Текст книги "Афинский яд"

Автор книги: Маргарет Дуди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц)

VI
Великодушные женщины

Последние события окрылили меня до такой степени, что вчерашние заботы и смятение показались безосновательными, а внезапно обретенное богатство пробудило уснувшие было желания. В конце концов, будущий тесть обошелся со мною жестоко, откладывая – или грозя отложить – свадьбу. Старику не понять, он уже позабыл. Желания юности нуждаются в удовлетворении. Зов Эрота требователен и вездесущ. И почему меня должно заботить мнение всяких дропидов и смиркенов, немощных и некрасивых? Вооружившись такими аргументами, я решил посетить воистину хороший дом наслаждений. Кувшин с серебром я благоразумно завернул в старые тряпки и запрятал подальше. В последнее время кражи в Афинах так участились, что я не мог не тревожиться и хотел спрятать серебро даже от домашних. Но часть монет перекочевала в мой кошелек – маленький кожаный мешочек. Предвкушая изысканные удовольствия грядущей ночи, я вымылся и надел чистый хитон.

Мой выбор пал на заведение Трифены – роскошный публичный дом, который нередко посещали самые высокопоставленные мужи. Трифена знала толк в музыке: ценители говорили, что на ее симпосионахиграют лучшие музыканты Афин. Даже в обычные ночи здесь звучала кифара, а флейтисты и флейтистки никогда не брали неверных нот. Комнаты были прекрасно обставлены, а порныв чистых, почти прозрачных нарядах из мягкого льна или (у самых дорогих) коанского шелка всех цветов радуги – необыкновенно хороши.

Пораженный, я во все глаза смотрел на стайку прелестниц. Увы, среди них не оказалось ни одной египтянки – царицы моих грез еще с прошлой весны, когда в дельфийском порту перед моим взором мелькнула прекрасная дочь страны фараонов. В остальном жаловаться было не на что: ко мне отнеслись со все возможным вниманием. Сколь непохож был этот дом наслаждений на однокомнатные лачуги, предназначенные для торопливого спаривания, дух которого витал даже в солидных заведениях, вроде дома Манто. Здесь же все говорило о том, что ты желанный гость: изысканные росписи на стенах гостиной, мягкие кресла, обходительные красавицы, приветствующие тебя, словно старого, долгожданного друга. Со вкусом одетые, вернее, очаровательно раздетые, они посылали слуг за вином и ненавязчиво интересовались твоим благосостоянием. Все это было удивительно приятно.

Я истратил гораздо больше денег, чем следовало, компенсируя отсутствие золота серебром (о жалких медяках не могло быть и речи). Своей сегодняшней подруге я купил венок, сопроводив это красноречивой тирадой. Девушка, назвавшаяся Клеобулой, не выразила бурного восторга, хотя я выложил круглую сумму. Она с жаром принялась меня развлекать: уселась ко мне на колени и стала заплетать мои волосы в косички.

– Как тебя зовут? – спросила она, но я решил избежать прямого ответа, ибо неблагоразумно называть в борделе свое настоящее имя. Кроме того, едва ли я стану частым гостем в доме Трифены, так зачем оно этой девушке? Когда Клеобула потянула с меня хитон, желая раздеть, я вынужден был сказать о своей ране.

– Две Богини! – вскричала она. – Ты ранен? Значит, ты воин? Герой? Ты воевал?

– Можно и так сказать, – глупо согласился я. – Только никакой я не герой.

– Но ты же воевал? Ты македонский воин?

– Да, – ответил я. – Так меня и называй. Македонский Воин.

Дав мне еще вина, девушка снова стала играть с моими волосами, а потом водрузила мне на голову веточки зелени, заявив, что это венок победителя. Вино оказалось превосходным.

– Хиосское, – проворковала моя подруга.

В комнате было тепло, несмотря на осенний холод снаружи. В воздухе витали изысканные ароматы, особенно сильно пахло цветущим жасмином, будто вновь наступило лето.

– Вот, гляди, Македонский Воин! – желая, чтобы я полюбовался на плоды ее трудов, она сунула мне бронзовое зеркальце. Оттуда на меня смотрело разгоряченное чело, увенчанное зелеными ветками, – знаком моей военной доблести. Зеркальце было старинное и чудесной работы, украшенное фигурками козлов и двумя эротами по бокам ручки. Мы немного потанцевали, а талантливые музыкантши, одежды которых находились в прелестном беспорядке, играли на кифаре и лире. Я залпом осушил кубок почти неразбавленного вина, и мы, пошатываясь, пошли в спальню.

Здесь прелестная Клеобула проделала такое, что я не берусь описать, а местами даже не помню. Но потраченных денег она, несомненно, стоила. Девушка трепетно отнеслась к моей ране, и вскоре я почувствовал себя значительно лучше. Кровать тоже была превосходная, с новыми свежими покрывалами. Стирка, должно быть, обходится Трифене в целое состояние, подумал я вслух. Клеобула хихикнула и сказала, что, если я хочу, можно пригласить прачку. И она изобразила прачку, встав на колени, задрав юбки и принявшись тереть воображаемое белье. Я вошел в нее сзади, решив, что мы оба уже устали от поз лицом к липу.

– Я дам тебе меда, – пообещал я. – Много-много меда. Я им торгую.

– О, я тоже, – рассмеялась она, – я тоже торгую медом.

Этот ответ показался мне столь удачным, что я пожелал его записать. Многие гетеры и порны– известные шутницы, и некоторые собирают их остроумные высказывания.

Ночь, вероятно, была на исходе, когда мы, наконец, оставили разгромленное ложе, кое-как оделись (а я к тому же нацепил свой изрядно поникший венок) и, желая сменить обстановку, присоединились к обществу. Играли новые музыканты. В комнате с красивыми узорами на стенах кто-то успел прибраться. На подставках стояли изящные старинные вазы с такими росписями, что ни один степенный и благоразумный гражданин не украсил бы ими свой андрон.Сюжетом этих росписей были сцены человеческой жизни, однако служение Эросу явно интересовало художников гораздо больше, нежели Троянская война. Перед глазами разворачивались картины веселых пиров: вот перебравшего юношу рвет в большую чашу, вот гетера задирает хитон, а ее прислужницы жестами предлагают лысому мужчине нагнуться. Вот симпосион,где хмельные сатиры едят и прямо за столом овладевают своими пышнотелыми и большегрудыми сотрапезницами в дорогих украшениях. А вот женщина замахивается сандалией, угрожая немедленной расправой обнаженным ягодицам юного любовника.

Повсюду царило непринужденное веселье, и при мысли, что оно не обошло тебя стороной, на сердце теплело. Гудели оживленные голоса, струны кифары нежно пели в полумраке. На подставках и столах были красиво расставлены светильники, наполненные лучшим маслом (которое не давало копоти). Как мало все это походило на деревенскую жизнь в Элевсине или Гиметте, где приходилось ложиться спать с заходом солнца и лишь уханье филинов нарушало ночную тишину. А здесь ночь мало чем отличалась от полудня.

– Вы ночные пташки! – вскричал я. – Афинские совушки!

Девушки заухали и зачирикали.

– Ага, – сказала мне Клеобула, – ты позабыл шутку о Софокле и его любовнице Архиппе. Софокл был уже глубоким стариком, годы посеребрили его волосы и затуманили взор, но он все равно хотел, чтобы Архиппа была рядом и заботилась о нем. Когда же друг Архиппы спросил одного из ее бывших любовников, чем она нынче занята, тот ответил: «Она, словно сова, сидит на могильном камне».

– Но я-то еще не старик! – запротестовал я. И я действительно был как никогда счастлив, что жив (хотя и ранен) и молод.

– Выпьем, – предложила Клеобула. – Осушим кубки за Юность и Здоровье.

Я с готовностью выпил, а потом сложил стихотворение, которое, к счастью, уже не помню. Вокруг нас успела собраться толпа мужчин, желающих поговорить с девушками, и я не удивился, обнаружив среди них богача и красавца Филина. Если уж человек его положения решал посетить публичный дом, разумеется, он выбирал самый лучший. Потом в комнату неожиданно ввалилась целая толпа, и я догадался, что это, верно, остатки сегодняшних симпосионов.Роскошные трапезы часто заканчиваются буйным весельем, на которое сетуют приличные дома: хмельные гуляки, шлюхи и слуги выходят на улицы и, в поисках новых развлечений, устраивают комос– шествие с музыкой и песнями. Сегодня участники двух великолепнейших пиров шумными комосамипрошли по городским улицам и одновременно решили, что визит в дом Трифены достойно увенчает полную удовольствий ночь. Они слились в большую толпу, к которой примкнули рабы-музыканты: двое мальчиков со свирелями и множество девушек с кроталамии цимбалами. Удары палочек о бронзовые тарелки кроталзадавали ритм, а надетые на искусные пальцы металлические пластинки цимбал, сталкиваясь, издавали чарующие звуки. Пришедшие были людьми небедными, и вскоре немало звонких монет перекочевало из их карманов в руки Трифены. Поминутно посылали за хиосским вином. Комната была забита до отказа, музыка, до сих пор едва слышная, загремела, словно подзадоренная пьянящими ритмами кротали цимбал. Внезапно какой-то юноша застучал ножом по глиняному кувшину, требуя тишины.

– Господа – и дамы – из Афин и не только! А сейчас представьте, что звучат трубы!

Он заревел, изображая вышеназванный музыкальный инструмент, а флейтисты и флейтистки любезно присоединились к оратору, изо всех сил стараясь извлечь из своих флейт некое подобие трубных звуков.

– Та-ра-ра-ра! – орал юноша. – Но не думайте, что эти трубы звучат в честь Александра! Они приветствуют кое-кого покраше! Дивитесь великолепной Фрине!

Он распахнул дверь, и в комнате появилась высокая фигура, закутанная в покрывало, которое, однако, не могло скрыть чудесных очертаний тела под ним. Покрывало полетело на пол – и нашим взорам открылась прекраснейшая женщина на свете.

Это была Фрина. Да-да, сама Фрина. Найду ли я слова, чтобы описать ее – эту первую красавицу Афин, известнейшую гетеру нашего времени, воспетую кистью художника, резцом скульптора и лирой поэта? У нее был идеально правильный овал лица и греческий нос, о котором столько говорят художники и который так редко встречается в жизни. Такой нос зачастую кажется чересчур крупным и портит женщину, но в лице Фрины все было гармонично – от огромных темных глаз с длинными ресницами до тонко очерченного рта. Волны золотых волос спадали с благородного лба. Изогнутые дугой брови придавали ее лицу вопросительное или чуть дерзкое выражение. Прелестную головку гордо несла лебединая шея. Одеяние Фрины, хоть и скромное, плотно облегало ее тело, красноречиво свидетельствуя о том, что все, скрытое от глаз, также достойно наивысшей похвалы.

Даже бывалые гуляки, мужчины и женщины, разгоряченные обильными возлияниями и любовными забавами, притихли. Все мы были не в силах отвести глаз от этой женщины – чуда, перед которым блекли слова восхищения.

– Вот это да, – протянула моя подруга. – Я и не знала, что она придет. О чем еще можно мечтать? Фрина великолепна. Любоваться ею – все равно, что смотреть пьесу в театре. Она способна вскружить голову всем сидящим в этой комнате. Да, теперь мы славно повеселимся.

К моему изумлению, не только мужчины, но и женщины были счастливы, что Фрина удостоила своим появлением их временное пристанище. Впрочем, стоило ли удивляться? Появись среди нас Афродита, золотая, вечно веселая богиня, – и мужчины, и женщины одинаково возрадовались бы ей.

– Привет тебе, Фрина, девочка моя, – пробираясь к гетере, сказала Трифена. – Здесь твой второй дом.

– Второй, третий или четвертый – какая разница? – Фрина взмахнула тонкими перстами. – Афродита знает, что у меня много домов. Хей-хо! Да здравствуют волны океана! Может, пена морская – и есть мое истинное пристанище?

– Туда мы тебя и бросим, – шутливо пригрозил Филин, который подошел, чтобы обнять Фрину. – Возвращайся со мной в море, а, Фрина? – взмолился он.

– Ах, Филин, ты живешь в скучной Кефизии, с ее вечно дымящимися Ахарнами. Признаю, там полно угля, но зато совсем нет рыбы и коралловых пещер.

– Бедные Ахарны. Чем они тебе не угодили? Ведь это жилище Ареса, а ты знаешь, что к нему всегда была неравнодушна Афродита, – заметил Филин.

– Они чудесная пара, – воскликнула моя Клеобула. – Согласитесь: недаром говорят, что Филин – самый красивый мужчина в Афинах.

Филин продолжал нежно поглаживать щеку и волосы Фрины.

– Неужели ты не согласишься жить со мной, Фрина, если я отвезу тебя в морскую пещеру? Полную жемчуга и кораллов?

Она не отодвинулась, но игриво поддела его за подбородок.

– Мой милый Филин! Жемчуга и кораллы чудесны, но лучше смотрятся на суше. – Она нежно сжала его руку. – Мы уже покатались по морским волнам и вернулись домой.

– Я не теряю надежды, что ты все же вернешься ко мне домой. На моем корабле всегда найдется место для заклинательницы волн.

– О, у тебя есть корабль? – осведомился какой-то юноша. – Это торговое судно? Возьми меня в плаванье! Я хочу прокатиться с Фриной. Пожалуйста, Фрина, поехали со мной!

– Остерегайся моря, тебя ведь можно принять за кильку, – язвительно отозвалась красавица.

– Ох, как ты сурова сегодня, мой остроумный лягушонок! – рассмеялся Филин. – Пойду-ка я домой и укроюсь от твоей жестокости.

И, не обращая внимания на мольбы женщины, с которой он спустился в гостиную, Филин ушел.

– Фрина, иди сюда, – позвал один из мужчин. – Подари мне маленький поцелуй – всего один.

– Но, милый, с какой стати?

– Я хочу заставить Фебу ревновать, вот с какой. Ты же знаешь, как ревнивы женщины.

– Особенно шлюхи, особенно рабыни, – рассмеялся его приятель.

– Шлюхи и жены, – заметил мужчина постарше. – Вон как Гермия обошлась со своим супругом. Прикончила его. Должно быть, голову потеряла от ревности.

– Не желаю слушать эту гнусную клевету, – заявила Фрина. – В Афинах любят распускать сплетни, но я не верю ни слову из того, что говорят про вдову Ортобула.

– Ох, этой Гермии палец в рот не клади. А ты, между прочим, должна с ней враждовать, ибо Гермия-отравительница пользовалась репутацией добродетельной супруги. Она совсем не похожа на тебя, Фрина, о мой лягушонок с бриллиантовыми очами.

– Послушайте, вы, – выпрямляясь, сказала Фрина. – Не женщины изуродовали этот мир жадностью и ревностью, а мужчины. Женщины великодушнее и щедрее. Мы с моей подругой Ликеной – обе глубокие мыслительницы – решили, что нет на свете никого щедрее гетер. Я расскажу одну историю, если вы, малыши, хотите послушать.

– Фрина будет рассказывать? Ну и ну! – Они сгрудились вокруг нее, поддразнивая, но сгорая от нетерпения.

– Представьте, что я ваша старая кормилица, мои крошки. – Она потрепала по волосам юношу, преклонившего колени подле ее ног. – Слушайте внимательно. Моя история – заметьте, правдивая – называется «Сказка о великодушных женщинах». Однажды милетскую красавицу по имени Планго полюбил юноша из Колофона. У него уже была возлюбленная, служительница Диониса, которую звали Вакхида, родом из Самоса. Юноша жил с Вакхидой, но узрел несравненную красу Планго Милетской и был сражен ею. Когда он признался ей в своей страсти и стал вымаливать ее расположение, Планго растерялась. Она знала о прекрасной Вакхиде и решила вернуть юношу ей. Поэтому Планго пообещала юноше, что он получит то, о чем просит, только если принесет ей знаменитое ожерелье Вакхиды. Это чудесное золотое ожерелье, усыпанное драгоценными камнями, было редкой и дорогой вещью, и она знала, что Вакхида ни за что с ним не расстанется. Но печальный юноша пошел к возлюбленной и рассказал о своей беде. Он признался, что так безумно влюблен в Планго, что умрет, если не получит ее. Он умолял возлюбленную помочь ему. Сердце Вакхиды исполнилось жалости, и она отдала своему любимому (ах, неблагодарный юнец) самое ценное, что у нее было, – свое неповторимое ожерелье. Планго сдержала слово, но вернула ожерелье Вакхиде с запиской, полной слов восхищения. И тогда две девушки стали лучшими подругами, с радостью проводили время в обществе друг друга и поделили меж собой юношу из Колофона. Вот! Не прекрасна ли эта сказка? Так будут же прокляты клеветники, дурно говорящие о женщинах!

– Она чудесная, правда? – нежно сказала стоявшая возле меня девушка.

– Она восхитительна. Но ты-тоза что ее любишь? – поинтересовался я.

– О, за то, что она добрая и веселая. Рядом с ней рабы забывают о том, что они рабы, а дурные начинают верить в свою добродетельность.

– А где маленькая фиванка Фисба? – осведомился какой-то юноша и схватил флейтистку, которая ела – или, скорее, хлебала – жидкую овсянку из миски, свой незатейливый, но питательный ужин. – Ты помнишь какие-нибудь фиванские танцы, моя крошка? Тебя взяли в плен после разгрома Фив, не так ли? Когда осажденные пали, и Александр ринулся в город со своим войском. Всех мужчин убили, а тридцать тысяч фиванцев попали в плен, и тебя продали прямо в пирейский бордель.

– Меня пленили и продали в рабство вместе с матерью, – печально ответила девушка. – Я была тогда совсем маленькой и почти ничего не помню. Только крики и огонь. Теперь они больше не могут продавать фиванских рабов в Афины.

– Это значит, – со знанием дела сказал мужчина постарше, – что их отправляют еще дальше – в Азию, работать на македонское войско, выполняя любую прихоть негодяев из Пеллы. Лучше уж здесь.

– Пока Фивы не отстроят заново, – сказала Фрина, вставая и потягиваясь.

– Как мило с твоей стороны – надеяться на это, – заметил мужчина, – особенно если учесть, что ты родом из Феспии, которая воевала с Фивами в прежние времена.

– Да, когда-нибудь Фивы будут отстроены.

– Фрина, но это же невозможно! Александр не оставил от них камня на камне, пощадив лишь дом Пиндара.

– Невозможно? Значит, вы говорите, что Фивы никогда не будут отстроены? Я открою вам маленькую тайну, мальчики и девочки. Я богата и собираюсь стать еще богаче. На свои собственные деньги я возведу вокруг Фив новые городские стены, но только если фиванцы пообещают сделать на них такую надпись: «Стены, павшие от руки Александра, вновь поднялись по воле Фрины Гетеры».

– По воле Фрины поднимаются не только стены, – поддразнил красавицу какой-то мужчина, поднося к губам локон ее волос, чтобы поцеловать. Легко, словно бабочка взмахнула крылом, гетера шлепнула его по руке:

– Нет-нет, только если будешь очень хорошим мальчиком. Желающие заплести мои косы пусть платят мину.Исключение я делаю лишь для собственной служанки.

– Послушай, Фрина, может, мы во что-нибудь поиграем? – спросил какой-то неугомонный юноша. – Погадаем? Или потанцуем все вместе? Хочешь посмотреть, как я пляшу кордакс?

– Что? Смотреть, как ты трясешь яйцами, Эвбул? Нет, благодарю покорно.

– Эвбул швыряется своими яйцами, но никто не может их поймать, – заметил какой-то мужчина.

– Эй, ты, думай, что говоришь, а не то я тебя украду, – пригрозил Эвбул Фрине.

– Ты не удержишь меня и секунды, слишком быстро выдыхаешься. Я тебя знаю, – шутливо-презрительно проговорила Фрина.

– Тогда я украду кого-нибудь другого! – И юный Эвбул схватил низенькую девушку, которая стала яростно сопротивляться.

– Ах ты, – она резко ударила его по липу и в кровь расцарапала щеку острыми ногтями. Он тряхнул ее.

– А ну не шали, мегера!

Девушка начала отбиваться всерьез, отчаянно царапаясь, но похититель заломил ей руку за спину и не отпускал.

– Я украду тебя, и Фрине придется платить выкуп.

– Я отниму ее у тебя – вот же она, я ее вижу.

– Так я ее спрячу, – и юноша сделал вид, что уходит, взвалив девушку себе на плечи. Она лягнулась, и он ударил ее.

– Еще одна такая выходка – и получишь в глаз. Да, Фрина, я унесу девчонку и спрячу так, что ты ее не найдешь.

– Та-ак! Вот ты что затеял! Что ж, тогда я буду безутешной матерью.

Оправив волосы и хитон, Фрина встала посреди комнаты:

 
– Я безутешная мать, я Деметра, покинута всеми,
Тщетно ищу я в разоренных землях свою Персефону,
Жизнь заберу из весны я и свет из прекрасного лета,
Весь погублю урожай, если дочь мне мою не вернете.
Вот она…
 

Тут гетера повернулась к похищенной девушке и свирепому юноше, который медленно опустил свою жертву на землю: оба позабыли о драке и застыли перед Фриной, очарованные неожиданным представлением.

 
– Вот она бьется в железных объятьях злодея Гадеса,
В хватке Гадеса железной. Не сплю и не ем я от горя.
 

Одна из кухарок бросила Фрине венок, сплетенный из пшеничных колосьев, на которых покачивались золотые зерна. Та водрузила его на голову.

 
– Слезы горючие в скорби я изо дня в день проливаю.
Нынче же…
 

И Фрина схватила миску с овсяной похлебкой, принадлежащую маленькой флейтистке Фисбе.

 
– Ем я цицейон,и в душу мою возвращается радость,
Ибо вернется ко мне ненаглядная дочь, моя Кора.
 

Мы захлопали и закричали, словно зрители в театре Диониса. Молодой человек, отпустивший девушку, казалось, позабыл о своих злодейских замыслах и аплодировал вместе со всеми.

– Вы хорошие мальчики и девочки! – закричала Фрина. – Я служу Исодету, Богу Равенства, и велю Трифене угостить всех хлебом и вином за мой счет! Просыпайтесь! К чему дрыхнуть, когда можно танцевать и веселиться ночь напролет?

Комната наполнилась счастливым смехом: это предложение пришлось по душе многим гостям Трифены. Двое мужчин закружились в хмельном танце под аккомпанемент лиры и звонких кротал.

– Пусть все будет, как полагается, – распорядилась Фрина. – Давайте, все вместе! Принести факелы!

Все до одного выстроились в длинную шеренгу, неровную и раскачивающуюся, нежно запели, а потом вдруг завыли свирели, кроталызагрохотали, сидящие на маленьких пальчиках цимбалы оглушительно залязгали, взревели флейты. Позади замелькали факелы, и мы двинулись вперед, танцуя на ходу, переполненные радостью, словно звезды, кружащие в небе вокруг земли.

И вот эта вереница танцующих гуляк, эта шумная толпа во главе с Фриной хмельным комосомпрошла через весь дом, на верхние этажи и снова вниз. Маленький мальчик рядом с Фриной играл на псалтерионе, кроталыи цимбалы грохотали, флейтистки, оказавшиеся в самом сердце толпы, из всех сил дули в свои флейты, пытаясь вдохновить нас на подвиги. Все мы словно обезумели. Лишь много позже нам пришло в голову, что любоваться, как чудесно Фрина изображает историю Деметры и принимать последовавшее за этим предложение, возможно, было не слишком осмотрительно.