Текст книги "Времена былинные. Книга Вторая. Вольные стрелки (СИ)"

Автор книги: Максим Макеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 35 страниц)

Святослав достаточно сильно удивился нашей реакции на прямое нападение на крепость. Его, в принципе, устраивал даже неудачный штурм – он надеялся на то, что мы выйдем из-за стен и станем атаковать его лагерь. А они уже и дреколья по периметру наставили, и к обороне подготовились. Ну и, по его задумке, если уж взять нахрапом крепость не получиться – то можно будет отбить нашу атаку на лагерь и ворваться в крепость на плечах нападающих. Или же просто повторить штурм – понесённые нами потери при атаке бомжатника должны были облегчить задачу взятия стен. Ничего подобного не произошло. И вопли Юрки в рупор однажды утром были крайне неожиданными – все дни после атаки пришлые спали вполглаза, ожидая нападения. А тут предлагают работу да ещё и с оплатой. Это поколебало позиции Святослава в качестве руководителя.

Раздача пищи за вырубку леса внесли дополнительный раздор в лагере. Святослав стоял на своей непримиримой позиции – под варягов не пойдём! И всё больше она начинала казаться его людям не здравомыслием, а не то личной вендеттой, не то паранойей. Постепенно ниточки, что связывали Святослава с теми людьми, которых он спас, по сути, от эпидемии, стали рваться. Пытаясь продвинуть свою мысль о необходимости захвата крепости через атаку полевой кухни, он собрал последних своих сторонников. Мы чуть не на пару часов опередили его, изменив порядок раздачи пищи. Это пошло в копилку странностей, связанных с нами, и вызвало новые проблемы. Предвосхитив его действия, мы заработали себе некоторую репутацию. Это, плюс наши спецэффекты с прожекторами, склоняли людей к мнению о том, что без божественного проявления не обошлось. Да и на варягов мы походили мало, это тоже всем стало понятно. Кроме Святослава – у того ненависть к бывшему главе покинутого посёлка и его людям натурально застилала глаза, и через это распространилась на нас. Он по прежнему считал Москву зимней стоянкой каких-то "походников".

Апофеоз взаимного непонимания случился тогда, когда он искал шпиона для засылки за стену под видом голодного беженца. Мы несколько переборщили с гуманизмом, и нашу раздачу пищу в том числе кормящим женщинам, он воспринял как слабость. Но никто уже не хотел рисковать крохами той надежды на выживание, которая появилась после горячей похлёбки! Пришлось ему лично искать девку посмазливее, устроить драку с её родичами, чуть не пинками выгнать в лес шпионку, угрозами заставив её пойти к нашему патрулю. Ну а потом был бунт и люди, безмерно уважавшие Святослава, начали за его спиной роптать. Мол, сгубит нас из-за своей ненависти к варягам, ни за грош пропадём. Окончательно впав в психоз из-за сложившейся ситуации, глава беженцев обвинил всех в том, что мать родную они за похлёбку продадут, и устранился в землянку. Его подручные перешли к нему, опасались за здоровье командира, боялись, что кто-то не в меру ретивый нападёт среди ночи, чтобы доказать засевшим в крепости людям свою преданность. Своего начальника воины уважали и держались за него до последнего. Остальные же люди же стали обходить стороной военных и землянку Святослава.

Ну а потом был свист среди ночи, едкая дрянь, что заставила глаза безудержно слезиться, крики про ОМОН, яркий свет в глаза, удар по голове, и темнота... Очнулся он уже у нас, ярость и ненависть к нам, к варягам, к скандиванавам, что мало от них отличались, просто к чужакам была такова, что поначалу Святослав готов был зубами грызть решётку. Но такого нервного напряжения хватило не на долго, и теперь бывший глава беженцев просто ждёт, чем всё закончится. Его устроит любой финал, включая плачевный. Силы покинули мужика окончательно, перегорел дядька...

Сидели, молчали вдвоём. Я примерял на себя, смог бы я так повести людей, после смерти Зоряны и детей? Поджечь дома с больными людьми, чтобы зараза дальше не шла? Даже думать об этом не хочу. Святослав моих глазах поднялся очень сильно, своей железной волей вывел людей, да и потерял в походе мало. Потому и слушались его беспрекословно. Железный Мужик, настоящий, с большой буквы. А я его судить буду...

– Ты чего беседовать сразу не стал? – я прервал наше молчание, – Глядишь, и договорились бы о чем.

– Мои люди, я отвечаю, за жизнь их на себя ношу взял. Пока шли, стычки были, лихие люди, такие же как мы, от мора спасавшиеся, ото всех отбился. Не было нам нигде пристанища да подмоги. Крепость ваша, думал, зимняя, по весне уйдёте, лодка опять же. А оно вишь как обернулось... – тихо в ответ ответил пленник.

– А потом уже и говорить было стрёмно, вроде как сдался, – за него продолжил я.

– Угу...

– Ты хоть понял, почему мы тебя взяли?

– За девку ту. У самого душа не на месте была. А что делать? Вызнал бы, что в крепости, людей поднять в атаку ещё раз было бы легче. Я сначала хотел человека твоего взять, из тех, кто по лесу шастали. Но вы по трое начали ходить, стрелками своими биться направо и налево, не вытянули бы мы...

– Н-да, задал ты мне задачку. Сам что делать думаешь?

– А теперь воля твоя... – пленник шумно вздохнул, – за сына боюсь. Если мои осерчают, изгоем станет...

– Не будет такого, то я тебе обещаю. Моё слово крепкое, ты сам убедился. По Закону нельзя у нас так, чтобы изгоем.

– Закон ваш суровый...

– А что делать? Мы ж не в бирюльки играем, сам понимаешь. Ты-то тоже небось не очень хотел от могил родных да в неизвестность, однако же слово отца для тебя – Закон, и ему ты следовал. Так?

– Так...

– А у нас Закон хоть и людьми писан, но такой же крепкий. Боги в том нам своё слово сказали, одобрили. И все под ним ходят.

– И ты? – пленник усмехнулся, в свете догорающего светильника лица я не видел, но сарказм явственно ощущался.

– Ага. Я тут беспорядок после себя оставил как-то, так три дня ночами работать пришлось, по Закону.

– Ишь ты, – теперь в усмешке была толика уважения, – и все так же, исполняют?

– Ну а если даже я в этом зазорного ничего не вижу, другим-то чего стесняться?

– А если невместно? Честь если заденет? Как у конунга какого...

– А если конунгу невместно, пусть идёт на все четыре стороны. Я те Законы писал, с богами советовался, мне первому и исполнять их. А по Закону жить – бесчестья нет.

– Славно говоришь, – пленник отчётливо зевнул, – и меня значит по Закону своему судить будешь?

– Ну а как иначе? Я к тебе ни злобы, ни ненависти не испытываю, но сделать правильно надо, сам понимаешь. Один раз поперёк Закона сделаю – все посыплется, не мне тебе рассказывать.

– И то верно, – судя по звукам, пленный поднялся на ноги, – ты только это, давай уже тогда все по Закону, да побыстрее. Сил ждать нет. И про сына ты обещал...

– Я помню, – я тоже встал, а то уже задница подмёрзла, – Совет хочешь? Завтра к тебе Ладимир придёт, проговори с ним про чистосердечное признание. Покаешься, извинишься, и тебе облегчение выйдет.

Я подошёл к клетке:

– Больше буянить не будешь?

– Пока ты слово своё про сына держать будешь – нет. Видеться бы чаще только..., – пленник приблизился, я разглядел его лицо, на нем была печаль, – Зовут то тебя как?

– Сергей меня звать, – я задумался, эх-х-х , была не была, протянул руку сквозь прутья, – будем знакомы.

Жест Святославу был, судя по всему, знаком, он пожал мне руку, но аж возле локтя. Я в ответ сделал то же.

– Завтра с утра готовься, Ладимир, адвокат твой придёт.

– Кто?! – пленный вытаращил глаза.

– Слово за тебя в суде говорить будет, адвокат, защитник твой.

– А, ну тогда ладно...

Настало время суда. До этого Ладимир, назначенный адвокатом, поговорил с пигалицей, провёл беседу со Святославом, тот таки подписал чистосердечное признание. За судью был я, Буревой же выступал прокурором. Пленник больше не бунтовал, исправно выполнял правила внутреннего распорядка. Ну там парашу отдать, поесть по-человечески да не орать как резаный. Устроили ему несколько встреч с сыном, теперь всё было спокойнее. И вообще, и в камере у пленного, и у меня на душе. Мы пару вечеров до суда общались ещё со Святославом, вроде нормальный мужик, просто попал в такие обстоятельства, что и врагу не пожелаешь. Но достойно вышел из них, прокололся только на последнем этапе, запараноил сильно, дурковать начал. Вот теперь за это и страдает.

Суд назначили в частично открытом режиме, с присутствием представителей пришлых. Святослава пропарили в бане, нарядили в чистое, со свидетелями также пришлось сделать. Пигалица та у нас по хозяйству уже помогала, малость отошла от всех событий. Собрались все наши, Ладимира и остальных привели с завязанными глазами в актовый зал, где и проходило заседание. От пришлых было несколько человек, включая отца шпионки. Подсудимого усадили без клетки, только руки связали. Тот не протестовал, надо так надо. И вообще выглядел несколько умиротворенным – сбросил мужик ответственность с себя, непосильна уже та ноша была ему. Начался процесс.

Он был захватывающим! И непредсказуемым! Буревой скрупулёзно перечислил все обиды, что нанесли нам местные своими действиями, и вывел всё так, что ущерб нашим постройкам и сараям, другие трудности, были инспирированы Святославом лично, и остальные ему тупо подчинялись под угрозой расправы. Выходило, что пленник организовал устойчивое бандитское сообщество, и занимался грабежом да воровством со своими подручными на территории Москвы.

Ладимир взял ответное слово. Из его речи выходило, что бандитизмом занимались все вместе, по незнанию. И личной Святослава вины в том мало, его поддерживали по началу люди. Ну и рассказал всю историю появления пришлых, уже известную мне по рассказам пленника. Старик сильно упирал на сложившиеся обстоятельства, и на то, что иначе бы люди погибли. И следовательно, Святослав дело творил угодное, правильное, защищая своих людей от напастей и невзгод, пытаясь обеспечить выживание народа. Особо Ладимир отметил то, что крови не пролилось, увечных и убитых нет, а материальные потери они готовы все компенсировать. Пошли свидетели защиты – пигалица, отец её, жених, ещё пара человек из лагеря. И все они говорили одно и то же – не по злому умыслу сараи атаковали, а только ради выживания, охотой да вырубкой из тех же соображений занимались. И Святослав хоть и руководил всем процессом, но выражал чаяния людей. А значит, и судить всех тогда надо, а не его одного. Но тут Ладимир нас просто по стенке размазал. Это гад начитался с помощью Буревоя наших Законов, и предъявил, что мол, люди добрые, а что ж вы обвинения-то не выдвинули, а пришли как тати ночные, и давай вязать подсудимого!? Нет бы по Закону, с бумагой, как положено, зачем втихаря пришли? Буревой похихикивал, я только разве руками.

До вечера были прения. Постепенно бандитизм да воровство, как и причинение нам обид, свелось к банальному подсчёту ущерба, нанесённого исключительно под давлением сложных обстоятельств. Единственный вопрос, который остался висеть в воздухе – роль Святослава в этом всём процессе. Буревой настаивал на том, что он своей волей народ удерживал от соблюдения наших Законов, а Ладимир – что подсудимый только выражал волю остальных. Долго рядились, пока я не подвёл черту под спорами.

Святослава я признал виновным в том, что не подчинился законным требованиям властей Москвы. Бандитизм да воровство теперь на всех пришлых висит, как и компенсация ущерба. Однако, с учётом обстоятельств, которые сподвигли подсудимого на такие деяния, и отсутствие крови и увечий, вместо "уголовки" будет "административка" с изоляцией Святослава от его людей. Суд постановил подсудимому выплатить штраф в размере всего его имущества, за набеги дерзкие на крепость. Общего долга на него доля упала, и три месяца изоляции в психоневрологическом диспансере – чтобы нервы поправить. По сути, весь наш конфликт был обусловлен обыкновенной людской подлостью тех, что просто был чуть-чуть на нас похож по форме, но не по содержанию, это я варяга, что был главой их посёлка, имею ввиду. Если бы он не свалил с общинными ресурсами, не создал образ варяга, как сволочи последней, пришлые бы себя так не вели. А это наложилось ещё на грандиозное напряжение Святослава. Отдельно пришлось описать, что такое нервы, как их лечить, режим содержания. Посидит вояка отдельно от всех, общаясь только с Ладимиром да сыном, полностью устранённый от принятия решений. Понятное дело, стоимость содержания он отработает потом, в долг кормить его и содержать будем. Такое решение всех представителей бомжатника более чем устроило. Причём, после достаточно краткого обсуждения, постановление суда было признано пришлыми более чем правильным. Собственно, этого и добивались. Ладимир, Святослав и их люди признали нашу власть на этой земле, право судить и миловать. А справедливое, по их же собственным словам, решение о наказании всех, кто допустил нарушение закона, чуть приподняло наш авторитет в глазах народа в лагере.

В архив легло решение суда, материалы дела, да появилась новая полка в нашем сейфе. Там была одна папка, в ней на первой странице три фото. Фас, анфас, три четверти. На всех суровый дядька, на фоне линейки с табличкой в руках. На той надпись:

"Дело ?1. 14 февраля 862 года. Россия. г. Москва. Большой Святослав Мечеславович. Ст. 14 ч. 1 Административного кодекса России от 861 года".

Дядька на фото улыбался.

7.Москва. Февраль-Декабрь 862 года

После суда все вздохнули с облегчением. Вроде как разрешилась ситуация, можно двигаться дальше. Место изоляции сделали в том доме, где раньше квартировали зависимые, там решётки на окнах и двери запасные заколочены. Святослава привели к клятве о том, что никуда он бежать не будет, клятву давали на Перуновом поле. Святослав богов наших уважал, как и все вояки-торговцы в это время. После документально зафиксированной клятвы, закреплённой кровью, мужику руки развязали и отвели в дом, отсыпаться, отъедаться, отдыхать и залазить в долги – стоимость содержания пленного будет фиксироваться. Как три месяца пройдёт – начнёт отрабатывать потраченное и ту часть компенсации ущерба нам, которая на него упала на общих основаниях. Правда, в каком качестве он будет трудиться, мы пока не придумали. Но время было – с этим определимся.

Сложнее было с остальными пришлыми. Ладимир донёс наши требования до людей о том, как мы видим себе дальнейшее сосуществование. Восприняли их с большим скепсисом, пытаясь всё равно свести дальнейшую жизнь к более привычному – дайте землю, помогите с домом, долги сами выплатим, дальше "белку с дыма" раз в год. Нас же это не устраивало, иметь под боком чуть разросшийся и более благоустроенный бомжатник очень не хотелось.

Причём я думал, что народ свободу терять не хочет, так мои стереотипы из будущего подсказывали. Но всё оказалось прозаичнее. Наши условия не позволяли выделиться. Ну вот есть крепкий хозяин, который и поле лучше засеет, и уберёт его не в пример всем остальным. Такой, знать, и долг быстрее погасит, и авторитет заработает, и род свой выше поставит. А другой – разгильдяй, что с коры на лебеду перебиваться будет в силу неспособности работать от зари и до зари. И всех их мы предлагали под одну гребёнку грести. Работа, содержание, оклад, гашение долга – всё одинаково. Такое людям непонятно и странно, хотят сами судьбой своей управлять, в зависимости от личных качеств.

Пришлось самому выступать с разъяснениями. По этому поводу собрали митинг, я повторил то, что должен был разъяснить Ладимир:

– По нашим Законам, вы можете остаться в крепости, будете крепостными. Если не пойдёте к нам – скатертью дорожка. Долг на вас всех лежит, знать, если кто уйдёт, то другим больше выплачивать надо будет. Все портили – всем и отвечать. Ну а если все сбежите – Святослав пахать будет, после отсидки, хоть триста лет, – в собравшейся толпе начал зарождаться гул, люди обсуждали услышанное, подставлять соседей да сородичей никому не хотелось.

– Если пойдёте, то условия такие, – продолжил я, – испытательный срок – месяц. На этот срок в на полном обеспечении, но это взаймы. Потом – ждёт вас работа до тех пор, пока вы долг не выплатите, и вольными гражданами не станете, с право голоса. Но! Пока вы здесь были, ущерб принесли лесу нашему, постройкам, да и нам.

– Вам-то какой?

– Кто сарай разрушил возле ямы большой, где выварки для соли лежали? Кто возле болота постройки разобрал? Кто на лодку лез, из-за чего нам пришлось её портить, да в крепость затаскивать? Кто лес рубил? Кто тут загадил все по пояс? Молчите? Во-о-от!

– То не мы, то Святослав! – молодой задорный голос из толпы, видно, что зла на своего предводителя не держат, так, отмазаться пытаются.

– А сами бы конечно доски не взяли, и вообще, ходили бы вдоль стеночки на цыпочках, – народ чуть посмеялся немудрёной шутке, – ладно. Слушайте! После испытательного срока будете работать где скажут, при выполнении плана – будем платить. Десять рублей в день!

Вздох удивления.

– Не тех, которые серебряные, а другие, наши...

Выдох разочарования.

– Значит из тех десяти рублей, за жилье, мы его обеспечим, два рубля в месяц на семью. За дрова, за столовую, ну, еду, за одежду, что дадим, за мебель...

Я долго перечислял пряники, народ малость воспрял.

– ... А теперь о грустном. Всего ущерба вы нанесли на сто да ещё два десятка рублей каждая семья. А на выплату долга по нашему предложению у вас остаётся максимум рубль в месяц. Сто двадцать месяцев. Десять лет...

Над толпой раздался стон. Причём хоровой. Десять лет! Десять лет долги платить! Я, конечно, сволочь та ещё. Поди проверь, правильно ли я ущерб посчитал? Но сейчас я проверял совершенно другое...

– А больше зарабатывать можно? – Буревой взял кричащего на карандаш, такие люди нам нужны.

– Ещё условия есть? Как можно долг скостить? – такие тоже.

– А чего так много?!! – этого тоже на карандаш, в список нам совершенно не нужных.

– Люди! Слушайте! Заработать больше вариант есть! И скостить долг – тоже. Долг учёбой скостить можно, заработать больше – то вам решать, у нас работы на всех хватит! Ещё и уходить не захотите...

Народ зашумел, начались обсуждения.

– Кто решение примет, пусть к Ладимиру идут, через него все будет.

– По дрова как теперь? – этот, по ходу, не пойдёт.

– По дровам в прежнем режиме, мы говорим что рубить – только то и можно. Валежник без ограничений.

– Да сколько там его осталось... – голос стал печальным.

– Куда идти? – женский голос.

Вышла та женщина, с детьми, которая в лесу со всеми работать вышла в своё время.

– В смысле, куда идти? – я не понял, что она имеет ввиду.

– В крепость эту вашу.

– Ты уже решила?

– Да мне все едино, детей жалко, – тётка стояла с какими-то узлами, грустная.

– Тогда за нами, – я махнул рукой.

Весь лагерь печально провожал троицу, одетую в непонятно что тётку и её двух малолетних детей. Они уходили за нами под редким снежком...

По дороге дед подошёл ко мне:

– Думаешь, пойдут за еду работать-то?

– Пойдут. Раз есть Москва – значит должны быть и гастарбайтеры, без них никуда. Ну те, кто за еду работать согласен.

– Слово какое мудрёное... Ну да ладно, – мы подошли к южным воротам крепости.

За время противостояния с пришлыми мы дооборудовали наши защитные сооружения. Вторая, восточная крепость, теперь поделена на две части – жилую и промышленную – дополнительной бревенчатой перегородкой, которая шла с севера на юг. Её пришлось делать впопыхах, да ещё и двухслойной, с неким подобием шлюза или тамбура. В жилой части, что была ближе к полю, теперь стояли переоборудованные под бараки склады и хлева. Несколько из них были общими. Санитарный блок с помывочной и медчастью, общий зал большой для сборов и объявлений, столовая с кухней, детский сад со школой – собственно, вот и все инфраструктура. Второй часть крепости, промышленная, осталась под хранилища да склады. Шлюз же был нужен для того, чтобы не сильно распространяться о наших ремесленных мастерских и запасах перед крепостными. Привлекать пока к работе на станках да машинах новое население мы не собирались, как и вообще светить наши возможности. Поэтому пусть тягают те же бревна в шлюз, мы потом закроем ворота и оттянем трактором их на переработку. Ну и за безопасность свою мы переживали. Поэтому жилая часть крепости была основательно укреплена на случай нападения изнутри. На мостки попасть теперь можно было только с водокачки, пара огнемётов угрожающе смотрели в сторону бараков, колючей проволокой было увешано всё, что можно. На выходе наружу из жилой части появилась отдельная хитрая будка, для организации пропускного режима – бесконтрольное шатание по лесу хотелось сократить до минимума .

Мы провели первую крепостную гражданку за стены. Внутри женщину провели по заранее разработанной процедуре. В санитарном блоке тётку и её детей пропарили, дали отскрести от себя лепс, нарядили в чистое казённое бельё. Леда опросила людей, заполнила все необходимые документы, вроде медицинской карты и личного дела. Потом выписали три паспорта, он у нас всем положен, такой себе универсальный документ, удостоверяющий личность. В процессе опроса выяснили у женщины, что пятилетняя девочка и семилетний мальчик, что боязливо всё это время жались к ней – её племянники, дети сесты. Из двух семей после мора только трое их и осталось. А я-то думал, как так, тётке за сорок, а дети такие маленькие. Её ребятишки и муж умерли от болезни, лишь старшего сына давно уже понесла доля в походы, да так и не знает она о нём ничего. Сколько нам ещё таких историй слушать, выдержали бы нервы...

После бани тётку с детьми плотно покормили и отвели на новое место жительства. Первых поселенцев разместили в новом бараке, что был в девичестве нашим типовым складом. Мы в нём стены утеплили плитами из прессованного сена да стружки, отделали их досками, чуть больше окошек вырубили, небольших, под самой крышей, потолок из горбыля соорудили, перегородок по всей длине сделали, разделив барак на отдельные комнаты тонкими стенками, туалет и умывальную комнату общие сделали – вот и получилось общежитие для крепостных. Отопление центральное, из водяных труб, в этом складе уже было, следить за печкой будет наша капельно-поршневая автоматика. Эта часть строения под замком, обслуживание на нас, а снабжение топливом через специальные пазы в стене – на самих жителях барака, дрова-пеллеты стандартные мы им дадим. Каждой семье полагалось отдельное помещение, размером где-то четыре на пять метров. Надеюсь, все влезут. Из мебели в типовой комнате были двое двухэтажных нар, стол, лавки, пара тумбочек да здоровый шкаф с полками. Всё достаточно грубое, времени, чтобы создать что-то более элегантное для всех, просто не было. Доски, гвозди, фанера, некрашеная ткань – вот и вся наша мебельная фурнитура. В качестве вещевого довольствия выдали мешки с сеном в качестве матрасов, одеял и подушек, отрез сосновой ткани на пару квадратных метров на всякие полотенца, и по комплекту достаточно уродливой повседневной одежды и постельного белья на человека. Шили также на скорую руку, лишь бы срам прикрывало да грело.

Сначала я боялся, что тётка, увидев комнату, умчится из такой неустроенности в лес, в землянку. Но такого не случилось, вымытая, чисто одетая, уставшая женщина присела на нары, положила натруженные худые руки на колени. Рядом примостились дети, всё также с небольшим страхом. Хотя в глазах были уже были искорки любопытства. Мелкие пялились на окошко, шкаф, гладили ладошками обновки.

– Вот тут и будете жить, – сказал я.

– А печка где? – тихо спросила Береза, с ударением на последний слог, так звали новую жительницу.

– Она общая, на всё здание, ну, дом этот длинный. Дрова там сами подкладываются, их запас лишь один раз в день пополнить надо, – эта фраза чуть приободрила женщину, – если надо ещё что, скажите, принесём, если в запасах где есть. Но в долг, как договаривались.

– Оно понятно, чай, так и рядились. Готовить только как? – Береза уже чуть живее смотрела по сторонам.

– Готовить тут не будете, как и питаться, – в ответ на удивлённый взгляд, я добавил, – это чтобы мышей не было. В столовой, в другом доме, всё это будет, два раза в день, утром и вечером. Одежда зимняя пока только на взрослых есть. Не успели мы для мелких сделать, детей закутанными отнесём на ужин.

Я виновато развёл руками. Береза же встрепенулась:

– Да я сама могу, если ткани дадите. В долг.

– Посмотрим, скорее всего, так и сделаем. Сейчас Леда покажет вам туалет, ну, уборную, куда до ветру ходить...

– А это тоже тут?

– Ну да, чтобы не мёрзнуть. Там ещё умывальник есть, кран с водой, ну.. Увидите, одним словом. Но лучше ту воду не пить, руки ей мыть да лицо можно. Чтобы жажду утолить – в столовую идти надо. Одежду вашу мы выварили, она, правда, чуть не на куски распалась. Только что из кожи было да тулуп, целым осталось. Потому мы это в казну, ну, в общее пользование заберём, обувку из неё сделаем и ремни. Долг на стоимость , соответственно, сократим.

– Ладно, если так, – Береза махнула рукой, – а хорошо тут у вас, тепло. И деткам место есть...

– Ну да всё не в землянке на морозе жить, – улыбнулся я.

– Да мы-то и до того небогато жили, хоть изба своя и была, – тётка поднялась с кровати, – показывайте что ещё нужно да говорите, чего делать стану? Долг-то детям оставлять неохота...

Леда взяла новых жильцов в оборот. Мелких пока оставили под присмотром Предвоя, ну а я пошёл к деду, надо участок работы определить Березе.

К обеду пришла Леда, вывалила нам лист со списком житейских мелочей, которые Береза бы взяла в счёт долга. И ещё две страницы мелким шрифтом – это вещи, которые нужны, но могут и подождать того момента, когда станет ясно, какой работой мы нагрузим тётку и на что в плане оплаты она может рассчитывать. Судя по всему, Береза с детьми за душой имели только то, что на себе да толику запасов еды, что не успели съесть в дороге. К вечеру мы собрали ещё один комплект в "квартиру" новой жительницы. Там два ведра было с веником, и швабра с тряпками для уборки, пара иголок больших, нитки, коробки да корзинки, комплект деревянной посуды небольшой, чтобы воды можно было принести из столовой. Ну и много других мелочей, которые не заметны в быту, но при отсутствии которых жить сложно или невозможно. Следующих поселенцев мы, возможно, так не будем снабжать. Пока же Береза у нас – это живая рекламная акция. На ужине всё и вручили. Она, правда, лучину просила ещё да инструмент какой-нибудь, чтобы долг дома отрабатывать. Говорила, нить умеет делать да ткань, думала, будет этим займ уменьшать. С лучиной идею мы зарубили на корню, палка с горящей щепкой в плане пожарной безопасности в помещении с деревянным полом не казалась нам оптимальной. Зато выдали чуть модернизированный скипидарный светильник, такие у нас больше на керосиновую лампу похожи. Вот этот осветительный прибор определили в миску с водой и намертво прикрутили к столу – чтобы дети не опрокинули. Заявку же в части инструментов для ремесла отклонили совсем – с утра сами ей участок работы нарежем. Показали Березе, как пользоваться лампой и отправили её спать.

На следующий день румяная, довольная, она вышла получать работу. Мудрствовать не стали – за шитьё одежды зимней для детей и других переселенцев и определили тётку. Для этого ещё один барак у нас был, вроде ремесленного. Принесли нить, ткань, гору кудели, швейную машинку с ножным приводом и ещё пару приспособ, ножницы всякие да иголки. Береза, уже отошедшая немного от своих мытарств, натурально выкатила глаза. Ума посчитать, сколько у нас барышень, у неё хватило. Как сопоставить их количество с горой кудели, ящиком ниток, грандиозным рулоном ткани. Правда, к чести новой гражданки, ничего, кроме одной фразы, вроде, "Вот это да!", она не сказала, вопросительно уставившись на швейную машинку. Объяснили ей, чего мы хотим – Агна будет на валках специальных делать из двух слоёв сосновой шерсти и кудели стёганную ткань, резать её по лекалам, делать заготовки для одежды и сами куртки, штаны, шапки. Ну а Береза будет ей помогать по мере сил. Откровенно говоря, женщина не поняла до конца, чего мы будет делать.

Пришлось демонстрировать. Сами на двух валках прокатали кудель, получив из неё что-то похожее на уплотнённый рулон ваты. Это будущая сердцевина зимней одежды. Потом, на другой установке, чуть сложнее, сделали "бутерброд" из двух слоёв ткани с подклеенным между ними утеплителем. Получилась заготовка для выделки фуфаек. Ну и финальный этап – на швейной машинке укрепили два вала, на одном из них установили многослойный рулон, на второй она будет накручиваться. Если крутить специальную ручку, то "бутербродная" ткань подаётся под иглу швейной машинки. Прокручиваешь раз – вдоль всей полосы шов. Чуть сдвигаешь – второй, параллельно первому. И так до самого конца. Потом, правда, сложнее – насадку на швейной машинке меняешь, и игла теперь делает шов уже поперёк рулона. Вскорости мы получили нужное количество стёганой ткани. Агна достала стопку фанерных выкроек, чуть призадумалась, прикидывая размеры детей Березы, выбрал нужные шаблоны и быстрым движением обрисовала мелом на ткани будущие куртки-фуфайки, штанишки и верхнюю часть обувки. Потом вырезала по рисунки прошлась на швейной машинке, делай толстый шов, вырезала заготовки одежды, опять прошлась по ним машинкой, сшивая самые длинные части, вроде рукавов и штанин, и протянула всё новой крепостной.

– Теперь вот тут и тут надо пуговицы сделать. Ну и вот так прострочить, чтобы фуфайка получилась и штанишки. Справишься? Бераза-а-а! Справишься, говорю?

Новая жительница стояла и малость окосевшими глазами пялилась на происходящее. На её глазах чуть не за полчаса получилось два комплекта достаточной сложной тёплой одежды. Посмотрев ещё раз на кучи ткани, ниток и кудели, потом на наши механику, на почти готовую фуфайку, потом на нас, ещё раз на кучу ткани...

– Не знаю, – честно выдала Береза, – у вас тут всё как-то мудрёно. Смогу ли?

– Да шить-то по-старинке надо, – успокоила её Агна, – вон иголки, нить, пуговицы деревянные, давай покажу, что дальше...

Мы с Буревоем оставили барышень вдвоём, дети Березы были под присмотром Предвоя, сына Леды. Вышли на улицу, я шумно втянул ноздрями морозный воздух.

– Ну что, удивили мы новых людей, – утвердительно отметил Буревой.

– Ага, не то слово. Ну дык так и задумывалось.

Это правда. Мы хотели малость выбить из наезженной колеи всех новых людей по их приходу в крепость, чтобы получить себе некоторый выигрыш во времени. Пока крепостные от увиденного будут приходить в себя, присматриваться, будем их чуть под себе перестраивать.

– Хотя эту всю механику мы даже за станок не считаем, – добавил Буревой.