Текст книги "Запах разума (СИ)"

Автор книги: Максим Далин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)

До меня дошло. Он не просто не понимал. Он не мог. У него были совершенно пустые ладони. Я нюхал-нюхал, рассматривал – но руки у Дзениза были как у деревянной куклы. Не совсем, конечно, но похоже. Я разнюхал много всякой странной всячины: ягоды дикой красницы, золу, речную воду, уголь, листья четырёх видов, по крайней мере, сок клеевика, убитых насекомых... Ещё от его ладоней пахло его, я бы сказал, фоном. И всё.

На его ладонях не было никаких желёз. Вообще.

Я подумал о существах с других планет. Говорят, на других планетах могут жить люди. И у людей с других планет органы могут находиться не там, где у обычных людей. Иначе этих голых парней вообще нельзя объяснить.

Инопланетяне. Интересно, на чём они прилетели в наш мир? Где их летательный аппарат? Разбился? Испорчен? Тогда понятно, почему от них несёт бедой.

Инопланетяне – это всё объясняет. И – что голые. И – что без ушей. И – железы у них не на руках. А где?

Я стал его обнюхивать везде, где может быть что-то, похожее на железы Старшей речи. Гениталии у него были очень плотно закрыты одеждой, слишком плотно; я подумал, что, наверное, не на гениталиях, раз так. А от лица чуть-чуть пахло, особенно – от висков и около ушей. Слабо и общо. Неразборчиво.

А Дзениз давал себя обнюхивать, но сам даже не попытался поизучать меня, хотя не похоже, что ему всё уже было ясно. И я подумал: а вдруг у них на планете это неприлично? Неприлично бесцеремонно брать за руки и обнюхивать без спросу? А спросить он не умеет?

Я намекнул, что у нас – можно. А он удивился.

Они все поразились, что-то говорили, смотрели на меня странно – но никто не нюхал толком. Я понял так: они догадались, что у меня Старшая речь, но понятия не имели, что с ней делать.

Дурацкая мысль: они вообще не понимают всё, связанное с запахами. Может, у них и обоняния-то нет? Или есть, но очень слабое? Носики-то крохотные... И из-за этого один из них хотел защищаться от зверей дубиной?

Человек может ослепнуть или оглохнуть – а может даже родиться без зрения и слуха. Я слыхал о несчастных, которые рождаются со слабым обонянием. Но – совсем без него? И нет запаховых желёз? У всех четверых?

Никогда не слыхал о такой болезни – чтобы желёз Старшей Речи не было вовсе.

И тут я услышал, как из дома Нгилан крикнул:

– Подойдите сюда!

Что интересно: они ведь поняли слово. Запах не понимали, а слово поняли. И пошли.

Испытатель N23

Серёга, конечно был прав, когда сказал, что Цвик безопасный. Он точно безопасный, но дело не в этом. Он милый был ужасно. Я даже описать не могу, какой он был милый.

Вблизи-то он был совершенно не похож на эльфа. Только издали, а когда подошёл... Бывают такие собаки – лабрадоры. Они мягкие, как плюшевые игрушки, у них морды – славные, добрые, губы обвислые, уши болтаются, а нос летом темнеет, а зимой делается розовый. Они добрые, доверчивые, весёлые и бесстрашные. Вот Цвик – он как лабрадор.

Я от людей никогда такого не чувствовал. Только от собак, да и то – собака собаке рознь. Но вот когда пёс подходит, улыбается, машет хвостом – сразу понимаешь: не будет кусаться. Перевернётся пузом кверху, чтобы почесали, будет тыкаться, лизаться, но точно не укусит. Я в таких делах никогда не ошибаюсь. Не боюсь собак. Знаю, как они себя ведут, когда им страшно, зло или укусить охота, а как – когда хотят, чтобы почесали пузо.

И Цвик – как пёс. Нет, это смешно, но мне показалось, что он гораздо больше пёс, чем человек. Ухи его, вертолёты, шевелились, как у пса. Нос мокрый и холодный, усы. Шерсть. И когда его гладишь – чудесно на ощупь. Как дога, к примеру, только ещё мягче.

Добрый, умный и доверчивый. И нюхает. Это было ужасно смешно, как он внюхивался в мои пальцы. Теперь я понимаю, что он там хотел нанюхать. У них из-под ногтей выделяется по чуть-чуть такая штука... как масло, что ли. Она пахнет, и каждый раз – по-разному.

В этом наверняка есть какой-то смысл. Но тут уж мне никак не разобраться. Я только догадался, что этот запах – он у них как сигнал. Но что означает – человеку не разобрать. Будь у нас собака с собой, она бы, может, и догадалась как-нибудь.

А паук у Цвика в волосах – домашний зверь. Ручной.

Когда паук выполз у него из шевелюры, я думал, у меня сердце выскочит. Ненавижу пауков до невозможности. Но Цвик с ним, как с котёнком... нет, как с дрессированной собачкой. Он ведь ещё и пауку подал сигнал своим запахом. Выпустил крохотную капельку из-под ногтей, растёр по пальцам и мазнул меня по щеке. Чтобы паук знал: свои. И я сразу успокоился, стало смешно: вот, человекообразный собак запахом паука дрессирует, отозвал, забрал своего паука, как кусачую собачонку.

И всё, что Цвик делал, было мне понятно. Он меня обнюхивал правильно, так любой пёс нюхает. Около рта, за ушами... некоторые собаки даже лизаться лезут. Им человеческий запах нравится.

И пока он меня обнюхивал, я его хорошо рассмотрел. Он всё-таки был странный. Очень странный. Оно и понятно, марсианин же.

Цвик мне показался совсем худеньким: кости тоньше, чем у наших. Или мяса на них меньше, может быть. Не мускулистый – или мускулы по-другому устроены. Ну, как бы, скорее, жилы, чем мускулы. Плечи уже. Грудь не то, чтобы уже, но какая-то другая. Но из-за шерсти не выглядит дистрофиком. А одежда на нём – вовсе не одежда.

Она на нём растёт. Или из него. Или приклеена. Но одет он, вроде как, в кучу таких зелёных пучков, как водоросли, и друг с другом они не соединяются. Они прямо с Цвиком соединяются. Когда руку держал – видел: шерсть – и прямо из неё растут эти зелёные прядки.

И никаких штанов Цвик не носит. Это зелёное, газончик у него на шерсти – как травяная юбка у дикаря.

И разговаривать с ним мне было приятно. Потому что я понимал – ну, почти всё понимал. Не знаю, почему. Он сказал, что звать его Цвиктанг, по фамилии – Кэлдзи. Что, ясно ведь всё! И потом, когда кто-то из его старших позвал нас к дому, я ещё Цвика спросил:

– Идти надо, да? Гзи?

И он запах чем-то сладковатым и говорит:

– Гзи-ре, – в смысле, "точно".

А ребята почему-то ужасно нервничали. И Витя повёл себя так, будто мы в логово врага идём, а Серёга вцепился в свою дубину. Артик хрипло дышал и покашливал так, будто сдерживается, чтобы по-настоящему не раскашляться – ему было всё равно, но остальные заметно дёргались.

Я сказал:

– Серёга, положил бы ты эту дубину. Неудобно, – а он огрызнулся.

– Неудобно, – говорит, – штаны через голову надевать.

Цвик на дубину смотрел и чуточку посмеивался. Почти неслышно, но глаза блестят и зубы из-под губ – усмешечка такая осторожная, будто он обидеть Серёгу боялся. А мне было неловко.

Мы обошли кусты и оказались на дворе. Двор весь зарос этими живыми плитками, из которых у них тут дороги, и около входа в дом, с двух сторон от дверного проёма, эти плитки выросли в такие стволики, в половину человеческого роста примерно. На них лежали тыквенные фонарики-гнилушки. А двери в доме не было совсем. Была такая же зелёная бахрома, как на окнах. И эту бахрому для нас отодвинул другой... в общем, родич Цвика.

Он был настолько чудной, что все остановились и уставились.

Когда видишь первого марсианина, думаешь, что они все такие. Ну, как в кино: если на чужой планете один зелёный и пупырчатый, то все прочие тоже зелёные и пупырчатые, поголовно. Цвик-то был такой коричневатый, золотистый, с рыжей гривой – а второй оказался белый-белый. Белоснежный.

Нос у него розовый. Уши розовые. Глаза – голубые и бледные. Шевелюра вся в косички заплетена – белая, как молоко. А на белой шерсти на лице – еле-еле заметные полоски. Даже не сероватые, а тоже белые, но шерсть, как будто, чуточку по-другому растёт. Бывает ткань такая: блестящая с матовыми узорами – вот такие полоски и были. Тигриные. По щекам к вискам, по лбу – буквой "м". И по надбровным дугам.

Ухи у него оказались проколоты, и в них по нижнему краю вдеты даже не колечки, а целые блестящие спиральки – из дырочки в дырочку. А одет он был в белое пушистое облако, поэтому казался толстым. Но мордочка лица-то у него была узкая и нервная, как у Цвика, и руки тонкие. Он был не толстый, просто очень мохнатая одежда. Это белое и пушистое закрывало у него и тело, и руки по локоть, и ноги почти по самые лодыжки.

Цвик сказал:

– Нгилан. Кэлдзи мин.

А я:

– Ага. Нгилан. Твой брат, да? Кэлдзи? Он – Кэлдзи, и ты – Кэлдзи? Гзи? – и показал рукой, чтобы было понятнее.

Цвик, конечно, понял и сказал:

– Гзи-ре.

Мне было очень приятно, что мы с ним так здорово друг друга понимаем. Я видел, как у Нгилана шевелятся ноздри – и протянул ему руки. Понял, что он хочет понюхать – и точно: он стал нюхать, а Цвик стал ему объяснять, что у меня руки ничем особенным не пахнут. Ну, очевидно же! Поэтому Нгилан не стал сильно вдаваться в подробности и так тщательно меня обнюхивать, как Цвик, просто отступил вглубь дома, чтобы мы все вошли.

Нас звали в гости – я вошёл. Я просто спиной чувствовал, как ребятам неуютно, но мне было совершенно непонятно, почему. Ну ничего, ничего абсолютно нам не грозило!

Я почему-то думал, что в комнате будет темно, а там было довольно светло. Утро стояло такое пасмурное, что свет в окна еле просачивался, но в комнате мягко светился потолок, неярко, но достаточно, чтобы стало уютнее. Свет желтоватый, как солнечный. А пол и стены все заросли мохом сплошь, и мох на одной стене плавно переходил в диван или во что-то такое. Мне показалось, что там была ещё какая-то мебель, из тёмных гнутых трубок, в зелёной бахроме, но я не рассмотрел. Потому что все домочадцы собрались на нас посмотреть – и мне хотелось смотреть на них, а не на обстановку.

И они все были совершенно не похожи на одинаковых марсиан в кино.

Один, серый со стальным каким-то сизоватым оттенком, как голубь, с гривой, завязанной в два хвоста, как у индейца, и в такой серой хламиде, типа пончо, только вязаного, в узелках и косичках, стоял напротив двери, расставив ноги, как герой боевика, щурился и подпирал подбородок кулаками. Человеку так стоять неудобно. Второй, почти такой же коричневый, как Цвик, и с такой же рыжей шевелюрой, подошёл близко, ноздри у него шевелились, и он цокал тоненько: "Цок-цок-цок!" – слова это были, или "ай-яй-яй!" – я не понял. Этот второй был одет в целую копну тонюсеньких веточек с листиками, и в волосах у него тоже были веточки в мелких цветочках. Я ещё подумал, что он гораздо старше Цвика, потому что в рыжих волосах была сероватая проседь, и мордочка лица поседела, как, бывает, седеют собаки: в золотистом и коричневом появились мелкие белёсые шерстинки.

Третий и четвёртый остановились рядом, поодаль, и шушукались. Третий был песочного цвета, рыжеватый, с громадными зелёными глазищами, одетый в ярко-жёлтый цыплячий пух, а четвёртый, тоже чем-то похожий на Цвика, рыженький, только меньше и тоньше, был прикрыт только множеством ожерелий из чего-то переливающегося и условной золотистой сеточкой, вроде ажурной вязаной шали. Через сеточку было видно почти всё тело, покрытое мелкой шёрсткой – и до меня вдруг дошло, что это же – самочка! Девушка!

То есть... ну как... по этому самому... по паху понятно. Потому что у неё наряд был очень вызывающий. Но марсианка! Марсианка же! Потому что у неё вообще не было бюста! Никакой груди вообще, у неё не было даже сосков – гладкая шёрстка на грудной клетке! И у меня слегка зашёл ум за разум.

А эта рыженькая сообразила, что я на неё смотрю, подошла вплотную, зацокала и стала меня обнюхивать. Как Цвик: руки, губы, около глаз – и в это время всё время пахла сама, а запах менялся и менялся. Но они все пахли. Я это ощущение описать не могу. Кто-нибудь открывает ладонь – и оттуда запах струёй, как из распылителя с дезодорантом. А потом – другой. И запахи смешиваются волнами, у меня даже голова закружилась.

А рыженькая вдруг резко нагнулась и понюхала... в общем, я чуть не подпрыгнул от неожиданности. Я, наверное, красный был, как помидор. И не знаю, чем бы кончилось это дело, но тут Артик раскашлялся.

Надо думать, от запаха. Не то, чтобы в комнате воняло – не продохнуть, но запах вполне ощутимый. Особенно, когда тот, серый с двумя хвостами, прямо махнул запахом на нас, а пахнуло будто аптекой. Резко. Камфорой, что ли. Не знаю, как определить.

И когда Артик начал кашлять, все моментально переключились на него. Особенно белый Нгилан: у него вид сделался такой сосредоточенный, шёрстка над носом собралась в складочку и встала дыбом – и он тут же подошёл обнюхивать Артика внимательно.

Артик пытался удержаться, не кашлять, но плохо получалось. Тогда Нгилан сказал: "Дзон мин", – и качнул головой, как собаки иногда, вбок.

– Артик, – говорю. – Он тебя зовёт куда-то.

Артик одной рукой держался за грудь, другой рот зажимал – посмотрел на меня.

– Давай, – говорю. – Давай, иди. Он, похоже, помочь хочет.

И Витя тут же сказал:

– Все пойдём, – и Серёга кивнул.

Цвик стоял рядом и слушал: уши нацелил и усы тоже. Всем, чем мог, слушал, очень внимательно. Я его взял за руку и говорю:

– Цвик, мы все, – и показываю пальцем, – пойдём с ним, – и опять показываю. – Пойдём. Дзон. Гзи?

Цвик начал объяснять Нгилану, но тот, кажется, и сам уже понял. И в комнате вдруг полностью пропал запах. Вообще. Всякий. Даже нашим потом перестало шмонить, а только что разило – будь здоров.

Чуть-чуть попахивало только вроде как мхом со стен.

Нгилан что-то сказал своим и махнул кулаком. Очень странный жест, не как бы человек погрозил, а у себя перед лицом махнул. Будто муху отгонял, но кулаком, а не ладонью.

Тот, что с цветами в причёске, забрал рыженькую и того, что в жёлтом – и вышел в дверь, в глубь дома куда-то. Серый секунду постоял, фыркнул или чихнул – и тоже ушёл. И Витя с Серёгой, похоже, немного расслабились. А Нгилан снова мотнул головой, на другой дверной проём. А за проёмом была лестница.

По лестнице мы все и поднялись наверх; лестница была не очень широкая, и мы толкались плечами. Со мной Цвик пошёл, как переводчик. А наверху оказался недлинный сумрачный коридор, в коридор выходили три двери и окно. Двери – это я по привычке сказал. Не было тут дверей нигде. Только дверные проёмы, занавешенные зелёными нитями.

Нгилан одну такую занавеску отодвинул. За ней была большая комната, довольно светлая, нас туда приглашали. Мы вошли.

И мне сию минуту очень захотелось выскочить назад. Но тогда я бы сбил с ног Цвика. Пришлось вдохнуть и остаться – и даже смотреть вокруг.

Углы напротив, с двух сторон от окна, сплошь затянула паутина. Там даже, кажется, какие-то коконы висели. Из стен росли стеллажи – не могу это по-другому описать. Мне кажется, что-то тут было технологически общее с мостом: прямо из стен высовывались ветки, сплетались друг с другом и образовывали полки. А на этих полках стояли террариумы, в которых копошилась какая-то кромешная живность.

Мне показалось, что даже более гадкая, чем пауки.

Между стеллажами мне померещились зелёные трубы, идущие из пола в потолок, но я тут же сообразил: это стволы. Растений, вроде бамбука. Такие же коленчатые, и на них даже различались веточки. Посреди комнаты стоял стол из белёсого матового стекла на непонятных ножках – такое ощущение, что он тоже вырос из пола. Над столом наклонно висело зеркало, а рядом стояло стеклянное, по-моему, гнутое кресло – ножки тоже уходили в мох. И ещё там были какие-то гнутые подставки, а на них – стеклянные трубки, в которых шевелилось непонятное. А в простенке между стеллажом и дверью росли трутовые грибы, как на берёзе, жёлтые, буроватые и песочного цвета, и от них в некоторые трубки тянулись тонкие корешки или нитки, а другие нитки шли в стену.

В общем, мне показалось похоже на зверинец и на лабораторию.

Пока я глазел по сторонам, Серёга вскрикнул:

– Ох, ёлки! – чуть меня в стену не впечатал, в грибы прямо.

– Ты чего? – говорю.

А Серёга:

– Из этого белого оса вылезла, ёлки! – глаза у Серёги расширились, и лицо было такое, будто его мутит.

Я посмотрел на Нгилана – и увидел, как вылезает вторая оса. Серёга был прав: она появилась из белого пуха у Нгилана на животе, здоровенная, сантиметра полтора в длину, бурая в золотистую полоску. А вторая такая же уже ползала по его рукам. А сам Нгилан в это время принюхивался к Артику, вид у которого был до полусмерти замученный.

Я обернулся к Цвику. Цвик показал мне глазами на Серёгу и сказал тихонько:

– Дзениз, Нгилан видзин мин. Видзин, – и поднёс ладошку к моему носу.

А от его пальцев запахло как-то сладко и нежно, то ли пудрой, то ли ванилью. И до меня начало доходить. Тот, серый, пахнул резко – мы ему не очень-то нравились. А Цвик пытался меня успокоить вкусным запахом.

– Видзин? – говорю – Видзин – хорошо. Всё в порядке, да? Гзи?

Я потёр его палец своим и ему же дал понюхать. И он рассмеялся. Почти как человек, очень похоже. И сказал Нгилану, чтобы и его рассмешить, но Нгилан был занят с осами и обнюхивал Артика.

Артик мне сказал:

– Денис, ты понимаешь что-нибудь? – и снова закашлялся. И Нгилан взял его за плечо и нажал, чтобы он сел в кресло. Артик сел – и кресло подалось. Оно было мягкое, хоть и казалось стеклянным. На самом деле – не стекло.

– Я понимаю, что всё хорошо, – говорю. – Или будет хорошо. Что тут непонятно-то? Они думают, как тебе помочь.

И тут оса взлетела с руки Нгилана и села на руку Артика. И Артик на неё уставился, держа руку на весу – я видел, как ему хочется согнать насекомую, он еле сдерживался. Витя сказал, как про себя:

– А я ведь видел такую на берегу. Прихлопнул. Вокруг меня кружилась...

В его голосе была какая-то такая интонация... где-то между страхом, отвращением и проблесками понимания, только не знаю, что именно он начинал понимать.

А Серёга сказал:

– Во жопа, ёлки...

Нгилан Артика тронул пальцами за щёку, как Цвик – меня. Я уже это знал, это он показывал осе, что Артик – свой, как собачонке.

– Всё хорошо, – сказал я совершенно уверенно. – Не бойся.

И тут оса его укусила. Артик дёрнулся от неожиданности и хотел её прихлопнуть, но Нгилан схватил его за руку и приказал:

– Хен! – и на один момент выдал резкий запах, как чесночный, но тут же запах и пропал.

Я перевёл тут же:

– Нельзя! Не трогай!

Артик, который даже кашлять перестал, как-то криво усмехнулся:

– Больно...

И Серёга дёрнулся вперёд, но Витя его остановил. Что-то очень чудное было во всём этом действе. Неправильное.

Оса укусила не так, как жалят осы. Осы жалят сзади, у них высовывается жало из хвоста. А эта именно укусила зубами, или как это называется у ос: впереди у неё из головы росли такие кривые клыки, ими она проколола Артику кожу и подцепила на них капельку крови. И взлетела.

Мы все за ней проследили, как она села на Нгилана и пропала у него в белом пуху. Реально залезла в него. Полная чертовщина какая-то.

Нгилан вынул из сосуда с чем-то прозрачным тоненькую стеклянную палочку – и смазал крохотную ранку у Артика на тыльной стороне ладони. И положил палочку на стол.

Артик усмехнулся заметнее, поднял глаза на Нгилана и ему сказал:

– Щиплет. Это – дезинфекция? Или – что вы делаете?

Нгилан кивнул ему, и сказал, как с детьми разговаривают:

– Видзин, скоу мин, – мягко и успокаивающим тоном.

И от него запахло ванилькой. Чуть-чуть не так, как от Цвика, но похоже. Мне стало смешно.

– Говорит, что всё будет хорошо, – перевёл я. Я потихоньку начал себя чувствовать, как переводчик. Я мало что понимал, если честно, но чувствовал, что не будет нам тут ничего плохого.

Нгилан тем временем сделал такой знак рукой для Артика, который мог значить только "посиди пока" – и посмотрел на Серёгу. Серёга сделал шаг назад.

– Слышь, Динь, – сказал он мне, глядя на Нгилана, как на дикого зверя, который уже подкрадывается, – скажи этому ушастому, что нефиг мной своих ос кормить. А то по кумполу огребёт.

– Да не рвись ты, Калюжный! – сказал Витя тихо и раздражённо. – Без тебя ему ос кормить было нечем... Видишь, изучает нас. И тебя, дубину с дубиной.

– Нефиг меня изучать, – сказал Серёга хрипло. И я понял, что ему страшно, гадко и хочется свалить отсюда как можно дальше – еле в руках себя держит.

А Нгилан показал, не дотрагиваясь, на Серёгину щёку, которая раздулась вчетверо, и покраснела почти до синевы, и блестела глянцево, как опухоль. Там, где вчера была царапина, теперь кожа воспалилась, и виднелось что-то тёмное.

Нгилан старался что-то объяснить, а Цвик смотрел на меня: понимаю я или нет. Я почти не понимал, только догадывался – Нгилан беспокоился. За Серёгу беспокоился. Может, хотел сказать, что щёку надо обработать, а то заражение будет.

Артик в это время сидел в кресле в напряжённой позе, держал перед собой руку с крохотной ранкой и пытался не кашлять. И тут из Нгилана снова появились осы – сперва одна, потом вторая. Артик отшатнулся, насколько позволило кресло, а Нгилан взял его за руку, где укус, показал на укус – и что-то сказал. И поднёс ос на свободной ладони. Ближе.

– Слушай! – вдруг осенило меня. – Он говорит, что им надо тебя укусить ещё разок! Знаешь, некоторые болезни лечат пчелиными укусами! Народное средство! Деревня же! До врача далеко, машины нет...

Все меня слушали очень внимательно. Осы ползали по ладони Нгилана, но не взлетали. Артик нервно усмехнулся.

– Народное средство, говоришь, – сказал он со смешком, по которому было ясно, насколько ему неуютно. – Вас зовут Нгилан? – спросил он у Нгилана.

Тот улыбнулся в первый раз. Очень мило – шёрстка встопорщилась в уголках рта.

– Нгилан. Гзи-ре.

Артик выдохнул, но не кашлянул – и протянул руку.

– Пусть жалят.

Нгилан взял его руку и перевернул запястьем вверх. Осы будто поняли. Они одновременно взлетели, сели Артику на запястье и – не укусили, как в тот раз, а ужалили именно. Как настоящие земные осы. Из хвостов. А потом немедленно убрались в пух к Нгилану, как самолёты в ангар. И он смазал дырочки прозрачным – как йодом.

А у Артика сделалось очень странное выражение лица. Он хмурился и прислушивался к чему-то внутри себя.

– Ты чего? – спросил Витя.

– Мне жарко, – сказал Артик тихо и вдохнул. Чуть кашлянул, но мне показалось, что вдохнул свободнее. – И голова кружится. Денис прав, это лечение пчелиными укусами. В их яде, похоже, содержится какое-то вещество, облегчающее дыхание.

– Охренеть, – пробормотал Серёга.

Цвик за всем этим наблюдал, страшно довольный.

Артик дышал и слушал собственное дыхание. И Нгилан слушал. Уже было ясно, что Артику не хочется кашлять до рвоты от каждого вдоха.

– Колоссально, – сказал Артик, обращаясь к Нгилану. – Нгилан, спасибо вам. Денис, ты уже знаешь, как здесь благодарят, или ещё нет?

– Скажи "видзин", – посоветовал я. – Это не "спасибо", но тоже хорошо.

– Нгилан, – сказал Артик прочувствованно, – видзин. Мне намного лучше. Чуточку больно только... – и потёр грудь.

Нгилан поменял запах с ванильки на что-то посвежее, как яблоко. В общем и целом было похоже на какие-то фруктовые духи, только без запаха спирта. Он взял Артика за руку и показал ему следы укусов или уколов. И поднял четыре пальца. Ну, как землянин, честное слово!

– Он хочет сказать, тебе ещё понадобится четыре осы, – перевёл я уверенно. – Как лекарство. Потом. Чтобы прошло окончательно.

– Нгилан, – спросил Артик, – вы медик?

– Он белый, – сказал Серёга. – Поэтому белый, что ли?

– Я ещё не могу это перевести, – сказал я. Но пока это было не очень важно.

Испытатель N6

А я начал очень-очень медленно понимать.

Что всё офигеть, как хорошо. Так хорошо, что и ждать было нельзя. Какие ж мы везучие-то, ёпт! Да мы же просто в рубашке родились, все в одной! Потому что ушастики нас приняли – раз, нами заинтересовались – два, а вот теперь белый Нгилан нас изучает и лечит – три.

А всё, между нами, девочками, могло бы повернуться совсем другим концом.

Нгиланову осу я хорошо запомнил. Очень запоминающаяся оса: как карамель "раковая шейка" – шоколадные полоски и полоски медового такого цвета, а задница – с белым кружочком, типа шмелиной. И она вокруг меня кружилась ещё вчерашним вечером. Только вот не надо, что она случайно туда попала!

Ушастые нас вычислили ещё вчера. И прикидывали, что с нами делать.

Если бы мы сами к ним не впёрлись, они бы нас забрали в лучшем виде. И дофига нам повезло, что мы не сделали, видимо, в их лесу ничего плохого. Потому что они у ушастых очень непростые, эти осы.

Не знаю, что у Нгилана там, под белым пухом. Может, маленький домик какой-то, типа улья, где осы живут. А может, что-то ещё сложнее. Но оса туда отнесла анализ крови, которую у Разумовского взяла. Зуб даю, взяла анализ. И какая-то там система эту кровь обработала, вывод сделала и других ос зарядила лекарством. Ни от чего другого – от кашля конкретно.

А если бы Нгилан захотел, вкалывали бы его осы ядовитый яд. На любом расстоянии. Стопудово. Самонаводящиеся пули, жесть. Сами цель нашли, сами с ней покончили – и улетели докладывать. Это пчела укусит и подыхает, а оса – та нет. Оса может ужалить сколько угодно раз. И потом полететь к хозяину и как-нибудь всё объяснить.

Эти здешние такие симпатяжки, только если ни о чём не думать, как Багров не думает. Ну, да, ушки у них шевелятся, сами шерстяные такие, как плюшевые мишки... Ага. Щас. У них тут всё под контролем. И лес под контролем. Они велели дороге вырасти – дорога выросла. Мост ещё можно себе представить, как сделать руками, но дорога-то! Прав Разумовский, вообще: почему она вширь не растёт, если посажена, как клумба? А дом этот. Они же его тоже не строили, а вырастили. Интересно, сколько на такое дело времени уходит...

Нгилан, конечно, не потому белый, что медик. Альбинос просто. Бывают такие – альбиносы. Даже люди. И он не такой развесистый, как Динькин Цвик: строгий мужик, серьёзный. А как вы думаете! При нём же постоянный самонаводящийся автомат, с обоймой, которая сама собой пополняется. Офигенное оружие, как подумаешь, совершенное. И многофункциональное. Хочешь – оружие, хочешь – аптечка. В деревне, ага. А нам, землянам, до таких технологий, между прочим, ещё пердолить и пердолить. Что у них тут в городах, если в деревне вот этакое?

А Нгилан, между тем, Разумовского оставил в покое, на Калюжного переключился. Вижу, обнюхать хочет, и оса у него ползает по свитеру. А Калюжный вот-вот психанёт – просто худо человеку.

Я тогда говорю:

– Слышь, Серёга, не дури. И не ссы. Он ничего плохого делать не будет, мы им живьём интересны. Видишь: врач. Дай ему посмотреть, что у тебя с мордой.

А Калюжный:

– Что у меня с мордой... ничего у меня с мордой! Что он привязался со своими осами!

– Ты что, – говорю, – уколов, что ли, боишься? Да это у него не осы, а летающие шприцы. Он их заряжает под свитером и выпускает, не видишь, что ли? Скажи, Разумовский?

Артик говорит:

– Да, похоже.

И Багров говорит:

– Серёж, он думает, что у тебя заражение будет. Что ты, в самом деле...

Нгилан тем временем Разумовскому показал жестами, что креслице надо уступить Калюжному. И сыпанул порошочек в какую-то коричневую колбочку. Опа! – и свет зажёгся! Яркий, как в операционной. По краю зеркала, что наверху подвешено, оказались длинные лампы.

Офигеваю я от них.

Тут, видимо, и до Калюжного дошло – видимо, потому что очень похоже стало на настоящий врачебный кабинет, со светом. Он в это кресло сел – как к зубному врачу. Прямо мелко потряхивало его, как психовал. Где так смелый...

Я тогда говорю:

– Док... в смысле, Нгилан! Гхм... прощения прошу, – и тронул его за локоть.

Он на меня посмотрел, а я ему руки протянул и, вроде как, подставился понюхать. Раз, думаю, у вас тут такой осмотр – давай, осмотри меня сперва. Покажу салагам, что здесь у тебя безопасно, хоть и чуден твой кабинет не по-нашему.

Он, вижу, понял. Нюхал – и хмурился. Руку мне положил на живот.

– Точно, – говорю, – док. Там – болит, это есть.

Нгилан комбез мой потрогал – и всё хмурился. Я сообразил: ему до меня не добраться через одежду, не носят они такого. Расстегнул молнию, показал ему пузо. Он ещё больше удивился: и обнюхал, и ощупал. И соски его, понимаешь, поразили. Только что не облизал. И ясно, в общем: у них никаких сосков нет. И у девиц их тоже нет никаких сисек, даже намёка. Всей радости, что уши...

Потом Нгилан выпустил осу. А я руку подставил правильным порядком. Как медсестре.

Произвёл впечатление-то!

Улыбается Нгилан, смотрю. "Видзин, – говорит, – видзин". Это мы все уже поняли: "видзин" – хорошо. "Видзин" – и пахнет плюшками. А "хен" и чесночная вонь – это "плохо", "нельзя", запрет, в общем. Нет у меня способности к языкам, но вместе с запахом что-то быстро пошло.

Он проделал ровно ту же процедуру. Запустил осу, чтобы капельку крови взять на анализ – это больно. По-моему, она и кусочек кожи срезала своими челюстями. А я глядел, и вдруг меня осенило: а вот нифига это и не оса! Потому что никаких челюстей у осы-то нет! У осы – хоботок! Она им варенье ест, если найдёт! А эти букахи только похожи на ос, потому что летают и полосатые!.. Или стоп, спутал. Хоботок у мух. Всё-таки осы?

А вот когда эти осы жалом впрыскивают своё лекарство – нельзя сказать, что сильно больно. Чувствительно, но не больнее укола. Мне он одну осу выпустил; видимо, не так я плох оказался, как Разумовский. И сразу ничего не подействовало – наверное, время должно пройти.

Пока док здешний со мной возился, Калюжный успокоился, салага. Дошло до идиота. Даже рукав задрал, чтобы осам было удобнее.

А Нгилан взял, значит, анализ осой и ушёл куда-то к окну. Там раскрыл один контейнер, где у него сидели непонятные живые твари, и вытащил... даже не знаю, как обозвать-то... Гада какого-то, длиной сантиметров в десять. То ли скорпиона, то ли жука с клещами – ужас какой-то, в общем. Чёрно-бурый.

И этого гада понёс к Калюжному. Влип, в общем, Калюжный. Потому что лучше – оса, мне кажется.

Серёга аж приподнялся:

– Витёк, – говорит, – что за жопа?!

– Сядь, – говорю, – салага, и не отсвечивай. Видишь, методы у них какие. Жить хочешь – сиди, терпи и молчи в тряпочку.

Разумовский улыбнулся бледно.

– Здесь лечат очень эффективно, но как-то непривычно.

А Калюжный:

– Ага. Точно, – а у самого морда белая, как гипсовая, только блямба красная, где опухоль.

Нгилан пальцем тронул его за щёку, за то самое место. "Видзин", – говорит, ясно ему, что нифига мы больше не понимаем, а это уже поняли кое-как. И сажает Калюжному на физиономию своего таракана.

И Калюжного перетряхивает с ног до головы. Рефлекторно. Вцепился бедный Серёга в подлокотники – точно, как у зубного, только хуже. Зубной-то на Земле всё-таки, и хоть не суёт тебе в рот всяких пауков.

А гад, между тем, сработал, как самый, что ни на есть, современный медицинский агрегат. На хвосте у него жало, как у скорпиона – первым делом ужалил рядом с опухолью. Калюжный дёрнулся, но, гляжу, ужас с его физии пропал, понимание появилось.