Текст книги "Запах разума (СИ)"

Автор книги: Максим Далин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц)

– Как они прокусили штанину? – спросил Витя.

Артик сорвал ещё один лист и подобрал дохлую пиявку. Меня передёрнуло от гадливости.

– Вот смотри, – сказал Артик каким-то научным, слишком спокойным голосом, как диктор по телевизору, – они отличаются от земных пиявок. У них – хоботки, рты, скорее, как у земных комаров, чем как у земных червей... заострённые на конце. А вокруг хоботка у них – присоска, вот она. Прокололи ткань – и присосались к коже. Ты видишь, как они высоко прицепились? Они сидели на ветках кустарника, а не в воде и не на земле, – но тут ему, похоже, стало нестерпимо, и он зашвырнул листок с пиявкой в кусты. – Теперь заболело... Как мне остановить-то... Сильно течёт.

Я схватился за себя – и сообразил, что остановить и верно, нечем: ни ремней у нас нет, ни шнурков. Даже не перетянешь ногу. А кровь лилась тремя ручейками; Артик попытался зажать ранки ладонью, но кровь протекала сквозь пальцы.

– Ша, – сказал Витя. – Артик, снимай майку... Стой, дай, я.

Артик хотел перевязать майкой ранки, но Витя мотнул головой и затянул её чуть выше икры.

– Сейчас... немножко утихнет – и перевяжешь... Так что вы, говорите, там увидали?

Мне вдруг стало очень стыдно.

– Самолёт, – говорю. – Только Серёга думает, что это летающая тарелка. Высоко летело – не рассмотрели толком. Просто огонёк двигался.

Витя сел рядом с Артиком и стал смотреть на его ногу. Кровь почти перестала.

– То есть, вы не знаете, что это было такое, – сказал он. – То ли самолёт, то ли летающая тарелка, то ли фонарик на верёвочках, то ли спутник вообще. Так?

Серёга возразил:

– Не, не фонарик точно. Фонарики так высоко не летают. Всегда разглядишь хорошо – а тут только огонёк двигался, ёлки... – и задумался. – Не, вот. Вроде как несколько малюсеньких огоньков в одну линию. Или продолговатый такой... типа как иллюминаторы в самолёте или, в натуре, летающая тарелка, блин.

– Ага, – говорю. – Похоже.

Артик ослабил узел на майке, подождал немного – и замотал майкой ранки. Кровь уже не лилась, а так, слегка сочилась.

– Знаете, господа, – сказал он, – меня это очень обнадёживает. Кто бы тут ни жил – они цивилизованные существа. Не бегают с дубинами по лесу в поисках добычи. Следовательно, у нас немало шансов с ними договориться.

Витя усмехнулся.

– Как ты там говорил? Фальшивая логика? Вон, Калюжный – цивилизованное существо, телевизор смотрел, компьютер понимает, в школе кончил не меньше трёх классов... много у тебя было шансов с ним договориться, что в армейке, что на гражданке? Тем более что он вполне с дубиной бегает.

Серёга сразу вскинулся:

– Чё сразу я-то?

А Витя:

– Ты-то – то, что сперва кулаками машешь, потом думаешь, хоть и цивилизованный... Нет, пацаны. Пока мы их не увидим в подробностях, рассчитывать нам особо не на что. Какие бы они ни были – вряд ли нас тут ждали с оркестром. Не обольщайтесь. И вообще – всем поспать надо. Я дежурю первый. Разбужу следующего, когда большая луна вон от той хрени в пупочках сдвинется на кулак. Ясно?

И никто больше не возразил. Артик сказал:

– Хорошо. Спокойной ночи, господа, – и стал устраиваться около костра, а рядом и я пристроился кое-как. Серёга ещё вытаскивал какие-то палки, бормотал, что жёстко, что ему песок за шкирку сыплется – но я уже слышал это как-то издалека...

Испытатель N24

Как же было холодно-то, ёлки!

Главное дело, к костру придвинешься – печёт от костра, прямо подрумяниваешься, а отодвинешься подальше – чувствуешь, как задница инеем покрывается постепенно. От комаров всё везде чешется, песок повсюду забился. А спать хочется. И во сне снится не муть инопланетная, невероятная, а что одеяло сползло с дивана, сука, и на пол упало, и дверь на балкон открыта, а на балконе – октябрь, ёлки.

Начинаешь искать одеяло спросонья, дотронешься до чего-то вроде тряпки – а это Динька дрыхнет, ты его за рукав тянешь. Вот же паскудство...

В конце концов стало так холодно, что я окончательно проснулся. Зуб на зуб не попадает, да ещё щека особо, блин, чешется и болит, будто где-то там, внутри, кусочек иголки застрял и покалывает. И живот режет. И глаза не разлепить. Не жизнь, а малина земляничная...

Кругом – темень, хмуро как-то, сыро, ветрено, туман лентами ползёт. Песок мокрый, трава мокрая, я весь мокрый. Костёр мечется под ветром – пламя маленькое. Около костра Артик сидит, мелко трясётся, обхватил себя руками, тоже хочет согреться. Рядом с ним – Витёк: руками обнял колени, на них же положил голову, непонятно, то ли спит крючком, то ли так... Только Динька – в полном отрубе, но опять же свёрнут буквой зю.

– Чё так темно-то? – говорю. – Утро же, вроде?

Артик проглотил зевок, отвечает:

– Тучи. Плохи наши дела, Сергей.

Сам зеваю – спать охота, ёлки, сил нет – но холодрыга, спать нельзя. И соображаю со скрипом, мозги будто заржавели.

– Какие, – говорю, – тучи в Индии, нахрен?

А Разумовский, этак печально:

– А это и не Индия, Сергей. И не тропики. Умеренные широты, как я и предполагал. Будет дождь. Так что поспи, пока можешь – потом не получится в принципе.

Тут Витя поднял голову:

– Хорош трындеть уже... – и зевает. – Ни днём, ни ночью от вас покоя нет...

И тут мне на башку – кап! Не капля, а прям чайная ложка холодной воды, блин! Ну вот и выспались.

– Сволочь, – говорю. – Падла. Эта Индия сволочная вместе с Марсом.

И пока я говорил, на меня капнуло раза три. И вокруг начался мерный такой шелест – ясное дело, дождь пошёл.

Динька вздрыгнулся и говорит, чуть не плача:

– Да что ж это за жизнь-то?! Только заснул... – и глаза трёт.

Но главное дело – костёр шипит. Шипит мой костёр – и я вижу: погаснет. Кирдык нашей ухе, ёлки.

Хорошо ещё, что камушек – тот самый, главный камушек, серенький такой, вроде как с кусочками слюды вплавленными – у меня в кармане, рядом со сложенным ножичком. Костёр зажжём, конечно. Но ведь – когда? Дрова-то будут сырые, блин, и земля сырая – дождь зарядил только так. И рыбу в дождь ловить – тоже не факт, что хоть что-нибудь поймается.

Что делать... Отошли от нашего пляжика поглубже в лес, думали – под деревьями меньше льёт. Щас! Стоим, смотрим, как наш костёр заливает. Пяти минут не прошло – огонь совсем погас, а мы промокли до нитки. Артик закашлялся – и кашлял, и кашлял. Витёк ему по спине врезал, а Артик сказал:

– Так ты только синяков мне наставишь, – и снова закашлялся. – Я слегка простужен, по-моему. Мы вчера вечером вымокли и так и не высохли толком, а сегодня похолодало и дождь пошёл...

Витёк чутка подумал. Он вообще командира из себя строил изо всех сил, но долго не думал. Мыслитель, фиг ли... Так вот, минуты не прошло – решил уже:

– Так. Ша. Сейчас – бежим по берегу по направлению к фонарю. А потом решаем, куда дальше.

Динька спрашивает:

– З-зачем бежим-то? – а у самого губы синие, и зубами лязгает, как шакал.

А Витёк:

– Затем, что замёрзли все. Побежим – и согреемся. Только к кустам не подходите близко – там пиявки могут быть.

Артик и тут разулыбался. Хоть поленом его лупи – смешно дураку, что нос на боку...

– Я бы, джентльмены, откровенно говоря, предпочёл пробежке горячий кофе с мёдом, лимоном и свежими булочками... нет, с бутербродами...

Нашёл момент о жратве гнать! Я уже хотел ему двинуть – Витёк остановил:

– Стоп. Сменили тему – и бегом марш!

Ладно. Побежали.

Где – по песку, где – по воде. Вода холодная. С одной стороны, движения, вроде, греют, с другой – вода холоднущая, ноги мокрые, сверху льёт, в животе крутит... Куда бежим, зачем – нихрена не понятно; серое кругом всё такое, мутное, между деревьями – туман... Я не против, чтобы побегать – но так погано я никогда не бегал. Просто так погано, что прямо лёг бы и помер.

Только другим-то, гляжу, хуже моего, ёлки.

Артик всё кашлял, откашляется – и дальше. Динька быстро начал отставать – и Витя выдохнул:

– Легче, пацаны. Не олимпиада, – и все чутка притормозили.

Добежали до поворота реки минут за десять, я так думаю. И Артик остановился.

– Фонарь, – говорит, – господа.

И все остановились. Смотрю, на другом берегу странная штуковина. В "Икее" продаются такие абажуры японские, блин, или китайские, я не разбираюсь – вроде как из бумаги, что ли. Неровные такие, шершавые. Вот такая там была штуковина на столбе. Неровная. Не совсем круглая, а кривая какая-то. И на вид шершавая.

Витёк говорит:

– Прикол... вчера круглым казался.

А Артик откашлялся и говорит:

– Из-за света. Какая странная лампа... она ведь не стеклянная и, кажется, не пластмассовая... Из чего это сделано? Если бы не было смешно, я бы предположил, что из папье-маше.

– Чего это? – говорю.

– Мятая бумага, – отвечает. – Смачивают в клейстере, придают ей форму, она засыхает и становится довольно твёрдой... Но это неподходящий материал для фонаря в лесу.

Витёк говорит:

– Как хотите, пацаны, а я сплаваю. Надо посмотреть поближе, – а Артик головой крутит молча, нет, мол.

И тут Динька, который фонарём как-то слабо заинтересовался, а прошёл немного вперёд, крикнул:

– Мужики! Мост!

И Артик тут же:

– Не надо в воду! Сейчас перейдём туда по мосту!

Обрадовался он охрененно. Прямо камень у него с души свалился, блин. И они с Витей переглянулись и побежали к мосту, а я – за ними.

До меня начало потихоньку допирать кое-что.

Из-за Артиковой пидорской манеры мне всё время казалось, что он – ссыкло последнее. Дёрганый он был – никого такого дёрганого на "Игле" я больше не видел, да и вообще, народ старался себя в руках держать, а этот – нет. Но я сейчас случайно поймал евонный взгляд – как он на Витьку смотрел – и вдруг подумал, что он ещё дома на меня смотрел почти так же.

Он же в натуре припадочный, Артик. А когда у него припадок – тогда у него предчувствие. Это не трусость. Он просто знает.

Когда ТПортал проходили, он один заранее знал, что в задницу лезем. И сейчас – знал, что Витьке в воду нельзя. И мандраж у него этот случался, когда он боялся, что не послушают. Не зря боялся, ёлки.

Ёкарный бабай...

Мост маячил впереди, нам пришлось ещё с полкилометра пробежать, и я думал, что далеко возвращаться придётся. Не хотелось возвращаться, не знаю, почему. Когда бежишь вперёд – думаешь, что прибежишь на место, в конце концов. Домой, типа.

Дурь какая-то. Тут-то совершенно всё равно, куда – вперёд, назад, блин, хоть как. Но в башке сидела идея, что сзади мы уже всё видали, а впереди – нет ещё. И впереди может оказаться лучше. Вот и гонит – вперёд, вперёд, вперёд, бляха-муха... Беспонтово.

Но Витёк сказал:

– Где мост – там люди.

– Про фонарь ты то же самое говорил, – говорю. – Хрень это всё.

А Витёк:

– Нет, тут – точно. Где мост – там дорога.

А Артик кашлянул и выдохнул:

– Ага!

Но это вправду оказалась хрень.

В смысле, ни хрена не мост. То есть перейти-то можно, даже очень – но совсем не так, как по-человечески.

На нашем берегу росло два дерева – и на том берегу росло два дерева, но корни у них высовывались из земли, переплетались друг с другом и с ветками, протягивались туда, вперёд. И из этих переплетённых корней получалось что-то вроде моста, даже с перилами, шириной метра в три. Само собой, в общем. На корнях росло зелёное, как тина, свисало вниз, и вся эта хреновина мне показалась какой-то ненастоящей. Как в кино бывает.

Но, главное дело, к ней и правда вела дорога! Она выходила из леса – и на том берегу тоже виднелась. И дорога эта была – такая же хрень, как мост, такая же ненастоящая.

Я думал, она вымощена камнями – издали показалось. Подошли поближе – какие же это камни, ёлки! Это фигня какая-то!

Я на корточки присел, потрогал. Оно было – как мокрая упругая резина, но не резина. Какие-то, блин, плиты или что – неправильной формы, скруглённые, очень глубоко вкопанные; я пальцем покопал, потом – ножом: не достать, где кончается, а режется тяжело, как качественный литой каучук. На века сделано, но между плитами кое-где – зазоры в палец, в зазорах растёт что-то мелкое, зелёное.

Мужики, на меня глядя, тоже расселись вокруг, давай эту штуку, из чего дорога, пальцами тыкать.

– Чё это за хреновина, не пойму, – говорю.

Артик кашлянул и говорит:

– Это, вероятно, прозвучит безумно, но, на мой взгляд, оно похоже на литопсы.

Вот ещё идиотская черта у него – выдумывает всякие слова, которых нормальные люди не знают. Небось, спецом в энциклопедиях искал, умник хренов...

Динька говорит:

– А что это – литопсы?

А Артик:

– Растения. Это какая-то невероятная технология. Мост скручен из воздушных корней, а дорогу, похоже, посеяли... высадили... как рассаду, понимаете?

Витёк говорит:

– Нет. Как это – "высадили", ёпт?

– Какие, нахрен, растения? – говорю. – Ты посмотри, они же вкопаны в...

И тут до меня доходит. Эти плитки... они – типа кактусов, только без колючек и с плоским верхом. Колобашки такие... у одной бабы на подоконнике видел. А ихние листья или что там – это зелёное между, в швах.

– Тёма, – говорю, – они что, растут, что ли? Там, внизу – корни?

Ну, ёлки, стоит ему сказать два слова попросту – тут же лыбится, урод:

– Ты делаешь успехи, Сергей. Каждая такая плитка – это отдельное растение. Эта дорога – нечто, вроде колонии, или клумбы, если хотите... Удивительно, как она держит форму, не разрастается...

Динька говорит:

– Я такие в цветочном магазине видел. Только те были не такие плотные.

Витёк попрыгал на этих дорожных растениях и говорит:

– По-моему, они и машину бы выдержали. Ни хрена себе – клумба!.. Да ляд с ними – пойдёмте по дороге, пацаны. Выйдем к жилью, стопудово.

– Интересно, – говорю, – а мост выдержит?

Артик посмотрел.

– Машину? Не знаю, но возможно. Нас выдержит точно.

Мы зашли на мост. Охрененно прочный мост, вот что я скажу. Ведь, если идёшь по дощатому мосту – да хоть бы даже не по дощатому, а по железному – он как бы вибрирует, трясётся под ногами, что ли. Чувствуешь, как от шагов подаётся. А тут – как по земле идёшь. Монолит, бляха. Не шелохнётся. Я на нём прыгал – ничего. При том, что из корешков сплетён, в несколько слоёв, правда. По этим корешкам автобус проехал бы легко – и мост этот, ёлки, даже не дёрнулся бы.

Мы эти корешки, где они в сплошную массу не срослись, тоже трогали. Как чугун, не шелохнуть.

А посередине моста, с двух сторон, на перилах, тоже вроде как из тех же корешков – эти шары, бляха. Как Артик сказал – "папье-маше". Сероватые, шершавые. И Динька говорит:

– Мужики, фонари!

А Витёк:

– Ну вот, щас и узнаем, на батареях они или на чём, – и грабки тянет.

– Легче, – говорю, – ковыряйся там. Мокрое же всё – током дерябнет, ёлки – и поминай, как звали.

Но тут Артик говорит:

– Что-то в них не то, ребята. Совсем не то. Это очевидно такие же фонари, как тот, что на излучине реки... но они совершенно ненормальные. Хотя бы потому, что...

Взял руками один этот шар, серый такой, мокрый – и поднял! Шар этот не привинчивался, ничего – просто стоял в такой, вроде, нишке между корней. И никаких тебе проводов, никаких батарей. Просто серый шар у Артика в руках – неправильной формы, ёлки – а в шаре, внизу, маленькая дырка. Вот если большой палец сцепить с указательным – между такая дырка и выйдет.

Витёк спрашивает:

– Лёгкий?

Артик его, вроде, взвесил на руках.

– Лёгкий, – отвечает. – Очень. Почти ничего не весит... Знаете, уважаемые граждане, что это за шар? Это, дорогие друзья, высушенный плод. Растения, напоминающего тыкву.

– Чего?! – говорю. – Какую, нахрен, тыкву?!

Артик поднял шар повыше и пальцем показывает:

– Видишь, Сергей – вот тут, похоже, сторона, где на нём раньше рос цветок. Вот в этой ямочке он и рос, потом отвалился. Потрогай... чувствуешь, какая поверхность? Это высохшая кожура... только мокрая. Но она уже так засохла, что влага с неё скатывается, не впитываясь. А отверстие – на месте ветки... черешка, быть может, или плодоножки... как называется то, на чём этот плод вырос.

Перевернул эту штуку и ладонью от дождя прикрыл, чтобы вовнутрь не капало. И все, как бараны, уставились на эту дырку.

Витёк говорит:

– Погоди... а светил-то он как? – забрал тыкву эту из рук у Артика, сунул в дырку палец и покрутил. – Что за хрень, – говорит, – не пойму. Пустая же! Только на стенках плесень какая-то... или тина.

А точно. У него на пальце осталось что-то такое, то ли серое, то ли зелёное, липкое.

– Эти, наверно, не работают, – говорю. – Долбоклюи какие-нибудь лампочки вывинтили – лес же!

Динька говорит:

– Лампочки вывинтили, а провода где? – и второй шар поднял, тот, что с другой стороны. Та же самая песня, ёлки: тыква с дыркой, пустая.

– С собой унесли, – говорю. – Цветной металл, блин. Может, загнать хотели.

Динька то место в нишке, где шар стоял, рукавом потёр. Гладкая площадка. Никаких следов проводов. Никаких выключателей. Фигня какая-то.

Артик у Вити тыкву забрал и аккуратно её пристроил на место. И повернулся – морда странная, задумчивая такая... нехорошо задумчивая.

Когда в автобусе мы в "Иглу" ехали и на КПП остановились – у него такая же задумчивая морда была.

– Джентльмены, – говорит, – а ведь никаких лампочек в этих шарах не было... и в том фонаре, который мы наблюдали ночью – тоже не было. И я почему-то уверен: это рабочие фонари.

Витёк криво ухмыльнулся, нос сморщил, спрашивает:

– И как они, по-твоему, светят? На этом липком говне, что ли?

А Артик кивает.

– Точно, – говорит. – В десятку, Витя. Я бы предположил, что это липкое говно – культура каких-то светящихся организмов. Кто-то поселил их внутри высушенного плода – и они, вероятно, питаются чем-то на его стенках, а по ночам светят. Как светлячки или гнилушки, только, как видите, гораздо ярче. Такие дела.

– Ни фига себе! – говорю. – Не наша технология!

Ведь точно же, ёлки! Похоже ведь! Артик, конечно, тюкнутый, но соображает хорошо: всё сходится. Гнилушки светятся, точно. А эти сопли внутри – на гнильё похожи...

А Артик посмотрел на меня – и даже лыбиться не стал. Видно было, как он умотался, глаза ввалились, синячищи – и дождь у него по морде тёк, как слёзы.

– Не наша, – говорит, – технология, Сергей. Твоя правда. И всё то, что мы тут наблюдаем... дорога, мост, фонари... не земная технология. Не человеческая технология.

И никто не стал спорить. Точно же, блин. Не человеческая.

Испытатель N25

Бежал я через силу. Вообще не знаю, как мне удавалось бежать. У меня болело в груди.

Я бы предположил, что ночь, проведённая в лесу, предоставила мне отличный бронхит с неплохими шансами перейти в пневмонию – если бы дело было дома, на Земле. Здесь...

Здесь это мог быть любой вирус. Любой. Или не вирус – кто-нибудь мог есть мои бедные лёгкие изнутри без моего разрешения. И я подумал, что, по-видимому, первым... как это говорится о человеке моей комплекции? Перекинусь или дуба дам? Эх, в данном конкретном случае явно скажут просто: гигнулся Артик...

Откуда вообще у меня взялась энергия на бег? Мне было тяжело дышать. Видимо, меня подняли страх и надежда: я боялся остаться в лесу один и надеялся, что мы всё же найдём людей. Глупая вера: люди помогут, отогреют, накормят, окажут медицинскую помощь...

Глупая. Нет тут людей. Не знаю, что за существа сплели этот невероятный мост из воздушных корней четырёх удивительных деревьев, похожих на фикусы-мутанты – стволы их казались скрученными из чего-то, напоминающего одеревеневшие канаты, кроны состояли из мелкой, жёсткой, глянцевитой листвы, и косматый мох или лишайник свисал с корней прядями длинных спутанных зелёных волос. Не могу представить, что за существа вырастили тыквы-фонари и заселили их гнилью, светящейся по ночам электрическим светом. Их дорога была так же невероятна – сказанув про литопсы, я тут же подумал, что сходство сугубо внешнее: эти растения, предчувствую, жили большей частью под грунтом, а не над ним. Только чудовищная корневая система могла сделать дорогу настолько упругой, такой немыслимо проходимой – и эти растения тоже казались мне неестественными.

Дорога не была прямой. Она выходила из леса и уходила в лес, петляя, как тропа. Какая логика могла подсказать её строителям – или сеятелям – этот дикий изгиб крутой подковой? Мы не знали, удаляемся от населённого пункта или приближаемся к нему; нас вела только та самая глупая вера.

Нас встретят, пустят погреться, нальют супа или чаю – и всё кончится. Можно будет некоторое время лежать в сухости и тепле, не двигаясь, чувствуя, как потихоньку уходит боль.

Ох.

На кого я рассчитываю?

О чём я говорю! Я даже не мог осмыслить до конца, насколько мы чужды этому миру. Денис взглянул на меня и сказал:

– Артик, а вдруг им покажется, что мы – чудовища?

Тогда нам конец, подумал я, но промолчал. Зато Сергей выдал:

– А вдруг нам покажется, что они сами – чудовища, а, ёлки?! – и захохотал.

И умный Виктор судорожно вздохнул и буркнул:

– А какая, нахрен, разница?!

Перебравшись на другой берег реки, мы ещё бежали минут пять или чуть больше – но темп падал и падал; в конце концов, мы окончательно перешли на шаг. Я смотрел на своих товарищей и невольно удивлялся тому, как быстро нас свернуло... а ведь мы не случайные люди. Мы – здоровые парни, прошедшие специальный отбор. Нет, дело не в голоде и не в усталости. Дело в мире, куда мы угодили, в мире, которому мы совершенно не нужны – и он равнодушно избавляется от нас, как от блох.

Мы больны за одни сутки. Даль нашей карьеры видна мне совершенно отчётливо: либо мы адаптируемся, отлежимся и отлижемся, как псы – либо покинем сей мир в ближайшее время, двинувшись куда-то дальше... только на сей раз не телесно, а чисто духовно.

А наши заморённые тела примет этот лес и придумает, как их переварить. В конце концов, лес так велик, а мы – такое мизерное, не стоящее упоминания явление...

Дождь начал стихать, он уже не лил яростно, лупя нас каплями, как градинами, а мелко моросил. Небо, серое, мутное, лежало на верхушках деревьев, было ужасно холодно. Каждый порыв ветра пронизывал нас насквозь: наши комбинезоны, такие эффектные, будто специально сделанные для хроникальных съёмок, фотогеничные такие комбинезоны, совершенно не годились для лазанья сквозь колючий кустарник, беготни по воде и сна на голом песке. Мы были мокрые и грязные, как черти. Наша форма приобрела столько же оттенков, сколько использовали для знаменитого плаща Иуды на мозаике в Исаакиевском соборе: и зелёные, и бурые, и серые, и почти чёрные, и красные, и чёрт ещё знает какие – разница мне виделась только в том, что упомянутый плащ всё же издали казался белым.

Но одежда всё равно выглядела лучше, чем лица. Смотреть на Сергея мне было тяжело: его щека распухла, стала багровой и отливала синевой. Денис напоминал панду – бледная физиономия и иссиня-чёрные подглазья. Лицо Виктора в одночасье достигло последней степени худобы – без фаса, как сказал кто-то, лишь два профиля... Подозреваю, меня бы тоже не пригласили на фотосессию в гламурный журнал.

Через полчаса мы тяжело брели, почти не глядя по сторонам.

Дорогу пересёк птеродактиль ростом с голубя, летящий довольно низко. Чёрный, глянцевый, он блестел, как полированный – и его чернота отливала неожиданной розовостью на грудке. Мы остановились, чтобы проследить за его полётом, а больше – чтобы чуть отдохнуть.

– Интересно, – задумчиво спросил Денис, – а есть их можно?

Сергей хмуро буркнул:

– Поймай – попробуем.

– Очевидно, можно, – сказал я. – Вообще, мясо животных мне кажется более безопасной пищей, чем растения...

– Да уж, – кивнул Денис. – Ягод мне долго не захочется. А вообще... вот бы сварить из него суп... типа куриного... Знаете, мужики, есть вроде бы не очень и хочется, а бульона выпил бы.

Я кивнул. Я чувствовал то же самое: мне хотелось не есть, а выпить чего-нибудь горячего.

– Ша! – одёрнул Виктор. – Хорош о жратве трындеть. Ясно, что летучего – не поймаем. Надо что-то другое думать... И вот что ещё. Пацаны, вы заметили, какой тут лес странный?

Это показалось мне дьявольски смешным; я попытался сдержаться, но фыркнул – а Сергей загоготал в голос. Денис, улыбаясь, сказал:

– Витя, ты чего, только что заметил? Соколиный Глаз прямо!

У Виктора дёрнулась щека.

– Да заткнитесь вы, мудачьё! – сказал он с досадой. – Я же не про то! Ясен хрен, тут всё другое. Я вот о чём. Вот мы ведь по дороге идём, так?

– Ну? – Сергей поднял на него глаза, и я понял, что Виктор пытается высказать некую цельную и новую мысль.

– Мост перешли. Фонари там, ё-моё... соображаете?

И тут осенило Дениса.

– Витя, ты хочешь сказать – мусора нет? – сказал он, оглядываясь по сторонам. – Да? Дорога ухоженная, не заросла, фонари горят – тут народ бывает, да? А мусора нет...

Виктор хлопнул его по спине.

– Верно мыслишь, салага. Мы сколько прошли? Километра полтора? И – ни одной бумажки, ни одной бутылки, ни одной пробки там... Чисто, как в больнице, ёпт... Что это значит?

– Тут давно никого не было, – предположил Денис.

– Либо мы не воспринимаем как мусор то, что является мусором для этой цивилизации, – сказал я. – Кукла-орех, которую выловил из воды Сергей – очевидно, их мусор. Или, по крайней мере, следы быта. А остальное просто не остановило наших взглядов... мы устали.

Виктор задумался.

– Да... – сказал он, помолчав. – Это мне как-то в голову не пришло, – и передёрнулся. – Дальше пойдём?

– Очкуешь уже? – спросил Сергей с кривой ухмылкой и закинул свою дубину на плечо: ни дать, ни взять – питекантроп. – Чё, ссыкотно посмотреть на хозяев, а?

Виктор мрачно промолчал. Денис чуть пожал плечами и сказал:

– А что, нам теперь всю жизнь от них в лесу прятаться?

– Да, – сказал я. – Надо всё выяснить, Витя.

– А ты ничего не предчувствуешь? – спросил Виктор с надеждой.

– Нет, – сказал я виновато. – Мне нездоровится.

Виктор подумал ещё немного.

– Ладно, – сказал он в конце концов. – Пошли. Не шоссе же это... мы не в город идём. В деревню, наверное.

И мы побрели вперёд. Мелкий дождь шелестел в чаще, и громко капало с веток. Крики птеродактилей, притихших во время ливня, снова стали слышнее и чаще. В глубине леса кто-то издал странный звук, гнусаво протрубил в сиплую трубу – и ломанулся от нас через хрустящий кустарник; мы не увидели это существо, но услышали отчётливо.

Так мог бы ломиться лось или медведь; судя по тому, что ломились от нас, я предположил, что создание травоядное. Никто не стал спорить.

Наша дорога вильнула – и, свернув, мы увидали её конец. Меня передёрнуло с головы до пят.

Это было не dИjЮ vu, а нечто значительно более яркое. Я видел это место во сне.

Перед нами, метрах в двухстах впереди, лес расступился, как кулисы – и на открытом месте мы увидали руины. Они выглядели, как останки целого комплекса построек; самая высокая была трёхэтажной, если только несколько этажей сверху не обрушились и не пропали без следа.

Это были самые вписывающиеся в пейзаж руины, какие только можно себе представить. Мох пропитывал стены насквозь, как вода – и стены, зелёные и мохнатые, казались сотканными из мха, а не выстроенными из какого-нибудь плотного материала. Дверные и оконные проёмы поросли длинными прядями зелёных "волос", свисающих экзотическими занавесами. Стены плавно переходили в поросль – как ни дико это звучит. Кустарник начинался из стен и плавно переходил в подлесок.

И мне ещё дома, на Земле, снилось, как я стою на верхнем этаже самой высокой постройки, смотрю в небо, благо нет даже следов крыши – и из мха стен выползают поросшие тем же мхом крабы или пауки. Мне сделалось основательно не по себе.

– Идём, что ли, – предложил Виктор неуверенно.

– Да на фига? – сказал Сергей и скривился. – Его бросили сто лет в обед! – но я заметил, что Сергей перехватил свою дубину поудобнее.

– Не, мужики, – возразил Денис. – Фонари. Дорога. Мост. Ничего его не бросили.

– Верно, – сказал я. – Если там и не живут, то бывают. Не могу сказать, что я в восторге от этого места, но нам не помешает крыша над головой. Вряд ли мы сейчас кого-нибудь встретим – так хотя бы посидим под крышей и чуть обсохнем.

Тут у меня так заболело в груди, что я не смог продолжать, пока не откашлялся – и ребята дождались, пока приступ кашля пройдёт.

– Идём, – сказал Виктор твёрже. – Под крышей хоть огонь можно будет развести. Моху надрать...

Я кивнул, хоть и сомневался в успехе и в том, что выйдет "надрать моху" с этих странных стен. Мы пошли вперёд.

Чем ближе мы подходили к руинам... тем отчётливее я понимал, что слово "руины" надо брать в кавычки. Мне померещился слабый свет в окнах верхних этажей, пробивающийся сквозь зелёную поросль. Вросший в стены кустарник при ближайшем рассмотрении оказался живой изгородью. Живая плитка, из которой состояла дорога, уходила за дом, видимо, покрывая двор. Вдобавок у меня было отчётливое ощущение, что из окон за нами наблюдают.

Это, кажется, чувствовали все. Ребята замедлили шаги. Сергей подобрался, будто готовясь шарахнуться в лес, если по нам вдруг откроют огонь. Виктор крутил головой, очевидно, пытаясь заметить опасность сразу, как только она возникнет. Зато Денис неожиданно вышел вперёд. Я смотрел ему в спину – и не чувствовал в его движениях напряжения или страха.

Денису было любопытно – и он не нервничал вовсе. Его доверие к этому миру, на мой взгляд, было совершенно избыточным; если бы хозяева "руин" решили нас убить, Денис умер бы первым... но мне не хотелось его одёргивать. В конце концов, трое осторожных всегда прикроют одного, если тот совершит опрометчивый поступок.

Денис совершил.

До "руин" оставалось метров двадцать, когда он резко остановился и сказал с какой-то детской радостью в голосе:

– Мужики, там – эльф.

Сергей поперхнулся и закашлялся:

– Кхм! Чё?!

Виктор развернул Дениса к себе лицом:

– Ты чего, Багров, бредишь, что ли?

А я оценил широкую наивную улыбку на простоватом лице Дениса. Я не видал того, что заметил он – но, судя по этой улыбке, замеченное было нестрашным и безопасным.

– Где эльф? – спросил я. – И почему он – эльф? Не жизнь, а сказка, да?

– Не как в сказке, – сказал Денис. – Настоящий. В окне на первом этаже видел – только ухи торчали. Ему тоже интересно, только он, наверное, мокнуть не хочет.

– Дождь мелкий, – сказал я, а Сергей криво ухмыльнулся и скептически выдал:

– Эльфов не бывает, во-первых. А во-вторых, хрен ли ты там видел, в окне? Там только водоросли какие-то...

– Тихо, ша! – вдруг приказал Виктор и заговорил намного тише. – Я тоже видел. Эльф – не эльф, но ухи, точно... не в окне уже. В зарослях. Осторожно, пацаны.

– Я его сейчас сюда позову, – сказал Денис и раньше, чем Виктор успел ему помешать, сделал несколько шагов вперёд, к зарослям высоких кустов, похожих на шиповник. – Эй! – окликнул он и протянул вперёд ладони. – Выходи, мы тебя видели!

Не выйдет, мелькнуло у меня в голове. Нас четверо, а "эльф" – один. Калюжный вцепился в свою дубину. У Виктора слишком напряжённый вид. Мы вымокли, грязны, я ещё и в крови... Не рискнёт.