Текст книги "Афинский яд"

Автор книги: Маргарет Дуди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 25 страниц)

XI
Поиск свидетелей

Стук не прекратился, хотя привратник, страшась получить очередной нагоняй от Кирены, выждал, пока кормилица со своей подопечной не поднимутся наверх, и лишь затем пошел открывать дверь. С многозначительным кивком, показывающим, что наше время в доме Ортобула истекло, он взял лампы и скрылся в коридоре, а мы смиренно последовали за ним.

– Я с удовольствием ухожу, – твердо заявил Феофраст. – По-моему, мы просто потеряли время. Хотя у Ортобула прекрасная коллекция сатировских драм.

Выйдя в прихожую, мы увидели, что новый гость тоже вошел через незапертую калитку. Осознавая важность своего поручения, он без зазрения совести барабанил в дверь, сопровождая это громкими криками:

– Критон! Критон! Ты слышишь? У тебя что, слуг нет? Откроет кто-нибудь эту проклятую дверь?

– Прошу прощения, господин, – почтительно ответил привратник. Несмотря на грубость и довольно скромный наряд пришедшего, мы сразу поняли, что это высокопоставленный афинянин. У него была остроконечная каштановая бородка, а правую щеку украшал большой шишкообразный нарост.

– Это кто еще такие? – спросил он, пристально глядя на нас. – А ты кто? – Он смерил слугу недоверчивым взглядом. – Если мне не изменяет память, здешний привратник был потолще, кажется, фригиец, абсолютно лысый.

– Ты прав, господин. Я служил Эпихару, прежде чем приехать сюда со своей хозяйкой. Эти господа нас покидают. – Мягкий намек человеку с наростом, который все еще стоял в дверях, загораживая проход.

– Возможно, – резко ответил тот. – Хотя, раз уж они все равно здесь, пусть остаются и ответят на мои вопросы вместе с Критоном.

Аристотель, Феофраст и я почли за лучшее промолчать.

– К сожалению, моего хозяина Критона, сына Ортобула, сейчас нет дома, – учтиво сообщил привратник.

– Стой у ворот. Смотри в оба! – резко крикнул гость своему слуге, который (как мы только что заметили) остался стоять возле калитки, смиренно ожидая приказаний хозяина. Впрочем, скромной статью этот человек не отличался: огромный, как бык, он был выше своего господина, которого никто не назвал бы коротышкой.

– Я Ферамен, – по-прежнему стоя в дверях, гражданин пристально смотрел на нас. – Кто же вы все-таки? Не родственники Критона, это точно.

Его настойчивость не оставляла нам выбора: пришлось назваться.

– Философ Аристотель? Слыхал о таком. – Казалось, Ферамена не слишком обрадовало услышанное. – Полагаю, Феофраст – это твой помощник? А тебя, Стефан, сын Никиарха, я, признаться, совсем не помню. Но, поскольку вы все граждане, то, несомненно, можете мне помочь. Пройдем же и побеседуем.

И, махнув стоящему перед ним слуге, гражданин вошел в дом.

– Мы вообще-то собирались уходить, – возразил я.

– Да, они собирались уходить, – подтвердил привратник.

– Я не задержу вас надолго. В доме удобнее разговаривать. Может, и Критон подойдет. Ненавижу терять время попусту. – И Ферамен решительно направился в коридор, подталкивая нас вперед: так пес гонит овец по дороге.

– Прошу прощения, – сказал Аристотель, – но я не совсем понимаю, чего ты хочешь, Ферамен Афинский, в том числе, от нас. Мы буквально блуждаем в потемках.

– Да, здесь темно. А ну света, быстро! – велел тот привратнику, входя в андрон,и взмахом руки предложил нам садиться. Казалось, этот странный человек забыл, что находится в чужом доме. Мы не хотели лишних неприятностей и потому сели, бросив извиняющиеся взгляды на старого слугу. Мы с Аристотелем расположились на кушетке, которую еще недавно так внимательно осматривали, а Феофраст занял свое прежнее скромное место в углу. Ферамен уселся в самое лучшее кресло, со спинкой и подлокотниками. Привратник снова принес две лампы.

– Тут дело столь огромной государственной важности, – начал Ферамен, – что я вынужден был немного пренебречь приличиями, войти в дом Критона и обратиться к вам. Но когда время поджимает и необходимо действовать быстро… В общем, вы понимаете.

– Ах… Полагаю, да, – неловко ответил я. – Но, может быть, ты окажешь нам любезность и пояснишь, в чем суть этого важного дела.

– Разумеется. Прежде всего, да будет вам известно, что я доброволец. Гражданин, следующий своему гражданскому долгу, а не какой-нибудь наемник. В данный момент я активно пытаюсь разыскать молодых граждан, рабов – да кого угодно, хоть флейтисток, – которые были в доме Трифены, когда Фрина совершала свое чудовищное святотатство. Я составляю список, пытаясь не упустить ни одного имени, пусть даже самого незначительного и скромного. Мы с Аристогейтоном сочли, что ничего лучше не придумаешь. Мой приход не имеет отношения к смерти Ортобула и обвинению Гермии. Мне нужен сам Критон – юный гражданин, который, возможно, захочет помочь нам в искоренении зла и расскажет все, что слышал.

– Если я правильно понял, – с прохладцей произнес Аристотель, – ты полагаешь, что Критон, сын Ортобула, захочет угодить ареопагитам, прежде чем начнется суд по делу об убийстве его отца.

Разумеется, Аристотель понятия не имел, до чего меня встревожили слова Ферамена. Человек, составляющий «список» гостей Трифены, – как ужасно это звучало! Я надеялся, что мне удалось не побледнеть. Аристотель не знал, что я был у Трифены, когда Фрина изображала Деметру. И – да сжалятся надо мной боги! – пусть это останется тайной. Я изо всех сил старался выглядеть спокойным и сосредоточенным. К счастью, двух ламп было недостаточно, чтобы хорошенько осветить комнату, и даже зоркие глаза ничего не различили бы в этом полумраке.

– Именно. – Ферамена не обидела насмешка, таящаяся в словах Аристотеля. Философ намекал на то, что решение ареопагитов может зависеть от причин, не имеющих прямого отношения к делу, но даже если помощник Аристогейтона это понял, то виду не подал. – Критон, сын Ортобула, молод, следовательно, он знает многих юношей-граждан. Именно такие и были у Трифены. Даже в своем теперешнем угнетенном состоянии Критон вполне мог слышать какие-нибудь сплетни или разговоры об этом происшествии. Как и его младший брат Клеофон.

– Не рановато ли ему ходить по борделям? – невозмутимо заметил Феофраст.

– Понимаю, о чем ты. Считается, что четырнадцатилетний мальчик слишком юн, чтобы постоянно бывать в публичных домах. Хотя среди его ровесников, особенно простолюдинов, встречаются не по годам развитые. Все же до Клеофона, как и до Критона, могли дойти какие-то слухи, полезные городским властям – или тем, кто действует от их имени.

– А ты действуешь от имени… – ненавязчиво поинтересовался Аристотель.

– Аристогейтона и его друзей, Эвфия и Манфия, которые поддерживают его официальное обвинение. Некоторые архонты тоже одобряют наши действия. – Он наклонился к нам. – Понимаете, если уж мы выдвигаем такое обвинение, его нужно доказать во что бы то ни стало! Суд должен закончиться нашей победой! Нельзя допустить, чтобы обвинение в святотатстве стало поводом для веселья. Оправдав эту шлюху, Афины покроют себя несмываемым позором и, более того, окажутся в опасности.

Ферамен откинулся на спинку кресла и приготовился к пространной речи. Очевидно, он без малейшего смущения мог разглагольствовать перед Основателем Ликея.

– Просто взгляните правде в глаза. Блудница ввела в Афины новое божество и попыталась склонить наших юношей к почитанию своего Исодета, «бога равенства», уговорив их принять участие в религиозной церемонии. Она возглавила нечестивое и противозаконное шествие в его честь. Тем самым она смутила неопытный разум юношей и невежественных рабов. Стремясь, чтобы ее чужеземное божество приняли, она посмела глумиться над Элевсинскими мистериями – основой основ безопасности и самобытности Афин. От милостей Деметры, богини пшеницы и ячменя, зависит, сможем ли мы накормить народ. Наша религия настолько щедра, что даже чужеземцам и рабам позволено стать посвященными. Нет места, где люди не любили бы Деметру и Кору, не трепетали бы пред Элевсинскими мистериями.

– Истинно так, – согласился я. – Деметре и особенно Коре повсюду воздвигают статуи.

– Нельзя допустить, чтобы любовь и надежда, которые даруют нам великие Мистерии, были осквернены. Разглашать, что именно происходит во время церемонии, строжайше запрещено. И уж тем более запрещено потешаться над ней. Глумление над Элевсинскими мистериями не только оскорбляет чувства верующих. Оно ослабляет могущество Афин.

– А, теперь я понимаю тебя, – проговорил Аристотель.

– Я надеялся на это. Ты сам, о Аристотель Стагирит, едва не оскорбил наш город своим неуместным желанием воздвигнуть памятник покойной супруге. Но Разум победил. – Ферамен кивнул, показывая, что не нуждается в ответе Аристотеля. – Не расстраивайся. Теперь я многое вынужден припомнить. Неприятный случай, на который я намекнул, – всего лишь недоразумение. Безусловно. Но человек, находящийся в столь деликатной ситуации, с радостью сделает все возможное, дабы помочь патриотам, которые стоят на страже нашего города и нашей веры.

– Но это же судебное дело, – возразил я. – Дело Фрины, о котором ты говоришь. Пусть восторжествует правосудие.

– Правосудие восторжествует, если мы его не подведем. И мы не должны его подвести. Вот почему надо найти как можно больше свидетелей, которые расскажут правду о той ночи. Мы должны показать всю чудовищность свершенного преступления.

– Эти свидетели, – спросил я, – свидетели, которые у вас уже есть. Сможет ли Защитник – Гиперид, если не ошибаюсь, – допросить их? Разумеется, речь не идет о публичном судебном разбирательстве. Я имею в виду предварительные слушанья.

Ферамен презрительно махнул рукой:

– Совершенно излишне, – твердо произнес он. – Это вам не суд над убийцей! Никакое убийство не оскверняет город так, как святотатство. Повторяя нечестивые слова на слушаньях, мы повторили бы преступление. Когда убит человек, его семья страдает и требует, чтобы закон покарал убийцу. Но святотатство оскорбляет самих богов! Участников нечестивого веселья нужно разыскать и либо сурово наказать, либо, если это знатные граждане, направить на путь истинный. Не бывать больше празднествам в честь Исодета! Город надо как можно скорее очистить от скверны, навлеченной этим новым божеством, – хотя бы из соображений безопасности. Обида, которую нанесло Деметре глумление над ее ритуалами, должна быть немедленно заглажена. Басилевс разделяет наше мнение. Преступницу должно постичь скорое возмездие. Лишь смерть нечестивицы может умилостивить Деметру, и я считаю, это справедливо.

– Понятно, – угрожающе добродушно сказал Аристотель. (В былые дни мне уже приходилось слышать это «понятно», произнесенное тем же тоном и обращенное к ученику, который явно не знал урока, но упорно продолжал нести чушь.) Он не вышел из себя даже при неуместном напоминании о постигшем его огромном горе. Сидя в андронеОртобула и выслушивая болтовню этого человека с жидкой бороденкой и уродливым наростом на щеке, Аристотель не утратил своей обычной сдержанности и ясности ума.

– Теперь я понимаю, чем вызван твой интерес к этому делу, о Ферамен. Делу, в котором, насколько я вижу, проявляется ум Эвфия и страстное желание Аристогейтона возглавить обвинение. Разумеется, как орудие Аристогейтона – или, если угодно, помощник – ты тоже должен желать успеха. Но мне казалось, у вас нет недостатка в свидетелях. Говорят, суд будет опираться на показания тех, кто был у Трифены в интересующую вас ночь.

– Ну, не все хотят признаваться, что были там, – сообщил Ферамен. – По вполне понятным причинам они предпочли бы держать язык за зубами. Но один прекрасный свидетель у нас есть – это Эвбул, сын Ксенофонта, из демаМелиты. Этот юноша, ничего не подозревая, предавался развлечениям. Глупо, конечно, и, возможно, не слишком хорошо. Но, в конце концов, молодость есть молодость. Эвбул, сын Ксенофонта, бесспорно поступил как настоящий мужчина, официально заявив об увиденном. Когда он понял, что вот-вот произойдет, его охватил ужас. Но, конечно, он не мог видеть всего. Нам нужны другие показания.

– А рабыни?

– Большинство уже пытали. Какой же шум подняла эта Трифена вокруг своих пташек! – крякнул Ферамен. – Некоторые девочки оказались вольноотпущенницами, что сильно осложняет дело, но и рабынь было предостаточно: поварихи, флейтистки и почти все дорогие шлюхи. Пришлось хорошенько потрудиться, чтобы допросить всех. Но уверен, что на этот раз палачи с удовольствием выполняли свои обязанности.

Погрузившись в воспоминания, он удовлетворенно вздохнул, и я понял, что он наблюдал за тем, как обнаженные девушки кричат на колесе или деревянном столе, как они болтаются в воздухе на веревке.

– Должно быть, наслаждение, которое доставила тебе эта работа, является достаточной наградой, – вежливо и очень спокойно сказал Феофраст.

– В каком-то смысле, да – я же тружусь на общее благо! Эти показания будут оглашены на суде. Не все доверяют словам раба. Нам нужны показания граждан.Знатных людей, которые будут говорить внятно и правдиво, а также произведут хорошее впечатление. Вот мы и пытаемся выяснить, кто еще там был.

– Толпа – это всегда препятствие, – предположил Феофраст. – К тому же, дело, видимо, было поздней ночью. Темень, шум, всюду толкутся люди… Да, природа вашего затруднения вполне понятна.

– Ты прав. Вижу, свои бордели вы знаете хорошо, – хмыкнул Ферамен. – Да, всех не выследишь. Беда в том, что собралась толпа – это ты верно отметил, – толпа пьяных, довольно внушительная. Каждый может сказать, что он не уверен, кто там еще был, такой стоял шум и гвалт. Люди разбрелись по комнатам, кто-то ушел раньше, кто-то позже. Некоторых вообще будет нелегко разыскать, мы их не знаем. Есть, например, некий македонский воин – ветеран, наверное. Молодой мужчина, который, видимо, участвовал в походах Александра и был ранен копьем. Нам известно лишь, что он находился в публичном доме. В Афинах полно македонцев, многие из них ветераны.

– Если македонец нарушил закон, он должен быть наказан. Кроме того, если солдат стал свидетелем преступления, то его долг – рассказать об увиденном, – сухо и беспристрастно произнес Аристотель. – Найдутся такие, которые посоветуют вам не злить Антипатра и не трогать македонских воинов, но знаю, что вастакие соображения не остановят. И я уверен, что вы можете положиться на справедливость Антипатра.

На лице охотника за свидетелями мелькнула растерянность.

– Мы используем всех, кого сможем найти, – сказал он. – На голове у этого македонца был дурацкий венок, поэтому люди не рассмотрели его лица хорошенько. Но все присутствующие обязаны рассказать о том, что знают. Теперь мы увидим, кто истинный патриот – город нуждается в хорошей чистке. И в новых вождях! Это самое главное – новые вожди и новый дух!

– Афины славятся своими вождями, – возразил я.

– Славились, – не без горечи поправил Ферамен. – В последнее время Афины не избалованы достойными людьми, и, видя это, я сам иногда хочу попробовать силы в политике. Демосфен, возможно, и заслужил право носить золотую корону, но как он дискредитировал себя! Своими разговорами довел нас до битвы при Херонее, а сам сбежал с поля боя! Он неоднократно принимал деньги персов и продолжает брать взятки при каждом удобном случае. Что же касается Гиперида – этот после Херонеи просто сошел с ума. Предложил даровать рабам и чужеземцам гражданство! Совсем спятил. Он тратит на баб столько сил и денег, что перестал быть мужчиной.

– Ты замечательный оратор, господин, – учтиво проговорил я. Столь неприятен был мне этот человек со своими разглагольствованиями, что от него вполне могла разболеться голова. И все же она не болела, хотя я долго просидел в комнате (и даже, обнюхал ее, как собака, говоря словами маленькой Хариты). Если бы в этом андронекогда-нибудь была хоть капля цикуты, у меня бы, конечно, уже ныло над глазами и переносицей. Я постарался сосредоточить внимание на Ферамене, который ждал, что я еще скажу. – Ты так хорошо говоришь, что я, право, удивлен, почему не ты возглавил обвинение.

Мой комплимент достиг цели. Ферамен ухмыльнулся и опустил глаза.

– Я говорю прямо, – признался он. – Для простого человека у меня неплохой навык выступлений перед публикой. Я без труда нахожу сильные слова. Особенно, когда мной движет любовь к Афинам. Сам не знаю, как, они приходят сами собой. Но, – спохватился он, – главный обвинитель – это, безусловно, Аристогейтон. Манфий помогает ему писать речи. И Эвфий. Эвфий – выдающийся оратор. А Эвримедонт, знаток Элевсинских мистерий, всегда готов дать им совет по любым религиозным вопросам. Никому не хочется сердить Эвримедонта. Он важный человек, вероятно, будущий жрец Деметры…

Едва он успел договорить «Деметры», в прихожей раздался громкий шум. В андронвбежал младший раб, который все это время стоял в коридоре возле дверей, завороженный властными манерами Ферамена.

– О, помоги! – вскричал он, обращаясь к привратнику. – Я пытался его остановить, а он все равно вошел…

Привратник распахнул дверь, и в комнату вошел – почти ввалился – запыхавшийся слуга, а за ним незваный гость. Эргокл.

– Зачем ты здесь, господин? – требовательно спросил привратник.

– С дороги, ты! – Эргокл решительно оттолкнул слугу. – Я желаю говорить с Критоном, – объявил он. – Я этого так не оставлю, ясно?

Ферамен, недовольный тем, что его тираду прервали на середине, встал и обратился к гостю:

– Чего ты так не оставишь, приятель? Я не потерплю, чтобы меня перебивал какой-то скандалист!

– Ты не Критон! – Эргокл отступил на шаг, но даже не подумал удалиться. – Кто ты такой, что ты здесь делаешь?

– Мы пришли к Критону, но его не оказалось дома, – ответил Аристотель, словно вопрос был обращен к нему. Он с радостью поднялся, я последовал его примеру. Ферамен невозмутимо уселся в кресло, глядя на Эргокла, который слушал учтивые объяснения Аристотеля. – Критона не было, и мы уже собирались уходить, когда пришел Ферамен Афинский. Цель своего визита он изложит сам.

– Я, – сообщил Ферамен с высоты своего великолепного кресла, – ищу свидетелей богохульства, совершенного в публичном доме Трифены. Ты был там? Можешь ли назвать кого-нибудь?

– Какая наглость, первым делом спрашивать меня о борделях! – В голосе Эргокла звучало негодование, а не страх. – Знай, я не тот, кто тебе нужен. Я никогда не был в доме Трифены. Кто угодно, только не я. Мне хватило той драки у Манто, – доверительно сообщил он. – А Трифена берет еще больше. Какой смысл выбрасывать деньги? Нет, я скажу вам, зачем пришел: поговорить с Критоном. Он мне должен. Если вы новые владельцы этого дома или родственники Критона, я обращусь к вам.

– Я?! – теперь настала очередь Ферамена оскорбляться. – Дела Критона не имеют ко мне никакого отношения, и, уж конечно, я не состою с ним в родстве.

– А держишься так, словно ты здесь свой: сидишь в этом большом кресле, а потом еще заявляешь, что тебя нельзя перебивать! – воскликнул Эргокл. – Можно подумать, ты у себя дома. Если ты не родственник, тогда говори – Критон твой должник? Ты претендуешь на мебель?

– Нет. Разумеется, нет, – ледяным тоном ответствовал Ферамен.

– Какое облегчение! Могу честно сказать, я беспокоюсь за финансовое благополучие этих людей и не понимаю их поведения. Ортобул был должен мне денег, ясно? И теперь я хочу их получить.

– Ты можешь подкрепить свои слова какой-нибудь бумагой? – осведомился Аристотель. – Чем ты докажешь, что Ортобул был твоим должником?

– Да-да, – вставил оживившийся привратник. – Документ. Ты должен принести документ, подписанный старым хозяином…

– Не беспокойся. За доказательствами дело не станет, – заверил Эргокл. – Ортобул должен был возместить мне потерю рабыни Мариллы и расходы на нее, не покрытые судебным решением. Есть и еще кое-что. Я хочу разобраться с этим делом сейчас, пока жена Ортобула еще дышит. После того как Гермию казнят, деньги, которые она принесла в семью Ортобула, станут предметом бесконечных судебных разбирательств. Ее родственнички своего не упустят. Печально, весьма печально. Но сейчас, пока она еще жива, она может убедить своего пасынка расплатиться со мной. Вот почему я срочно хочу поговорить с Критоном. Я бы предпочел Гермию или ее дядю, но это весьма затруднительно.

– Меня совершенно не интересуют твои дела, – заявил Ферамен. – Со всеми своими претензиями – реальными или воображаемыми – обращайся к Критону. А мне пора.

Он встал и направился к выходу, а мы робко пошли за ним. Уже в дверях охотник за свидетелями повернулся к нам и внушительно произнес:

– Запомните мои слова! Тот, кто найдет нам свидетелей или сам явится в суд для дачи показаний, заслужит вечное расположение богов и людей.

Сделав этот прощальный выпад (даже сам благочестивый Эвримедонт не нашел бы, что прибавить), Ферамен развернулся и зашагал к калитке. Он изо всех сил старался произвести впечатление своим выходом. Однако этим усилиям суждено было пропасть зря. Не успел Ферамен подойти к калитке, как какой-то человек распахнул ее снаружи и ворвался во двор. Он пребывал в столь возбужденном состоянии, что налетел на кряжистого раба Ферамена, отскочил от него и чуть не врезался в господина. Это явно был слуга семейства Ортобула. Он стал кричать, обращаясь к привратнику, который в очередной раз пытался выпроводить нас из дома.

– О, черные вести! Я должен найти господина Критона. Случилось страшное! Клеофон пропал!

– Пропал? – Привратник побледнел, но взял себя в руки. – Чушь. Просто мальчишки не всегда прибегают по первому зову. Он не мог по-настоящему пропасть.

– Да, но он пропал. Он не ночевал дома. Его нет у мачехи, и мы знаем, что там он тоже не ночевал. Критон велел мне найти его, и я искал повсюду. И всех спрашивал. Его нигде нет.

– Ну-ну, – Аристотель положил руку ему на плечо. – Ты встревожен, я понимаю, но мальчики часто убегают играть или поглазеть на что-нибудь. Ты хорошенько обыскал Агору?

– Конечно.

– Я уверен, что ты не жалел сил, – сочувственно произнес Аристотель. – Но мало ли мест, куда мальчик мог пойти для забавы. Да хоть в Пирей, посмотреть на корабли. Конечно же, ты не мог исчерпать все возможности.

– Да, но, господин… – Раб серьезно взглянул на Аристотеля. – Мальчик был убит горем. В таком состоянии не играют и не глазеют на корабли. Я знаю, мой хозяин Критон не одобрил бы то, что я собираюсь сказать, но я ужасно боюсь, как бы паренек не наложил на себя руки.

Привратник взвыл и заткнул уши:

– Замолчи! Замолчи! Я не хочу слушать! Ужасное положение, я и так едва справляюсь: дом осаждают посторонние, которых я не могу выставить, и никого из семьи нет! – Старик вдруг рухнул на пол возле двери и разрыдался.

– Я так старался, – говорил он сквозь слезы. – Но я не знаю, что теперь делать.

– Ты ни в чем не виноват. – Аристотель подошел к рыдающему привратнику и погладил его по плечу. – Встань, утри слезы, будь усерден. Делай свое дело так, как велел бы тебе господин. Мальчик обязательно вернется, и окажется, что все твои страдания были напрасны.

– Чего-чего, а страданий этой семье хватает, – сказал Эргокл. Курносого человечка ничуть не огорчили ужасные вести. Его шустрые глазки бегали туда-сюда, стараясь не упустить ни единой детали. – Папашу убили, мамашу того и гляди казнят! Не удивлюсь, если несчастный паренек и правда сбрендил. Он вполне мог покончить с собой. Но, скорее всего, сбежал, не перенеся позора. Пройдет год-другой, и выяснится, что он просто удрал подальше от своей обесчещенной семьи. Быть может, отправившись на поиски нормальной жизни, он станет матросом, пиратом или разбойником.

И Эргокл ушел с таким довольным видом, словно беда, свалившаяся на семью Ортобула, вознаградила его за все неприятности.