем объект в Токио с обыкновенным служебным заданием в составе, скажем, вспомогательных армейских частей.

Теперь обратите внимание, какая любопытная картина вырисовывается. Пробужденный, объект в отношении своего перевода в Токио знает только одно: он отправляется по обычному делу, не имеющему никакого отношения к разведуправлению. В то время как в его мозговой подкорке хранится «под замком» то самое очень важное сообщение. Более того, нами устроено так, что есть один-единственный человек на свете (помимо нас самих), которому по силам загипнотизировать связного и получить от него сообщение, – допустим, некий майор Макдональд в Токио. Прибыв в Токио, объект, действуя в соответствии с постгипнотическими представлениями, отыщет майора Макдональда, который загипнотизирует его и получит сообщение.

При данной методике исключена опасность того, что объект, утратив бдительность, проговорится жене или своим поведением вызовет подозрения у окружающих. Он служит во вспомогательных войсках и едет в Токио – только и всего. Нет никакой опасности подзалететь себе на беду в пьяном виде. Даже если противник и заподозрит нечто, связанное с подлинной целью его прибытия в Токио, то, применяя любые формы третьей степени устрашения, лишь попусту потратит время. На уровне сознания объект не знает ничего, что представляло бы ценность для противника. Сообщение скрыто в подсознании, и никаким количеством наркотиков, никакими попытками гипноза его оттуда не вызволить, пока объект не окажется в Токио лицом к лицу с майором Макдональдом. Применение гипноза в качестве средства ведения войны исключительно разнообразно. В одной из последующих глав мы еще вернемся к этому.

Коллетт поискала главу, где вновь говорилось об использовании гипноза в военных целях, но не нашла там почти ничего под стать тому, что прочла на странице шестнадцатой. Она закрыла книжку, потом глаза и вновь вызвала из памяти все, что имело отношение к гипнозу и Барри Мэйер. Взять их опыт в колледже. Мэйер оказалась таким удобным, таким восприимчивым объектом.

Джейсон Толкер. Этот явно глубоко проник в суть дела, к тому же Мэйер была у него на контакте. Подвергалась ли она гипнозу, исполняя роль курьера? Зачем ломать голову? Теория Эстабрукса звучит в точности так, как ей и положено, – как теория.

«МК-УЛЬТРА» и проект «Синяя птица» – вот опытные программы ЦРУ шестидесятых – начала семидесятых годов, которые породили столь яростный протест и в обществе, и в Конгрессе. Пришлось эти программы закрыть, если верить официальным заверениям Управления. Но закрыли ли? Не оказалась ли Мэйер просто-напросто очередным объектом для опытов, вышедшим из-под контроля? Или, может, теории Эстабрукса, доведенные ЦРУ до кондиции, в ее случае нашли практическое воплощение?

На какой-то момент Кэйхилл смешалась, мысли ее пустились врассыпную. Даже промелькнуло: ей скоро самой гипноз потребуется, чтоб сосредоточиться на одном предмете. Глаза Кэйхилл подернулись влагой, когда ей вспомнился Верн Уитли, и тут же широко открылись при мысли: а зачем, собственно, Верну читать книгу Эстабрукса на сон грядущий? Хэнк Фокс уверял, что Уитли копает под программы «УЛЬТРА» и «Синяя птица», которые объявлены почившими. Возможно, Фокс прав. Возможно, Уитли использовал ее как канал информации.

«Черт», – вырвавшееся у Коллетт ругательство уткнулось в спинку кресла перед нею. Она встала и прошлась взад-вперед по салону самолета, вглядываясь в лица пассажиров: женщины и дети, молодые и пожилые, младенцы, спящие у материнской груди, юные возлюбленные, сплетшиеся в объятиях, бизнесмены, в поте лица вкалывающие над расстеленными простынями из бумаг и портативными компьютерами, – весь спектр переносимого на крыльях человечества.

Кэйхилл вернулась на свое место, щелкнула пряжкой болтающегося пристежного ремня и – впервые за все время работы в ЦРУ – подумала об увольнении. Да пропади они все пропадом вместе со своими играми в «сыщики и воры», со своими невнятными уверениями о том, что судьба свободного мира зависит от их тайной деятельности, от того, как поведут они себя в подполье. Спалить деревню, дабы спасти ее от крыс, подумала она. Бюджеты Компании не подконтрольны ни одной из других ветвей власти, поскольку в «национальных интересах» держать их в тайне. Президент Трумэн был прав, когда в конце концов попытался загнать в клетку им же созданного зверя. Да, оно оказалось зверем, ничем не обузданным, вольготно разгуливающим по всему миру вместе с людьми, чьи карманы набиты тайными деньгами. Кого-то скупить на корню тут, кого-то свергнуть там, натравить порядочных людей против их собственных стран, свести все и вся к шифрованным фразам и поднятым воротникам в ночи. «Черт!» – вырвалось у нее опять. Ее, видите ли, отправили разбираться в жизнях других людей, а в это время наверняка выделены люди, которые копаются в ее жизни. Не верь никому. Угроза коммунизма таится под каждой галькою на пляже.

Подошла стюардесса, спросила, не хочет ли мисс чего-нибудь выпить.

– Очень хочу, – откликнулась Кэйхилл. – «Кровавую Мэри».[12]12
  Коктейль из водки пополам с томатным соком.


[Закрыть]

Она выпила половину коктейля, и мысли переключились на то, что было причиной ее поездки на Виргинские острова. Не все тут легко и просто, решила она. Есть вещи важные – не только для Америки, но и для людей в иных краях земли. Вроде Венгрии.

«Банановая Шипучка».

Она не посвящена во все тонкости и детали задуманной операции («Кому-надо-знает»), но узнала вполне достаточно, чтобы сообразить, сколь невероятно высоки ставки.

Знала она и о том, что «Банановая Шипучка» получила свое название от крохотной банановой пичужки, обитающей на БВО, что кому-то в ЦРУ, в чьи обязанности входит присвоение названий операциям и программам, пришло в голову переиначить его в «Банановую Шипучку». Довод: пичужка – это как-то несерьезно и умаляет. Шипучка, конечно, подходит больше: в этом столько сдерживаемой энергии, столько предвкушения взрывного действия, быстроты, устремленности, есть даже налет внезапности и скрытности – словом, всего, что так присуще Управлению (в глазах самого Управления). Когда история с названием всплыла, было много смеха и бездна ехидных реплик, но к такой реакции Центральному разведуправлению не привыкать. Ставки международные могли быть и высоки, однако внутренние интриги и козни зачастую оказывались весьма забавными.

«Банановая Шипучка» была задумана для того, чтобы стимулировать массовое восстание венгров против их советских надзирателей. Предпринятая в 1956 году попытка не удалась. Что неудивительно. Задумана и подготовлена она была дурно, да и осуществлять задуманное взялись плохо вооруженные идеалисты, которым нечего было противопоставить советским танкам и войскам.

Теперь же, однако, при поддержке крупнейших держав – Соединенных Штатов, Великобритании, Франции и Канады – имелся хороший шанс на успех. Климат благоприятствовал. В плане социальном и художественно-творческом Советы контроль над Венгрией утратили. Постепенно венгры зажили свободнее и привыкли показывать длинный нос молодым парням в убогой военной форме с красными звездами на фуражках. Как это Арпад Хегедуш выразился, отвечая на ее вопрос, в чем отличие венгерских солдат от русских солдат? «У кого рожа поглупее, те русские», – таков был его ответ.

Венгрия медленно сворачивала в сторону капитализма. Взятки, подкуп, коррупция расцвели пышным цветом. Сунь кому надо в лапу – и получишь новую машину всего через месяц, а не через шесть лет. Кондоминимумы, эти жилые хоромы на началах частного совместного владения, росли на самых фешенебельных холмах и оказывались доступными для любого, у кого набиралось достаточно припрятанной, незаконно добытой наличности, чтобы заплатить за местечко в «кондо». Открывалось все больше магазинов, принадлежавших предпринимателям-одиночкам. За такую привилегию им тоже приходилось расплачиваться с таким-то русским в таком-то учреждении, а тот русский покупал себе «кондо» на холмах.

«Банановая Шипучка». Малая пичужка, свободно порхающая среди простых, мучительных красот БВО. Стэн Подгорски сказал ей как-то, что выбор острова Москито в качестве места для центра подготовки операции объяснялся, по его мнению, вот чем: «Кому придет в голову лезть туда за сведениями о подготовке крупного восстания в восточноевропейской стране? Кроме того, у нас уже не остается свободных укромных местечек для встреч, хоть в Антарктиду или в Эфиопию забирайся, однако лично я ни в одну из этих чертовых дыр и носа не суну».

Кто станет смотреть на БВО как на мозговой трест, стоящий за восстанием в Венгрии?

Русские – это раз. Они прибрали к рукам частный островок, ибо что-то пронюхали, поняли (или узнали), что слетающиеся сюда седовласые мужи в темных костюмах были кем угодно, но только не канадскими бизнесменами, озабоченными разработкой маркетинговой стратегии для нового продукта. Советам можно приписать многое – но только не глупость. Что-то заваривалось. Они тоже играли свою игру, лгали, утверждали, будто место им нужно для того, чтобы их измученные бюрократы смогли развеяться на солнышке. Они следили. Мы следили.

Эрик Эдвардс. Он там, чтобы следить. Наблюдать за их телескопами в свой собственный, глаза в глаза, рассчитывая на ход вперед, как и всякий, кто отчитывается перед темными костюмами у себя на родине.

Игры.

– Игры! – произнесла она вслух и залпом допила коктейль. Сходя по трапу самолета в Сан-Хуане, Кэйхилл уже смирилась с тем, что в этой игре она игрок и что отдастся ей целиком. А после – она посмотрит. Может…

Может, и пришло время уходить из этого дела.

А пока же она уповала на философию своего отца: «Коли берешь у кого деньги, значит, обязана на него денек отработать засучив рукава».

20

– Здрасьте, меня зовут Джекки, я работаю у мистера Эдвардса, – громко и без особой почтительности выпалила островитянка.

– Да, он предупредил, что вы будете встречать, – ответила Кэйхилл. Еще Эдвардс в телефонном разговоре предупредил, что девушка, которую он посылает, почти совсем глухая: «Говорите громче, и пусть она видит ваши губы».

Джекки прибыла на потрепанном желтом вездеходе-«лэндровере». Заднее сиденье оказалось забито всяким хламом, и Кэйхилл пришлось сесть спереди рядом с островитянкой. Эдвардс зря утруждал себя советами, как наладить общение с Джекки: никакого разговора не вышло. Девушка вела машину по левой стороне дороги с угрюмой решимостью автогонщика: губы плотно сжаты, нога вдавливает педаль газа в пол, одна рука на баранке, ладонь другой не сходит с сигнала. Мужчины, женщины, дети, собаки, кошки, козы, коровы и прочая четвероногая животина либо шарахались, заслышав сигнал, либо оказывались под колесами.

Машина летела вверх и вниз по крутым холмам. Местность кругом расстилалась живописная: вода, как на палитре художника, радовала всеми оттенками синего и зеленого, пышные леса карабкались на склоны гор, и – куда ни глянь – синь воды прорезали белые мазки яхт, больших и маленьких, идущих на всех парусах и мерно покачивающихся с голыми мачтами. Временами, когда они забирались на вершину, от великолепия простора внизу просто дух захватывало – и Коллетт восхищенно ахала.

Они спустились в Роуд-Таун, обогнули Роуд-Харбор, затем взяли крутой подъем и, миновав нечто вроде рощицы, выбрались на плато. Там стоял одинокий дом. Одноэтажный, ослепительно-белый. Крыша выложена оранжевой плиткой. У черной двери в гараж стоял черный четырехдверный «мерседес».

Коллетт выбралась из вездехода и вдохнула воздух полной грудью. Долетавший снизу, от гавани, бриз развевал ей волосы, шевелил листья-громадины «слоновьих ушей», взметал пух капока, раскачивал ветви белого кедра и деревьев маналикара, что росли вокруг дома. Воздух был напоен запахом мальвы и бегоний, неумолчно квакали древесные лягушки. С ветки на ветку перепархивали банановые пичужки.

Джекки помогла перенести вещи в дом. Он был открыт и напоен воздухом. Из мебели только самое необходимое. Полы выстланы бело-желтой плиткой, стены совершенно белые. В открытых окнах бриз парусами выдувал тонюсенькие желтые шторы. В огромной, от пола до потолка, клетке жили четыре красочных, как сверкающие самоцветы, крупных попугая. Один из них неугомонно повторял снова и снова: «Здрасьте, прощайте, здрасьте, прощайте».

– Это просто прекрасно! – воскликнула Кэйхилл за спиной у Джекки. Потом, вспомнив, обошла ее и, встав лицом к лицу, сказала: – Спасибо вам.

Джекки улыбнулась.

– Он попозже вернется. Он велел, чтоб вы поудобнее устраивались. Пошли. – Островитянка провела Коллетт в глубь дома, в комнату для гостей, где стояла двуспальная кровать, покрытая бело-желтым стеганым одеялом, гардероб, туалетный столик, два тростниковых стула, довольно обшарпанный сундук. – Для вас, – сказала Джекки. – Мне надо идти. Он скоро придет.

– Хорошо, еще раз спасибо.

– Пока. – Девушка пропала. Кэйхилл услышала, как завелся «лэндровер» и машина рванула прочь.

Что ж, подумала она, неплохо. Вернулась в гостиную, поболтала с попугаями, затем отправилась на кухню и взяла из холодильника одну из множества бутылок с содовой. Выжала в содовую пол-лимона, вышла на террасу, откуда виднелась гавань, смежила веки и замурлыкала. Что бы там ни было уготовано ей впереди, данный конкретный момент протекал славно, грех было им не насладиться.

Сидя в шезлонге, попила содовую с лимоном. Она дожидалась, когда приедет Эдвардс.

Ждать пришлось дольше, чем она рассчитывала. Эрик приехал только час спустя – на мотоцикле «хонда». Он был явно в подпитии. Не то чтобы откровенно пьян, но язык заплетался. Лицо аж жаром пышет: целый день на солнце.

– Здрасьте, здрасьте, здрасьте, – затараторил он, пожимая ей руку и улыбаясь.

– Хорошо хоть, что не «здрасьте, прощайте, здрасьте, прощайте», – со смехом ответила она.

– Ага, вы уже и с моими друзьями познакомились? Надеюсь, они вам представились как следует?

– Увы.

– Дурные манеры. Придется с ними поговорить. Их зовут Петр, Павел и Мария.

– А четвертого?

– Не могу выбрать. Принс, Бой Джордж, кто-нибудь из этих чертовых рок-звезд. Вижу, вы о себе уже позаботились и вовсю лиммините.

– «Лимминю»?

– Бездельничать, по-местному. Добрались хорошо?

– Да, прекрасно.

– Добро. Я позаботился об ужине.

– Чудесно. Я умираю с голоду.

Часом позже они направились на «мерседесе» в местный ресторанчик, расположенный в десяти минутах езды, где на ужин подавали изыски местной кухни. Она отвергла выбранное им горячее блюдо: зельц, вываренная поросячья голова с луком, сельдереем, острым перцем и лимонным соком. Выбрала кое-что попроще и пообычнее: каллалу, студенистое рагу из крабов, моллюсков, свинины, окры, шпината и очень крупных долек чеснока. На первое подали суп танния, а аперитивом послужил ром в свежем кокосовом орехе, разрубленном пополам прямо за столом.

– Изумительно, – сказала она, когда они покончили с едой и попробовали «дикий чай», приготовленный из игольчатой аноны.

– Ничего лучше от похмелья не создали, – уведомил он.

– Мне может понадобиться, – сказала она.

– Ну да, – хохотнул он. – Да я за день, наверное, разолью больше, чем вы выпьете.

– Наверное, так.

– Решитесь на вылазку, чтоб окрестности осмотреть?

Она глянула в окно, к которому вплотную подступила темнота. Лишь отдельные огоньки с далеких холмов прорывали черную тьму.

– Прелестное время для прогулок по воде. Под парусом нельзя… в это время ветер всегда стихает, но можно побездельничать на моторе. Думаю, вам понравится.

Она оглядела свое изящное белое платье и сказала:

– Не очень похоже на матросскую робу.

– Ерунда, – сказал он, вставая и отодвигая ей кресло. – Тряпья на борту полно. Поехали.

Во время короткого пути к месту, где стояли яхты Эдвардса, Кэйхилл с радостью осознала, что чувствует себя совершенно легко и непринужденно, чего давным-давно уже не испытывала. Она совсем не прочь полимминить, если это позволяло ей ощущать то, что она ощущала в данный момент.

Человек, сидевший за рулем, Эрик Эдвардс, имел к ее нынешнему состоянию прямое отношение, это Кэйхилл понимала. И что за сила в таких, как он, мужчинах внушает женщине ощущение собственной значимости и успокоенности? Его подчеркнуто мужественные и слегка беспутные взгляды, конечно, тоже свое дело делали, но не только они. Химия? Некий обонятельный процесс в действии? Климат, сладкие ароматы в воздухе тропической ночи, еда и ром в животе? Кто знает? Уж, во всяком случае, сама она не знает – да и не желает знать. А рассуждала об этом, только чтобы усилить приятное ощущение.

Эдвардс помог ей подняться на борт «моргана-46». Он запустил двигатель с генератором и включил свет в каюте.

– Выбирайте что хотите, там, под лавкой, – сказал он.

Кэйхилл подняла крышку лавки и обнаружила под ней самую разную женскую одежду. Улыбнулась: помимо всего прочего, ему не впервой было соблазнять дам на пылкие ночные прогулки по морю. Выбрала из кучи парусиновые шорты и темно-синюю майку-безрукавку. Эдвардс поднялся на палубу. Кэйхилл быстренько сбросила туфли, выскользнула из платья, натянула на себя шорты и майку. Повесив платье с обратной стороны двери в туалет, она поднялась на палубу, как раз когда он отвязывал причальные концы.

Мастерски обращаясь с двигателем и штурвалом, Эдвардс вывел яхту кормой вперед от причала, затем дал передний ход и медленно провел крупное, ладное судно мимо пришвартованных катеров и лодок, пока не выбрался на открытую воду.

– Пожалуйста, беритесь вы, – сказал он, кивая на штурвал. Она попробовала было возразить, но он успокоил: – Просто правьте вон на тот буй с огоньком сверху. Я на минуточку. – Она протиснулась к штурвалу, когда он прошел вперед, глубоко вздохнула, словно освобождаясь от нервного напряжения, потом улыбнулась и спокойно уселась на подушечку сиденья.

Если раньше она чувствовала себя просто легко и свободно, то теперь ее охватило ни с чем не сравнимое пьянящее ликование.

Через несколько минут он вернулся, и они пустились в неторопливое прогулочное путешествие, медленно следуя восточным галсом через пролив сэра Фрэнсиса Дрейка, используя при этом как ориентиры огни Тортолы и силуэт «Толстой Девы» – острова Виргин-Горда.

– Вы о чем думаете? – мягко спросил он.

Ее улыбка была преисполнена совершенного довольства.

– Как раз сейчас я думала, что на самом-то деле вовсе не знаю, что значит жить.

Он кашлянул.

– Тут не всегда такая тишина да покой, Коллетт, и уж не тогда, когда у меня на борту три-четыре веселых парочки и у них все извилины настроены лишь на то, чтобы разгуляться на всю катушку, а потому они насасываются спиртным – я только успеваю подносить.

– Верю, что так и бывает, – откликнулась Коллетт. – Только вам придется признаться, что бывает так тоже не всегда. У вас явно хватает времени…

– Времени для морских прогулок при луне с красивыми молодыми женщинами? Это правда. Надеюсь, вы мне это в укор не поставите, а?

Кэйхилл обернулась и пристально посмотрела на него. На лице Эдвардса сияла широкая улыбка. Зубы его – очень белые – словно фосфоресцировали в лунном свете.

– Как я могу укорять вас? Вот она я – сижу и блаженствую под самую завязку. – Кэйхилл едва удержалась, чтобы не увенчать свое признание заявлением, что ее, положим, вряд ли кто назовет «красивой женщиной», однако решила не слишком усердствовать. В жизни своей никогда не чувствовала она себя красивее, чем сейчас.

Около часа прохлаждались они по морю, затем повернули обратно и добрались до причала к двум утра. Она уснула, сидя бок о бок с ним, положив голову ему на плечо. Очнувшись, Коллетт помогла Эрику закрепить «морган», и они отправились домой, где на сон грядущий он плеснул чистого рома «Пуссерз» в большие коньячные рюмки.

– У вас утомленный вид, – сказал он.

– Устала. День был долгим… и ночь тоже.

– Отправляйтесь-ка спать, а? Я завтра уйду рано, а вы отсыпайтесь. Дом в вашем распоряжении. Когда вернусь, увидимся, поговорим. Ключи от «мерседеса» я на кухне оставлю. Пользуйтесь, не стесняйтесь.

– Вы щедры, Эрик.

– Я рад, что вы здесь, Коллетт. Такое чувство, будто я как-то к Барри поближе. – Он внимательно посмотрел на нее. – Вы не обижаетесь на это? Не хочу, чтоб у вас сложилось впечатление, будто вами пользуются, если вы понимаете, о чем я толкую.

Она улыбнулась, встала и сказала:

– Никаких обид, о чем вы говорите! Забавно, но, пока мы плавали по воде, я многое передумала о Барри и поняла, что тоже чувствую себя как-то ближе к ней, очутившись здесь. Если и есть тут какое-то «пользование», то мы оба в нем виноваты. Спокойной ночи, Эрик. Спасибо за очаровательный вечер.