Текст книги "Русский гамбит генерала Казанцева"

Автор книги: Максим Федоренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 31 страниц)

4.4. Русская идея: проблемы поиска

Формулируя американскую национальную идею как идею «единственной сверхдержавы», в контексте евразийской геостратегии американский политолог З. Бзежинский определяет ее основное содержание следующим образом: «… акцент на политическую демократию и экономическое развитие… стремление к личному успеху». По его мнению, эта доктрина, основанная на индивидуальном самовыражении, смеси идеализма и эгоизма, является «сильной комбинацией», обладающей притягательной «энергетикой, амбициями и высокой конкурентоспособностью» во всем мире.

У каждого народа сложилась своя судьба и историческое место в мировом сообществе. Поэтому сомнительным выглядит намерение американцев распространять свои ценности во всепланетарном масштабе. В этом случае уместно вспомнить высказывания английского ученого Б. Рассела, осуждавшего подобную практику в эпоху колониализма: «… британские служащие в Индии продолжали верить в то, что «обладают некими ценностями» и их во чтобы то ни стало следует передать коренному населению, «как бы мало оно того не желало». Похоже, 3. Бжезинский руководствуется именно этими, а не современными императивами.

В одном из интервью А. И. Солженицын, творчество и патриотические взгляды которого имеют мировую известность, на поставленный вопрос о возможности определения сущности русской идеи сослался на высказывание выдающегося государственного деятеля середины XVIII века графа Шувалова и вслед за ним определил ее как «сбережение народа». Сюда же можно добавить: «и государства», ибо оно создавалось, по словам философа Н. Бердяева, «огромной тратой сил», и границы его имели историческую обусловленность.

Мнению 3. Бжезинского «о возрастающей роли национализма в ХХ веке», ставшего одной из причин распада СССР, стран Восточной Европы, и создающего напряженную обстановку в ряде российских регионов, можно противопоставить перспективы наметившегося объединения Западной Европы и консолидацию исламского мира. Более убедительной выглядит точка зрения нашего соотечественника В. Шульгина, который одним из первых обратил внимание на то, что с середины XX века «национализм перестал быть силой конструктивной».

Причину современных национальных российских проблем полпред Президента В. Г. Казанцев видит в другом. Он отмечает непреодоленность состояния государственного кризиса в России и связывает это не в последнюю очередь с тем, что в новой России пока не сложилась идея, которую принято называть «державной» или национальной идеей. По его мнению, существует возможность поиска такой идеи в рамках евразийской геостратегической концепции и различных версий «неоевразийства». У этой идеи, по мнению и в соответствии с выводами В. Г. Казанцева, есть «историческая обусловленность».

Россия – это, безусловно, Евразия, но не вся Евразия – это Россия. Российское сообщество народов, не представляя из себя целостной этнонациональной системы, проявляло себя на разных исторических этапах прежде всего как государственно-политическое и уже затем как цивилизационное образование.

Евразийское сообщество в большей своей части совпадает с российским, но имеет и такие исключения, где на первый план выступает цивилизационная взаимосвязанность, а сложившиеся общегражданские связи предстают уже в менее устойчивом виде и подвержены даже распаду.

Субъекты Российской федерации до сих пор интегрированы в российское государственное пространство по-разному. Пределы этой интегрированности не подвергались глубокому и объективному изучению, а принципы российского общегражданского этнонационального соглашения остаются не выверенными до сих пор.

Перед Россией стоит вопрос: в каком направлении совершенствовать российскую государственность, как развивать «русскую консолидирующую идею»: совершенствовать ее эволюционно, без отрыва от исторических корней тысячелетней континентальной российской цивилизации или избрать иной путь развития государственности?

Безусловно, решения должны приниматься на основе опыта, имеющегося у человечества, достижений и исторических итогов его цивилизационной деятельности.

У российской государственности имеются свои достижения, свой опыт и вклад в понимание мирового общественно-исторического процесса. Показателем жизнеспособности и эффективности российского сообщества народов может служить наличие достаточно сильного государственного поля, обеспечившего геополитическую стабильность России на протяжении многих столетий. Это же подтверждают немалые притягательные возможности России, особенно ярко проявившиеся в конце ХIХ века, но существующие и поныне.

Не случайно эмиграция в пределы России держалась в отдельные периоды ХIХ века примерно на таком же уровне, как и в США, с той лишь разницей, что такая эмиграция по преимуществу была аграрной. Тем не менее, приезжих привлекали в России не только свободные земли, но и защищенность «твердым государственным порядком». К концу ХIХ века стали приниматься даже соответствующие законы для ограничения имиграции.

Влияние на эти притягательные возможности, наряду с другими факторами, оказывал и огромный потенциал русской культуры, роль которой в не имеющем мировых аналогов континентальном полиэтнонациональном объединении остается до сих пор не до конца изученной. Существуя взаимосвязанно с русской культурой, самобытность культур других народов Евразии продолжала сохраняться и развиваться. В этой связи, вопреки сложившимся представлениям, «русификацию» нельзя воспринимать как явление негативное, так как она имела прежде всего созидательную направленность. Занимавшийся осмыслением имперского феномена Г. П. Федотов с удивлением писал, что в России «…обрусение германцев шло еще быстрее, чем на Западе их романизация…» Иностранцы, приезжавшие в страну на службу или в поисках лучшей доли, становились, как правило, русскими по духу. Восточное славянство из-за близости культур это влияние должно было затрагивать, несомненно, еще в большей степени. Попадая в среду друг друга, русские, украинцы и белорусы легко адаптируются и чувствуют себя как в среде своего собственного народа, быстро утрачивая вследствие этого приверженность к своим этническим различиям. При этом до 1917 года в новых общепринятых традициях преобладали чаще всего общерусские начала.

После революционных изменений, преобразовавших Европу и мир в целом, в начале XX века России удалось сохранить целостность складывавшегося на протяжении многих веков геополитического и цивилизационного пространства. Позитивный потенциал евразийства в этом отношении сыграл решающую роль, и его возможности до сих пор сохраняются. Однако это явление нельзя идеализировать, как это делалось в момент формирования представлений о нем в 20–30-е годы ХХ века и делается рядом научных школ на современном этапе развития общественных научных знаний. Фактическая государственная ориентация на евразийство видоизменила складывавшийся государственно-политический баланс и направленность связанного с ним континентального взаимодействия. Из-за этого ранее сложившиеся общегражданские связи постепенно переводились на более низкий уровень сплочения, несмотря на все утверждения о появлении нового сообщества людей: «советского народа», что создавало предпосылки для их последующего разрыва.

Вместе с тем при решении некоторых вопросов государственного строительства было допущено смещение и в сторону западноевропейских реалий со сложившимися идеалами национальных государств. Заимствовался также опыт колониальных империй, в которых устанавливались более или менее прочные цивилизационные контакты, но при явной подавляющей роли культурно-религиозных ценностей метрополий.

При этом не учитывалось, что в колониальных империях отсутствовало геополитическое континентальное взаимодействие и общегражданское государственное срастание, характерное для России. И ко всему прочему, в России было провозглашено «право наций на самоопределение вплоть до отделения»75 даже в тех регионах, где был смешанный состав населения.

А к ним относились не только Северный Кавказ и Новороссия. На весьма обширной бывшей российской окраинной периферии сложились своеобразные консолидированные общности, важнейшей неотъемлемой базовой составляющей которых являлся русский язык и культура. Именно на их основе и происходило цивилизационное срастание различных как однородных восточно-славянских, так и иных этнонациональных компонентов.

В этих специфических контактных зонах прошлого необходимо было соблюдать принцип равенства всех народов, с предоставлением им культурно-национальной автономии и с обязательным сохранением объединяющей цивилизационной первоосновы: свободы пользования русским языком и культурой. Ее не удалось, как мы видим, вытеснить, например, из того же северокавказского общественно-территориального сообщества народов даже при помощи специальных мер, предпринятых сепаратистами, организовавшими мощнейшую идеологическую обработку населения.

Эта закономерность повторяется и в наши дни. Нарушение в этих зонах сложившегося цивилизационного равновесия пока приводит лишь к разрушительным последствиям. Подтверждением могут служить, в частности, результаты неприятия украинскими государственными институтами объективно существующих признаков мощного русского цивилизационного влияния, требующего равноправного статуса, в том числе и в использовании языка. Распространяющиеся в этой республике утверждения, что крымские татары – это один из коренных народов, а русские – пришлые, выглядят по меньшей мере как нелепые. Цена этой несправедливости, выражающаяся в разрушении восточно-славянского единства «творцами самостийности», к сведению не принимается.

Незнание особенностей России нельзя ставить в вину только тем, кто волею судьбы после бурных событий в 1917 году оказался у власти. Оно так или иначе предопределило их интеллектуальную драму, стратегические просчеты, обернувшиеся в конце века распадом страны и масштабной трагедией для тех, кто оказался вне пределов привычных государственных границ.

Впрочем, незнание России тогда было присуще большинству политических сил, заявлявшим претензии на ее переустройство. Вызывалось это не в последнюю очередь идеологическими ограничениями общественно-исторических знаний о ней, ситуацией в исторической науке, которая не смогла к тому переломному моменту дать ответы на запросы эпохи.

* * *

Если в итоге окинуть взглядом общественно-исторические обобщения последних лет, то можно сделать ряд следующих замечаний по этому поводу.

Наиболее сильное воздействие на них, как показали события 90-х годов ХХ века, оказала все же концепция: «Россия до революции – «тюрьма народов», сыгравшая не последнюю роль в дезинтеграции былой государственной и цивилизационной целостности Евразии. Ее деструктивность стала особенно нарастать после того, как произошла дискредитация «интернационализма», а связанное с ним классовое измерение исторического процесса было признано ошибочным. Неслучайно именно на основе этой концепции, несмотря на то, что она так и не обрела стройной системы доказательств, на исходе ХХ века стали проявляться различные модификации национализма, в том числе в ряде российских автономий. Важнейшей отличительной чертой его является абсолютизация национального государства и принципа «права на самоопределение», реализованного в моноэтнических странах Запада. России приписывается «историческая вина за покорение и угнетение других народов», и она рассматривается в качестве последнего рубежа универсализма, который неизбежно постигнет участь всех империй, то есть распад.

Одной из разновидностей националистической парадигмы является русский национализм, в котором, напротив, очень сильны интеграционные свойства и стремление сохранить державу. Однако преобладающим в нем выступает также начало национальное. Основой русской цивилизации признается православие. Представители этой разновидности национализма называют его еще и неославянофильством.

С данной разновидностью русского умеренного национализма не следует смешивать крайние его проявления. В них делается упор на доминирование «имперских интересов» и «тотальных карательных санкций к инородцам», имевших якобы решающее значение в становлении российской государственности.

Следующим современным направлением в осмыслении особенностей России и установления ее единства с Северным Кавказом является направление евразийства, зародившееся в среде белой эмиграции еще в 20-е годы ХХ века. Согласно этой теории, Евразия (Россия) – срединный континент, окруженный азиатской и европейской периферией. Она предстает как «возглавляемый Россией особый культурный мир», единый и в то же время многообразный, складывавшийся в границах Российского государства. Ее нельзя сопоставлять «с каким-нибудь из европейских государств». Историческую задачу Евразии впервые сформулировали монголы, создав политическое единство в своей империи. Поэтому русская государственность есть ее наследие и предстает как европейско-азиатский (главным образом, как русско-мусульманский) синтез.

Основу евразийства составляет особое соотношение государственного и цивилизационного начал в мироустройстве евразийских народов, причем первое выделяется как приоритетное.

«Русская идея», как и идеи самобытного развития любого другого народа из выделенных сообществ, не может быть всесторонне понята в отрыве от общероссийской и евразийской, и осмысление их должно опираться не на идеализацию и благие пожелания, а на конкретные научные проработки. При определении границ России нельзя руководствоваться, в отличие от других стран, тенденциями узкого национализма – ни русского, ни национально-регионального. Этими тенденциями нельзя было руководствоваться уже в ХVI—ХVII веках, когда после объединения собственно русских земель Россия возложила на себя под давлением геополитических обстоятельств великую миссию объединения Евразии. Все имевшие место попытки в прошлом отойти от этой реальности или ее игнорировать были обречены, как правило, на неудачу.

При определении границ общегражданского российского сообщества, в отличие от утвердившейся практики других стран, необходимо искать предел притяжения не какого-то отдельно взятого этнонационального поля, а поля государственного на основе свободного волеизъявления народов. Установленные законом или произвольные административные разграничения государственными служить не могут. Они вполне закономерно провоцируют и будут провоцировать вооруженные конфликты, способные при стечении роковых обстоятельств обрести еще больший размах по сравнению с тем состоянием, которое мы наблюдаем в России сейчас.

Всеобщего распада российского полиэтнонационального сообщества не произошло. Оно, несмотря на «независимые» республики и возведенные таможенные преграды между ними, все еще сохраняет устойчивое цивилизационное и даже, что весьма существенно, общегражданское единство. Осознание этой реальности рано или поздно, можно предполагать, наступит снова и уже происходит у многих народов, составлявших бывшую Российскую империю и Советский Союз.

При этом нужно иметь в виду, что дважды по одним и тем же сценариям в истории ничего не повторяется. Если раньше это объединение брало истоки из геополитических реалий, переходило затем в государственно-политическое и цивилизационное, то теперь протекание его неизбежно будет развиваться в несколько иных вариациях и последовательностях.

Нельзя исключать и того, что деструктивные процессы в Евразии задержатся надолго и разъединение ее частей будет закреплено на длительный период. В этом случае неизбежной станет масштабная этнонациональная переорганизация геополитического пространства преимущественно за счет массовых переселений в российские пределы тех, кто не может отделить свою судьбу от судьбы России, что и наблюдается уже в последние годы. Объединительные тенденции начнут ослабевать, и продолжится достаточно болезненное переналаживание государственно-политической системной целостности на обособленное политическое функционирование отделившихся субъектов, а вслед за ней и цивилизационное. До каких пределов – покажет время.

«…в России нельзя стоять на почве узкого национализма»

С. Ю. Витте

«Любое крупное государство прогрессивнее мелкого».

Гегель

«От избытка зла не может произойти добро».

В. А. Кропоткин

«Франко-Прусскую войну выиграл не немецкий солдат, а немецкий учитель …»

Отто фон Бисмарк

5.1. Россия на Северном Кавказе: особенности утверждения геополитических позиций и современность

Давно замечено: идеи как формируют, так и разрушают государства. При этом, как правило, созидательные идеи выявляются из хода исторического развития, деструктивные – вырываются из его контекста. Эволюционное историческое развитие постепенно подвело Россию и Кавказ к необходимости единства. Это непростое геополитическое решение вырабатывалось целыми эпохами. Даже войны в этом узловом районе Евразии носили продолжительный и постепенный характер.

Тем не менее, и на рубеже ХХ—ХХI веков России пришлось столкнуться с драмой чеченских событий. Эта трагедия российского народа рассматривается как звено в цепи изменений геополитического и цивилизационного равновесия на евразийском пространстве, причем интенсивность таких процессов в последнее время в этом геополитическом районе Земли приобретает предельный характер.

Принципиальная необходимость ретроспективного изучения особенностей установления единства России и Кавказа всегда определялась наличием длительной предыстории у процесса «врастания» Кавказа в Россию, а также его двузначностью: с одной стороны, объединение шло по объективным причинам, имеющим в том числе исторические корни, а с другой – конфликты на Кавказе по количеству жертв и разрушений вполне сопоставимы с крупномасштабными войнами.

Объективные научные познания о прошлом на современном этапе способны сыграть немаловажную роль в достижении государственно-политической стабильности.

Необходимость проведения разностороннего комплексного исследования на этом направлении вызывается также тем, что до сих пор сохраняется отображение обстоятельств вхождения Кавказа в состав России под углом зрения лишь «завоевательной политики и борьбы за независимость горских народов». Такая (монистическая) интерпретация, как известно, насаждалась ранее в соответствии со сложившимися в исторической науке теоретическими стереотипами.

После дискредитации прежних идеологических конструкций, обеспечивавших целостность страны на основе противопоставления имперского и социалистического путей развития, исторические представления эпохи «развитого социализма» о дореволюционной истории России все чаще стали целенаправленно использовать заинтересованные силы для подрыва позиций России на Кавказе. С такой же направленностью «исторические корни» борьбы горцев за независимость», судя по всему, достаточно активно продолжают раскапывать ведущие научные центры Запада и Ближнего Востока.

Показательным в этом отношении является, например, Международный Шамилевский симпозиум, созванный в 1991 году в Англии по инициативе колледжа Святого Антония Оксфордского университета и Центра азиатских исследований Лондонского университета. На нем были широко представлены научные школы, специализирующиеся по данной проблеме не только в Англии, но и в США, Франции, Израиле.

Присутствовали на конгрессе также российские ученые, придерживающиеся концептуальной ориентации, соответствующей взглядам на «справедливый» для горского населения края характер Кавказских «освободительных» войн. В дальнейшем, по замечанию одного из участников, «решения и рекомендации Оксфордской конференции послужили… основой для продолжения… разработок по шамилевской тематике и национально-освободительной борьбы кавказских горцев».

А в 1992 году в Анкаре при непосредственном содействии турецких официальных кругов был организован весьма представительный конгресс тюркологов, для участия в котором получили приглашения также специалисты из российских автономий и бывших республик СССР.

На этой встрече высказывалось, среди прочих, суждение и о том, что «обширное тюркское сообщество Туран на Кавказе и в Средней Азии должно объединиться под руководством Турции». Для убедительности, в частности, выдвигалось историческое обоснование: Турция – традиционная «заступница горцев».

Формирование представлений такого рода: об особенностях установления единства России и Кавказа, в частности в более узком региональном контексте с его специфическими северными районами, имеет огромный разрушительный потенциал, который, безусловно, нельзя недооценивать.

За счет субъективных исторических манипуляций возникает возможность использования «истории в интересах той или иной разновидности национализма», что в свою очередь выступает важнейшим фактором для разжигания этнополитических конфликтов, в том числе и в рассматриваемом регионе. Влияние односторонних негативных знаний о прошлом на усиление «этнической субъектности» подтверждается наблюдениями ученых, профессионально занимающихся этим вопросом. На это обращалось внимание и на I съезде кавказоведов в Ростове-на-Дону 27–28 августа 1999 года. Именно односторонняя негативная организация исторических знаний об обстоятельствах установления единства России и Кавказа оказала разрушительное воздействие на ситуацию и породила государственно-политическую дезинтеграцию.

Еще в конце Кавказской войны, перманентно вспыхивающей и затухающей с 1817 до 1864 года, русское командование предпринимало попытки выяснить «общую цифру неприязненного населения», что позволило бы определить ее этнодемографический базис для истории и предрасположенность тех или иных этнических обществ к сепаратизму, но они так и остались нереализованными.

Это дает возможность изображать теперь сопротивление горцев как чуть ли не всеобщее, хотя массовость в какой-то мере поддерживалась и силовым влиянием непримиримых, ослабление которого обрело устойчивость лишь на завершающих этапах ликвидации конфликтных зон в восточных и западных пределах края.

О численности участников противостояния в свою очередь невозможно судить по количеству попавших в Турцию, так как вместе с племенами, не хотевшими из-за сложившихся идеологических предубеждений принять подданство иноверной империи, в переселение были вовлечены и горцы, отнюдь не враждебные России.

Немалая часть коренного населения в эпохальном геополитическом противостоянии, имевшем, как признавалось когда-то, огромное значение в том числе для самого Кавказа, придерживалась российской ориентации. В составе русской армии действовали целые подразделения (полки, дружины, отряды), сформированные, как правило, на добровольной основе из армян, аварцев, грузин, татар, чеченцев и т. д., возглавлявшиеся своими военачальниками, многие из которых добивались крупных успехов на этом поприще. Офицерский корпус Кавказской армии более чем наполовину состоял из представителей местных народов.

Войну с Шамилем вели, таким образом, не только русские войска, но и сами горцы. Их действия неоднократно заслуживали высокие отзывы командования. Так, после ряда ожесточенных сражений в 1841 году генерал П. Х. Граббе в приказе от 24 мая по поводу особо отличившейся в них горской добровольческой милиции констатировал «…милиция кабардинская, джарская и кумыкская соревновались в храбрости с казаками». В 1851 году с отрядами двух наибов имама стойко вели борьбу отряды чеченцев и в ходе нее понесли весьма ощутимые потери. Память о том, что горцы воевали против Шамиля на стороне России, сохранялась достаточно долго.

В 1909 году, например, по случаю 50-летнего юбилея завершения «вековой борьбы в горах Чечни и Дагестана» наместнику его императорского величества графу И. И. Воронцову-Дашкову поступила «масса …приветственных телеграмм со всех концов… края» и других восточных областей империи. Согласно программе, выработанной штабом Кавказского военного округа, в Гуниб, где проходили торжества, были приглашены многочисленные представители от всех проживающих там народов, прибыли ходоки и по собственной инициативе. Примечательно и то, что они не только поддержали «могучее «ура» русских войск», но и во время совместной с ними панихиды, совершенной по православным и мусульманским обычаям, молились «по своим героям, павшим в Кавказскую войну». Не менее дружно был исполнен всеми присутствующими «народный гимн «Боже, царя храни!», после чего состоялся совместный праздничный обед.

На необходимость учитывать роль самих народов Кавказа в присоединении края к России впервые указал князь Мещерский в путевом дневнике, изданном в 1876 году, вскоре после ее окончания: «Кавказ был завоеван как оружием русских… так и оружием туземцев Кавказа. На протяжении шестидесятилетней войны на Кавказе мы видим, что в этих войнах всюду и везде отличались тамошние туземцы… Они дали в русских войсках целую плеяду героев, достойных высших чинов и знаков отличия». Выдающийся государственный деятель России рубежа ХIХ—ХХ веков С. Ю. Витте также полагал, что нельзя игнорировать «… то значение, которое имели в покорении Кавказа туземцы…».

Так считали до 1917 года и политические лидеры местных народов. В 1912 году депутат Государственной думы от Дагестанской области Гайдаров на одном из заседаний с гордостью напомнил присутствующим: «… Кавказ присоединен к России благодаря исторически-естественным условиям; наравне с русским оружием, я утверждаю, с самого начала появления на Кавказе русских вместе действовали также и национальные войска. Само население Кавказа боролось против своих для присоединения Кавказа к России… В руках Шамиля находилось всего несколько округов Дагестана, а остальные боролись с русскими против самого Шамиля. Я утверждаю, что присоединение Кавказа к России было как русским, так и кавказским делом; это было дело не только русских, но в то же время и самого кавказского населения».

Интеграция его в российское полиэтнонациональное государственное пространство, следовательно, происходила как накануне, так и по ходу этого присоединения.

Процесс вхождения народов Северного Кавказа в полиэтнонациональное государственное пространство России в той или иной степени охватывал большинство местных этнических сообществ. В 1863 году начальник Терской области именно благодаря происходившим этнополитическим переменам в крае без каких-либо затруднений смог, в частности, провести дополнительный набор и сформированная ранее горская милиция пополнилась еще 20 сотнями, четыре из которых были чеченскими. Это соединение предназначалось также для быстрейшего завершения покорения Северо-Западного Кавказа, где военные действия еще продолжались.

А когда в том же году здесь был создан Шапсугский округ, от него был выставлен аналогичный отряд, отличавшийся надежностью и исполнявший поручения русского командования «с примерною точностью». То, что Кавказскую войну необходимо воспринимать преимущественно как внутренний для региона и империи конфликт, а не внешний, проясняют и другие факты.

В процессе военного противостояния на Северном Кавказе в качестве идеологической основы своего движения Шамиль использовал ислам, что предопределило для него необходимость вытеснения адатов. Многие горские общества очень долго не хотели отказываться от привычных адатов и оказывали сопротивление распространителям шариата, принимавшее порой весьма ожесточенные формы.

В ряде случаев аулы брались мюридами по несколько раз и прекращали противостояние лишь после значительного опустошения. Священная война велась поэтому и против тех горцев, которые не принимали ислам и рассматривались вследствие этого в качестве неверных. Шамилю приходилось нередко преодолевать серьезное сопротивление со стороны местных народов. Весьма широкое участие в сопротивлении «укоренению» ислама принимали в том числе чеченцы и дагестанцы.

Русское же государственное присутствие в регионе намечалось еще с Х века, когда на Таманском полуострове было образовано Тмутараканское княжество. С ХVI века, после того как геополитическая миссия объединения Евразии с окончательным распадом бывшей империи Чингисхана перешла к России, это присутствие стало постепенно расширяться, сопровождаясь противоречивыми процессами.

Некоторые племена и даже целые этнические сообщества уже с того периода начали добровольно принимать российское подданство. В ХVI—ХVII веках в Москву поступали многочисленные прошения и грамоты от народов Кавказа с просьбами о покровительстве и включении их в пределы России.

В 1552 году поддержка была оказана пятигорским черкесам, подвергавшимся систематическим притеснениям со стороны крымских татар. Прибывшим в Москву адыгским князьям была обещана защита их народа «… ото всех недругов». Казачьему гарнизону Терского городка, основанного в середине XVI века, ставится задача исполнять «…государственную службу и оберегать Кабарду».

С возникновением междоусобиц у кабардинцев для их прекращения и «водворения порядка» неоднократно посылались русские войска. Такая поддержка оказывалась и другим обществам горцев. По замечанию видного краеведа начала ХХ века Ф. А. Щербины, добровольное вхождение в состав России было неустойчивым, от него происходили и отклонения. Но по мере укрепления российского присутствия на Кавказе эта тенденция набирала силу. Колебания же преодолевались при помощи воздействия «на … экономические потребности и личные интересы».

На принятие решений о подданстве уходило иногда немало времени, так как они были непростыми, в связи с ними нередко перед Россией возникали новые геополитические вызовы и военные угрозы. В 1810 году главный смотритель Малой и Большой Кабарды генерал-майор Дельпоццо информировал, например, командующего на Кавказе, что «черный кабардинский народ три года кряду посылал выборных от себя депутатов с просьбой принять их под покровительство русских…», но ходатайства оставались в течение всего этого периода без ответа.

Кавказ издавна относился к зоне цивилизационного разлома и вследствие этого испытывал двойственное геокультурное тяготение, предопределявшееся главным образом религиозными различиями. На рубеже XIX века Россия, следуя своему сакральному (духовному) предназначению в православном сообществе, оказала державное покровительство Грузии, а впоследствии и Армении и тем самым спасла единоверные народы от угрозы полного уничтожения.

Параллельно еще большую масштабность обрел процесс присоединения к империи различных этнических сообществ на Северном Кавказе. Только с 1827 по 1831 год присягу на верное подданство приняли аварцы и многие другие народы северо-восточных частей края, значительная часть чеченцев, дигорцы, карачаевцы, балкарцы, ногайцы, а также тысячи закубанских аулов.