Текст книги "Запах разума (СИ)"

Автор книги: Максим Далин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц)

Далин Макс Андреевич
Запах разума

Запах разума

...Под черным мостом, где сплетаются главные нити,

Где рыбы священные пахнут от страха и злости,

Раз встретились ангел-мздоимец и демон-хранитель,

Чтоб вечером после суда поиграть в чьи-то кости.

Поставили на кон какую-то душу – и круто,

Судьбу замесили в ознобе морского азарта...

Константин Арбенин

– Игла

Испытатель N23

...Чем богаты – тем бедны!..

Константин Арбенин

Салон автобуса мог бы вместить человек сто – громадный автобус, я бы сказал, просто автобусный монстр какой-то – но пассажиров в нём оказалось только трое.

Вместе со мной.

Ну, или, считая лейтенанта, может быть, четверо. Хотя он, по-моему, не считался.

Оттудашний лейтенант вошёл в переднюю дверь и сел на высокое сиденье за стеклянной перегородкой, для экскурсовода, наверное, а не в салон. Не собирался он с нами знакомиться, да не его дело это и было – знакомиться с нами; он нас сопровождал до места – и всё. Поэтому для нас его всё равно что не было. Он нам пока что был чужой, а мы ему – и подавно.

Мы все – мы как-то не ожидали, что это будет автобус, да ещё такой здоровенный и шикарный. Наверное, поэтому при посадке каждый выбрал себе место поудобнее, как на гражданке сделал бы. Белёсый парень, плотный, квадратный, скуластый, курносый, как бульдог, уселся посредине, напротив панорамного окна. Второй, худой и жёсткий, загорелый, но по-славянски такой загорелый, не как тропические южане, устроился впереди, прямо-таки коленями уткнувшись в стенку кабины. А меня отчего-то понесло в самый конец салона, где широченный диван, и я на нём только что не улёгся.

И минут пятнадцать, или даже двадцать, нам всем было очень хорошо.

Автобус летел по шоссе стремительно и плавно; за чуточку затемнёнными стёклами плыли рыжие октябрьские леса – и, кажется, мы все отдыхали и почти поверили, что это экскурсия такая... и веры хватило на четверть часа.

А потом загорелый обернулся и ещё раз обернулся. Он был здорово загорелый, а серые глаза на тёмной физиономии выглядели совсем бесцветными. Смотрел он одновременно тревожно и как-то насмешливо, что ли. Бульдог посмотрел на него, посмотрел на меня – и пересел ко мне поближе, даже кресло откинул, чтобы было удобнее оборачиваться. И сказал:

– Кресла, как в самолёте.

Загорелый услышал, что мы начали разговор, встал и подошёл по салону. И сел с другой стороны от прохода, в ближайшее кресло. Всё равно мы оказались совсем не вплотную. Нам всем хватило вплотную в казарме за этот месяц.

– Ага, – сказал я. – Как в самолёте.

И загорелый усмехнулся, будто он сто раз летал в самолёте и как-то догадался, что мы с бульдогом самолёта в глаза не видели, разве только по телевизору.

– Ещё налетаемся, – сказал бульдог. И посмотрел на загорелого, щурясь. – Спецура, сто пудов. Горячая точка. Как выбирали – ты понял, да? С подготовкой, понял? – "понял" он выговаривал, как "поэл".

– Да! – протянул загорелый, и "да" он говорил, как "до-о". Звучало это почти глумливо. – До-о, спецура, а как же.

– С подготовкой, говорю, – фыркнул бульдог. – Кандидат в мастера по боксу, поэл? И самбо – пять лет занимался.

– До-о, – кивнул загорелый. – Вот и я тоже... с семи лет... областные соревнования... призовые места брал...

На физии бульдога появилась тень уважения.

– Чего у тебя? – спросил он с любопытством. – Борьба? Не похоже на бокс – борьба?

– Вольная, – с деланно серьёзной миной сказал загорелый. – Латиноамериканские танцы.

У бульдога отвисла челюсть.

– Че-го?! – спросил он то ли злобно, то ли обиженно.

Загорелый щёлкнул пальцами, как кастаньетами.

– Ну танцы, танцы, знаешь? Самба, пасодобль! – и расхохотался. У него оказались шикарные белые зубы, улыбка, как у киногероя.

– Урод, – сказал бульдог тоскливо и повернулся ко мне. – Ты-то хоть нормальный? – спросил он с надеждой. – Или тоже... попадобли какие-нибудь?

Загорелый снова расхохотался, беззлобно и весело. А мне вдруг стало стыдно до невозможности, хотя стыдиться было решительно нечего.

– Я ничем таким не занимался, – сказал я небрежно, надеясь, что эти типы не заметят, как у меня горят уши. Уши, кажется, занимали невероятно много места, светились, как стоп-сигналы – а волосы остригли, и спрятать уши было негде. – Только плаваньем немного... в школе...

Бульдог шмыгнул курносым носом. Он весь был – сплошное воплощение досады.

– Спецура, хм... – задумчиво проговорил загорелый. – Наши боевые качества интересовали этого серого штатского джентльмена с военной выправкой очень и очень условно, если интересовали вообще... Его занимали наши организмы, господа. Здоровье. Лёгкие, видимо. Предположу, что вы тоже не курите, господа?

– Удод тебе господин, – огрызнулся бульдог.

– Я не курю, – сказал я. Загорелый владел логикой: про курение у меня спросили в первую очередь. Наверное, и у него тоже.

– Так вот, – продолжал загорелый, будто по телевизору выступал. – Здоровые молодые люди, некурящие, мало пьющие, более или менее владеющие собственным телом. Которые принесли присягу. Хочется надеяться, господа, что на нас не будут испытывать какое-нибудь новое оружие.

– Охренел совсем?! – вытаращился бульдог.

– Времена такие, – ответил загорелый с коротким смешком. – Последние лет триста-пятьсот – такие уж времена. А последние лет сто – в особенности. Были прецеденты.

– А почему ты согласился? – спросил я. – Они же спрашивали согласие...

Загорелый улыбнулся то ли мечтательно, то ли зло.

– Я любопытный, – сказал он. – И любопытство иногда заставляет меня делать глупости. Вот он, – загорелый указал на бульдога, – надо думать, согласился, потому что хотел повоевать. Героем стать хотел, наверное. Или просто ощутить, каково это – убить живого человека. Или – полы ему драить надоело. А я подумал, что "горячие точки" тут, скорее всего, ни при чём – и пропал. Чуть не подох от любопытства – особенно заполняя все эти формы по особой секретности.

– Ну и козёл, – буркнул бульдог и стал делать вид, что не слушает. Но слушал – я чувствовал.

Бульдогу загорелый не нравился. А мне нравился. Мне почему-то казалось, что вздумай он драться с бульдогом – неизвестно, кто кому накостыляет по шее, несмотря на бульдогово кандидатство в мастера по боксу.

– Я – Денис, – сказал я. И руку протянул. – Денис Багров, из Луги.

Загорелый мне руку пожал. У него была сильная и тёплая ладонь, а у меня руки вспотели от волнения, но я больше не смущался.

– А я – Артём Разумовский из Питера, – сказал загорелый. – Что совсем рядом с Лугой, можно сказать.

– А так тебя зовут – Тёма? – спросил я.

Он задумался на секунду.

– Нет. Чаще – Артик. С давних времён.

– Чё за фигня? – спросил бульдог надменно. – Какой ещё Артик?

– Ну да, лучше бы Интель или Перш. Мне нужен для дыхания другой газ, – непонятно сказал Артик. Бульдогу, как и мне, это ничего не объяснило, он только посмотрел хмуро и неодобрительно. А Артик ему улыбнулся. – Может, тоже назовёшься, боец?

Некоторое время бульдог думал, достойны мы с Артиком того, чтобы он назвал нам своё имя, или нет. Потом решил, что всё равно мы его узнаем рано или поздно, и сказал мрачно и отрывисто:

– Серёга. Калюжный, – а откуда, не сказал. А руки наши стиснул так, будто хотел кости переломать. У него была громадная квадратная лапища в мозолях. Я подумал, что он откуда-нибудь из деревни, наверное, а когда Артик сказал, что он из Питера, Серёге про деревню стало не выговорить. Он, может, вообразил, что Артик закинется ещё больше.

По-моему, Серёга ошибался. Но разубеждать его я не стал.

После того, как мы друг другу представились, говорить получалось чуть полегче. Но всё равно напряжённо. Серёга и Артик аккуратно разговаривали – держали нейтралитет. Чувствовалось, что стоит кому-нибудь сказать что-то попросту, не обдумывая тщательно – и впору будет только драться.

Я видел, что Серёга в армию пошёл очень идейно, а Артик – потому что так пришлось. Видел, что Серёге страшно хочется думать о "горячих точках", о войне и о подвигах, что Серёга думает, как он крут и как будет Родину защищать. А Артик, по-моему, на всё это глядел скептически: и на армию, и на войну, и при слове "подвиг" у него делалась скептическая мина. Ещё я видел, что Серёгу этот Артиков настрой бесит страшно, а Артика Серёгин энтузиазм смешит.

Я тут был не с Артиком и не с Серёгой – где-то между. Я на подвиги не рвался, воевать мне совсем не хотелось – то есть, западло было бы косить, но рваться в бой, как Серёга, я не стал бы ни за что. Мой отец считал, что армия делает человека мужиком – и я не мог с ним спорить, и обмануть его ожидания тоже не мог. Вот и всё... хотя за эти первые недели я пока что начал чувствовать себя не мужиком, а роботом.

Наверное, в какой-то степени это все чувствовали. Серёга с Артиком не выглядели, как загнанные до полусмерти, но они тоже устали. И мне было понятно, что Серёга хотел смысла в том, что мы все делаем... любопытство Артика мне тоже было понятно. Когда этот, в штатском, в кабинете у полковника сказал, что от меня ждут серьёзных поступков и героизма – у меня тоже дыхание спёрло. Я знал, конечно, что вовсе не лучший – но меня отметили, мне захотелось соответствовать.

Наверное, где-то в самой глубине души мне всё-таки тоже хотелось совершить подвиг.

Артик делал вид, что ему вся эта героическая суета совершенно безразлична. Серёга сказал, что "дисциплина – это всё", Артик согласился, что "дисциплина – это немало", но прибавил, что игры в дисциплину по армейским правилам – это дико старые игры, уходящие корнями в эпохи фаланг и кордебаталий. И что установка "Град" превращает шагистику в фикцию, а ковровые бомбометания вообще всё это ставят под вопрос, не говоря уже об атомной бомбе. Серёга сжал кулаки, но не нашёл, что возразить, только буркнул, что Артик "ни фига не понимает", а Артик с неожиданной мечтательностью сказал:

– А вдруг нас и вправду собираются превратить в суперсолдат? В киборгов, а? Напичкают электроникой – суперсила, суперреакция, ночное видение, предположим, ещё какие-то девайсы... Для этого им нужны главным образом здоровые организмы, а пользоваться всем этим нас всё равно придётся учить с нуля. Такие испытания я лично приветствовал бы.

И тут Серёга впервые с момента нашего знакомства посмотрел на Артика восхищённо, а до меня вдруг дошло, что и Артик мечтает о подвигах на свой лад. Просто – у него фантазия богатая.

А автобус свернул с междугородной трассы на просёлок, но просёлок был тщательно заасфальтирован. По просёлку мы ехали ещё очень долго, и по сторонам дороги сплошной полосой стоял лес, то чёрный от елей, то жёлтый от берёз. Серёга сказал, что поспит пока, откинул спинку кресла ещё дальше и вправду заснул. Я передвинулся на другую сторону дивана и спросил у Артика, что такое "кордебаталия". Он начал вполголоса рассказывать про кордебаталию, потом – про Крымскую войну, а потом перешёл на политический сыск. Я слушал и тихо поражался, что человек может говорить, как по радио, всякие интересные вещи, не запинаясь и без гугла. У Артика в голове, похоже, был целый интернет, вдобавок ему хотелось поболтать о чём-то отвлечённом, а я офигевал от его памяти.

Я, попросту говоря, увлёкся. И вдруг автобус затормозил.

Около шлагбаума. За шлагбаумом был КПП, сержант спрашивал какие-то особые документы у нашего водителя, за его спиной маячили двое с автоматами, а на шлагбауме висел "кирпич" с табличкой под ним "Проезд только для спецтранспорта".

Артик перегнулся через проход и тряхнул Серёгу за плечо. Серёга секундочку смотрел ошалело – и вздёрнулся к окну. Отследил взглядом, как шлагбаум поднимается и автобус отчаливает от поста.

Мимо знака "Стой! Опасная зона!"

Серёга пробормотал:

– Радиация, что ли?

Артик отрицательно мотнул головой.

– Не думаю. Радиацию обычно обозначают специальным значком.

А мне вдруг стало очень холодно. Картины у меня в голове понеслись смазанные и мутные, но ужасные. Артик смотрел на дорогу. Серёга встал.

– Ты куда? – спросил я.

– У лейтенанта спросить, – сказал Серёга. – Выяснить, куда нас волокут, ёлки.

– Молодец! – сказал Артик. – Возможно, тебе он что-то объяснит.

Серёга ушёл вперёд, придерживаясь за спинки кресел. Мы с Артиком видели, как он заглядывает за стеклянную перегородку, как лейтенант говорит что-то – но, как мы ни прислушивались, из-за ровного гула мотора было ничего не разобрать.

Но говорили они недолго. Совсем.

– Он сказал: "Нуль Тэ-Пэ", – сообщил Серёга, когда вернулся. – Сказал: "Испытания Нуль Тэ-Пэ, вам всё объяснят подробно, когда прибудете на место".

Артик присвистнул.

– А чё это за хрень-то? – спросил Серёга, и в его голосе появилась какая-то детская нотка. Удивлённая и испуганная.

– Или я вообще не понимаю, о чём речь, – сказал Артик медленно, – или речь идёт о нуль-транспортировке. О телепортах, другими словами. На нас, ребята, будут испытывать сверхсекретное оружие. До такой степени сверхсекретное... я даже объяснить не могу, до какой.

Он больше не выпендривался и никакого питерца-пижона-танцора из себя не строил. А Серёга вдруг совсем расслабился и улыбнулся, показав крупные передние зубы:

– Слушай, круто! Это как червяки в игрушке, да? Вормс? "Смотри сю-да!" – и бррыть!

– Хороший ты парень, Сергей, – сказал Артик и вздохнул. – Ты всё правильно понял. Сядь, мы, наверное, скоро приедем на место.

Но оказалось, что не скоро.

Мы ехали, и вокруг был лес, лес, лес.

Пару раз мне показалось, что я вижу над деревьями острые металлические штыри, типа трансляционных башен для мобильной связи. Потом мы проехали мимо вырубки, по которой проходила линия электропередач. И мне всё это время было так нервно, что разболелся живот.

Мы больше не разговаривали. Сидели, молчали и пырились в окна. Потом Серёга вспомнил про сухой паёк, о котором больше никто не думал, и некоторое время жевал. Я раньше был всё время голодный, но сейчас кусок не шёл мне в горло; кажется, Артику тоже. Мы только выпили воду из бутылок.

Уже начинало темнеть, когда лес вдруг сменился забором. Это был всем заборам забор: из каких-то больших белых блоков, высоченный и с колючей проволокой сверху. Через равные промежутки на заборе торчали какие-то штуки, про которые я подумал, что это видеокамеры, Артик сказал, что прожектора, а Серёга – что пулемёты с детекторами движения, но, по-моему, перегнул палку.

Забор тянулся, наверное, километр. И когда мы увидели ворота, это было даже как-то удивительно, будто уже и не ожидалось, что приедем когда-нибудь.

С двух сторон от ворот возвышались две башенки, явно с прожекторами, камерами, а может, даже и с пулемётами. А сами ворота оказались автоматическими. Сперва открылись одни, автобус въехал внутрь, где был какой-то предбанник, – прямоугольное пространство и стеклянные зеркальные стены с двух сторон, – а потом открылись вторые. И мы попали на территорию части.

Про которую сразу было понятно, что это – совсем не часть. Здания из тех самых больших белых блоков и зеркального стекла выглядели модерново, как в фантастическом кино. Они стояли широким полукругом, между ними на полукруглой клумбе цвели пёстрые осенние цветочки с зеленью, как на укропе, а посреди клумбы штырём торчала высоченная тонкая мачта. На самом верху её, метрах в восьми – десяти от земли, каждую пару секунд вспыхивала очень яркая бледно-сиреневая искра.

А всего похожего на воинскую часть тут был пост с автоматчиком около ворот. И я вдруг сообразил, что нам на этом посту никогда не стоять.

После автобуса воздух показался свежим-свежим, какой бывает только в лесу, но, вроде бы, чем-то пахло... даже не скажешь, чем. Как синтетической дыней от жевательной резинки, но этот запах был похож на дынный не больше, чем слабый запах ацетона похож на леденцовый.

А ждал нас немолодой мужик в очевидной униформе, но не военной. На нём был белый комбинезон и белая обувь, вроде кроссовок, с липучками вместо шнурков. На нагрудном кармашке его комбинезона, на бейджике, я прочёл, что мужика звать П. Н. Ростовцев, а на рукаве у него красовалась эмблема, которая мне не понравилась.

Красная то ли стрела, то ли молния, как в фильме "Мгла". И больше никаких знаков отличия.

Лейтенант, который нас сопровождал, козырнул Ростовцеву и сказал:

– Пётр Николаевич, новенькие из N-ской учебки. Их выбрал Кнуров, – и отдал наши личные дела в папке.

А Ростовцев нам сказал:

– Пойдёмте, ребята, – совершенно неуставно, как на гражданке.

Мы пошли. Я видел, что Серёга удивлён и растерян, а Артик, пожалуй, почти испуган – и мне тоже было не по себе. Один парень, служивший ещё на юге, когда там шла война, мой старый приятель, рассказывал, что такие домашние отношения без признаков дедовщины и всякого в этом роде бывают только в частях, где солдаты занимаются чем-нибудь смертельно опасным. Где убивают.

А вокруг были стены, оклеенные чем-то молочно-белым и упругим, пол из тусклой светлой плитки и двери, закрытые электронными замками, на которых мигали зелёные огоньки.

Был ли Ростовцев старшиной, я так и не понял. Во всяком случае, это он нас отвёл в каптёрку, куда мы сдали не только все личные вещи, но и ту форму, что была на нас. И нас переодели во всё белое. В белые трусы, майки, комбезы, носки и кроссовки с липучками. У нас на рукавах оказались те же красные молнии, а на нагрудные кармашки нам прицепили бейджики, которые тут же и распечатали. С именами, группой крови и резусом. И с надписью мелким шрифтом "Испытатель" и личным номером.

Артик улучил минутку и спросил у Ростовцева разрешения обратиться.

– Слушаю, – сказал Ростовцев, и мина у него была, как у папы Карло.

– Нуль-ТП – это нуль-транспортировка, да? – спросил Артик. – Телепортация?

Ростовцев помолчал несколько секунд, будто размышлял, стоит ли говорить с нами на эту тему прямо тут – но, видимо, решил, что стоит.

– Да, ребята, – сказал он, обращаясь не только к Артику, но и к нам. – Вам со временем всё разъяснят. Пока что... ну да, вам доверяют испытывать самое новое и удивительное изобретение, последнее слово научной мысли, так сказать. Готовая Нобелевская премия, но наши учёные эту работу ещё не рассекретили. Сами понимаете, какого она свойства...

– Что ж непонятного? – сказал Серёга, который во время этого задушевного разговора приободрился и подтянулся. – Спецура, да? Десант? Сверхсекретный, в любую точку мира, да? Стратегическая важность!

У Ростовцева что-то на миг изменилось в лице, но он улыбнулся и сказал:

– Примерно так, Калюжный, примерно так... Да, ребята. Мобильники вы на руки не получите до конца испытаний. Простите. Любая посторонняя электроника на территории объекта запрещена. Разумовский, вашу читалку вы тоже на руки не получите. Мало ли...

– Ясно, – сказал Артик тускло.

– На территории объекта есть библиотека, – сказал Ростовцев. – Но на чтение у вас будет мало времени, Разумовский. Служба. На ужин вы опоздали, но это предусмотрено. Вас накормят.

Хорошо, что накормят. Но есть совершенно не хотелось.

Пустая небольшая столовая выглядела, как кафетерий. Причём – недешёвый. Вся такая деревянная и никелированная, с маленькими круглыми столиками, а на окнах – шторки в складочку и цветы в горшках. Просто ни капли не напоминала солдатскую столовую. И мы взяли на раздаче у толстой краснощёкой тётки подносы, а на подносах стояли тарелки с тушёными овощами и мясом, пахнущие совершенно домашней едой, плюс высокие стаканы с молоком.

И молоко на вкус было вкусное, но странное.

– Козье, – сказал Серёга.

– Мы попали, – сказал Артик вполголоса. – Совсем попали.

– Может, ещё нет... – сказал я, но я был с ним согласен.

– У вас десять минут, – сказал Ростовцев от двери и куда-то ушёл.

За десять минут съесть ужин ещё можно, а болтать некогда. Стоило начать есть, как вдруг вспомнилось, что с утра не жравши, и я слопал эти овощи с нечеловеческой скоростью. И выпил молоко. И Серёга с Артиком сделали то же самое. И тут в столовую вошли Ростовцев и молодой мужик с красным крестом и местной стрелой на нашивке. Судя по бейджику, В. И. Плавник, врач.

Мы думали, нас отведут в казарму, но нас отвели в санчасть, которая оказалась невероятно громадного размера, как несколько стеклянных аквариумов, уставленных всякой блестящей всячиной, электроникой и чем-то вроде тренажёров. Там были ещё врачи – и мне досталась молодая девушка, "А. С. Олефир, лаборант", с очень миленьким строгим личиком. Она у меня давление смерила, потом взяла каплю крови из пальца на стекло и ещё набрала крови в трубочку – и так увлечённо занималась этим делом, что совершенно не слышала, как я пытаюсь с ней заговорить. Но всё равно было очень приятно, даже пальца не жалко: от неё чуть-чуть пахло фруктовыми сладкими духами, и маленькая грудь у неё ловко и упруго выглядела в белом комбезе, как в корсаже в древние века. И из-под белой шапочки выбивалась прядь волос шоколадного цвета.

Тут я бы мог хоть два часа просидеть. Но девушка довольно быстро всё закончила, унесла куда-то подставку с трубочками и стёклышками и пропала. Я оглянулся, чтобы на неё ещё посмотреть – и увидел Плавника.

– Вам пора спать, Багров, – сказал он. – Пойдёмте.

Я в полном ошизении и одиночестве – Серёга и Артик тоже куда-то делись – пошёл за ним. Мы вышли из санчасти, прошли по короткому коридору с рядом дверей – и одну дверь Плавник открыл магнитным ключом.

За дверью я увидел крохотную белоснежную комнатушку без окна, с зеркалом в полстены. В комнатушке стояли только одна-единственная койка и медицинские приборы.

– А казарма? – спросил я глупо.

– Это карантинный бокс, Багров, – сказал Плавник. – Сегодня вы будете спать здесь. Сюда, – и открыл какой-то ящик с фиолетовым светом внутри, – сложите одежду. Всю. Тут, – и отодвинул дверцу-купе, закрывающую унитаз в фиолетовом свете, – санузел. Всё понятно?

– Да, – сказал я. А что я ещё мог сказать?

Плавник кивнул и вышел. И дверь, похоже, закрыл на ключ.

Ручки с моей стороны не было. Я толкнул дверь ладонью. Да, закрыто. И свет начал медленно меркнуть. Квадратный светильник на потолке погас, а маленькая тусклая лампочка на какой-то тихо гудящей штуковине осталась. И монитор на одном приборе светился синеватым.

Я разделся, запихал форму в ящик и лёг на койку голышом. Мне было тоскливо, почти страшно. Больше всего я хотел бы вернуться домой, но согласился бы и на учебку. В конце концов, там было полно народу, не намечалось ничего ни страшного, ни таинственного, а к любым армейским задрочкам я уже начал привыкать. В конце концов, лучше схлопотать в ухо от "дедушки", брыластого жлоба по прозвищу Хряк, чем ждать тут неизвестно чего.

Я стал думать о Серёге и Артике, каково-то им сейчас – и вдруг уснул, сам не заметив, как.

***

Меня разбудила очень приятная мелодия. Она возникла из ничего, как из сна, и постепенно становилась всё громче и громче, пока я не понял, что уже не сплю. Свет в боксе вспыхнул ярко, но я всё равно не мог сообразить, день уже или ещё ночь. И спать хотелось. Я не очень выспался.

Но проснувшись и вспомнив, где нахожусь, я понял, что надо одеться – и оделся в белое из погасшего ящика. И дверь в бокс открылась, пока я заправлял койку.

– Вот это подъём, – сказал Артик в коридоре. – Легран.

– Чего? – спросил Серёга.

– Здорово, мужики! – закричал я и только в следующий миг сообразил, что орать не надо было.

У меня просто отлегло от сердца.

А в следующий момент в коридоре появился Плавник, чтобы забрать нас в санчасть. И с утра у нас снова смерили давление и взяли кровь и всё, что ещё можно. Тощий лаборант с миной мультяшного жирафа минут пять нас инструктировал, как идеально мочиться в пробирку, и Артик слушал с интересом, а Серёга так поразился самому факту, что по этому делу может быть какая-то инструкция, что я чуть не прыснул, глядя на него.

В качестве физзарядки нас заставили изо всех сил крутить педали на тренажёрах, но не очень долго. Потом очередной раз проверили давление, пульс и ещё что-то – и я только жалел, что девушка по фамилии Олефир сегодня, видимо, не работает. А потом нас отослали в душ, а душ был шикарен, с отдельными кабинками в матовом стекле, с разбрызгивателями не только сверху, но и со всех сторон. Жаль только, что времени на него отвели мало. Но сам факт душа, да ещё и такого – производил впечатление.

Пока мы одевались, Артик успел сказать:

– Обмен мнениями не одобряется. Нам мало придётся разговаривать.

– Почему? – удивился Серёга.

– Для чистоты эксперимента, не иначе, – сказал Артик, и тут высокий парень, "О. М. Мухин, служба сопровождения", от дверей душевой приказал поторопиться и следовать за ним.

Из-за того, что ни у кого тут не было знаков отличия, я чувствовал себя чушком каким-то, которым может командовать каждый встречный и поперечный. Номер шестнадцатый – или, скажем, двадцать третий – помалкивай в тряпочку и подчиняйся. Но возмущаться в армии – себе дороже, это я уже хорошо знал. Помалкивал. Ведь даже Артик помалкивал, а он-то наверняка понимал больше нас. А Серёгу это, похоже, вообще не заботило – он, судя по роже, прекрасно себя чувствовал.

Мухин провёл нас по громадному залу, похожему на ботанический сад, потому что там росли пальмы, по широкой белой лестнице, где между ступеньками было пустое пространство, поэтому выглядело как-то ажурно – на второй этаж. И постучался в высокую белую дверь с золотой табличкой "Шевчук Л. И., руководитель проекта "Игла".

Оттуда позволили войти.

Кабинет был не белый, а чёрный. И стены в чёрных деревянных панелях, с единственным белым квадратом календаря, и стол широченный, чёрный, с чёрным письменным прибором, и за этим столом, в единственном чёрном кресле мы увидели главного. В белом. Изучающего наши личные дела.

Главный оказался мужиком ещё не старым, но уже седым. На нас он посмотрел устало, но цепко – просканировал с головы до пят, как на смотру: оценил. Сказал:

– Ну, здравствуйте, – вовсе не дожидаясь, что мы поздороваемся в ответ, и тут же продолжил. – Рад вас видеть. Сам факт вашего присутствия здесь означает, что вы – здоровые, разумные и отважные молодые люди, патриоты. Очень хорошо. Именно такие нам и нужны.

На этом месте нам, наверное, надо было обрадоваться. Серёга, по-моему, и обрадовался. Лица Артика я не видел, но мне почему-то показалось, что особой радости он не чувствовал. А главный продолжал:

– Проект "Игла", ребята – это колоссальный научный прорыв. Вероятно, глобальный переворот во всех наших представлениях о транспортировке, о расстояниях, о возможностях... В ближайшем будущем "Игла" организует такой рывок в освоении космоса, о котором наши предки не могли даже мечтать. Уже сейчас мы располагаем возможностью мгновенно перебросить человека из одной точки в другую на серьёзное расстояние. Мгновенный десант в другую часть света – вот что может получить наша армия в ближайшее время...

Он говорил, а я вдруг понял, что эти слова у него уже давно где-то записаны, и теперь он их рассказывает, как стихотворение. Наизусть.

– ...Если объяснять грубо, то мы можем протыкать пространство в особых местах, своего рода изгибах. Представьте себе, к примеру, муравья, который ползёт по шторе, свёрнутой вдвое. Ему придётся потратить много-много времени, чтобы добраться от одного её края до другого. А если, допустим, этот муравей мог бы пролезть в дырочку, проколотую иглой насквозь – тогда и время, и расстояние сократились бы для него до нуля. В нашем случае "штора" может быть длиной в тысячи километров, а "муравей" – отрядом бойцов или группой исследователей. Вы ведь понимаете, какого масштаба это открытие? После рассекречивания проекта ваши имена будут так же известны, как имена первых космонавтов. Вся страна будет вами гордиться. Вопросы есть?

Серёга ухмыльнулся и бухнул:

– А на крысах пробовали?

Главный улыбнулся покровительственно:

– Конечно, Калюжный. Вы будете участвовать в последнем этапе эксперимента. Мы думаем о максимальной безопасности тех, кто впоследствии будет использовать наши порталы. Не исключена возможность, в частности, мгновенной эвакуации гражданских лиц из зоны бедствия, так что наша обязанность – сделать ТПортал безопасным, как такси.

Ну да. А почему – мы? Что ж нас так тщательно отбирали-то? Если оно – как такси?

– Ещё вопросы?

– Ещё вопросы появятся в процессе, – сказал Артик, и главный на него неодобрительно посмотрел. Артик вообще, по-моему, не особенно нравился начальству и любителям дисциплины.

А в кабинет вошёл "О. М. Мухин, служба сопровождения" и замер у двери.

– Олег, – сказал главный, – проводите.

И нас проводили.

В небольшом кинозале с кожаными креслами, где мы себя чувствовали, как начальство какое-нибудь, нам прокрутили кино. Диктор рассказывал, какое потрясающее научное достижение – нуль-ТП, и как долго наши учёные к нему шли, а на экране в маленькое синее сияние совали морских свинок. Свинкам туда особенно не хотелось, но их подпихивали под круглые задики – и они вываливались из воздуха метрах в пяти, на лабораторный стол, совершенно ошалевшие. Потом нам показывали, как эти свинки едят в стеклянном ящике капустные листья – и диктор говорил, что подопытные животные так хорошо переносят нуль-ТП, что это не сказывается даже на их аппетите.

Но мне показалось, что свинки в ящике были не те же самые. Хотя, может, это только показалось.

Потом сияние немного расширилось. Оно уже стояло на полу, как ворота в половину человеческого роста с турникетом – и парень в белом посылал в эти ворота служебную овчарку. Овчарка прижимала уши, но прыгала вперёд – и появлялась из воздуха в другой комнате. Её хозяин вбегал в дверь, и овчарка виляла хвостом, тыкалась носом в его колени, в общем, нормально себя вела. Диктор говорил, что даже такие умные и сложные животные, как дрессированные собаки, легко проходили ТПереход без вреда для себя.

В конце диктор сказал, что в экспериментах с людьми ТПортал тоже работает без сбоев – и показали выходящего из воздуха парня в белом комбинезоне, как у нас. Лицо у него было малость потерянное, он мотал головой – в общем, ему было не ах, как хорошо. Но когда лаборант спросил, как он себя чувствует, парень сказал в камеру: "Ничего, мужики, привыкнуть можно. Нормалёк".

Почему-то меня успокоил этот "нормалёк". Если бы его заставили заучить текст наизусть, он бы, уж наверное, сказал другое слово. Не такое идиотское.

Так что – не мы тут первые, не мы последние.

После парня свет включился – и нам велели идти за сопровождающим. Тренироваться.

***

Один парень, который прыгал с парашютом, рассказывал, что страшно только первый раз. Потом, мол, входишь во вкус, учишься кайфовать от чувства свободного падения, не только привыкаешь, но и привязываешься к этому делу. Многие десантники и парашютисты – как на наркоте, на прыжках сидят.