Текст книги "Русский гамбит генерала Казанцева"

Автор книги: Максим Федоренко

Жанры:

Политика

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 31 страниц)

За семь лет нахождения в ее пределах Шамиль постепенно пришел к мысли присягнуть ей на верное подданство и обратился к государю с собственноручным письмом на арабском языке, где, в частности, говорилось: «…я завещал им (детям) быть верноподданными царям России и полезными слугами новому нашему отечеству… Упокой мою старость и повели, государь… принести мне и детям моим присягу на верное подданство… В свидетели верности и чистоты моих помыслов я призываю всемогущего Бога… и даю клятву на священнейшем Коране…»

Присматривавший же за ним и ставший для него очень близким в радости и горе генерал М. Н. Чичагов поддержал его в этом намерении и, чтобы оно нашло скорейший благосклонный отклик в правящих кругах, незамедлительно известил обо всем телеграфом военного министра.

Соответствующие службы тут же получили распоряжение для этого торжественного случая перевести на арабский язык, «применительно к мусульманской религии», присяжный лист, назначить муллу. Символически подведя черту всему пережитому за долгие годы познания России, 26 августа 1866 года Шамиль со всем своим семейством в зале Дворянского собрания Калуги при полном соблюдении норм и обычаев шариата присягнул ей на верное подданство, после чего как и все проходившие в разное время через этот обряд, в том числе и целые народы, считался уже соотечественником.

Это действие опиралось на соответствующие правовые нормы, содержавшиеся в своде законов Российской империи. В законе по этому поводу говорилось: «… все, присягая царю на верность подданства на кресте и Евангелии или по своей вере…», становятся русскими подданными, «независимо от национальности и вероисповедания».

Шамиль очень надеялся, что все его сыновья и зятья, приняв присягу, будут служить новому Отечеству и его монархам «верой и правдой». После замирения на Кавказе было удовлетворено и сокровенное желание имама посетить священный город мусульман, о чем он просил государя во время личной встречи в Санкт-Петербурге еще в 1861 году. Спустя 9 лет, в 1870 году, со своим семейством, на выделенное специально для этой поездки казенное пособие, он отправился в Мекку. Вернуться из-за «одолевших недугов» ему было не суждено. Шамиль умер в 1871 году в Медине, благословляя Россию и молясь за ее «великодушного монарха».

В его поистине великой судьбе, как и в неразрывно связанной с ней жизненной участи его сыновей, отражена судьба многих горских народов, раздиравшихся противоречивыми настроениями «за» и «против» при единении с Россией. Сын Шамиля Джамал-Эддин, выданный в 1839 году отцом в заложники (аманаты) русским, был окружен вниманием и заботливо воспитан в Пажеском корпусе, самом престижном военном учебном заведении, попал на службу в один из гвардейских полков и горячо полюбил свою вторую родину. Он умер в тоске по ней, принужденный родителем помимо своей воли вернуться в Дагестан, прожив там всего три года. Шафи-Магомет стал генерал-майором, поступил служить в конвой его величества, и, судя по всему, также был патриотом России. Кази-Магомет нарушил завещание отца, не вернулся из-за границы и подался в турецкие войска, в составе которых принимал деятельное участие в различных военных кампаниях против России, особенно в 1877–1878 годах.

Аналогичные сомнения, характерные для одного человека или его семьи, проявлялись в интеграционных процессах при сближении с Россией у целых народов Кавказа. Одна, чаще всего самая значительная часть тех или иных этнических сообществ, в конечном итоге приходила к осознанию своего единства с Россией, признанию ее своим Отечеством, а другая продолжала сохранять по отношению к ней или нейтральную до поры до времени неопределенность, или даже открытую враждебность.

Существенную роль в определении государственных предпочтений играла консервативная сфера религиозных взглядов.

Особенно ярко эта двойственность проступала на поверхность исторических событий в экстремальных ситуациях. Например, в периоды военных лихолетий часть мусульман края, так же, как и миллионы других их российских единоверцев, молилась во главе со своими муллами, как когда-то и имам Шамиль, за Россию, прося Всевышнего о ниспослании победы русскому оружию.

Другая часть предавалась не успевшему остыть за годы российского подданства религиозному фанатизму и выступала на стороне противников России, наивно полагая, что отстаивает собственную самобытность и свой путь развития нации.

Формирование общегражданских связей в России носило постепенный характер, начиналось при вхождении тех или иных национальных сообществ в состав России и продолжалось на последующих этапах. На рубеже XX века этот процесс приобретал все большую устойчивость, но не был еще завершен. Не получил он завершения, как показывает современный конфликт в Чечне, и поныне.

Наличие отнюдь не «насильственных, феодальных, военных», как считал В. И. Ленин, связей межу народами, населявшими просторы огромной страны, «скрепляло» народы Российской империи. Происходившая на Северном Кавказе эволюция насильственных связей приводила, например, к постепенному вытеснению их там, где они существовали, общегражданскими. Эта тенденция обусловливалась быстрыми процессами интеграции местных инонациональных сообществ в систему российских государственных отношений, имевших для такого объединения необходимую структурную приспособленность. Однако в 20–30-е годы ХХ века в отечественной исторической науке утвердилась точка зрения о насильственной природе связей между народами в Российской империи, и подобные представления сохраняются в ряде случаев до сих пор.

Признак субъектной идентичности Северного Кавказа с другими частями России с долей региональной специфики прослеживается в административно-территориальном обустройстве региона. До окончания Кавказской войны разграничение проходило по военным округам, но дальнейшее закрепление этого пространства в составе России подвело к необходимости создать и здесь типичную для центральных районов структуру. На этой окраине были образованы три области: в 1860 году Дагестанская (до этого с 1846 года она называлась Дербентской губернией), Кубанская, Терская и две губернии: еще до отмеченной реорганизации в 1847 году – Ставропольская (до этого – Кавказская область), а в 1896 году – Черноморская (ранее это был округ Кубанской области).

Русское и инородческое население распределялось в них неравномерно. В Дагестанской области соответственно 5 процентов и 77 процентов, в Кубанской – 94 процента и 5 процентов, в Терской – 43 процента и 50 процентов; в Ставропольской губернии – 94 процента и 3,5 процентов, в Черноморской губернии – 70 процентов и 2,3 процента.

Эти демографические особенности отразились непосредственно на внутреннем административно-территориальном размежевании и административном обустройстве северокавказской окраины. На территории Кавказских казачьих войск, в Кубанской и Терской областях в его основу были положены отделы (первоначально – уезды).

В некоторые из них были включены и местные народы. Такое деление, сложившееся еще во второй половине ХIХ века, сохранилось до 1917 года только в Кубанской области: адыгейцы и черкесы входили в Екатеринодарский и Майкопский, а часть карачаевцев – в Баталпашинский отделы.

В Терской области в 1904–1905 годах в интересах казачества было проведено разграничение, которое тем самым ограждалось от остальных, преобладавших численно народов. В результате этого в Терской области, в отличие от Кубанской, установилось в большинстве случаев совпадение административного деления с границами этнического преобладания населения. Проходило национальное расселение по округам: кабардинцы и балкарцы населяли Нальчикский, осетины – Владикавказский, чеченцы – Грозненский и Веденский, ингуши – Назрановский, кумыки – Хасав-Юртовский, караногайцы – приставство Кизлярского отдела. В нагорной полосе в административном отношении общества объединялись в старшинства.

Похожее административное устройство было установлено и в Дагестанской области, где также местные народы численно преобладали. На 30 различных народностей, наиболее многочисленными из которых были аварцы, даргинцы, лезгины, кумыки и некоторые другие, были выделены 9 округов: Аварский, Андийский, Гунибский, Даргинский, Казикумухский, Кайтаго-Табасаранский, Кюринский, Самурский и Темир-Хан-Шуринский.

В свою очередь округа были разделены на 42 наибства, а Кюринский округ в своем составе имел кроме того и приставство. В северокавказских губерниях инородцы имели территориальный статус только в Ставропольской: ногайцы и туркмены – в приставствах, калмыки – в улусе, а в Черноморской существовало лишь несколько разрозненных селений, где преобладало нерусское население.

Установившееся на северокавказской окраине административно-территориальное разграничение, как видно, было осуществлено с одной стороны, путем трансформации исторически сложившихся реалий, а с другой – с учетом этнодемографических особенностей местностей. В большинстве случаев было выдержано важнейшее условие для этнического развития: принцип «сплошной территории». Сельское устройство также имело свою особенность. Здесь отсутствовало деление на волости и существовала преимущественно только одна административно-хозяйственная единица – сельские общества. Причем они были образованы на совершенно иных началах, чем во внутренней России, но фактически представляли и волостную и сельскую.

Линия на компромисс в политике, проводимой на Северном Кавказе, обеспечивавшая постепенное эволюционное приобщение его населения к российской государственной системе, еще в общих чертах выдерживалась и в начале XX века. Изыскивались все новые возможности для более прочной интеграции края с Россией, что подтверждают, в частности, упомянутые уже юбилейные торжества по случаю 50-летней годовщины покорения Восточного Кавказа, проходившие в Гунибе 24–25 августа 1909 года. Массовое участие в них инородческого населения так или иначе подтверждает вывод о произошедшем уже гражданском приобщении, хотя оно, безусловно, не было всеобщим.

В условиях наметившегося политического кризиса самодержавной формы правления в начале XX века, затронувшего все сферы общественных и социальных отношений, в том числе и на северокавказской окраине, этот компромисс все меньше и меньше обогащался конструктивными идеями, адекватно отражающими новые реалии.

Представители власти не замечали произошедшей интеграции подавляющего большинства местного населения в российское полиэтническое гражданское сообщество, набиравшей силу тенденции признания ими России своим Отечеством, в ряде критических ситуаций, требовавших государственного вмешательства, действовали неадекватно обстоятельствам, полагаясь лишь на меры силового принуждения. Впрочем, такие же меры в аналогичных случаях применялись и к русским. Достаточно вспомнить в этой связи о судьбе старообрядцев, духоборов или о подавлении бунтов в Центральной России.

В политике России эти рецидивы силового решения общественных проблем время от времени проявлялись и ранее, ибо в ее судьбе всегда сталкивались разные подходы. Когда преобладающей становилась традиционная для государства политика соблюдения равновесия, признания так или иначе двух государственных начал, русского и инородческого, поддержания нравственного авторитета, способствовавшего на протяжении веков объединению различных народов, Россия добивалась крупных успехов. А когда намечались отклонения от такой политики – страна расплачивалась нестабильностью и потрясениями. Главные итоги Кавказской войны – присоединение этого многонационального края к России не только силой оружия, но и силой нравственного авторитета, в результате политического компромисса между народами, а также последующее гражданское приобщение коренного населения к традициям российской государственности.

5.4. Сепаратизм на Северном Кавказе: история и современность

Сепаратизм определяется современной наукой как стремление к обособлению в пределах какой-либо территории …чаще всего движение попятное и деструктивное. Сепаратизм связан с социальным радикализмом, точнее– с наиболее крайними его проявлениями.

Сепаратизм на Северном Кавказе на рубеже XIX–XX веков, несмотря на сложность положения в крае, не имел сколь-нибудь широкого распространения, что служит подтверждением состоявшегося тогда гражданского приобщения Северного Кавказа к России.

Такое положение не нравилось многим за границами России. В материалах, подготовленных в начале 30-х годов для польской разведки, Б. Байтуган, один из последовательных сторонников идеи «горской независимости», оказавшийся после завершения гражданской войны в эмиграции, дезинформировал, по сути, не только ее, но и общественное мнение на Западе об органической ненависти «масс ко всему, что русское…».

Непредвзятый разбор его записки должен был бы и тогда вызвать сомнения в объективности подбора сведений и доказательств у добросовестных аналитиков из спецслужб, а тем более у современных представителей исторической науки, после публикации этого документа. В предисловии к записке и историк и политик С. М. Исхаков так или иначе поддержал версию «об извечной и всеобщей вражде горцев к русским».

Интересно, что Б. Байтуган не раз с сожалением отмечал отсутствие в среде националистической горской интеллигенции «крепко спаянной сепаратистской группы…», цельной идеологической доктрины. Не раз он сетовал на «недоверие масс» к тем, кто отстаивал необходимость создания на Северном Кавказе независимого государства.

Все проходившие в условиях обострения кризисной ситуации в стране в 1917 году горские съезды «… по существу не высказались за безоговорочное отделение от России», что вступает в прямое противоречие с выводами, предложенными Б. Байтуганом.

Он вынужден признать и то, что эти «…съезды, подобно аналогичным собраниям иных народов (украинцев, грузин, армян, азербайджанцев и т. д.), выявили минимум сепаратистских тенденций». Избранные от народов делегаты настаивали, имея соответствующие полномочия, «только на федеративном переустройстве русского государства в его прежних границах, где горцы составляли бы отдельную территориальную единицу». По его же мнению, впоследствии «… идея горской независимости перестала быть вопросом актуальным, ибо перестала находить отголосок не только в стремлениях… народов… освободиться из-под владычества России, но даже и в самой горской эмиграции».

Противоречивость версии указывает, прежде всего, на несостоятельность укоренившихся представлений об «извечной и всеобщей вражде горцев к русским».

В России, из-за особенностей ее развития, сложилась геополитическая реальность, при которой совпадение государственного и этнонационального полей в большинстве случаев так и не установилось. Ее государственное поле на протяжении многих веков формировалось на полиэтнонациональной основе. Это подтверждается и на постсоветском пространстве, единство которого несмотря ни на что пока сохраняется.

В ряде горячих точек, например в Абхазии, Южной Осетии, Приднестровье, население неоднократно изъявляло желание войти даже в состав России. В праве на самоопределение недопустимо существование двойных стандартов: одни – для больших, другие – для малых наций. Такое подразделение несправедливо. Это, безусловно, относится ко всем без исключения. Не должны игнорироваться позиции и отдельных частей того или иного народа. Стремление сохранить единство с Россией прослеживается и у чеченцев.

По свидетельству Г. В. Заурбековой, непосредственно наблюдавшей развитие трагических событий на Северном Кавказе на исходе ХХ века, «… сепаратисты убили сотни чеченцев за приверженность к России», высказывания же против России зачастую вызывали осуждение и неодобрение у простых людей. Некоторые представители чеченского народа, рискуя жизнью, призывали при виде разгула националистической вакханалии: «Не допускайте, чтобы нас унижали травлей русских». Оправдания сепаратистов своей деятельности «извечной враждой русских и чеченцев еще со времен Кавказской войны» построены на исторических фальсификациях и вводят лишь в заблуждение общественное мнение, в том числе и за рубежом. Ссылки на депортацию 1944 года также не убедительны, так как она не вызвала среди тех же чеченцев и ингушей антирусских настроений.

Взявшись за оружие при вторжении боевиков Ш. Басаева в 1999 году, ополченцы Дагестана подчеркивали, что защищают Россию, свою Родину и будут отстаивать, не жалея жизни, ее целостность от любых угроз, откуда бы они ни исходили, даже если это придется делать под Москвой или на Дальнем Востоке. Представления о происходящем у большинства простых людей не имеют ничего общего с взглядами сепаратистов, которые сегодня не могут обходиться без иностранных наемников и денежной подпитки из-за рубежа.

После начала наступления российских войск в сентябре – октябре 1999 года немалая часть чеченского населения, по самым приблизительным подсчетам около трети от общей численности чеченского населения, переместилась в различные области России. В какой-то мере влияние на это оказывало, по всей видимости, желание спастись «от бомб и снарядов». Но, по замечанию А. Б. Зубова, эта часть населения показала неготовность «защищать независимость Чечни до последней капли крови, да и само направление… исхода в Россию, а не …в Азербайджан или Грузию, поддерживающие… мятеж… – знаменательно. Могли ли абхазы во время войны с Грузией в 1992 года бежать, спасая свою жизнь, в Грузию, а армяне из Карабаха – в Азербайджан? Такое и помыслить несообразно, а чеченцы уходят и уходят в Россию».

Настроенность на расселение по «городам и весям» всей России, по наблюдениям В. Х. Акаева, одного из видных специалистов по проявлениям современного исламского радикализма на Северном Кавказе, при определенных обстоятельствах может принять еще большее распространение. По его утверждению, многие чеченцы при общении в ходе неоднократно предпринимавшегося в последние годы социологического опроса «признавались в том, что первоначально воспринимали военных как освободителей от преступников и вахабитов, терроризировавших мирное население». И только «непропорциональное применение силы, приведшее к многочисленным жертвам среди мирного населения, случаи мародерства, насилия в корне изменили отношение народа к «силовикам».

Выражая настроения, существующие в среде простого народа, А. Кадыров указал на «опасность ухода российских войск и предоставления Чечне новой независимости». При этом он обратил внимание на следующее: «Бандитов, которые проводят взрывы и обстрелы, мы, чеченцы, зачастую скрываем. А значит, ключ к миру находится в руках самого чеченского народа. Но народ боится в полный голос сказать свое веское слово. И на это есть определенные причины. Прежде всего, люди остерегаются, что войска быстро выйдут из Чечни, как это было уже в прошлую кампанию, а жители останутся один на один с теми, кто воюет против «федералов»».

Люди под танки ложились при выводе российских войск из Абхазии, не желая их ухода. Так или иначе, это характеризует подлинную, вопреки версии советской историографии, роль России на Кавказе на протяжении многих столетий. Подобные подтверждения можно приводить и далее. Россия, судя по всему, остается по-прежнему не только государственным образованием на полиэтнонациональной основе, но и воплощением идеи объединения евразийских народов. В основе ее политики на Северном Кавказе, несмотря на всю противоречивость геополитического процесса, лежала справедливость. Спасая от угрозы полного уничтожения и защищая малые народы, Россия обретала нравственный потенциал, который, как видно, не утрачен и поныне.

В последние годы довольно часто ставился вопрос: «Что нужно было России на Кавказе и зачем России Кавказ?» Ответ на него очевиден. Историческое прошлое, как и современные политические решения, должны иметь человеческое измерение, а не экономическое, классовое, партийное или любое другое. Сепаратисты везде утверждают, что России, так же как и зарубежным странам, проявляющим активность на Кавказе, «нужна нефть, полезные ископаемые, геополитические выгоды». Конечно, это не мелочь, но куда важнее для России судьба осетин, чеченцев, кабардинцев, ингушей, народов многонационального Дагестана и всех народов, населяющих российский Северный Кавказ, страдающих от бандитского произвола поборников сепаратизма, от происков иноземных приверженцев исламского радикализма. России нужны, прежде всего, соотечественники, то есть люди, считающие ее своей Родиной.