Текст книги "Афинский яд"

Автор книги: Маргарет Дуди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 25 страниц)

«Переходя – хоть и в собственном воображении – к XXI веку в кипении бурных и тревожных событий жестокого мира, начинаешь понимать, насколько важным может оказаться изучение литературы. Читая и слушая романы, мы способны лучше понять, как функционируют наши собратья по расе, как они думают и чувствуют. Мы сами становимся слушателями, а не просто ораторами, обретая в себе способность слышать множество голосов… И только так нам удается увидеть свой мир заново».

Это говорит Маргарет Дуди – знаменитый канадский филолог. А Маргарет Дуди – знаток Древней Греции и автор культовых романов о величайшем философе Аристотеле, неимоверно популярных в Европе и Канаде, предпочтет рассказать вот что:

«…Вот чем я потчевал Основателя Ликея: водянистый, чуть теплый суп, черствый хлеб, три крохотные вяленые рыбешки, на гарнир немного сельдерея (невероятно старого и вялого), а в качестве десерта – горстка орехов и сушеного инжира. Разумеется, поздняя весна – едва ли подходящее время для свежих фруктов, но неужто нельзя было отыскать что-нибудь посущественней, чем видавшие виды грецкие орехи и замызганный инжир? И даже вовремя принести эту скромную трапезу в андроноказалось непосильной задачей. Ах, если бы только те двое рабов вернулись домой к обеду! Что же до оставшегося в моем распоряжении слуги, кухня явно не была его призванием. Вино он подал в старом щербатом кувшине и даже поставил две разные чашки».

Каждый читатель, без сомнения, выберет собственный путь познания мира. Маргарет Дуди – прекрасный гид, который проведет вас узкими улочками на Агору, покажет потаенные и сомнительные уголки города, поведает его страшные и скандальные тайны, расскажет о подлинных судебных делах древности и пригласит в гости к самым прославленным и прекрасным жителям Афин. Причем так, что вас даже не заметят.

Максим Немцов, координатор серии

Об авторе

Маргарет Дуди родилась в 1939 году в канадском городе Сент-Джон. Окончила университет Далхауси в Галифаксе, получила докторскую степень по филологии в Оксфорде. Ее специальность – английская литература эпохи Реставрации и XVIII века. Преподавала в Колумбийском университете, Беркли, Принстоне и Вандербильте. В настоящее время – директор образовательных программ по литературе университета Нотр-Дам.

Маргарет Дуди – автор многочисленных научных и литературоведческих работ и серии романов об Аристотеле, которые публикуются во всем мире с 1978 года, уже стали классикой жанра и переведены на семь европейских языков.

Маргарет Дуди
Афинский яд

Во имя Праксителя и всех первопроходцев в области изобразительных искусств эта книга посвящается моему любимому племяннику Эмону, художнику

Действующие лица

Семья и ближайшее окружение Аристотеля:

Аристотель, сын Никомаха: афинский философ, недавно овдовевший, пятидесяти четырех лет

Пифия: дочь Аристотеля от Пифии, шести лет

Герпиллида: рабыня, которая присматривает за Пифией, двадцати двух лет

Фокон: старший и самый надежный раб Аристотеля

Олимп и Автил: рабы Аристотеля

Феофраст: ученый, знаток растений, правая рука Аристотеля в Ликее

Эвдемий Родосский: остроумный и добродушный ученый, играющий не последнюю роль в Ликее

Деметрий Фалеронский: поразительно красивый молодой человек, ученый в Ликее

Гиппарх Аргосский: ученый в Ликее, добросовестный исследователь несколько лошадиной наружности

Семья и ближайшее окружение Стефана:

Стефан, сын Никиарха: гражданин Афин, около двадцати шести лет

Феодор: младший брат Стефана, которому еще не исполнилось десяти лет

Эвника, дочь Диогейтона: мать Стефана

Смиркен: сварливый земледелец из-под Элевсина, отец Филомелы

Филомела, дочь Смиркена: будущая жена Стефана, пятнадцати лет

Гета: рабыня Смиркена, старая няня Филомелы

Филоника: разведенная жена Смиркена, мать Филомелы, занимается пчеловодством в Гиметте

Филоклея: мать Филоники, бабушка Филомелы, управляющая поместьем в Гиметте

Дропид: второй муж Филоклеи, вечно больной

Мика: рабыня из Гиметта

Никерат: старый школьный друг Стефана

Семья Ортобула:

Ортобул: богатый гражданин Афин, вдовец, собирается жениться вторично

Критон, сын Ортобула: старший сын, семнадцати лет

Клеофон, сын Ортобула: младший сын, четырнадцати лет

Гермия: вторая жена Ортобула, вдова богатого Эпихара

Фанодем, сын Диилла: дядя Гермии, историк и знаток религиозных церемоний

Батрахион: раб Фанодема, горбун

Харита, дочь Эпихара: единственная дочь Гермии от первого брака, пяти лет

Кирена: рабыня из Кирены в Ливии, няня Хариты

Марилла: прекрасная рабыня из Сикилии, в недавнем прошлом – общая наложница Ортобула и Эргокла

Привратник: старый раб в доме Ортобула, первоначально живший с Эпихаром и Гермией

Прочие граждане и жители Афин:

Фил и н, сын Фил и на из Кефизии: афинский гражданин, красавец, один из лучших друзей Ортобула

Эргокл: курносый афинский гражданин, обвиняющий Ортобула в злоумышленном нанесении ран

Манто: содержательница публичного дома

Мета: помощница Манто

Кинара: рабыня– порнав доме Манто

Клизия: худенькая девушка с длинной шеей, рабыня– порнав доме Манто

Кибела: пышногрудая девушка, рабыня– порнав доме Манто

Трифена: содержательница дорогого публичного дома

Фисба Фиванская: флейтистка, порна,собственность дома Трифены

Клеобула: острая на язык рабыня– порнав доме Трифены

Фрина: знаменитая гетера, первая красавица Афин

Ликена: гетера, дочь спартанки с Киферы

Эвбул: молодой человек благородного происхождения, который принимал участие в пирушке у Трифены

Калипп из Пеании: молодой деревенский житель, гость на пирушке у Трифены

Аристогейтон: человек спартанских привычек и идеалов, мечтающий очистить Афины от скверны

Гиперид: прославленный и любимый афинянами оратор, шестидесяти одного года

Ферамен: доверенное лицо Аристогейтона, добывает свидетельские показания для суда над Фриной

Архий: актер из Италии, шпион и охотник за беглыми, пользующийся покровительством Антипатра

Хрис: кузнец с замашками скульптора

Гермодор: гражданин с замашками философа

Миртил: юный гражданин, пользующийся дружеским расположением Гермодора

Пракситель, сын Кефисодота: стареющий, но полный сил скульптор

Тимарх, сын Праксителя: подмастерье, помощник отца

Сикон: дюжий раб с клеймом и железным ошейником, служит Ликене

Эфипп с Ликабета: угольщик, который сдает внаем мулов

Магистрат из Ахарн

Молю: услышь меня, о лучезарный Аполлон! Рассей мрак и невежество – пособников бесславной смерти. Да зальет свет твой великие Афины! О мрачная Мельпомена, Муза Трагедии, помоги мне поведать эту темную повесть о тайном отравлении и отчаянных деяниях.

Но да не забуду я вознести благодарственные молитвы и воспеть хвалу великой и славной Афродите, золотоволосой и вечно веселой, а также призвать на помощь светлую Эрато, чья звонкая лира поет о любви.

I
Орудия и механизмы

– Ареопаг готовится к очередному суду, – сообщил Аристотель. – Мне думается, ты захочешь пойти. Среди дел о злоумышленном нанесении ран попадаются весьма любопытные. Хотя в этом, на первый взгляд, нет ничего особенного: двое граждан, поспорив из-за наложницы, устроили драку в публичном доме.

– Это никуда не годится, – невпопад ответил я. Возможно, не хотел вспоминать о верховном суде Афин, с которым судьба столкнула меня несколько лет назад. А может быть, просто извинялся за свой обед – и, признаться, не без оснований. Мы сидели у меня в андроне:с раннего детства я привык считать эту комнату на мужской половине дома лучшей, а потому всегда принимал здесь гостей, не принадлежащих к членам семьи. И лишь теперь я вдруг понял, что предмет моей гордости являет собой откровенно жалкое зрелище: поблекшая, кое-где даже треснувшая краска на стенах, пыльные ножки столов… Эти и прочие мелочи недвусмысленно указывали на то, что здесь очень не хватает глазастой и расторопной хозяйки.

Сейчас, когда я всерьез задумался о женитьбе, все несовершенства моего жилища стали особенно заметны. И зачем только я позвал Основателя Ликея? На дворе стояла поздняя весна, вскоре мне предстояло отправиться на Восток, а Пифии, жене Аристотеля, нездоровилось. Так что, приглашая его на обед, я намеревался совершить благое дело. Пифия всего-навсего ждала ребенка, но беременность протекала не слишком гладко, и Аристотель тревожился. Мне захотелось отвлечь его от тяжелых мыслей. Из уважения к Аристотелю пришлось позвать и его верного помощника Феофраста. На мое счастье, сей высокомерный и утонченный муж не смог прийти, поскольку собирался нанести визит бывшему ученику.

Я отправил приглашение в последний момент, не успев подобающим образом подготовиться к приему гостя и совсем упустив из виду, что мать, на которой держалась вся кухня, уехала в наше поместье подышать свежим воздухом, а заодно проверить, справляются ли рабы с хозяйством. Моя мать, Эвника, дочь Диогейтона, овдовела три года назад. В благодушном или ворчливом расположении духа, эта женщина оставалась неизменно мягкой, однако бывала и очень грозной. Мой отец Никиарх, выходец из знатной, но не самой богатой семьи, умер молодым, успев растратить значительную часть состояния, так что теперь наше финансовое положение оставляло желать лучшего. Не приходилось рассчитывать и на родственников матери, которые могли похвастаться лишь тем, что по прямой линии происходили от основателя Афин Эрехтея. В принципе, любой афинянин (исключая чужеземцев, к которым принадлежал Аристотель) считал своим прародителем Эрехтея, Тесея или Ореста. Но мы были прямыми потомками первого афинского царя и унаследовали от него способность заклинать змей. Жаль только, что в столь прославленном роду не оказалось ни одного влиятельного мужа.

Насколько я знаю, мать никогда не использовала свой дар, но, вероятно, смогла бы в случае необходимости. По крайней мере, слуги повиновались ей беспрекословно. К несчастью, я слишком поздно вспомнил, что она забрала с собой двух лучших рабов. У меня же начисто отсутствовала хозяйственная жилка. И хотя в последнее время я все чаще думал о том, что такое не пристало будущему мужу и отцу, эти похвальные мысли еще не успели принести свои плоды. Мало того, что я забыл купить продукты сам, я даже не удосужился послать за ними. Так что теперь, по словам единственного оставшегося в доме раба (самого бестолкового), нам пришлось довольствоваться скудными запасами.

Вот чем я потчевал Основателя Ликея: водянистый, чуть теплый суп, черствый хлеб, три крохотные вяленые рыбешки, на гарнир немного сельдерея (невероятно старого и вялого), а в качестве десерта – горстка орехов и сушеного инжира. Разумеется, поздняя весна – едва ли подходящее время для свежих фруктов, но неужто нельзя было отыскать что-нибудь посущественней, чем видавшие виды грецкие орехи и замызганный инжир? И даже вовремя принести эту скромную трапезу в андроноказалось непосильной задачей. Ах, если бы только те двое рабов вернулись домой к обеду! Что же до оставшегося в моем распоряжении слуги, кухня явно не была его призванием. Вино он подал в старом щербатом кувшине и даже поставил две разные чашки.

– Все пошло бы иначе, будь у нас больше рабов, – вздохнул я. – В хозяйстве явно не хватает рук. Если бы обед мог готовиться и подаваться сам собой!

– Эта мысль приходила в голову не только тебе, – отозвался Аристотель. – Вспомни-ка тот отрывок из «Илиады», где бог Гефест работает в своем бронзовом доме. Он кует двадцать треножников, способных самостоятельно передвигаться на золотых колесах. Стоит богам захотеть – и эти треножники сами въедут в их золотые чертоги: «взорам на диво». [1]1
  Здесь и далее «Илиада» Гомера в переводе с древнегреческого Н. И. Гнедича. – Здесь и далее прим. переводчика.


[Закрыть]Гомер тоже мечтал о предметах, которые двигались бы сами, по собственной воле, и посему преподнес Олимпийцам такой дар.

– Он и людей избавил бы от множества забот, – заметил я.

– О да. И мир стал бы совсем иным. Если бы челнок мог сам бегать по ткацкому станку, а плектр – перебирать струны кифары… Мастерам не понадобились бы подмастерья, а господам – рабы. Рабство бы исчезло. Да, мир изменился бы до неузнаваемости.

– Но этого никогда не произойдет, ведь мы не способны обходиться без рабов. И, кстати, самодвижущиеся предметы у Гомера еще не изобретены. Пока перед нами не волшебные треножники, а всего лишь хромой силач Гефест, обливающийся потом среди кузнечных мехов и наковален. И в столь непривлекательном виде он выходит навстречу богине Фетиде, которая явилась к нему в гости!

– Какое точное, а главное – тактичное замечание.

– Гефест изобрел кое-что поинтереснее, чем эти треножники. Например, юных прислужниц, выкованных из чистого золота…

– Могу с тобой согласиться. И тут бог-кузнец достиг высочайшего уровня мастерства, ибо его золотые рабыни не только «силу имеют и голос», но «исполнены разумом». Вот оно, настоящее чудо: предметы, способные мыслить и говорить, а не просто двигаться. Поистине божественное творение! Хотя прекрасные металлические девы – для Гефеста не более чем костыли. Они помогают богу-кузнецу стоять на увечных ногах, поддерживая его с обеих сторон.

– Как печально, – лениво протянул я. – Все равно золотым девам не превзойти своих соперниц из плоти и крови. Может, хромоногий бог создал их, потому что был супругом золотой Афродиты, которая не обращала на него никакого внимания?

– Нынче вечером ты просто в ударе, Стефан, – поддразнил меня Аристотель. – Ты верно заметил: Гомер создает яркий образ хромого бога, трудящегося в поте лица. Как видишь, умение создавать самодвижущихся слуг, пусть даже таких, как эти говорящие металлические рабыни, не принесло ему ни праздности, ни счастья.

– Но нам все равно никогда не создать ничего подобного. Мы ведь не боги. И поневоле зависим от рабов.

– И снова ты прав. Даже сделав огромный шаг вперед во всех прикладных искусствах, даже изобретя множество новых инструментов, мы по-прежнему нуждаемся в орудиях, наделенных способностью мыслить, пусть на примитивном уровне. Именно для этого нам и нужны рабы – инструменты из плоти и крови, покорные хозяину. Это самые совершенные из существующих механизмов, энергичные, универсальные и способные управлять друг другом. Лишь животные и свободные люди, которые двигаются сами, по собственной воле, являются истинными автоматами. Рабов нельзя назвать самодвижущимися, ибо мы владеем ими, словно мотыгой или лопатой, или как Гефест – треножниками. Самодвижущимися можно назвать лишь свободных людей.

– Если не считать марионеток, с помощью которых разыгрываются целые представления. В детстве я их просто обожал! И верил, что они живые.

– Я тоже их любил. Самые лучшие двигаются на искусно свитой пружине. Но немногие предметы способны ввести нас в подобное заблуждение. Никто ведь не принимает скульптуры за живых существ. По крайней мере, с тех пор, как Дедал изваял свои статуи, которые, по легенде, приходилось сковывать цепями, чтоб не убежали. Но, как правило, вещи не двигаются сами по себе.

Как раз на этих словах мой нож упал на пол.

– А иногда кажется, что двигаются. – Я кивнул на нож.

– Случайность как самодвижущееся существо? Орудие поневоле, – насмешливо согласился Аристотель.

Мы все еще смеялись, когда я услышал, как открылась входная дверь. Мой бестолковый раб ко всем своим прочим талантам был никудышным привратником. Он затопал по коридору, а потом крикнул:

– Кое-кто хочет видеть господина Аристотеля. Впустить ее?

Поскольку в доме уже раздавались проворные шаги обутых в сандалии ног, «кое-кого» явно впустили без моего согласия, что лишало вопрос всякого смысла. Дверь в комнату распахнулась, вошел незнакомый мне слуга с фонарем в руках, а вслед за ним – женщина, высокопоставленная особа, судя по закрывающему ее лицо покрывалу и красивому химатионуиз тончайшей ткани.

– Это ты желала видеть Аристотеля? Кто ты? – поднимаясь, спросил я, слегка раздраженный неожиданным визитом: меня самого нечасто посещали дамы в тонких химатионах.Скромный наряд незнакомки, полностью скрывающий ее фигуру, был, однако, сшит из дорогой ткани замысловатого плетения, а на кайме едва различимо поблескивала вышивка. Из-под химатионаосторожно выглядывал хитон, коричневый цвет которого оживляли шафранно-желтые нити: казалось, на мягкой темной шерсти пляшут солнечные лучи. Эта женщина, изящная, хрупкая, но при этом довольно высокая, казалась такой холеной и богатой, что ее первые слова поразили нас, словно удар грома:

– О, прошу вас! У нас такая беда. Молю тебя, добрый господин, помоги мне.

– А ты…

– Сикилийка Марилла. Рабыня Ортобула.

Она медленно подняла руки, тонкие, с длинными пальцами, и откинула покрывало. Зрелище, представшее нашим глазам, было на редкость приятным. Лицо с тонкими чертами пленительно сужалось от широких висков к прекрасному маленькому подбородку. Темно-медовые кудри девушки были коротко острижены, указывая на то, что их обладательница – рабыня. Об этом же говорило отсутствие золотых украшений: она не могла быть ни гражданкой, ни даже вольноотпущенной. Вот такое дивной красоты создание умоляюще смотрело на нас огромными темно-серыми глазами. Остановив, наконец, взгляд на Аристотеле, девушка упала перед ним на колени и попыталась обнять его ноги.

– Ты великий ритор, у тебя изворотливый ум. В твоих силах спасти меня от пытки, а моего господина – от позора и потери состояния. У него ведь могут отобрать все, вплоть до поместья.

– А, Марилла. Я слышал о тебе. – Аристотель поднял ее с колен. – Та самая наложница, яблоко раздора. Но я не вполне понимаю, что ты от меня хочешь.

– Умоляю, пойди к моему хозяину Ортобулу и поговори с ним. Он окружен врагами и преследователями, а теперь Эргокл обвиняет его в тяжком преступлении. От него отворачиваются лучшие друзья, а люди, еще вчера преданные ему, один за другим переходят на сторону Эргокла. Хозяин уберег меня и всю мою семью от пытки! Скоро он предстанет перед Ареопагом, а его противник так силен! Филин, старый друг хозяина, готов свидетельствовать в его пользу, но мы не уверены, что он сможет выступить достаточно убедительно. Ортобулу придется рассчитывать только на себя. Пожалуйста, помоги ему. В искусстве аргументирования и убеждения тебе нет равных. Посмотри с ним его речи.

– Может статься, так я и поступлю. Но почему Ортобул не обратился ко мне сам?

Она отчаянно махнула рукой:

– Потому что он горд. Такие не умоляют о помощи. Но мы боимся. Ликена, любовница Филина, говорила мне, что он тоже не знает, чем обернется суд. Ортобул не тщеславен, но высокороден и горд. Как все господа, он мнит, что должен решать свои дела сам. Но я услышала, что нынче вечером ты будешь в городе, и пришла умолять тебя. Я знаю, он не отвергнет твою помощь. Пожалуйста!

Аристотель поджал губы и едва заметно кивнул:

– Передай своему господину, что вечером я нанесу ему визит. Надеюсь, Ортобул будет дома. Короче, я приду, как только закончу обед.

Назвать мой инжир и жалких вяленых рыбешек обедом было огромной любезностью со стороны Аристотеля. Женщина быстро встала и начала осыпать его благодарностями:

– Ты спасешь его – и всех нас. Да вознаградят тебя за это боги! Я больше не смею отнимать у вас время. Простите меня за вторжение.

И почти в мгновение ока она вместе со слугой исчезла, не успев утомить нас своим присутствием.

– Ну и дом! – только и мог сказать я. – Даже у рабов есть рабы.

– Думаю, она не только рабыня, но и любовница. Есть мужчины, которые не считают нужным утаивать обстоятельства своей личной жизни от домашних, что, конечно же, значительно осложняет ведение хозяйства. Правда, в случае Ортобула подобная слабость вполне простительна. Он ведь вдовец. Это прекрасное создание – царица его ложа, сердца и уж точно определенной части кошелька. Ты заметил, как хороша ее накидка? И этот простой хитон, с искусно вплетенными в него шафранными нитями. «Пышноузорные ризы, жен сидонских работы». Видишь, стоило тебе упомянуть Гомера – и он уже не выходит у меня из головы.

– У нее странный выговор.

– Марилла – сикилийка, но в ней заметна карфагенская кровь. Вспомни, что побережья Сикилии населяют карфагенские колонисты. Многие из них попали в плен к грекам во время Сикилийских войн.

– Золотая дева, но из плоти и крови, а не из металла. Расскажи-ка мне об этом Ортобуле, который держит у себя в доме такую кошечку. Они с отцом, кажется, были знакомы, но я ничего о нем не знаю.

– Ортобула обвиняет Ареопаг, – ответил Аристотель. – Он принадлежит к древнему афинскому роду и всегда был патриотом, относящимся к Македонии с некоторой враждебностью. Но его патриотизм носит очень умеренный и спокойный характер. Я легко могу представить Ортобула, изменившего свои взгляды, и столь же спокойно поддерживающего македонскую гегемонию. Этот человек всегда был образцом сдержанности и рассудительности, вот почему меня так удивляет предъявленное ему обвинение: нападение, злоумышленное нанесение ран. Я охотно помогу ему, особенно теперь, когда он соизволил ко мне обратиться. Впрочем, я и так собирался пойти на суд: хотел удостовериться, что с Ортобулом поступят по справедливости. Конечно, я не могу присутствовать на процессе официально: я ведь чужеземец, один из тех, кто должен оставаться по ту сторону ограждения. Поэтому я хочу, чтобы пошел ты.

– Полагаю, что должен это сделать, – вздохнул я. – С тех самых пор, как мне пришлось выступать защитником своего двоюродного брата, которого обвиняли в убийстве, я недолюбливаю Ареопаг. И все же, поскольку Ортобул был – или считался – другом отца…

Ортобул общался с отцом – по крайней мере, как-то одолжил ему денег. К несчастью, то же самое можно было сказать о большинстве отцовских друзей – я обнаружил это, распутывая клубок оставшихся после его смерти долгов.

– Ортобул – хороший человек, – ответил Аристотель. – Скажу даже, он человеке большим сердцем. Богач, но не подлец. Он участвовал в ритуалах и трудился на благо Афин. Такой оказывает услуги охотнее, чем принимает.

– Большой человек, – кивнул я.

– У Ортобула есть, по крайней мере, одно большое преимущество: он говорит глубоким голосом, неторопливо и очень значительно, что производит хорошее впечатление на судей. Сейчас идут предварительные слушанья, и до сих пор он отказывался привлекать своих рабов как свидетелей.

– Значит, их не пытали, пока, во всяком случае.

– Именно. Показания этой женщины были бы очень желательны, так что обвинение будет настаивать. Но знай: уступить в таком вопросе – значит, уронить себя. Граждане, которые находят силы уберечь собственных рабов от пытки, всегда выглядят достойнее. Но главным обвинителем Ортобула выступает Эргокл, который, осмелюсь предположить, и без показаний рабов способен на многое.

Наш разговор был прерван появлением Феофраста, статного, высокого и, как всегда, несколько чопорного. Он возвращался в Ликей, но, как гостеприимный хозяин, я должен был пригласить его зайти. Непростым собеседником был для меня Феофраст, такой непреклонный, он так тщательно выбирал слова, – а остатки жалкой трапезы лишь усугубляли мое смущение. Следуя учению Пифагора, Феофраст избегал мяса, но я сомневался, что его прельстит мой жухлый сельдерей. Блюдо с пыльным инжиром и орехами все еще стояло на столе, но я ничуть не удивился, что Феофраст не пожелал отведать прошлогодних фруктов.

– Мы как раз обсуждали суд над Ортобулом, – произнес Аристотель, пытаясь отвлечь внимание Феофраста.

– Афины славятся своими судами, – заметил я. – А кто, интересно, выдумал нашу систему судопроизводства?

– Как раз этот вопрос обсуждают сейчас мои ученые, – воскликнул Аристотель. – Приходи в Ликей и побеседуй с ними. Как хорошо, что еще осталось место, свободное от давления суда, Народного собрания и горожан, место, где можно открыто говорить о подобных вещах, сея мудрость, а не удовлетворяя праздное любопытство зевак.

– Мне не хватает философских бесед, – признался я. – Вот что я на самом деле хочу знать: можно ли одновременно быть счастливым и приносить пользу родному городу? Как и по каким законам должен жить человек?

– Ничего себе вопросы ты задаешь! – протянул Феофраст. – Они, безусловно, занимают ученых Ликея.

И тут мы вновь отвлеклись, потому что в андронепоявился мой младший брат Феодор, который предпочел общество взрослых одинокой трапезе в гинекее.Ему было всего десять лет, в этом возрасте мальчику еще надлежит оставаться на женской половине дома. Такого мнения придерживались все – кроме самого Феодора. Некоторые мужчины охотно позволяют детям развлекать посетителей после трапезы (и принимать от них подарки), но я никогда не практиковал этот обычай в собственном доме и потому не собирался представлять брата гостям. Он был слишком мал, чтобы участвовать в беседе зрелых мужей. Но мы уже закончили есть, и Феодор осмелился прийти без приглашения. Недолго думая, он схватил с тарелки сомнительного вида инжирину и бесцеремонно вмешался в разговор.

– А я знаю, о чем вы говорите, – сообщил он. – О суде. Громкое дело. Эргокл утверждает, что Ортобул напал на него и ранил. Об этом болтали мальчишки в школе. А если кого-то признают виновным в нападении и нанесении ран, его казнят?

– Нет, – медленно ответил Аристотель. – Но он может лишиться своего поместья. Потерять все, что имеет.

– Но его не казнят? – В голосе Феодора явственно слышалось разочарование. – Люди, которых приговаривают к смерти, должны ведь выпить яд, да? Там, в тюрьме на Агоре, совсем рядом с нами. Один из старших мальчиков рассказывал нам об этом. Его отец когда-то входил в коллегию Одиннадцати и заведовал тюрьмой. Осужденному приносят цикуту, ужасная гадость! Он выпивает яд, потом начинает кашлять, синеет и коченеет.

– Именно такой была смерть Сократа, – печально сказал Аристотель. – Я много об этом знаю. Мой учитель Платон, который преклонялся перед Сократом, не присутствовал на казни. Он сказался больным, хотя лично я думаю, он просто не смог заставить себя пойти. Но я слышал рассказы очевидцев, в том числе, некогда прекрасного Федона, который, как и Платон, был тогда так юн, что дожил почти до наших дней.

– Что тебе известно? Пожалуйста, расскажи! – попросил Феодор. – Почему его казнили? И кто он такой, этот Федон?

– Сократа казнили по обвинению в святотатстве и совращении молодежи, а юный Федон был его учеником. В одном из диалогов Платона он повествует о смерти Сократа. Хотя он прожил достаточно долго, чтобы сделать это самостоятельно, а не так, словно его допрашивает Платон.

– А как именно умер Сократ? – Феодор явно жаждал ужасных подробностей, и Аристотель начал рассказывать, прежде чем я успел перевести разговор на другую тему и приструнить мальчишку.

– Сократ умер в тюрьме. Не раз и не два склоняли его к побегу. Но тем, с каким религиозным спокойствием он принял смертный приговор, так и не изменив своим убеждениям, он опроверг любые обвинения в богохульстве, пусть даже ожидая смерти в тюремной камере. Друзья Сократа отказывались верить, что великого философа все-таки казнят, но однажды утром, когда они пришли его навестить, сбылись их худшие ожидания. Они не только рыдали, как описывает Платон, некоторым стало плохо, особенно когда внесли яд. Сократ, с которого сняли оковы, рассуждал о безнравственности и старался приободрить друзей. Ему сделали промывание кишечника и мочевого пузыря, он принял ванну, облачился в чистые одежды, попрощался с женщинами и своими детьми, а потом, окруженный друзьями, стал ждать, когда подействует яд. – Аристотель вздохнул и вдруг улыбнулся. – Знаете, Сократ был очень храбр. Он мог бежать, как ему предлагали друзья, и спастись от смерти. Но отказался. Он подчеркивал, что принимает приговор Афин по собственной воле. Это ли не прекрасный пример самодвижущегося существа, Стефан!

– Почему он не убежал? Я бы непременно убежал! А если бы не смог, я бы вышиб чашу с ядом из рук тюремщика, – возбужденно сообщил Феодор.

– Храбрый человек склоняется перед неизбежным, Феодор. Сократ был храбр. Он не дрогнул до самого конца. Некоторые осужденные откладывают принятие яда до последнего и даже проводят ночь накануне казни в пирах и любовных утехах, но не таков был Сократ. Солнце еще не успело подняться над вершинами гор, когда он, не желая тянуть, выпил яд. Он разговаривал и ходил по камере, как ни в чем не бывало, а потом, почувствовав невыносимую тяжесть в ногах, лег. Когда яд проник в сердце, он забился в конвульсиях и умер, как и пророчил тюремщик.

Феофраст вздохнул. Аристотель смотрел вдаль, словно где-то там он мог видеть эту печальную сцену.

– Не терзайся, – мягко произнес я. – Это случилось задолго до твоего рождения.

– В моем возрасте начинаешь иначе воспринимать время, Стефан. И потом, я нахожу смерть Сократа очень обнадеживающей, ибо она утвердила меня в мысли, что человек способен достойно встретить свой конец.

Старая рана, которую Афины нанесли философии, казнив одного из своих умнейших и выдающихся граждан, угнетала Аристотеля. Вот почему я, пусть и не слишком удачно, попытался сменить тему.

– Не каждый осужденный может рассчитывать на такую казнь, – объяснил я брату. – Лишь высокопоставленные граждане. Закон запрещает подвергать афинян порке или пытке. Свободным гражданам возбраняется причинять друг другу физическую боль, ведь мы не рабы. Гораздо более мучительна смерть других преступников, которых прибивают гвоздями к деревянной перекладине.

– Я знаю, – заявил Феодор, засовывая в рот высохший грецкий орех – остаток «роскошной» трапезы. – Но я бы хотел увидеть яд. Его, должно быть, полно в Афинах, ну, в тюрьме. Кто-нибудь умеет готовить цикуту?

– О боги-охранители! Надеюсь, никто.

– В тюрьме должен быть сосуд с ядом, – настаивал Феодор. – Уже готовым к употреблению. Вряд ли тюремщик каждый разделает его сам. Если бы Ортобул все время нападал на людей, его бы, наверное, заставили выпить яд.

– Маленьких мальчиков должны занимать уроки, а не яды, – укорил я. – Иди и скажи рабу, чтобы он вовремя уложил тебя спать.

– Твой младший брат недалек от истины, – сказал Аристотель, когда Феодор соизволил, наконец, удалиться. – Хотя обвинение против Ортобула кажется нелепым, последствия могут быть самыми серьезными, учитывая обстоятельства вменяемого ему преступления. Не исключено, что его лишат гражданства и изгонят из Афин. Могут конфисковать всю его собственность, включая землю и личное имущество. Он, несомненно, встревожен, иначе не стал бы просить о помощи через Мариллу. Я сейчас не могу идти домой, Феофраст, я все объясню позже.

Мои собеседники встали, собираясь уходить.

– Да, – кивнул Аристотель. – Я навешу Ортобула нынче вечером, и, если он будет в состоянии, мы посмотрим его защитные речи. С обвинением в злоумышленном нанесении ран не стоит шутить. Как сказала эта женщина, он может потерять все, что имеет, включая ее саму. Если Эргокл добьется своего, прекрасная сикилийка совершенно законно перейдет в его владение.