Текст книги "Афинский яд"

Автор книги: Маргарет Дуди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 25 страниц)

XXIII
Ликена

Чтобы успокоить и выпроводить рассерженного Архия, потребовался весь дипломатический талант Аристотеля. Наконец, услышав немало похвал своим самоотверженным трудам и получив «срочное» задание – изучить деловые связи Эргокла, актер немедленно воспрянул духом и отправился восвояси.

Мы же остались сидеть в моем пыльном андроне,глядя друг на друга.

– Фокон, должно быть, учуял слежку, – заметил Аристотель, – и решился на отчаянный шаг: посадил мальчика на первый же отплывающий корабль. Какое счастье, что Египет далеко. Слишком далеко для Архия. Правда, у Клеофона там никого нет, – печально добавил он. – Да, не удалось использовать нашего старого знакомого – Ферона Галикарнасского, ныне кузнеца в Коринфе.

– А что Ликена? – напомнил я. – Ты сказал, в деле забрезжил свет. Но теперь мы знаем больше – и меньше. Ибо наша Ликена не может быть подругой Фрины. Эта женщина уже давным-давно в Византии.

– Так говорит Фрина, – согласился Аристотель. – И потом, ее подруга плохо умеет писать. А послание, которое мы якобы получили от Ликены, написано вполне уверенной рукой.

– Может, кто-то писал под ее диктовку.

– Может быть. Кто, в таком случае? Кое-что еще связывает подругу Фрины с нашим расследованием, ты заметил? Не так давно у Фрины и Ликены был общий любовник, пусть совсем недолго. Некий потрясающе красивый мужчина. – Аристотель встал, прошелся по комнате и, остановившись возле небольшого столика, рассеянно покрутил в руках вазу. – Вспомни нашу первую встречу с Мариллой. В этой самой комнате. Был конец весны, может, самое начало лета. Она сказала примерно следующее: «Ликена, любовница Филина, говорила мне, что он тоже не знает, чем обернется суд». Значит, можно предположить, что в то время красавец Филин все еще был общим любовником Фрины и Ликены.

– Разумно, – сказал я. – Я видел Филина в доме, о котором не хочу говорить. Он ушел незадолго до того, как заварилась вся эта каша. Фрина, помню, сказала, что их корабль уже бросил якорь – имея в виду, что они больше не связаны любовными узами. Даже жаль, они так чудесно смотрятся вместе.

– Да уж. Это лишь утверждает меня в мысли, что Филин был общим любовником этих двух красавиц. Но весной, как раз тогда, когда я заинтересовался делами Ортобула, Ликена – если верить Фрине, ее близкой подруге – уехала.

– Тогда почему Ликена все еще здесь? Хотя Фрина предложила замечательное объяснение: это прозвище могли взять две совершенно разные женщины.

– Не исключено. Однако подумай, Филин был лучшим другом Ортобула. А вот с чего бы таинственной Ликене – назовем ее второй Ликеной – интересоваться семьей Ортобула? Причем настолько сильно, что она даже помогла Клеофону – если вообще не устроила его побег? Мы должны найти ответ на этот вопрос.

– И что ты предлагаешь?

Аристотель беспокойно зашагал взад-вперед.

– Единственный способ – самим найти Ликену, выяснить, кто она такая и какова ее роль в событиях последних недель.

– Где она живет, мы уже знаем.

Аристотель передернул плечами:

– Лишь со слов угольщика, который тоже сыграл не последнюю роль в происшедшем. Кто он: негодяй, сочувствующий наблюдатель, орудие? Но я согласен, нам следует еще раз наведаться в Ахарны. Я говорю «нам» в надежде, что ты готов составить мне компанию. Я бы не хотел в одиночку иметь дело с Ликеной – или с этим ее жутким рабом. Путь неблизкий, так что надо будет нанять мулов. Только не у старины Эфиппа.

Я сказал, что охотно съезжу вместе с ним, хотя меня лично больше страшили мулы, чем раб. Выехать с утра не получилось, поскольку Аристотель должен был прочесть лекцию и встретиться со своими учеными, так что, когда мы тронулись в путь, солнце перевалило за полдень. Стоял довольно приятный осенний денек, теплый, но не жаркий. Впрочем, можно ли назвать приятным день, проведенный верхом, когда старая рана дает о себе знать каждый раз, когда ты натягиваешь поводья? Пока наши лошадки трусили на северо-запад, я вспомнил, что ахарняне необыкновенно храбры и даже соорудили большой храм Аресу. Если эта Ликена дружит с ахарнскими воинами или пользуется их услугами, наш визит может плохо закончиться. Впрочем, от женщины, продающей себя за деньги, логичнее ожидать гостеприимства, и я надеялся на относительно теплый прием и легкое угощение.

Наконец мы подъехали к маленькому домику, притулившемуся возле пустоши. Было тихо. Курица, видимо, где-то спала.

Мы спешились. Аристотель решительно направился через двор к дому, но вскоре был остановлен огромным рабом, который произвел на меня столь неизгладимое впечатление в прошлый раз.

– Что вам надо? Дерьмо по чужим дворам разбрасывать? – гаркнул он. И точно, мулы не теряли времени даром. Мы могли бы ответить, что их двору (не говоря уже о грядках) это лишь пойдет на пользу, но Аристотель, держась в рамках приличий, попросил раба передать Ликене записку. Тот схватил таблички своими медвежьими лапищами, но, против ожиданий, не пошел в дом.

– Ее нет. Я отнесу вашу писульку. Но уходите. Тут сейчас мастифф, – предупредил он. – А соседи не слишком любят чужаков. Госпоже потребуется какое-то время, чтобы написать ответ. Ждите его не раньше завтрашнего дня. А теперь отправляйтесь-ка восвояси. И мулов забирайте.

И он ушел твердой, размашистой походкой, но прежде убедился, что мы покорно садимся в седла, разворачиваем мулов и уезжаем.

– Нет смысла следить за ним, – произнес Аристотель. – Он заметит нас, рассвирепеет и просто-напросто откажется нести письмо. Подождем, когда он отойдет подальше.

Мы ждали. В тишине раздавалось траурное пение поздних цикад, в осенних полях стрекотали неизвестно откуда взявшиеся кузнечики.

Наконец, мы сочли, что пора вернуться к дому. Аристотель попросил меня привязать мулов где-нибудь в укромном месте, и мы прокрались во двор Ликены, решив, что должна же она когда-нибудь вернуться. Было очень тихо. Шло время, но никто не появлялся.

– Странно, что этот мастифф даже не залаял, – прошептал Аристотель.

Я подобрал камень и швырнул его в облезлую запертую дверь. Камень отскочил и упал. Ответа не последовало.

– Я не верю, что здесь есть собака. Она бы уже сто раз залаяла. Может, войдем, Аристотель?

– Я думал об этом, но вламываться в чужой дом – это вопиющее нарушение закона, который будет особенно строг ко мне, как к метеку.Ссылка – слишком высокая цена.

– Ты прав, – согласился я. – К тому же, в Афинах нынче только и говорят, что о кражах и разбое, так что лучше поостеречься.

Нам оставалось единственное – и весьма сомнительное – удовольствие – глазеть на жалкую постройку, считать трещины в ее стенах и отвалившиеся куски черепицы. Время шло, солнце начало опускаться к горизонту.

– Я попробую зайти, – не выдержал я. – Скажу, что проходил мимо и услышал крики: «На помощь!» Я зашел, стал кричать, и прибежал ты.

– Малоубедительно, – только и сказал Аристотель. Мы снова стали ждать. Осеннее солнце быстро клонилось к закату.

– Ну что? – нетерпеливо спросил я. – Так и будем сидеть или, может, войдем?

– Сейчас я больше склонен принять твой план, Стефан. Но… тс-с! Кто-то идет.

Мы притаились за редкими кустиками. К дому и правда кто-то направлялся. Это была женщина, закутанная в покрывало, с маленькой котомкой в руках. Она шла легкой поступью, скорее быстро, нежели торопливо. Аристотель встал и потянул меня за собой, дабы мы предстали перед ней как степенные посетители, а не соглядатаи. Мы пересекли двор и обратились к женщине, которая уже собиралась войти в свое скромное жилище. Откинув покрывало, она отодвинула щеколду и распахнула дверь.

– Здравствуй, госпожа.

– Привет и вам, господа! – Она обернулась. Из-под откинутого покрывала на нас смотрело прекрасное лицо с огромными задумчивыми серыми глазами и короткими завитками волос.

– Марилла! – Я был поражен, однако с радостью отметил про себя, что мгновенно узнал женщину. – Что ты здесь делаешь? Что с Ликеной?

Между тем Аристотель, не дожидаясь приглашения, прошел в открытую дверь.

– Ликена? О, Ликена… Да, вы правы, это ее дом, – с улыбкой ответила Марилла. – Она снова куда-то уехала. А я прихожу и забираю записки по ее просьбе.

Марилла зашла в дом, я последовал за ней.

– Боги, какая духота! – воскликнула она, настежь распахивая дверь и ставни. – Просто дышать нечем!

Марилла говорила правду. Воздух в лачуге был тяжелым, спертым и каким-то гнилым. Видимо, сквозь дыры в прохудившейся черепице проникал дождь, и деревянные балки начали отсыревать. Все было пропитано запахом уборной и чего-то еще более отвратительного. Так обычно воняет в домах, где долгое время жили не только мыши, но и крысы. Сотни крысиных лапок наверняка истоптали вдоль и поперек каждый кусочек пола, каждую вещь. И уж конечно никакой собаки не было и в помине.

– Не могу поверить, что она здесь живет! – Аристотель поморщился.

– Нет-нет, не то, чтобы живет, – отозвалась Марилла. – Подзапустила она дом, правда? Фу. Смотрите, дохлая крыса. Не могли бы вы ее выбросить?

Я повиновался, хоть и весьма неохотно. Но не мог же я заставить Мариллу, ведь она чужая рабыня. А сидеть в одной комнате с огромным полуразложившимся телом грызуна, источающим тошнотворный запах, мне совсем не улыбалось.

– Прибирать в доме – не по моей части, конечно же. У Ликены есть для этого собственный раб. Прошу, садитесь. Вот два хороших кресла, – и Марилла проворно смахнула с них пыль.

– Мы знаем, о каком рабе ты говоришь, – сказал я. – Верзила с клеймом. Он сейчас ищет Ликену, чтобы передать ей нашу записку.

Марилла сновала по комнате, пытаясь придать ей хотя бы видимость уюта. Кресла, по крайней мере, были чистые. Она поставила между нами небольшой столик, который быстро протерла.

– Я прихожу, – повторила она, – только чтобы забрать письма для Ликены. Ее раб не умеет читать. Ей время от времени приносят записки от любовников, и она, ясное дело, старается их не пропускать. Это же ее хлеб.

– Куда она уехала? – прямо спросил я.

Марилла рассмеялась звонким, словно колокольчик, смехом.

– Ликена? На этот раз? Ой, наверное, в Коринф. Но она сюда еще наведается. Она не хочет терять старых поклонников, а вдруг пригодятся?

Эта милая болтовня так не вязалась с разлитым в воздухе смрадом, что мне стало не по себе. Я встал и пошел в угол, откуда, казалось, исходило все зловоние.

– Великий Геракл! – вскричал я. – Тут какой-то вонючий тюфяк! Почему ты его не сожжешь? Не выкинешь?

Аристотель быстро подошел ко мне.

– На стенах – следы рвоты, – тихо проговорил он. – Кому-то было плохо. Необыкновенно плохо.

– Ой, – с отвращением сказала Марилла. – Это, наверное, раб Ликены. Здоровый, как бык, ест, как лошадь, и пьет, как варвар, вот его и стошнило. Вообще-то, он спит снаружи. Я же велела ему выкинуть этот тюфяк и сжечь. А лентяй, видно, просто заменил солому и ткань, и теперь дрыхнет на нем сам! Ему полагается спать в сарае, но, вероятно, когда начались дожди, он внес эту гадость в дом.

Она подошла к нам и, поморщившись от омерзения, взглянула на тюфяк.

– Надо сжечь его, я же говорю. Я займусь этим нынче ночью.

Но тут Аристотель с силой сжал ее руки.

– Нет, госпожа Марилла, такое объяснение нас не устроит. Стефан, будь любезен, вынеси отсюда эту подстилку.

Я повиновался, с трудом сдерживая рвоту, а Аристотель мягко, но решительно усадил Мариллу в кресло. Когда я вернулся, он кивком попросил меня закрыть дверь, что я и сделал, правда, не без сожаления.

– Ну вот мы и докопались до правды, – сурово молвил Аристотель. – И все необходимые улики налицо. Мы видели следы на подстилке, здорового человека так рвать не будет. От тюфяка пахнет цикутой. Мы находимся там, где встретил свой конец Ортобул!

– Откуда же мне об этом знать? – возразила Марилла. – Даже если здесь и правда кто-то умер, я при чем? Хозяйка дома – Ликена.

– Да. Ликена. Но какая Ликена? Черноволосая кареглазая куртизанка, женщина, которая давным-давно уехала в Византию? Или новая Ликена? С шелковистыми кудрями и серыми глазами? Очень красивыми глазами. – Аристотель смотрел на нее с состраданием, чуть ли не с нежностью. – Что здесь? – Он открыл ее котомку – небольшой мешок с завязками, в котором обнаружились скромные наряды, а прямо сверху лежал черный пышный парик: кудри так и лезли во все стороны. Аристотель вынул его из котомки и поднял. – Парик. Египетский, нет? К чему он женщине с такими красивыми медовыми косами? Женщине, которая носит одежду из сикилийских и финикийских тканей – наряды прекрасных дочерей Сидона.

К моему большому удивлению, при звуках этого мягкого голоса по липу женщины заструились слезы.

– Что за создание! – неприязненно сказал я. – Она убила своего господина, убила Эргокла, а теперь надеется разжалобить нас слезами.

Марилла с достоинством поднялась, стряхнув руку Аристотеля.

– Это ужасно. И… позор какой! – Она стала пунцовой. – Прошу вас, позвольте мне выйти! Мне срочно нужно в уборную!

– Нет, во двор мы тебя не пустим, – ответил Аристотель. – Ты разве не можешь сделать свои дела где-нибудь здесь?

Красная, почти готовая разрыдаться, Марилла пошла в крохотную уборную, отгороженную от комнаты занавеской, взяв с собой большую, вместительную посудину. Мы караулили. Несчастная женщина, пережившая такое волнение, не могла больше сдерживаться и обильно помочилась. Вскоре она вышла из уборной и направилась к двери, держа в руках посудину, в которой плескалась зловонная жидкость.

– Нет, ты не выйдешь, – остановил ее Аристотель. – Выплесни это во двор, Стефан.

– Сам возьми и выплесни. Ты, в конце концов, врач, – заявил я. К моему удивлению, Аристотель повиновался, а я стал следить за Мариллой. Та пошла в другой конец комнаты, где было устроено нечто вроде кухоньки, взяла большую гидрию,тщательно вымыла лицо, шею и руки и со вздохом облегчения вернулась на прежнее место.

– Так-то лучше, – прошептала она.

Тут вернулся Аристотель, подошел к женщине и взял ее за руку.

– Ну вот, а теперь ты расскажешь нам всю правду, – грозно проговорил он.

Марилла поднялась, исполненная чувства собственного достоинства, и разжала твердую хватку Аристотеля.

– Держать меня совершенно ни к чему. Я прекрасно понимаю, что не смогу потягаться с вами силой, а он, – и красавица одарила меня ядовитым взглядом, – он караулит дверь.

– Я могу начать сам, – сказал Аристотель, – теперь, когда мы знаем, что убийца Ортобула – ты. Он, верно, пришел с утра, а вовсе не ночью. К тому времени, как бедняга якобы говорил со своим младшим сыном, ты либо уже убила его – либо процесс близился к концу, и твое присутствие было необязательно. Итак, ты могла объяснить, где провела вечер и ночь, когда якобы произошло убийство.

– Подумать только! – с упреком проговорил я. – Устроила какие-то детские игры – положила статую в постель, укрыла одеялом и стала за нее шептать! Как не стыдно – делать такое с Гермесом!

– Это была Кора, – она спохватилась, но слишком поздно.

– Вот, – сказал Аристотель. – Несомненное доказательство.

– И даже пытки не понадобилось! – воскликнул я. – Архий прав.

Женщина содрогнулась.

– Возьми себя в руки, Марилла, – молвил Аристотель. – Если ты сама во всем признаешься, мы похлопочем о том, чтобы тебя не пытали. По крайней мере, сильно. Легкий допрос вполне удовлетворит судей.

– Я свободная женщина! – вздернула голову Марилла.

– И давно?

– Вот уже два дня. Хозяин подарил мне свободу.

– Филин? Да, у него есть причины хорошо с тобой обращаться. Что ж, тем лучше, хотя Филину придется это засвидетельствовать. Твое освобождение оформлено официально? Должен сказать, тебя немедленно занесут в списки метеков,а вовсе не вольноотпущенных афинянок. Но раз ты больше не рабыня, пытка тебе, вероятно, не грозит, при условии, что ты все расскажешь.

– К тому же, – добавил я, – мы знаем всех участников событий и о многом догадываемся, так что говорить с нами будет гораздо проще.

– Стефан прав, – заметил Аристотель. – Гораздо проще, быстрее и приятнее признаться нам, нежели отправляться на допрос в город. Там ты будешь иметь дело со всякими недоумками, которые видят тебя впервые в жизни, а о случившемся понятия не имеют.

Марилла пристально и печально смотрела на нас – прекрасное лицо с нежным подбородком и глазами, серыми, словно дождь или осеннее небо, затуманенными пеленой слез. Медовые завитки волос на висках были влажными – она взмокла от переживаний. Стоя посреди этой уродливой комнаты, женщина умоляюще воздела руки.

– О, богиня! Услышь мою последнюю просьбу! Ты, познавшая любовь, защити свою покорную рабу!

Марилла устремила свои огромные глаза вверх, словно взгляд ее способен был проникнуть сквозь ветхую, полуобвалившуюся черепицу крыши.

Затем, невероятным усилием воли овладев собой, она повернулась к нам.

– Я расскажу вам все, господа. Все. Но меня мучит жажда. Позвольте, я выпью вина с водой и присяду.

– Да, да, – сказали мы.

Она вернулась на крохотную кухоньку, где на столе стояли сосуды с водой и большая гидрия.На стене висела полка с кубками и кувшинами.

– Вода здесь неплохая, – проговорила она. – Река течет с Парнаса. И вино лучше, чем вы думаете. Может, налить вам?

– Нет, – хором отказались мы. Одна мысль о том, что в этой зловонной дыре можно есть или пить, была невыносима, к тому же, я опасался хозяйки. Та наполнила кубок и одним глотком осушила его. Потом налила себе еще, вернулась к нам и, поставив вино на стол, опустилась в самое удобное кресло в комнате – единственное, у которого были подлокотники.

– Раз вы не желаете составить мне компанию, придется пить одной, – вздохнула она. – Я совершаю возлияние… – И, произнеся короткую молитву, Марилла плеснула немного вина на грязный пол. – А сейчас я выпью. Хвала всем богам! – И она снова залпом выпила. – В горле совсем пересохло, – объяснила она, ставя кубок обратно на стол. – Так что вы желаете услышать? С чего мне начать?

– Зачем ты убила Эргокла? – вопросил я. – Знаю, это не начало, а скорее конец. Но чем тебе помешал Эргокл?

– А с чего ты взял, что его убила я?

– Мальчик, – ответил за меня Аристотель. – Мальчик рассказал. Полагаю, в бытность твою рабыней и наложницей Ортобула, вы с Клеофоном редко встречались, а потому он понятия не имел, что женщина, которую он видел у себя в доме, и есть Марилла. Он познакомился с тобой как с «Ликеной» и был уверен, что именно чернокудрая Ликена наведалась в лачугу к старикам. Ты – опять же под именем Ликены – заставила Клеофона отнести Эргоклу отраву, выпив которую, тот впал в оцепенение. А затем ты сломала ему шею. Или твой сообщник.

– О боги… – Марилла покачала головой. – Глупый мальчишка! Так он, значит, вернулся в город! Да, я сделала Клеофона своим сообщником, решив, что это отвадит его от Афин. Я рассчитывала, что он поедет в Коринф, где получит письмо с советом немедленно уезжать, ибо Эргокл убит. Видите ли, от Клеофона были одни хлопоты, все бросились на его поиски. К тому же во время первого слушанья мальчик произвел столь неизгладимое впечатление, что все его запомнили. Несколько обстоятельных допросов, немного давления со стороны Критона – и он мог бы не выдержать и отказаться от своих показаний. Или судьи заподозрили бы, что в том разговоре Клеофона с Ортобулом что-то нечисто. Раз уж он удрал, как последний дурак, лучшее, что можно было сделать – это не дать ему вернуться.

– Но почему Эргокл?

– Сперва Эргокл не имел к этому ровным счетом никакого отношения. Не начни он совать свой глупый нос в дела Ортобула, глядишь, был бы жив-здоров. Я, конечно, Эргокла терпеть не могла, он так ужасно со мной обращался, когда я была их с Ортобулом общей рабыней. Но, слава богам, ублажать его мне пришлось недолго. Во всем, что произошло потом, виноват один лишь Эргокл. Такие, как он, никогда не отступятся, никогда! Взять хотя бы суд над Ортобулом. Даже проиграв тот процесс, Эргокл не угомонился, все думал, как бы на ком-нибудь поживиться. Если люди хотели, чтобы он просто от них отвязался, приходилось платить. Эргокл пытался вытянуть деньги из Гермии, утверждая, что это он похитил мальчика.

– Нам это известно.

– Да. Так вот, Критона он тоже донимал. Бедняга никак не мог отделаться от Эргокла, который твердил, что Ортобул – его должник. Критон мечтал о лошадях и колеснице, но оказалось, богатство Ортобула до поры, до времени нельзя использовать, а тут еще Эргокл со своими нелепыми претензиями.

– Вот почему он решил, что деньги Филина – лучше, чем ничего, – сказал я. – И стал продавать ему рабов покойного отца. А потом вдруг взял и ополчился на него.

– Критон вбил себе в голову, что Гермия – убийца, и словно помешался, – согласилась Марилла. – Ослепленный гневом, он обвинил бедняжку Гермию в любовной связи с Филином. Но именно Эргокл навел его на эту мысль. Впрочем, скоро пришлось мальчику образумиться и взять свои слова обратно. Филин был надежным другом и мог пригодиться.

– У Эргокла все-таки не вышло очернить Гермию. Но навредил он ей от души, – я с сожалением вспомнил изуродованные уши вдовы.

– Эргокл всем досаждал. Пытался добиться возмещения ущерба и от Гермии, и от Критона. Наконец, Критон послушался советов Филина (а на самом-то деле – моих) и удовлетворил его беспочвенные притязания. Но и этого оказалось мало. Я, впрочем, ничуть не удивилась. Такой уж это был человек – подлый, жестокий и упрямый, как мул.

– Истинная правда, – сказал Аристотель. – Эргокл все никак не мог успокоиться и, обуреваемый жадностью, переключился на Филина, у которого было, что отнять.

– Да, – медленно проговорила женщина. – Все так. Солнце садится. – День угасал, солнце неумолимо скатывалось к горизонту. – Можно, я зажгу лампу?

Марилла зажгла лампу, ее руки слегка дрожали. Она задумчиво посмотрела на свою ладонь.

– Я никогда не была трусихой, – сказала она. – Но как же забавно глядеть на свою руку и понимать, что скоро она будет лежать в земле, мертвая… – Женщина задрожала. – После захода солнца мне, наверное, станет холодно. – Она повернулась ко мне: – Там есть маленькая переносная жаровня и немного угля, видишь? Будь любезен, разожги огонь. Я сама плохо умею. Растопку возьмешь на кухне. Мне бы не помешало немного тепла, я обычно начинаю мерзнуть раньше всех. Возможно, потому, что на Сикилии так жарко. Огонь подсушит воздух. Здесь сыро, ведь крыша протекает.

Несколько обескураженный этой просьбой (можно подумать, я ее раб, а не афинский гражданин!), я все же повиновался, сочтя за лучшее не прерывать рассказ Мариллы.

– Ты действовала вместе с Филином, – почти утвердительно, без упрека произнес Аристотель.

– Да, не буду отрицать, – вздохнула она. – Но все придумала я, а он просто делал то, что я говорила, потому что любит меня. Я поклялась, что, когда Ортобул умрет, мы будем вместе, и ему никогда не придется делить меня с другим.

– Я думал, у Филина много возлюбленных, – перебил я. – Говорят, он был влюблен в прекрасную Фрину. И он вроде бы содержал настоящую Ликену – по крайней мере, она была его любовницей, разве нет?

Марилла рассмеялась:

– Да, это правда. Думаю, вы знаете, Филин всегда хотел, чтобы его считали любимцем женщин. Стать любовником Фрины мечтает каждый, это почетно для мужчины. Она ведь не отдастся, кому попало, просто за деньги. Да и Ликена была очень красива. Но эта комедия не продержалась на сцене и одного сезона. Фрина его бросила, Ликена заявила, что уезжает в Византию. Филин нуждался в новой женщине, и его выбор пал на меня.

– Получается, ты была орудием Филина. Тогда ты можешь рассчитывать на снисхождение закона, как рабыня, игрушка в руках хозяина…

– Я никогда не была игрушкой мужчины, – гордо ответила Марилла. – Равно как и орудием. Филин желал меня. Но я назначила высокую цену, очень высокую, – горько прибавила она. – Убийство Ортобула. А сейчас – увы! – я предаю своего бедного Филина. Впрочем, убийство задумала я. И хотели мы только одной смерти – смерти Ортобула.

Не верилось, что эти прекрасные уста могут произносить столь ужасные слова. Марилла, утомленная длинной речью, смолкла, мечтательно глядя на грязную стену.