Текст книги "Афинский яд"

Автор книги: Маргарет Дуди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц)

Но никто не воспользовался этим предложением, даже Эргокл, на лице которого играло некое подобие довольной улыбки.

– Понимаю, – сказал юноша, тяжело дыша. – Вы не желаете пачкать руки об эту дрянь!

– Так вправе поступить женщина, – с нажимом проговорил Фанодем, – но не мужчина из хорошей семьи. К тому же родственник, к тому же прилюдно.

– Мне она, к счастью, не родственница! – отрезал Критон.

Стражник, который все это время стоял как ни в чем не бывало, даже не пытаясь вмешаться, вдруг вспомнил о своих обязанностях. Он приказал Критону и остальным разойтись, а жене Фанодема – закрыть племяннице лицо. Маленькая процессия послушно развернулась и зашагала прочь. Теперь Гермию обвиняли не только в убийстве, но и в осквернении Агоры. Ее попытка увидеться с маленькой дочерью провалилась. Кроме того, Гермия была навсегда обезображена. Впрочем, из-за последнего вряд ли стоило волноваться, ибо, скорее всего, ей оставалось жить не более трех месяцев.

– Критон в таком бешенстве, он, кажется, совсем неуправляем, – рассказывал я Аристотелю на следующий день. – Почему-то набросился на Филина. В конце концов, это ведь друг его покойного отца. Он так сильно ненавидит Гермию, что поверит любому слову, сказанному против нее. Полагаю, надо поблагодарить Эргокла, ведь он пустил этот слух.

– Возможно, – ответил Аристотель. – Скверная история. Напряжение растет, и кто знает, чем это все закончится? Чего стоило одно обвинение Гермии в убийстве! Потом к нему прибавилось обвинение в инцесте. Теперь Критон обвиняет мачеху в преступной связи с Филином и утверждает, что у нее были политические мотивы. «Македонская убивица»… Интересно, кто его надоумил такое сказать? Боюсь, не только Критон, но все это дело выходит из-под контроля.

– Знаешь, – сказал я, – сначала я даже хотел, чтобы Гермия оказалась виновной, надеясь, что, когда ее осудят, все наладится. Но теперь я уже не так уверен в том, что убийца – она. И вообще непонятно, как можно доказать ее виновность или невиновность. Все это очень тревожно.

– Ситуация накаляется – и вот уже вместо одного судебного процесса, сеющего раздор среди афинян, у нас есть три. Нет, Стефан, не по душе мне все это.

– Положение неприятное, – согласился Феофраст, серьезный, как всегда. – Плохо, когда люди абсолютно не владеют собой. Тем более столь высокопоставленные.

– Да уж, – отозвался Аристотель. – Они угрожают спокойствию Афин, а это всегда рискованно. Люди дали волю пагубным страстям и оскорбительным словам. Кто-то упорно хочет навязать делу политическую подоплеку. Похоже, назревает кризис: на наших глазах растет группа знатных противников Македонии, которые стремятся к политическому превосходству.

– Такие, как Аристогейтон, – согласился я.

– Если эта набирающая силу олигархия добьется политической власти, Афинам не поздоровится. В худшем случае, мы повторим ошибки Тридцати Тиранов. Но есть причины опасаться прямо противоположного. С одной стороны, Афины, или их часть, могут оказаться в руках жестокой и деспотичной олигархии. С другой стороны, нельзя забывать о внешней угрозе. Слишком буйное поведение привлечет внимание Антипатра, и на Афины обрушится мощь македонского войска. Не странно ли это: сознательно провоцировать гнев, с которым ты не способен справиться? Вот что совсем упустили из виду будущие афинские олигархи, а ведь, памятуя об участи, постигшей сотни других городов, им следовало бы знать, что такое Македония. Антипатр, без всякой помощи Александра, наголову разбил даже храброго Агиса Спартанского. Что уж говорить об Афинах, которые вооружены в два раза хуже Спарты!

Аристотель поднялся и беспокойно зашагал по комнате.

– Эти высокородные афиняне считают, что, пока Александр далеко, он не так опасен, вот в чем беда. Они не знают того, что – увы – хорошо известно мне: вдали от дома Александр становится более подозрительным. Более жестоким. Сегодня он боится заговоров сильнее, чем когда-либо. А наши патриоты, увлеченные болтовней, упорно недооценивают добросовестность и решимость его регента, Антипатра. Этот выполнит приказ Александра – поддерживать мир в Аттике и Пелопоннесе, – пусть даже придется стереть с лица земли очередной город. Антипатр вполне способен на самостоятельные действия, если понадобиться подавить мятеж – или даже угрозу мятежа.

– Как плохо, что Афины не могут быть полностью независимы! – Я почувствовал, как кровь бросилась мне в лицо. – Не могут сами принимать решения! Как смели вы превратить наш город в беспомощную марионетку?

– Я не говорю, что мне это нравится, Стефан. Отнюдь. Я лишь констатирую факт: наши заговорщики не способны трезво оценивать ситуацию. Человек, обладающий свободой выбора, должен понимать, чем обернется принятое решение. Не похоже, что эти люди думают о последствиях. Они не готовы сражаться с Антипатром. Они даже представить не могут, во что превратится город после непродолжительной осады. О безумцы! Пусть Аристогейтон расхаживает в спартанском плаще и кичится своей верностью древним добродетелям, если ему хочется поиграть в спартанца. Но, выдвигая обвинение против Фрины, он начинает играть активную политическую роль, а это опасно.

– Если Аристогейтон и ему подобные придут к власти, пострадают все, – поддакнул Феофраст.

– И возможно, пострадают серьезно. – Аристотель еще раз обошел комнату. – Антипатр, если его разозлить, вполне может решиться на самые жесткие меры. Хотя бы в одном я начинаю соглашаться с Критоном: нельзя ждать три месяца, пока Гермии вынесут приговор. Нужно срочночто-то предпринять, чтобы правда вышла наружу, и люди успокоились.

– Хорошо сказано, но будет ли сделано? – скупо улыбнулся Феофраст. – Вот бы у тебя нашлось какое-нибудь сонное зелье, способное утихомирить страсти и остудить гнев!

– Это под силу лишь Разуму, который не дремлет, – ответил Аристотель. – Увы, его вечно не хватает. Ясно как день: на Басилевса рассчитывать не приходится. Между нами говоря, он редкостный болван. Критон, который спит и видит, как бы отомстить Гермии, тоже не станет беспокоиться о правде и справедливости – или вникать в детали. – Философ сел и почесал бороду. – Ортобула отравили, в этом мы все согласны. Значит, первым делом надо попробовать выяснить, откуда взялся яд.

Лишь на следующий день, вновь оказавшись на Агоре возле храма Зевса, я всерьез задумался, как выполнить поручение Аристотеля. И вдруг с удивлением понял, что прямо в сердце Афин, недалеко от того места, где я сейчас стою, должен храниться небольшой запас смертельного яда – причем совершенно законно. «Совсем рядом с нами», как верно заметил мой младший брат Феодор. Афинская тюрьма, ничем не отделенная от остальной части города, расположена в самом углу Агоры, за Толосом, возле жилых домов и лавок резчиков по мрамору. Думаю, построить тюрьму в центре города – очень хорошая мысль: узнику, решившемуся на побег, пришлось бы пробираться через толпу и миновать сотни зорких глаз. Я пересек Агору и подошел к этому внушительному сооружению: мощные внешние стены – вот все, что отличало его от любого другого здания (впрочем, на храм оно тоже не походило). Первый этаж с редкими бойницами, прорезающими каменную кладку стен, отводился под тюрьму, на втором, с обычными окнами, жила семья надзирателя.

Даже когда в тюрьме нет ни одного узника, у входа всегда стоит страж, который непременно поинтересуется целью твоего визита.

– Зачем ты пришел? – рявкнул он: кажется, гражданин, пришедший с дружеским визитом, не произвел на него благоприятного впечатления. – Поглазеть или, может, за покупками?

– Я желаю говорить с начальником тюрьмы, – ответил я, пропустив мимо ушей эту дерзость.

– Он занят с посетителем.

– О, это, должно быть, мой друг, – весело сказал я, проскользнул внутрь мимо стража и направился в маленькую комнатку по правую сторону от входа, которая, очевидно, использовалась как приемная. Открыв дверь и увидев, что комендант беседует с неким господином, я понял, что нечаянно сказал правду. Или почти правду. Ибо я хорошо знал этого человека с широкими, нескладными плечами, каштановой бородой и вытянутым, терпеливым лицом, хоть и не считал его другом.

– Привет тебе, Феофраст, и тебе, господин.

– А, Стефан, – казалось, Феофраст твердо решил, что никому не удастся вывести его из равновесия или хотя бы удивить. – Осмелюсь предположить, что мы оба пришли сюда за одним и тем же.

– Может быть, – осторожно ответил я.

– Я только вошел, – объяснил он. – И как раз собирался поговорить с этим господином, который, как ты знаешь, входит в коллегию Одиннадцати. Хочу задать ему несколько вопросов.

– Да? – проговорил тюремщик, слегка нерешительно, и повернулся ко мне. – Ты, наверное, желаешь проведать узника?

– Я не зная, что здесь есть узник, – сказал я. – А где вы его держите?

– Можешь посмотреть, если хочешь. Ты ведь гражданин.

Несмотря на избирательный характер этого замечания, Феофраст (чужеземец) последовал за мной, и мы втроем направились по короткому, узкому коридору к одной из камер. В почти пустой комнате царила приятная прохлада. Здесь не было ничего, называющегося мебелью – ни одного деревянного или просто твердого предмета, которым можно нанести увечье себе или другим. Лишь жесткий, побеленный выступ, отдаленно напоминающий скамейку, но сделанный из той же утрамбованной земли, что и пол. На выступе лежал тонкий соломенный тюфяк, свернутый, поскольку время было дневное. Обитатель этой конуры, скорчившись, сидел на своем искусственном холмике и угрюмо всматривался в полумрак. На лице человека было написано разочарование: должно быть, он надеялся увидеть процессию родственниц с хлебами в руках.

– Что ж, – сказал он, – я вас не знаю, но я гражданин. Честный гражданин. Афиняне, я не должен здесь находиться. Молю, помогите мне.

– За что он здесь? – спросил я. Неужели беднягу ожидала смертная казнь? Конечно, нет – в последнее время, кажется, не было ни одного дела, по которому вынесли бы смертный приговор.

– Он сидит за неуплату штрафа, – ответил тюремщик. – Вот так. Зато теперь у него есть возможность хорошенько поразмыслить.

– Очень мило сказать «плати штраф», – проворчал бедняга. – Только чем? Разве человек, у которого нет денег, может заплатить штраф?

Феофраст вытащил несколько оболов и подал их горемыке, после чего мы вернулись в приемную, которая теперь казалась неплохо освещенной.

– Пусть радуется, что он афинянин, – заметил тюремщик. – В других государствах упрямца подвергли бы пытке, чтоб живее раскошеливался.

– Вы применяете здесь пытку, не так ли? – спросил я. – К рабам, дающим показания, и чужеземцам, не имеющим покровителей?

– Совершенно верно, – бодро ответил наш собеседник. – Пытка применяется, чтобы получить показания или добиться признания. Обычно пытают судебные исполнители, палач, наш «публичный человек», или скифские лучники, которые поддерживают порядок в городе. Они делают все, что нужно. Разрешение дают Одиннадцать. Я, в основном, наблюдаю.

– А что именно вы с ними делаете? – спросил я с заслуживающим всяческого презрения любопытством. Вот чем я точно никогда не стал бы интересоваться в присутствии Феодора.

– Ну, – ответил владыка этой обители страданий, – по-разному бывает. С ценным рабом чаще всего нужно обращаться очень аккуратно, может, пару раз ударить или пощекотать ножом, чтобы не испортить навсегда. Хотя клеймо или раскаленные клещи, конечно, оставляют шрамы. Видите ли, – задумчиво добавил он, – существуют два основных вида пытки: легкая, при которой повреждаются кожа и плоть, например, порка, небольшие порезы, ожоги и так далее. И более серьезная и основанная на научных данных, когда деформируются суставы и уродуется все тело. Воздействие на суставы наиболее эффективно при допросах. Человека растягивают на неком подобии лестницы, только горизонтальной.

– Механический допрос, – вставил Феофраст.

– Да, а еще, как вы знаете, у нас есть колесо. Человека привязывают к ободу и, по мере того, как оно вращается, все туже и туже стягивают веревки. Внезапная судорога сводит конечности, суставы трескаются. При каждом вращении жертву можно медленно прокручивать вдоль досок, усеянных острыми гвоздями, которые впиваются в тело. Очень болезненно и устрашающе. Сходного эффекта можно достичь более простым способом, с помощью обыкновенного крюка и веревки. Человека связывают за большие пальцы, запястья или локти, а потом резко вздергивают. Некоторое время он болтается в воздухе, затем его снова опускают. Веревка продевается через крюк в стене или потолке, а еще лучше – через барабан.

– Ах. Еще одно упражнение, обязанное своим появлением механике, – заметил Феофраст. – И театру. Бог из машины.

– Такие рывки причиняют невыносимую боль костям и суставам, даже деформируют конечности. А как глупо выглядит человек, который внезапно оказывается в воздухе, болтая гениталиями. Не обходится без воплей – еще бы, жалкие людишки. Такие «потанцуют в воздухе», как мы это называем, и образумятся. Расскажут все, что хочешь.

– Полагаю, – задумчиво проговорил Феофраст, – в военных условиях применяются еще более изощренные и жестокие пытки. Говорят, мы немало переняли от персов. Теперь людей грозят похоронить заживо, а иногда выполняют угрозу.

– К счастью, – ответил комендант, – мне ничего не известно о чужеземных способах. А еще закон запрещает применять пытку к афинским гражданам, но позволяет их казнить.

– Это так, – кивнул Феофраст, – и некоторым образом это касается цели моего визита. Мне, скажем так, поручили узнать, есть ли у вас тут яд или его составные части. Или вообще ничего? В высокопоставленных кругах Афин беспокоятся о возможности распространения яда в городе.

Тюремщик побледнел от ужаса.

– У нас ничего не пропадало, даю слово! – заверил он. – Разумеется, мы знаем о деле мачехи, но к нам оно не имеет никакого отношения. Это солидная тюрьма. Хотите, я покажу вам наши запасы яда, если вы оба готовы засвидетельствовать, что я сделал это, желая снять с себя подозрения и ответить на ваши вопросы. Мой помощник стар, опытен и надежен. Он пойдет с нами.

На зов тюремщика в комнату быстро пришел пожилой раб, не дерзкий стражник, а невзрачного вида «публичный человек» с короткими седыми волосами. Услышав нашу просьбу, он заметно сник и неохотно повел нас во внутреннее помещение. Там была небольшая комнатка, а в ней – шкаф.

– Будьте осторожны, – предупредил раб. – Он тщательно закрыт, но воздух в комнате все равно отравлен. Когда я достану яд, вы сразу почувствуете запах. Если подойдете слишком близко, заработаете жуткую головную боль. У меня всегда так. Вы уверены, что желаете взглянуть?

– Да, – ответил Феофраст.

– Давай, – сказал начальник тюрьмы.

Повинуясь приказу своего господина, раб открыл – почти распахнул – дверцу.

– Здесь смерть, это точно, – заметил он. – Или только ее вспомогательные средства.

Он вытащил из шкафа глиняный сундучок и открыл его, отвернувшись. Мы подошли поближе и осторожно заглянули внутрь.

– Достань их! – приказал тюремщик.

Раб повиновался, отвернувшись еще сильнее, и вынул несколько невзрачных корнеплодов, листья которых были покрыты пурпурными пятнами. Больше всего они напоминали шишковатую редиску. Комнату наполнил резкий запах: так пахнет моча или дом, кишащий мышами. Казалось, воздух стал гуще. Я закашлялся и едва сдержал подкатившую к горлу тошноту.

– Хватает за нос и глотку, да? – произнес раб, убирая корни обратно в сундучок. – Думаю, мне будет плохо весь день. А как безобидно выглядит,правда? Обыкновенный овощ, да и только. Но, конечно, мы крайне редко даем осужденным сырой конейон.Обычно готовим специальный раствор. Видите, вот ступка и пестик. А вот горшки и чашки.

На одной из полок стояла массивная каменная чаша и большой пестик.

– Знаменитый пестик! – воскликнул я.

– Да, этот пестик на самом деле существует, и вот он перед вами!

– А сколько с ним связано грубых шуток о смертном приговоре, – заметил Феофраст. – Помните, в пьесе Аристофана Дионису предлагают «славно утрамбованный» путь в подземное царство.

Средняя полка этой смертоносной кладовой, словно буфет запасливой хозяйки, была сплошь уставлена аккуратными горшочками. А еще там лежал маленький поднос с отверстиями, в каждом из которых было по глиняной чашечке.

– В общем-то, вот все, что нам нужно, и еще вода, – сказал помощник. – Из этих чашечек мы угощаем наших гостей. Я так хорошо смешиваю яд, что ни один не попросил добавки. Все отравленные чашки хранятся здесь, на этом специальном подносе, чтобы кто-нибудь ненароком из них не попил. Ничего не пропало. Я работаю здесь и знаю. Хотя цикутой пользуются нечасто, мы довольно регулярно получаем свежий запас и сжигаем старый, я имею в виду, само растение. А сейчас у нас даже есть немного раствора, в кувшине. С добавлением трав.

Он нащупал кувшин, встряхнул его, а потом осторожно открыл.

– Наполовину полный, как и был, – раб показал нам содержимое, убедившись, что мы стоим на безопасном расстоянии. – Обратите внимание, как тщательно мы его закупориваем. Мы всегда предельно осторожны с ядом. Если нам кажется, что состав выдохся и надо приготовить свежий, мы закапываем старый в землю.

– Мы никогда не оставляем его без присмотра, – заверил тюремщик. – Никто не смог бы оказаться в этой комнате, миновав караульную.

– Значит, – спросил я на всякий случай, – вы всегда знаете, сколько яда есть в наличии? Если вдруг будет казнь, у вас все готово.

– Конечно, – подтвердил тюремщик. – Закон и обычай требуют, чтобы у нас всегда был свежий запас конейона.Смертельный напиток всегда можно изготовить. У нас есть все, что нужно, и все на месте. Клянусь Гераклом! Давайте выйдем, здешний воздух вреден для здоровья.

Мы вышли из страшной кладовой, которую помощник немедленно запер. Снова оказавшись в комнате тюремщика, мы жадно задышали свежим воздухом, хотя, казалось, сюда тоже успел просочиться резкий мышиный запах.

– Значит, – настойчиво спросил Феофраст, – вы можете в любой момент смешать новую порцию яда?

– О да, – ответил подмастерье смерти. – Я его делал и даже использовал. Когда я был молод, меня обучал умелец. Для казни высокопоставленных особ мы обязательно смешиваем свежую порцию. Исключительно из человеколюбия. Вдруг старая смесь окажется слабой? Чем быстрее подействует яд, тем лучше. Мы те же доктора, на особый лад.

– Правда, – подтвердил его господин. – Возьмем, к примеру, эту дамочку, которая, если верить ее пасынку, отправила на тот свет собственного мужа. Я с особенным удовольствием приготовлю злодейке аппетитную порцию яда. Уж лучше ей, этой отравительнице, чем прекрасной девушке, которую, говорят, собираются казнить за святотатство.

– Ничего еще не известно. Ни того, ни другого суда пока не было, – возразил я.

– Я разве говорю, что известно? В этом мире ничего нельзя сказать наверняка. Но это очень вероятный исход, – не без удовольствия произнес комендант. – Ничто на слушанье не предвещало иного. Что касается дела гетеры Фрины, говорят, Гиперид взялся ее защищать. Будет что послушать на суде. Но, может статься, она тоже окажется нашим пациентом.

– Если только, – вставил раб, – они не решат, что Фрина чужеземка. Она ведь из Феспии. Если с ней обойдутся, как с настоящей чужеземкой, да к тому же презренной шлюхой, ее приколотят к тимпанону,и красавица сама запросит конейона.

Мы не нашлись, что на это сказать.

– Нет, господа, если серьезно, – успокаивающе произнес тюремщик, – для важных клиентов мы смешиваем свежую порцию нашего фармакона.А уж если осужденная – женщина, мы обязательно добавим в смесь мака. Он облегчает страдания. Смерть приходит почти безболезненно и очень быстро.

– А насколько быстро? – поинтересовался я.

– Ну… Врать не стану, не мгновенно. Но это самое надежное и быстрое средство, если говорить о ядах. Желающие быстрой смерти должны выбирать не яд, а острое лезвие. Не успеешь чихнуть, а головы уже нет! При условии, конечно, что меч остер, а палач знает свое дело. Прелесть нашего метода заключается в том, что он не обезображивает тело. Мы с почтением относимся к афинским гражданам.

– Яд действует так, как описал Платон?

– Я точно не помню, что он там писал, но, полагаю, да. Конейондействует постепенно, начиная с ног и поднимаясь вверх. У жертвы отказывают ноги – они словно отмерзают. Постепенно наступает паралич. Он охватывает все тело, хотя рассудок остается ясным почти до самого конца. Конечно, между принятием яда и остановкой дыхания должно пройти время. Примерно столько же обычно уходит на судебное разбирательство или добрый обед и беседу с друзьями. Можно сказать, один вечер, но не слишком длинный.

– Значит, она должна будет находиться в тюрьме, – сказал я.

– Только в последний день, – ответил хорошо осведомленный член Коллегии Одиннадцати. – Поскольку осужденная – женщина, а эта мачеха-убийца – еще и жена гражданина. Держать такую в тюрьме – небезопасно и неосмотрительно. Родственники всегда могут обвинить нас в изнасиловании или превышении служебных полномочий. Если суд приговорит отравительницу к смерти, она все равно останется с родными, под стражей, как сейчас. Ей дадут день-другой на подготовку. Но город желает скорого исполнения своих приговоров.

– Да, верно, – заметил Феофраст. – По возможности скорого. Если нет причин для отсрочки. Насколько я помню дело Сократа, закон запретил проводить казни, пока с Делоса не вернется священное судно. А потому философ провел в тюрьме лишний месяц, ожидая смерти.

– Такое случается, – ответил начальник тюрьмы, – но обычно казнь происходит на третий день после вынесения приговора. В назначенное время женщину доставят сюда под стражей. Разумеется, в сопровождении кого-то из родственников, который останется с ней и проследит, что все будет сделано по правилам и без грязных трюков. Достойно. Все может закончиться очень быстро. Яд надлежит принять не позднее, чем на закате назначенного дня. При желании она может выпить яд прямо на рассвете, чтобы не оттягивать момент, но вероятнее всего, сделает это вечером.

– Больной сам решает, – добавил помощник, – когда принять свой фармакон.Лекарство от всех земных бед.

Не имея причин продлевать свой визит, мы откланялись, поблагодарив хозяина этого дома со смертоносной кухней. Когда мы выходили, узник махнул нам рукой.

– Избавьтесь от дурных снов и расстройства желудка, – посоветовал он. – Выпейте цикуты! Пукните в последний раз! Попросите свою подругу приготовить вам чашечку доброго, прохладного питья в жаркий день, – заключенный шмыгнул носом и утер воображаемую слезу. – Я бы не отказался выпить крепкой цикуты и забыть обо всех невзгодах, – плаксиво закончил он.

Мы отказались дать ему еще один обол. Но я понял, что он слышал наш разговор.

Как и мы, бедолаге пришлось дышать отравленным, благоухающим мышами воздухом. Стремясь отделаться от этого запаха, я растер под носом пару лавровых листьев. Казалось, посещение городской тюрьмы не принесло мне ничего, кроме острой головной боли, которая не проходила до самого вечера.