Текст книги "Запах разума (СИ)"

Автор книги: Максим Далин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)

Разумовский говорит:

– Что-то чувствуешь, Сергей?

А Калюжный:

– Типа заморозки. Наркоз. Фигею я от них, ёлки.

Кто бы не фигел...

А насекомый гад чуток подождал, вроде, знал, что заморозка его должна подействовать – и разрезал какой-то штукой из своей пасти Серёгину кожу, как скальпелем. Только раз в сто быстрее, чем человек: моментом – рраз! – и всё. И вытащил из разреза белую личинку. Всё это в секунду уложилось. Я сообразил, что произошло, когда гад уже жрал эту дрянь.

Калюжный сидел с вытаращенными глазами, даже рот приоткрыл. И вид у него был то ли полуобморочный, то ли – будто вырвет сейчас. А Нгилан совершенно хладнокровно забрал гада у него со щеки, сунул обратно в контейнер и прикрыл стёклышком. Потом поднял крышку над прозрачным цилиндром, где рос у него какой-то фикус с жирными листьями, сорвал лист, снял с этого листа кожицу – она легко-легко снялась, как плёнка с сосиски – и влажной стороной приложил к щеке Калюжного. Прижал – приклеил, как пластырь. И две осы Калюжного ужалили, будто между прочим: одна в руку, а вторая – в щёку, под лист. Нгилан только места укусов смазал чем-то.

Вся процедура заняла минуту. Хороший врач, в общем. Сделал профессионально, быстро, чисто, аккуратно – хоть в учебник. Только совершенно ненормально. Не по-человечьему. Но ещё и что-то доброе сказал Калюжному: по интонации и по запаху ясно, что доброе.

Калюжный нас оглядел и спрашивает:

– Что случилось-то, ёлки? – видимо, у нас изрядно шары на лоб лезли.

– Ничего, салага, – говорю. – Червяка из твоей морды вытащили. Который бы тебя сожрал нафиг до самых мозгов, если бы не Нгилан.

Калюжный потёр щёку поверх листа.

– Бляха-муха... – говорит. – Спасибо... гхм... А не пауком никак нельзя было?

Разумовский сделал строгий вид и говорит:

– Нельзя было не пауком, Сергей. Надо было – как положено.

И Багров прыснул. Багровым Нгилан занимался только пару минут, да и то больше обнюхивал, чем что другое. Сделал ему укол осой – и свободен. Видимо, с нашими желудками ничего такого уж страшного не случилось.

Когда Нгилан о нас позаботился, чтобы мы, значит, не передохли, пока он по нам диссертацию не напишет, Цвик своего Багрова за рукав потянул – и давай что-то щебетать. И Нгилан слушал и пах одобрительно. Только не очень понятно, о чём речь.

Но Багров, конечно, хорошо соображает в этом плане. Цвик на наши комбезы показал, на банку с дезинфекцией. Пока я думал, что да, постирать шмотки было бы дельно – Багров догадался спросить, где самим можно помыться. Плюнул на ладонь, потёр другую. Цвик хихикнул и выкусился, как пёс, когда тот блоху ищет. Рядом с локтем. И стал вылизываться, уже как кот – вылизал себе между пальцами. Очешуеть, высокоразвитая цивилизация!

А Багров говорит:

– Хен, Цвиктанг. Мы целиком грязные, у нас на всё тело слюны не хватит, – и показал жестами.

На что Нгилан серьёзный, и он усмехнулся.

Тогда Цвик взял его за руку и кивнул. Они кивают не по-нашему, вперёд, а как-то снизу вбок – и значит это у них "пойдём".

Багров говорит:

– В баню зовёт, мужики. Или в ванную.

Хорошее дело. Грязные, как чушки. А тут женщины нюхают, неловко. Мы же – не то, что здешние, мы – простые люди. Специально пахнуть розами не обучены, а случайно получается то, что получается. Обычно никто не радуется.

Мы пошли за Цвиком.

А он нас привёл в небольшое помещение на первом этаже. Провёл нас рядом, кажется, с кухней, потому что оттуда потянуло определённо съедобным, когда мы проходили мимо. Калюжный даже спросил:

– А пожрать дадут, интересно?

– Ты, – говорю, – хоть руки вымой сперва, хамло. Смотри: народ вокруг чистый, пушистый – а мы из дикого леса припёрлись, все в дерьме. Нас лечить стали спешно, чтобы мы по дороге не сдохли, ясно. Но уж кормить грязными не будут, стопудово.

А Разумовский говорит:

– Денис, раз уж ты с ними на товарищеской ноге, спроси и про сортир заодно. Немаловажный момент.

Багров скривился:

– Ну как я буду у них про сортир спрашивать? Какими жестами? А вдруг они что-то неприличное подумают?

Но Цвик и сам сообразил. Тем более, оно у них было рядом – гигиенические помещения. Отодвинул две зановесочки – показал.

В одной – сортир. Окно, чуть занавешено, но светло. На потолке подсветка, опять же. В полу три толчка, поросших чем-то мохнатым – можно сесть рядком и поговорить ладком. Чисто конкретные пуфики с дырками, причём дырки сквозные, ведут куда-то вниз. Никакого смыва нет. Внизу должна быть выгребная яма, но дерьмом не тянет, тянет чуток погребным холодком – и только. Такие же зелёные стволы, как в лаборатории, из пола выходят, в потолок уходят, штук пять растут вдоль стены, прямо с ветками и листиками, типа лавровых. На свободном месте что-то странное, вроде трутовика, опять же, только больше размером и слоистое – этакая штуковина размером в суповую тарелку. На маленькой полке лежат два шарика с пупочками сверху, вроде декоративных тыкв – один ярко-жёлтый, другой – оранжевый в зелёную полоску. И всё во мху, как везде.

И гадить тут как-то странно и непонятно. Непривычно.

Но в следующей комнатухе всё было ещё непривычнее. Потому что это оказалась не ванная.

Вернее, ванна посредине стояла, точно. Большая. Стеклянная. Почти круглая. И полная на три четверти меленьким-меленьким белым песочком. Очень чистеньким. Вдоль стены – полки из веток, на них банки-склянки стеклянные и ещё из чего-то. Вдоль другой – бамбук этот. Всё, как у них полагается. Только мыться нечем, воды – ни капли.

– Японский бог, – говорю. – Что за комедия, пацаны? Нафига тут этот пляж?

Ну, у Разумовского тут же гипотеза:

– Они чистятся песком, Витя. Как шиншиллы, – говорит. Взял с полки бутылочку, вынул пробку притёртую, понюхал. – Ну да. Смотри, видишь – масло тут. Сначала они вычищают себя песком, потом вытряхивают его из шёрстки и смазываются маслом. Чтобы шерсть лоснилась.

– Кайф, – говорю. – Хренею я со всего этого. А мы как мыться будем? Тоже песком посыплемся? А стирать как?

Но никто мне на это не ответил.

Родной сын клана Кэлдзи

Нгилан сказал, что им надо почиститься, поесть и поспать, а я подумал, что всё это может оказаться сложнее, чем на первый взгляд представляется.

Я понял, что всё может быть сложнее, даже раньше, чем Нгилан начал их исследовать и лечить. Я об этом подумал ещё в передней, когда пришелец, который кашлял, закашлялся снова, и Нгилан запретил использовать Старшую речь.

– Говорите только вслух, – сказал Нгилан и собрал все запахи в комнате в кулак. – Этот парень... это существо... мне кажется, любое ароматическое высказывание вызывает у него приступ удушья. А ещё лучше – уходите. Дайте им опомниться.

– Этот парень *это существо*, – не удержался Лангри, но ушёл.

Пришельцы ему не понравились, он даже не попытался это скрыть. Он вообще не из тех, кто всегда благоухает, чтобы не сказать больше. Но его слова и мысли всегда пахнут одинаково, что, по-моему, хорошо.

А Дзидзиро, перед тем, как увести сестрёнок, сказала словами:

– Я была права. Они существа вроде нас, только совершенно нездешние. Им будет очень тяжело, общайтесь с ними поласковее.

И Нгилан тут же сжал кулаки, чтобы не согласиться Старшей речью, и согласился вслух: "Конечно".

Вообще, забавно себя чувствуешь, когда приходится сознательно себя останавливать, чтобы не пахнуть. Это похоже на контроль каких-нибудь естественных, как дыхание, движений: как в детстве, когда задаёшься целью прыгать до какого-нибудь места на одной ноге, или тебе щекочут ухо травинкой, а ты стараешься им не шевелить. Всё время себя одёргиваешь... это похоже на какую-то игру.

Пришельцы вызвали у всех разный запах, это и понятно. Ктандизо, мне кажется, просто перепугалась, а может быть, ей неприятно смотреть на эту голую белую кожу и очень странные лица. К таким вещам нужна привычка. Зато Гзицино было интересно. Мы с ней здорово похожи: ей тоже интересны все люди, все живые существа и всё необыкновенное. Но Дзениз, почему-то, сам испугался её, даже, кажется, больше, чем моего паука.

А меня не боится. И вообще не из трусливых.

Вот тогда-то я и понял, что всё будет очень непросто.

Нгилан позвал пришельцев в лабораторию, а пришельцы позвали с собой меня. Мне было очень интересно, лестно, что удаётся помочь и понять в таком сложном случае – и ещё появились забавные мысли. Моё положение было до странности похоже на положение Друга Народа, который объясняет людям информацию, принесённую Роем – только какой же пришельцы Народ? Разве что – в том смысле, что мы с ними разные виды. Но представители разных Народов общаются друг с другом с помощью феромонов – то есть исключительно Старшей речью, не смешно ли!

Интересно, когда-нибудь кому-нибудь приходилось решать такую невероятную задачу – договариваться с разумным существом, которое не понимает Старшего языка? У любого человека с детства прорастает в сознании: Старшая речь – универсальна. Её понимают все. Звери, птерисы, Народ, причём – любой. Грибы, растения. Мир же держит биохимия! Если отвлечься от всяких поэтичностей, то Старшая речь – это химическое послание, в общем-то, единое для всех живых существ.

И вдруг – раз! – вот перед нами пришельцы, вроде нас, которые не понимают!

И сразу думаешь: а они точно разумные? Вправду нам сродни? И сам понимаешь, что мысли эти – глупы и несправедливы.

Если пришельцы и впрямь из другого мира, то почему тамошние химические послания должны совпадать с нашими? Ерунда, не должны.

И мы, получается, к визиту чужаков совершенно не готовы.

Вот что я думал, пока Нгилан их обнюхивал, а потом отправил разведчиков взять материал для биопсии. Чтобы ещё и Мать Роя могла высказаться на сей счёт.

Честно говоря, я думал, что их строение вызовет у Матери замешательство, если у пришельцев и впрямь совсем другая биохимия. А Мать очень быстро сориентировалась.

– Знаешь, Цвиктанг, – сказал Нгилан вслух, – они отличаются, но не принципиально. Мать определила их как... и несколько мгновений думал, как перевести образ, созданный Матерью, в слова. – Ну... как "незнакомых", например. Не как "невозможных" или "невероятных", а как "незнакомых"... как долго всё это выговаривать, бездна!

– Не ругайся, – сказал я. – "Незнакомый" – это как *чужой, но предсказуемый*...

Нгилан тут же собрал мой запах.

– Я же просил! У этого парня сейчас снова будет приступ – у него задышка, летний кашель...

– А вид такой, будто сильно поражены лёгкие, – сказал я. Я удивился.

– Его организм ничем не защищён от наших инфекций, – сказал Нгилан. – Вообще ничем. Иммунитет очень слабый. Это просто задышка, Мать нашла возбудителя и создала антидот – пока что. Посмотрим, как организм среагирует. Я боюсь применять серьёзные иммунопротекторы и ставить защиту, даже стандартную – он слишком сильно отличается от нас.

Антидот ввели два бойца Роя. И мы с Нгиланом, а пришельцы вместе с нами – стали наблюдать, что с их товарищем будет.

Ему было хуже всех. Я не изучал медицину специально, но от него несло явственной болью за версту. И я печально думал: а если антидот, который создала наша, местная Мать, на пришлого человека не подействует? Он умрёт?

И понимал, как это будет жаль. Обидно и печально. Пришелец так издалека, преодолел, конечно, множество опасностей – и вдруг умрёт от задышки, пустяковой болезни, обычной летней простуды, которая у любого из наших проходит за трое суток.

Но уже спустя малое время мы все увидали, что дышать пришельцу стало легче. И поняли, что скоро будет ещё легче. Это было, как в сказке.

И пришелец сказал, как Дзениз:

– Нгилан... хорошо.

Он ещё что-то говорил вслух, но остальное было уже не понять. А слово "хорошо" пришельцы сразу запомнили, и это мне показалось очень трогательным, потому что они первым делом придумали, как поблагодарить вслух.

– Вот это чудеса, – сказал я. – Существо с другой планеты – и на него действует лекарство Матери твоего Роя от задышки... Как в истории для детей.

– Цвиктанг, – сказал Нгилан, осматривая другого пришельца, – а с чего ты взял эту нелепицу про другую планету?

Я фыркнул.

– Нгилан, в нашем мире такие, как они, не живут!

– Не буду пока рассуждать с тобой о самой возможности перелёта с другой планеты, – сказал Нгилан. – Скажу лишь об их физиологии. И биохимии. Посмотри на лицо... на его лицо! – и показал.

У этого пришельца была дубина от диких зверей, он её так и не бросил – и я вдруг понял, зачем он её с собой таскает! Он понимает, что ничем не остановит хищника, если хищник решит напасть! Старшей речи-то нет! А те способы, которые в ходу там, у них, здесь, конечно, не действуют! И этот храбрый парень действительно собирался отбиваться от лазающих волков дубиной.

Правда, отчаянная храбрость. Впрочем, раз они добрались сюда из космоса или ещё как-то, то трусов среди них нет. И если они испытывают страх, то тем сильнее нужен характер, чтобы его преодолеть.

Но лицо у него распухло, да. И опухоль выглядела очень плохо, как-то знакомо, но непонятно.

– Я где-то видел такое, – сказал я.

– Конечно, видел, – согласился Нгилан. – Только не на лице и не на голой коже. На ногах. Или у мускусных оленей. Это – олений кусач. Как ты думаешь, личинка живого существа может развиваться в принципиально чуждой среде?

– Как же кусач может попасть на лицо? – удивился я. – Этот парень что, совал голову под воду? Зачем?

Нгилан неопределённо махнул рукой.

А пришельцы всё-таки очень странно себя вели. Потому что сначала я решил, будто парень с дубиной не хочет, чтобы Нгилан трогал кусача. У меня даже промелькнула дикая мысль: вдруг этот пришелец, там, у себя, был Другом Народа, а Народ у них живёт прямо внутри тела, под кожей! Вдруг парень не понимает, что кусач – опасный паразит, а не потенциальная Мать?! А может, он вступил в контакт именно с кусачом, кто знает...

Но я ошибался, конечно. Просто этот пришелец всё время ожидал опасности, от всего и от всех. И его друзьям пришлось ему практически показывать и объяснять, что уж от тех артроподов, которые живут в лаборатории Нгилана, никакого вреда точно не будет.

Я предположил с точностью до наоборот, до смешного. Парень-то Народ Нгилана заподозрил в том, что они могут быть опасными паразитами! А когда недоразумение разъяснилось, сразу успокоился.

И всё. Больше никаких непонятностей между нами и пришельцами не было. Только они сами были совершенно непонятные.

Нгилан сказал, что у всех четверых – кишечные расстройства и иммунитет снижен. Наши возбудители ломают их слабую защиту. Пришельцы, конечно, ещё не адаптировались ни к воздуху, ни к воде и, наверное, что-то съели или выпили – но Нгилан ещё отметил слабость их защиты вообще. Даже намекнул, что, похоже, у них нет специальных иммунных барьеров.

Быть может, их мир – гораздо безопаснее нашего? Они почти не знают ни паразитов, ни эпидемий, всё это – такая редкость, что им дико? Им не нужны мощные защитные механизмы? Если так – *плохо дело* их состояние легко объясняется.

К тому же даже такому неучу, как я, бросалась в глаза чуждость анатомии. Чтобы показать свой живот, четвёртый пришелец раскрыл свою одежду. Одежда – это отдельная история, она сама по себе выглядела удивительно, но не удивительнее, чем живот пришельца.

Потому что ни малейшего следа сумки у него на животе не было. Даже такой крохотной кожной складки, как у меня – не сумка, а недоразумение, ни на что не годится. Но это ещё ладно, бывает, что у мужчин сумка вообще не развивается – но у него соски-то были не на животе, а наверху! Два! Только немного пониже ключиц!

Мы с Нгиланом переглянулись, но Нгилан ничего не сказал. По-моему, он сам был потрясён. А я подумал, что их тела отличаются от наших куда больше, чем можно подумать. Не только тем, что бросается в глаза. Внутри у них, скорее всего, тоже всё не так. И тем более странно и невероятно, что Мать работает с ними так же легко, как с обычными людьми.

– Им надо почиститься, – сказал Нгилан, когда они с Матерью закончили. – Они не могут уничтожить эти слои старого запаха, это затрудняет понимание. И грязь на их телах – источник потенциальных вторжений, а иммунитет и так крайне слаб.

Я согласился. А пришельцам стало легче, и сразу рассеялось напряжение, которое бывает, когда кому-то плохо и помочь нечем. Всё в порядке. Я просто повёл их в нашу туалетную комнату... но у входа в комнату мы все остановились, и я, и чужие. Мы совершенно одинаково посмотрели на всё это, на привычные вещи – и одинаково, я уверен, подумали, что обыкновенные туалетные принадлежности совершенно не подходят.

Парень, из которого Нгилан вытащил кусача, тот, с дубиной, которого товарищи звали Зергей, зачерпнул горсть песка и пустил её между пальцами. И посмотрел на меня – я сообразил.

Песок нужен, чтобы чистить шерсть. Но как им вычистить голую кожу? Они только расцарапают себя песчинками...

Тот, кто подцепил задышку, открыл бутылочку с маслом и понюхал. Я взял его за руку, вылил капельку масла на ладонь и потёр. Грязь стиралась, но мы с пришельцем встретились взглядами, и я опять-таки понял: чтобы отчистить его тело целиком, нужно больше масла, чем мы найдём в лаборатории микологов. А на четверых?

Как же они чистятся дома?

Дзениз тронул меня за плечо – забавный способ, которым они привлекают к себе внимание – и изобразил, как пьёт из пригоршни. Я открыл ему водосбор, так, чтобы он мог напиться – а он набрал в ладони воды и ею смыл грязь с лица. Хотел набрать ещё – но я же открыл на одну веточку, так что вода больше не текла. И у Дзениза сделался такой уморительно огорчённый вид, что я рассмеялся.

Мне стало понятно, как они чистятся. Водой. Может, они иногда и живут в воде? Поэтому у них голая кожа? Теперь-то ясно, как Зергей подцепил своего кусача – он очищался прямо в реке. Я так и думал, что он отчаянный парень.

Но это значит, что воды нужно много. И что они намокнут – значит, потом им потребуется обсушиться.

Было немного необычно приглашать чужих в клане вниз, туда, откуда начинаются стволы водосбора, но – что же делать, если им нужна вода? Я объяснил, что надо спуститься ещё ниже, и мы все отправились в подвал.

По дороге нас перехватили сестрички. У Ктандизо была коробочка с семенами одежды, но сверху прибежали Гзицино и Дзамиро с целыми ворохами неживой одежды в руках. Весёлая болтовня окружала их, как запах мёда окружает цветы – я заметил, что от Ктандизо уже не пахнет не только страхом, но и неловкостью.

Девушки и сами – удивительные создания. Старшая женщина назвала пришельцев людьми – и всё, для девушек они люди. Голые, почти без ушных раковин, с невозможным строением тела, непонятно как попавшие в наш мир – но люди, и всё. С ними уже можно общаться, как с любыми приходящими мужчинами; единственное, что пока неясно – будут ли чужаки членами клана.

Девушки не знают проблем в общении совсем.

– Мама велела забрать их одежду *чтобы почистить* – сказала Ктандизо.

– А Ктандизо думает, что живая одежда *найдёт, где укорениться* пригодится странникам, – хихикнула Гзицино. – *При такой скудной шёрстке* Я не верю.

– Это семена пуховика, – возразила Ктандизо. – Ему хватит *и пары волосков*.

Я успел подумать, что невежливо смеяться, когда половине присутствующих смысл шуток непонятен, но всё равно фыркнул – тяжело сдерживаться, когда веселятся девушки.

Пришельцы смотрели на сестрёнок во все глаза. Дзамиро, прижимая к себе несколько пушистых пледов, подошла ближе к парню с задышкой и сказала ему, только вслух:

– Вам нужно тепло. Тебе. Тебе больше всех нужно тепло, – а он несколько раз опустил голову, по-моему, в знак согласия.

– Сперва им нужно почиститься *водой* – сказал я. – А потом тепло придётся очень кстати.

Гзицино моментально всё поняла и побежала на кухню. Оттуда притащила к водосбору большущую миску, в которой обычно замешивали тесто – и в миску пустила струйку воды. А Дзамиро потянула ближайшего пришельца за одежду:

– Сними это. Одёжники почистят.

Но пришельцы как-то не торопились раздеваться и чиститься, что-то их смущало. Они тревожно озирались и на девушек посматривали беспокойно.

Неизвестно, чем бы всё это кончилось, если бы к водосбору не спустился Лангри, закутанный в запах собственного тихого торжества.

– *Что?* – спросил я.

– Всех, кроме тебя, зовёт Дзидзиро, – сказал Лангри вслух. – Всех девушек. Она сказала: пусть оставят одежду и уходят. Между прочим, здраво: представьте себе, что это вас окружают *голые и чужие* незнакомцы, когда вы собираетесь чиститься. Я бы *взбесился* ушёл грязным.

Девушки устыдились. Дзамиро положила пледы на подставку для удобрений, взглянула на меня:

– Напомни им *про одежду*, – и убежала наверх.

Ктандизо покрутила в руках коробочку с семенами, подумав, положила её поверх пледов – и они с Гзицино тоже ушли, оглядываясь и обнюхивая друг другу кончики пальцев с девичьими секретиками. Лангри посмотрел на меня.

– Я отправил домой микограмму, – сказал он. – И жаль, что *нельзя связаться с микологами в лесу* в лаборатории нет гелиографа.

– *Зачем?* Не многовато суеты? – спросил я.

– Новости должны узнать все, – сказал Лангри и дёрнул плечом. – Голые чужаки появляются в лаборатории клана не каждый день.

А пришельцы, между тем, сняли одежду – на них было очень много одежды – и стали чиститься водой.

– Не везде голые, – сказал Лангри. – Нелепо как-то *будто их брили, и они неровно обросли*.

– Почему они тебе не нравятся? – спросил я, глядя на пришельцев.

У них вправду росли редкие волоски на руках и ногах, росли дорожки тощих шерстинок на животе, а на лобке шерсть была гуще и довольно длинная. От этого вправду казалось, что они выводили волосяной покров везде, кроме головы и паха – смешно и не особенно красиво, но не отвратительно.

А мышц у них казалось больше. У них были широкие грудные клетки, и таз широкий, и пенисы до гротеска большие, и на руках и ногах – особенно у того, с палкой – мускулы двигались под кожей буграми.

Пришельцы оттирались водой, косясь на нас. Что-то коротко говорили друг другу вслух. Выглядели настороженно и напряжённо.

– Им неприятно, что они голые, – сказал Лангри. – Им самим неприятно *а ты удивляешься, что мне неприятно тоже*. Они нас боятся. Этот принёс в дом палку *зачем бы?* В общем... они... *опасны* не вызывают доверия.

– *Опасны?!* Разумные существа? – удивился я. – Ты думаешь, они могут что-то испортить или украсть?

– *Меньшая из неприятностей* украсть и испортить, – Лангри смотрел на пришельцев и щурился. – Могут причинить кому-нибудь боль. Ударить *этой штукой*.

– *Чушь!* Человека?! Зачем?!

И тут Лангри зажал тревогу в кулак, а раскрыв ладонь, вдруг окружил себя и меня облаком тепла. Настоящего братского тепла – я в жизни не обонял от него ничего подобного.

– *Я тебя люблю* ты ещё очень юн, – сказал Лангри. – Ты многое поймёшь, когда будешь странствовать. Мир – не ягоды и не мёд. *Надо отнести в чистку их одежду*.

Он принялся собирать в охапку грязное тряпьё. Зергей, всё это время хмуро посматривавший на него, сделал резкий шаг в его сторону и протянул руку, будто хотел отобрать одежду силой; его нервный запах впрямь стал невозможно угрожающим.

– *Нельзя!* – приказал Лангри наотмашь, так что Зергей закашлялся.

Я тут же убрал след приказа.

– Ты что?! Это же почти больно!

Зергей и Лангри смерили друг друга недобрыми взглядами – и мне вдруг захотелось забрать дубину. Забрать – и убрать. Лангри выглядел рядом с Зергеем *уязвимо* маленьким – и почему-то это было очень неприятно.

Но Дзениз тронул меня за локоть и начал что-то говорить вслух. Судя по жестам – объяснять, что в одежде осталось что-то важное. Мне стало стыдно.

Я взял у Лангри то, что прикрывало Зергея – Лангри сузил глаза, но не возразил даже намёком аромата. На одежде впрямь оказались карманы, а в карманах – что-то тяжёлое. Я вынул камешек и ещё какую-то вещь – тяжёлую, сложной формы, с неприятным запахом *металла*.

Эту вещь Зергей тут же взял у меня из рук и выщелкнул из странного тёмного корпуса блестящее лезвие.

И случился момент странного оцепенения: с одной стороны – я и Лангри, с другой – Зергей и пришельцы, а нож из блестящего металла будто обозначил границу. Их территория – наша территория.

При том, что мы стояли в подвале лаборатории клана Кэлдзи. При том, что это изначально была целиком наша территория. И при том, что любой парень, мужчина, странник, приходя на территорию чужого клана, становится его гостем или его частью – но уж не отмеряет себе куски личного пространства, в которое нет хода хозяевам.

Зергею сказали двое – Дзениз и парень с задышкой, а потом присоединился и третий. *Довольно жёстко* очень понятно сказали Зергею, чтобы он убрал – и он *неохотно* убрал, но остался металлический запах и след этой невозможной делёжки пространства, от которой вставали дыбом волоски вдоль позвоночника.

Я посмотрел на Лангри, а Лангри тронул мою щёку, чтобы оставить у меня на лице след тепла, смешанного с *готовностью защищать* еле заметной беззлобной насмешкой.

– *Сосунок*, помнишь специализацию клана, откуда я родом? – спросил он.

– Защитные системы.

– Понимаешь, зачем они нужны?

Кажется, я впервые это до конца осознал. Я всегда жил в очень благополучном месте.

А пришельцам, кажется, не было так холодно от воды, как мы думали. Но я всё равно показал на пледы и стал объяснять, что надо закутаться.

Пришельцы, вроде бы, посмеивались – но теперь в их смешках мне слышалась какая-то неуловимая изнанка. Недобрая.

Они закутались в пледы, от пледов пахло домом – но под пледами от пришельцев пахло напряжением, тревогой и ещё чем-то. И этот запах раздражал Лангри и смущал меня. Пришельцы смыли боль, усталость, грязь – и теперь это *что-то* было главным в их общем фоне.

Дзениз и больной пахли слабее, Зергей и четвёртый пришелец – сильнее, но запах шёл от всех.

И тут мне пришло в голову: может, это просто тоска? Неприкаянность чужаков? Помноженная на страх – ну, это не очень хорошо, но ведь мы им совсем чужие, вдобавок они плохо нас понимают.

Сравнивают со своими – и им тоскливо.

Гзицино крикнула сверху:

– Идите завтракать! – и Лангри перевёл в запах, а я сказал:

– Пойдёмте, – и показал рукой.

Они поняли и пошли. И их окружала пелена сложных чувств, где были и тоска, и неуверенность, и досада непонятно на что, и почти страх, и непонятно откуда взявшаяся злость. И если бы через всё это не пронюхивались любопытство и капелька дружеского участия – встречные бы отворачивались от этого запаха.

Испытатель N24

Наверно, не надо было, ёлки. Но я устал.

Я охерительно устал. До отупения. Всё же, ёлки, как во сне, как не взаправду, как бред какой-то. И я не так от болячек устал или от голодухи, как от этого бредового вокруг.

Я же от самого моста был, как во сне. Как не со мной всё – будто кино смотришь. Фантастическое, не так, чтобы очень крутое. Я бы не стал такое смотреть: никаких тебе битв, суперсилы, звездолётов, роботов – а только четыре полудохлых чухана, лес этот гадский, больно везде и выбраться нельзя.

А потом ещё – ушастые.

Сначала, вроде как, было смешно. Не, ну верно, хохма: ухи – такие лопушищи, собачья морда, шерсть... Смешно и не взаправду, как в мультике. А потом...

Кажется, это чувство, что всё – сон, начало ещё в кабинете у ихнего дока отходить. Главное дело, ведь это же медицина! Эта ненормальность – ихняя медицина! И эта медицина – по всем правилам: обезболили, стерильность, ёлки, операция...

Тараканом.

В докторе живут осы. Мать вашу. Осы в нём живут. И он их посылает делать уколы.

И нам теперь тут жить. С ушастыми, с собачьими мордами, где в докторах живут осы.

С их бабами – с этими сучками без сисек, зато с шерстью. И настоящих девок тут просто нет. Вообще нет. Совсем никак. Когда шерстяные сучки пришли в подвал и принесли одеяла, я вдруг понял: всё, Серый, тебе нормальных баб никогда в жизни не видать. Ни живьём, ни на картинках, ни на фотках, никак. Их тут нет, а есть только шерстяные ушастые сучки, и они, твари, хихикают, как настоящие девки.

А они все в шерсти. Как можно, чтобы баба была вся в шерсти. Просто блевать тянет.

А серый – не как я, а настоящий серый – он нас сходу невзлюбил, гнида. Он, главное дело, всё бдит – он хотел шмотки забрать, вместе с ножом. Устроил химическую атаку, падла – тем и уцелел.

Они тут все хиляки, эти ушастые. Я б его, ёлки, с полпинка бы сделал, не напрягаясь. У них нет мускулов вообще. Либо у них все мужики такие хлипкие, либо сейчас нет дома мужиков – вроде, никакой угрозы нет. Только это всё обман.

Потому что у них есть эта химия, ёлки. Скунсы вонючие.

Отравить тоже могут, стопудово. Удушить. Сюси-муси, ушастенькие.

Я чего подумал: все эти нацисты-расисты – уроды, ёлки. Придурки. Потому что негры-то люди, а евреи – и тем более. Вот сюда бы такого нациста – как бы он тут задрыгался, а?! Потому что ушастые – вообще чужие, чужее любых негров и евреев, в них ничего человеческого нет, всё ненормально, всё непонятно. Всё по-уродски.

Динька мне: "Ты нож убери, ты их не пугай, зачем?" – я их, ёлки, напугал! Да этот серый сам на меня уставился, как шарфюрер какой-нибудь на затурканного еврея! Удушил бы меня, если бы рыженький не вступился, который с Динькой договаривался. Напугаешь такого!

А Артик: "Нам тут жить". Ядрёна Матрёна, а я и не знаю, что нам тут жить, бляха-муха!

И Витя: "Не истери, Калюжный, держи в руках себя". Учителей развелось, как блох, кирпичу упасть некуда. Да, жить нам тут! Да, я себя идиотом чувствую, в этом одеяле и с ножом! Да, нефиг было забирать мою форму! Да, я не хочу мыться в тазу водой, которая течёт из какого-то дерева и пахнет деревом!

Этот их грёбаный дом был не лучше, чем лес! Не по-людски, вот! Всё не по-людски! И да, хотелось орать, ёлки! Хотелось кому-нибудь врезать или хоть стену попинать – потому что я понял: жить тут придётся. Жить тут! Всегда!

Я не подписывался жить так всегда! Среди – не то, что негров каких, а вообще не людей!

Лучше бы мы вообще ничего не нашли. Лучше бы шалаш в лесу, ёлки.

И, главное дело, я вдруг подумал, что Артик меня что-то меньше бесит. Пусть он хоть пидор, хоть распидор – он человек. А людей тут – четверо нас. Лучше Артик, чем вонючая гнида с ушами.

Динька сказал: "Они нас зовут обедать", – а мне хотелось жрать, ясное дело, но я не знал, что они тут жрут, ушастые. А если дохлятину какую-нибудь, а, ёлки? Или ещё какую-нибудь дрянь? Не хотел я тут у них ничего из еды брать.

Артик к серому подошёл. В одеяле, блин. Хохма с яйцами.

– Спасибо за воду, – говорит и лыбится. – Видзин. Ты – Лангри, да? Ты – Лангри?

А тот: "Лангри. Гзи-ре. Артик – дзон", – ухмыляется в ответ. И не воняет убойным, чесночно-химическим, а мило пахнет яблочками. И ушками пошевеливает. Делает вид, что лояльный, ёлки. Что не ненавидит людей, а так, погулятеньки вышел.