Текст книги "Запах разума (СИ)"

Автор книги: Максим Далин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)

Калюжный взглянул на меня с неописуемым выражением триумфа. Я принялся собирать хворост. Кудинов, который успел отойти довольно далеко, прибежал на вопли, далеко разнёсшиеся по воде, – и тут же присоединился ко мне. За пять минут мы успели нагрести целую кучу щепок, палок, сухих корней и ещё какого-то деревянного лома, принесённого на наш песчаный бережок водой.

Я не сомневался, что искру Калюжный выбил случайно. Но чтобы сказать ему об этом, нужно совсем не иметь сердца – он был совершенно искренне счастлив. Не без повода: через несколько минут у нас на берегу горел небольшой, но уверенный костерок, а Сергей принимал поздравления, сияя, как солнце.

И автоматически почёсывая щёку. Мне это не нравилось.

С другой стороны, Денис, которому удалось подремать около часа, сел рядом с нами у огня. Кажется, ему стало полегче; меня это успокоило – по-моему, плохое самочувствие при отравлении должно прогрессировать.

Мы выкопали около костра глубокую ямку, обложили её стенки камнями и уже собирались налить туда воды, как мне вдруг пришла ещё одна мысль.

– Может, её очистить? – сказал я. – Сделать фильтр?

На меня обернулись.

– Насыпать песку в рукав, – пояснил я. – И процедить воду через песок и два слоя ткани. На сколько-нибудь она ведь станет чище?

Даже Калюжный вытянул большой палец, а Виктор хлопнул меня по спине:

– Соображаешь, салага.

Это были приятные хозяйственные хлопоты, за которыми забывалась вся безнадёжность нашего положения. Я процеживал через собственный рукав воду, которую Сергей и Виктор таскали в пригоршнях, Денис следил за костром, подкладывая веток. По-моему, затея с фильтром удалась: вода в нашей ямке казалась прозрачнее, чем в реке, даже на глаз, а на рукаве остался довольно толстый слой зеленовато-бурого налёта.

А меня осенило снова. Я был в ударе. Мне показалось, что это – новое проявление dИjЮ vu, тем более, что вереница микропредсказаний как-то прервалась, поутихла.

– Ребята, – сказал я, – надо вытащить из костра несколько углей, которые уже полностью прогорели, и съесть их.

– Артик! – восхищённо завопил Виктор, который, кажется, моментально уловил мою мысль. – Ну ты даёшь! Ты – прям в корень зришь, ёпт! Активированный уголь? От живота помогает?

Я не стал вдаваться в подробности. От живота – так от живота. Активированный – так активированный. Лишь бы сработало.

Оказалось, что кипятить воду камешками – дело техники. Надо только выбрать пару удобных щепок, чтобы поднимать камешек, как суши – китайскими палочками. Вот как мы будем пить кипячёную воду – это ушло из виду. Кудинов предложил сворачивать фунтиком широкие глянцевые листья какого-то местного растения. Я помял такой лист в руках, понюхал – вроде бы сок не раздражал кожу, а запах был обычным запахом свежей зелени. Похоже, эти листья не были ядовиты; я согласился с Виктором.

В фунтик из листа помещалась примерно столовая ложка воды – и пришлось ждать, когда кипяток остынет. Но это не имело ни малейшего значения – все как-то успокоились, умиротворились. Мы грызли кусочки угля, вымазали физиономии а-ля спецназовцы на задании, пили кипячёную воду, в которой, не сомневаюсь, был песок, но, скорее всего, не было совсем уж убийственной живности... Калюжный вспомнил о раке.

– Я его выпустил, – сказал я. – Не злись. Сегодня нам лучше ничего не есть, если не хотим изойти на дерьмо, а до завтра он в плену не доживёт. И по-моему, он не больше рак, чем тот паук. Вовсе не факт, что это – приемлемая пища, даже если мы его сварим.

Калюжный сморщился, но особенно возмущаться не стал: меня поддержал Денис:

– Какой это рак, Серёжа! У него фары, как у навозной мухи... а брюхо – вроде, гнойное какое-то...

– Ша! – подытожил Виктор. – Нахрен. Завтра попробуем рыбы наловить. А сегодня лечим понос, засранцы, – и начал грызть кусочек угля с видом отца-командира, подающего пример подчинённым.

Калюжный угомонился и стал развивать мысль, как можно сварить уху в нашей ямке для кипячения. Мне это показалось слишком самонадеянным, но я не стал его разубеждать. Сергей чувствовал себя укротителем огня; если бы не щека, видимо, ему было бы совершенно прекрасно.

А щека распухала.

– Дай взглянуть, Сергей, – сказал я, в конце концов. – Пока светло.

– Обойдусь, – отрезал Калюжный. – Отвали.

Я не стал настаивать.

Виктор и Сергей отправились бродить вокруг костра в поисках более длинных и прочных палок, чем те, что валялись на отмели – за неимением лучших средств защиты они решили сделать копья. Добыть подходящий материал оказалось совсем непросто: длинных, прямых и прочных палок нам не попадалось, больше – причудливо изогнутые коряги, лианы разной толщины, гибкие, как шланги или хлысты, упругие прутья... Ребята попытались спилить ножом высокое тонкое деревце, но древесина оказалась неожиданно прочной, а из разреза полился чудовищно липкий сок, от которого мы еле оттёрли пальцы.

В конце концов, Калюжный подобрал корень с довольно длинным куском ствола, обрезал торчащие отростки – и вышла дикая палица, вполне годная для какого-нибудь неандертальца. Виктор долго над ним издевался, но в насмешках мне послышалась тень зависти: он сам не нашёл ничего более подходящего, чем довольно короткая белёсая щепка. Виктор заострил её и обжёг, но этот импровизированный кинжал его явно не устраивал.

Мы с Денисом собирали хворост, перебирали деревяшки – и набрали целый ворох горючего, бесполезного во всех прочих отношениях. Я разыскал несколько длинных палок, но они оказались безобразно хрупкими... Из нас не вышло носителей копий.

А день потихоньку сворачивался в сумерки. Вокруг нас завилась стайка насекомых покрупнее, чем дневные мошки – подозрительно похожих на местный аналог комаров или москитов. Разницу мы выяснили очень быстро. Во-первых, кусались они больнее, и на месте укуса сразу вспухал волдырь, как от укуса слепня. Во-вторых, мы рассмотрели пару пришлёпнутых: что-то комариное в них было, тоненькие ножки, тоненькие крылышки – но ножек, как мне показалось, перебор.

Восьминогие москиты местных джунглей. Гнус отвратительный. Зараза...

Мы подбросили в костерок свежей травы, чтобы дымил. Летучие вампиры отдалились на некоторое расстояние, выжидая, когда кому-нибудь из нас приспичит по нужде. Дожидались...

Я по-прежнему чувствовал себя лучше всех. Ближе к ночи снова прорезались микропророчества: я знал, что у этого мира два спутника, раньше, чем они появились на небе: тонкий длинный серпик побольше и, чуть ниже, почти полный диск значительно меньше. Громадная белая звезда мерцала под ними, над гаснущей полосой зари.

И к ночи нам стало по-настоящему жутко.

Ни у кого не осталось ни малейших сомнений: мир, в котором мы находимся – не Земля. Чужая темнота, наваливающаяся на реку и лес, казалась зловещей. Молчание ночи, наполненное непонятными шорохами, продирало спину морозом. Весь наш дневной кураж испарился; мы прижались к костру так близко, как могли: огонь был свой, может – единственный свой в совершенно чужой нам среде. Вне своего мира, других людей, цивилизации, без оружия – мы чувствовали себя беспомощными, как маленькие дети.

Я был прав, думая, что ночью станет холодно. Заря догорела – и на траву и песок пала ледяная роса, сделалось очень зябко. Мы подбросили в огонь сучьев, тихо порадовавшись, что топлива должно хватить на ночь с изрядным запасом – оружейная лихорадка принесла хоть какие-то полезные плоды.

Пролетел светлячок, крохотный, очень похожий на брошенный с балкона хабарик. Сперва это показалось забавным, но когда светлячки замелькали между стволами на другом берегу, они стали до отвращения напоминать чьи-то перемещающиеся горящие глаза.

– Мужики, – сказал Денис жалобно, – как вы думаете, хищников тут нет?

– К костру не пойдут, – отрезал Виктор непререкаемым тоном, по которому я безошибочно определил, что ему тоже страшно.

Сергей вытащил нож и стал стругать им палочку. Я подумал, что он комфортнее себя чувствует с ножом в руках, и даже заточенная палочка создаёт некую ауру защищённости. Дубина, лежащая рядом с ним, выглядела скорее орудием психотерапии, чем настоящим оружием.

Мне же мучительно не хватало стен. У меня начался приступ агорафобии, доходящий до панической атаки. Меня бы устроила даже палатка – лишь бы не видеть этого бездонного чужого неба с двумя лунами, большой – бледной, белёсой, и маленькой – мутно-красной. Я ощущал спиной всё громадное пространство, заросшее чужим лесом, и спину жгло, как от сотен недобрых взглядов.

Луны пугали меня больше, чем любой хищник. Похоже, Виктора тоже. Он смотрел на небо, и кожа на его скуле дёргалась от мелкого тика.

– Ребята, – сказал я, – наверное, хорошо бы поспать... кто-нибудь подежурил бы... могу начать я.

– Мне не хочется нихрена, – тут же отозвался Сергей. – Живот крутит опять, хрен заснёшь, ёлки...

Денис ёрзнул, вздохнул.

– Надо бы это... щас приду, в общем.

Он уже начал подниматься, как вдруг долгий стон, мучительный и совершенно нечеловеческий, возник где-то за деревьями на том берегу, проплыл над рекой и затих.

И все замерли.

Денис снова сел между мной и Сергеем.

– Тьфу, ёпт, – пробормотал Виктор. – Птица, наверное. В смысле, эта... летающая. Сука...

Мне снова срочно понадобились стены. Я подбросил в огонь толстую кривую корягу, но дрожащие отсветы пламени делали мрак ещё более непроницаемым. Смесь паники с тоской была нестерпима, как сильная боль.

Но тут снова накатило микроясновидение. Когда Калюжный приподнялся, вытянулся и сказал: "Мужики, огонёк!" – я уже знал, что он это скажет.

Испытатель N6

Честно говоря, хреновато мне было.

От слова "совсем".

И рвать не рвёт, но мутит. Когда подкатит – остановишься на минутку, подышишь – вроде, отпускает. Ну и стараешься держать себя в форме – не годится салагам думать, что я тут расклеился, как Багров. С чего худо, не понимаю. Вроде ягод этих гадских съел самую малость.

А живот болел – сил нет. И крутило, и резало – как ножом... То отпустит, то снова. Спасибо, Разумовский эту штуку с углем придумал: вроде слегка полегчало. Но когда начало темнеть, холодно стало – прямо уши к башке примерзают, шерсть на всём организме встаёт дыбом.

И противно, когда к шкуре что-то прикасается, даже одежда. Ползут такие колючие мурашки. И ломит везде, будто накануне вагон кирпича на горбу перетаскал.

А тут ещё наступает ночь, долбись она конём – и мы все наблюдаем две луны. И Калюжный, расперемать его, сучёнок, делает бровки домиком, спрашивает:

– А чё, Витёк, в Индии всегда две луны, да?

И Разумовский с улыбочкой говорит:

– Сейчас Витя скажет, чтобы мы не совались с комментариями, потому что не астрономы, – и Багров, кулацкий подпевала, хихикает.

Засранцы... и без них тошно.

– Ша, – говорю, – салаги. Решили уже: не Индия. Где там у нас две луны-то? На Марсе, опять же?

Разумовский говорит:

– Решили уже, Витя: не Марс. Я уверен, мы вообще вне пределов Солнечной системы. Может, и Галактика не наша... кто знает, как прошёл этот пространственный прокол?

– Ах, ты ж, Господи, – говорю. – Послушать тебя, Артик, так ты прямо Эйнштейн! Что, теорию относительности выдумал?

А Разумовский продолжает:

– Есть у меня одна гипотеза... – ну тут уже все начали ржать, никто ему говорить не дал. Гипотеза у него... Выискался тут, физик-атомщик! Вот учёные-то из "Иглы" забыли с ним посоветоваться – он бы им объяснил, что почём, ясновидящий наш...

С одной стороны, неглупый парень. Но с другой, как заведёт иногда – и не заткнуть его. Нет, я скажу, излишняя начитанность людей портит. Воображение у них такое появляется, что все кругом – быдло, а они сами – гибрид Ломоносова с Менделеевым, только без таблицы.

В армии это – не дело. Дисциплина хромает.

Я так, немного, об этом намекнул, все, вроде, согласились, даже Разумовский, а кругом тем временем совсем стемнело – и разговаривать вовсе расхотелось.

Комары здешние жрут, как зараза. Как иголки втыкают, злые, хуже цепных псов. А Разумовский у них ещё ножки считал... Да не плевать ли, сколько там у них ножек, когда у них хобот длиной с булавку! Хорошо ещё, что дыма боятся, как и наши.

И холодрыга. Прямо колотит, сижу – и зубы держу, чтобы не лязгали. И живот крутит. На тот берег, в темнотищу эту смотреть тошно, а вверх посмотришь – в животе ещё хуже, прямо выворачивает от здешнего неба, от лун этих, хотя днём было вполне ничего. И в лесу – конкретно жутко.

Я вот что скажу: прямо жалко, что среди моей группы ни одного деревенского нет. Сланцы-то мои, может, и не особо город, но всё ж таки не деревня. Дома потому что блочные, водопровод, газ, туда-сюда... свою привычку даёт. Так что я, получается, горожанин. И салаги мои – горожане. В лесу бывали только за грибами, на рыбалку и на шашлыки ездили. И если попадают в лес вот так вот, без ничего – всё кажется страшно.

Непонятно потому что. Вот шуршит кто-то за кустами – какая там падла шуршит? Может, мышь, а может, волк – почём я знаю-то? Или завыло-заскулило что-то, так жалобно прямо, будто душат его – что это за хрень? Может, птица эта тутошняя, ящеричная, а может, зверюга кому-то горло грызёт. И спросить не у кого – группа моя сидит, как зайчики, в кучке, жмётся к костру, сами не в курсе. Разумовский ладони греет, Калюжный ветку стругает, Багрову по нужде отойти – и то неуютно. Солдаты... орлы...

Сидим – беседуем, как нам спать не хочется. Каждый лицо сохраняет, уссаться и не жить!

И тут издалёка, оттуда, где река поворачивает, кто-то так: "Цвир-ррь!" – звонко так, тоненько, как канарейка. Калюжный оторвался от ветки, посмотрел, потом привстал, ещё посмотрел – и говорит:

– Мужики, огонёк, бля буду...

Все повскакали, уставились. По реке туман плывёт клочьями, темень, костёр больше дымит, светлячки мельтешат, луны тусклые – а там, вдалеке, на излучине, и вправду светится что-то. Свет белый, ровный – круглая точка, прямо похоже, что фонарь там висит. Но вроде как невысоко над землёй.

Багров говорит:

– Не светлячок. На одном месте всё время, – будто ему кто-то сказал, что светлячок.

А Разумовский:

– Яркий свет. Электрический?

– Чёрт его знает, – говорю. – Непонятно. И я ближе к повороту подходил, чем вы, но, вроде, ничего такого не видал. По-моему, нечему там светиться.

Калюжный шмыгнул носом, говорит:

– Может, правда, рыбаки? А?

– С сильным фонарём? – говорю. – Они б ещё прожектор туда припёрли, мудачьё, чтобы рыбе было повиднее!

Ухмыляется, дерево:

– А хрен их разберёт, индейцев!

Разумовский говорит:

– Если Витя ничего такого не видел, значит, фонарь принесли. Я не думаю, что это – естественный свет. Мне кажется, в природе так светиться нечему.

Я подумал.

– Ладно, – говорю, – ша. Надо пойти и посмотреть.

И все на меня уставились, морды вытянутые, замученные и перепуганные, но обнадёженные какие-то. У меня в голове мелькнуло: круто их свернуло за один день...

Калюжный башкой помотал:

– Куда ночью? Хрен знает, что там светится и зачем зажгли. Может, таких долбоклюев, как мы, приманивать. Ты знаешь, что там за перцы, с фонарём, ёлки?

– А что, – говорю, – ночью перцы, значит, могут нас макнуть, а днём – с пирогами встретят, по-твоему? Ты ж моя радость, Калюжный, скажи ещё что-нибудь умное!

Багров говорит:

– Не-не, сейчас не надо туда идти! Серёжа прав, на фиг!

А у Разумовского вдруг появилась какая-то сумасшедшинка в глазах.

– Нет, ты прав, – говорит, – ты прав, Витя. Днём мы, быть может, и не найдём это место. Ты же не видел ничего, похожего на источник света, когда туда ходил... Надо посмотреть сейчас. Предлагаю так: Денис и Сергей останутся у костра, будут поддерживать огонь, чтобы нам было хорошо видно, куда возвращаться – а мы с тобой пойдём вперёд и поглядим. Как ты на это смотришь?

– Я, – говорю, – на это смотрю строго положительно. Динька со своим животом идти не сможет, пусть сидит, а Серёга остаётся за старшего и охрану: он боксёр, у него нож... и дубина. А мы сходим.

Артик вдруг улыбнулся, будто я ему штуку баксов предложил за так, а остальные двое переглянулись. И Багров сказал:

– Не хочу, чтобы вы уходили!

– Ша, – говорю. – Приказы не обсуждаются, ясно, нет?

Калюжный скорчил рожу – и я ему сказал, пока он не начал выступать:

– Чего, хочешь поспорить? Ну, давай, ты будешь принимать решения! Давай! Не вопрос! А я погляжу. Только ты учти, мудачина: ты одно решение уже принял самостоятельно: мы все сюда случайно попали, только ты – по доброй воле, ёпт! А тебя предупреждали. Так что все уже поняли: ты не то, что выход, ты дырку в собственной жопе без указателя не найдёшь.

У Калюжного ноздри раздулись, и тут Разумовский сказал:

– Сергей зажёг огонь.

– Ага, – говорю. – Прометей, итить... Зажёг – пусть поддерживает. Я же не говорю, что от него пользы нет или смысла в нём – но выдрючиваться он дома у мамы мог. Тут нельзя: тут положение чрезвычайное. Если мы сейчас начнём причиндалами меряться – разбежимся или раздерёмся к псам свинячьим, и сказочке нашей конец. Я всех слушаю. Но кто-то должен командовать, чтобы итог был всей вашей трепотне, ясно?

Артик говорит:

– Согласен, – и Багров кивает.

Калюжный говорит хмуро:

– Ты чего на меня-то гонишь?

– Да ладно, – говорю. – Чтоб никаких неясностей меж нами не было, Серёга. Не хочу, чтоб, если что случится, ты вдруг возник или с Разумовским разосрался, вот и всё. Мы тут с вами все в одной лодке – может, больше людей тут и вовсе нет... ещё неизвестно, какая срань тут живёт. Нам надо держаться друг друга, а всё моё командирство тут в чём? Я просто слушаю, что вы скажете, каждый – и прикидываю, что к чему. И всё.

Артик говорит:

– Мне кажется, это очень здраво.

А Калюжный:

– Я чё, спорил, что ли, ёлки...

– Ништяк, – говорю. – Всё, договорились. Ещё раз: мы с Артиком идём смотреть, что там за свет, а вы с Динькой поддерживаете огонь. Решили.

Багров говорит:

– Просто я боюсь за вас...

А Артик ему:

– Не стоит. Нам, скорее всего, грозит не больше и не меньше, чем вам с Сергеем. Надо рискнуть; вдруг мы и впрямь найдём людей.

И Калюжный, вроде бы, уже не таким зверем на него смотрел. Может, дошло что-нибудь до идиота? Больше никто спорить не стал.

А Разумовский потихоньку начинал мне казаться толковым парнем. Не без своих тараканов в черепушке, но толковым. Я вдруг сообразил, что доверяю ему побольше, чем прочим, хоть и закидывался он ужасно.

Он был, как будто, не совсем... моей породы, что ли... но в товарищи я бы выбрал его.

Поэтому хорошо вышло, что мы к свету пошли именно с ним.

Испытатель N25

Забавно, но все решили, что я ужасно смел. В действительности я жестоко трусил и даже не пытался это скрыть.

У костра было безопаснее. Очевидно: по идее, любые дикие животные, на Земле или нет, должны бояться огня. Мне хотелось факел, но горящий сук факелу не замена – уже через пятьдесят шагов он скорее коптил, чем горел, и, в конце концов, погас совсем. А больше ничего у нас не было.

Но сидеть мне казалось нестерпимее, чем идти. В передвижении была какая-то иллюзия действия, тень влияния на собственную участь. И – да, да, я подыхал от любопытства, которое было сильнее страха.

Этот круглый светильник на другом берегу отмечал поворот реки. Вот что я думал. И, возможно, там и вправду кто-то был, кто-то живой. Люди? Разумные нелюди? Моё любопытство рисовало невероятные образы, а приступы ясновидения снова, некстати, поутихли – я ничем не мог себя проверить.

И мне отчаянно не хотелось, чтобы первым из нас, кто увидит чужаков, был Калюжный. Я не мог отделаться от мысли, что он может выкинуть нечто, убийственное и для контакта, и для нас. Денис, которого я уже давно считал своим приятелем, напротив, рисковал от волнения попасть в беду сам – в нём в его восемнадцать осталось слишком много детского.

Виктор был надёжнее, чем они оба. В нём я чувствовал какую-то простую честную сметку и природный разум. Когда мы отходили от костра, я думал: Виктор заметит то, что я пропущу.

Мы пошли по песчаной кромке вдоль воды. Восьминогие москиты, обрадовавшись, накинулись на нас с некомариной силой – и я отломил ветку, чтобы от них отмахиваться. Лес, чёрный, дышащий сырым холодом, исчерканный зеленоватыми трассами светлячков, затаясь, следил за нами – и я по-прежнему чувствовал спиной пристальные взгляды бесплотных и безглазых существ. В лесной тишине жили шорохи, делавшие её зловещей.

В реке что-то плеснуло, будто по воде неумело шлёпнули веслом. Звук заставил меня вздрогнуть.

– Типа как бобёр, – пробормотал Виктор. – Да?

– Похоже, – отозвался я, чувствуя облегчение.

На нашем пути появилась какая-то спутанная тёмная масса. Виктор выругался.

– Кусты? – спросил я.

– Это не кусты, а моток колючей проволоки, ёпт! – огрызнулся Виктор. – Осторожно, я уже оцарапался весь...

Чтобы обойти заросли колючек, пришлось войти в воду почти по пояс. Вода показалась мне очень холодной, и под её тёмной поверхностью что-то легонько прикоснулось к моей ноге, вызвав волну колючего озноба вдоль спины. Ощущение вышло таким гадким, что я не поинтересовался, живое было существо или затонувшая коряга, только постарался скорее выбраться на берег.

Костёр отдалялся, а фонарь, кажется, почти не приближался. Из прибрежных зарослей с шелестом взлетело что-то – то ли птеродактиль, ведущий ночной образ жизни, то ли некий аналог летучей мыши. В чаще снова кто-то простонал, сорвавшись на всхлип.

– Как будто убивают кого-то, – вырвалось у меня.

– Птица, – бросил Виктор небрежно. – Ты воображай поменьше, а то навоображаешь фигни всякой...

Счастливец, подумал я. Воображение – гнусная вещь, если оно есть – его не угомонишь упрёками.

Мне мерещились целые стаи тяжелоописуемых чудовищ, восьминогие москиты успели укусить меня раз пятьдесят и выпить, подозреваю, полведра крови, у меня было отвратительное расположение духа – но мы постепенно продвигались вперёд. В конце концов, мы оба смогли рассмотреть фонарь на том берегу.

Это была матовая сфера на низком столбике, вкопанном в землю посреди неширокой площадки. Круг света обозначал какие-то мелкие растеньица, вроде мха, успевшие покрыть площадку ровным газончиком, ветки кустов, толкущуюся на свет мошкару и кусок водной глади. Здесь река делала поворот и разливалась шире – мы с Виктором видели только чёрную глянцевую её поверхность, на которой местами лежали пласты тумана. Вокруг фонаря не было ни души – и никаких следов недавнего пребывания человека.

– Вот же, блин... – в голосе Виктора я услыхал нешуточное разочарование. – Ну и где эти гадские рыбаки?! Нахрена только пёрлись сюда...

– Что ты, Витя! – возразил я. – Как это "нахрена"? Во-первых, мы узнали, что где-то неподалёку живут люди: согласись, такой фонарь не могли бы поставить пауки или птеродактили. Во-вторых, эти люди – не дикари с дубинами, а вполне цивилизованные господа, как минимум, знающие, что такое электричество. Верно?

– Электричество, говоришь? – переспросил Виктор скептически. – Ну и где провода? Скажешь, кабель тут под землёй протянут?

– Возможно, фотоэлементы, – сказал я. – Солнечная батарея. Заряжается днём, светит ночью.

– Надо поближе посмотреть, – Виктор нагнулся, чтобы расстегнуть липучку на кроссовках. – Сплаваю на тот берег.

"Ночью рискованно лезть в эту воду!" – орал мой внутренний голос, но я сказал только:

– Мы не потеряем свою одежду?

– Не так тут темно, – сказал Виктор. – От фонаря я даже рожу твою вижу.

Я стал раздеваться, пытаясь не обращать внимания на озноб и страх – москит тут же изо всех сил всадил свой шприц мне под лопатку. Я уже хотел его смахнуть, как вдруг накатило очередное микропророчество: Виктор, пытающийся вылезти из воды – кровь хлестала из длинного пореза чуть ниже его рёбер. Это уже не просто коктейль из интуиции и страха.

Я схватил его за руку.

– Витя, в воду нельзя. Я видел тебя раненым.

Он остановился: одна нога – в брючине, вторая – голая.

– Точно?

– Пока мне только казалось, что это опасно, я молчал. ТПортальные dИjЮ vu я уже научился отличать от всякого рода предчувствий.

– Ясно, – мрачно сказал Виктор и принялся одеваться. – Вот хрень-то... Думаешь, его там что-то защищает?

– Понятия не имею, – сознался я. – Я даже не понял, что тебя ранило – зверь, какое-то тайное оружие в воде, или ты просто на острый сук напоролся. Сам же говорил, что я – недоделанная Кассандра.

– Какой бы ты был ценный, если бы всё толком видел и мог объяснить, – Виктор смотрел мимо меня, на далёкое тусклое пятнышко костра. – Ладно, пошли обратно. Неспокойно что-то.

И в этот момент лесную тишину разбудили крики наших товарищей.

Я вздрогнул – но мне показалось, что это вовсе не вопли ужаса или боли. Они орали: "Эге-гей, бу-бу! Э-эй! Бу-бу-бу!" – и их голоса далеко разносились по реке. Нас просто звали, нас хотели быстрее увидеть, но им, похоже, ничего не угрожало.

Виктор, судя по всему, сделал такой же вывод.

– Нашли что-то, – сказал он удовлетворённо. – Или поймали кого-то. Не соскучились же... Эге-гей! Идём! – крикнул он в ответ. – Побежали, Артик.

И мы побежали. Я успокоился. То, что могло бы ранить Виктора, осталось позади. Микропророчество впервые принесло пользу: похоже, я сумел предотвратить беду. Это меня так обрадовало, что чужой лес вокруг показался почти таким же уютным, как на Карельском перешейке...

Испытатель N23

Ну и худо же мне было... Прямо жить не хотелось, как было худо. Как будто тухлого ежа без соли съел – такое у меня было ощущение. И отрыгивалось этим тухлым ежом. И несло, я бы предположил, им же.

Но к ночи немножко полегчало.

Может, потому, что Артик сказал всем угля погрызть. Уголь всегда полагается есть, когда живот не даёт ногам покоя – хотя я лучше съел бы в таблетках, конечно. Потому что грызть горелую палку вообще-то – радости мало.

Но хоть тошнить перестало, только знобило. И страшно было очень, если честно. Потому что ночью бродят хищники, а у нас всего оружия – только Серёгин ножик и палка эта. И против медведя или тигра этот ножик – всё равно, что его вообще нет, а про палку я вообще молчу. В общем, нас бы съел любой, кто захотел бы. Как тех негров, к которым леопарды приходят в хижины, где те негры живут, и едят их прямо там.

Да ещё местные комары кусались, как дикие звери. И этот огонёк... Я не знаю, мне не понравилась эта идея. Пусть я буду трус или кто – но мне тут нравилось всё меньше и меньше. И около этого огонька могли бы оказаться какие-нибудь... в общем, люди тоже бывают разные, если там есть люди. И вряд ли они понимают по-русски, и могут начать, скажем, стрелять из ружей только потому, что решат про нас что-нибудь плохое. Что мы – пришлые уголовники из леса, к примеру.

И я хотел проследить за Витей и Артиком, как они идут, но у Артика скоро погасла палка, которую он поджёг на конце – и они пропали в темноте с концами. А у меня опять начало крутить и тянуть в животе, и было прямо-таки тоскливо – от этого кручения и от страха. А они надолго ушли.

А Серёга сперва палочку строгал – он уже две палочки заточил, как карандаши, и третью затачивал – потом бросил, достал свой орех человекообразный и стал в нём дырочки проковыривать повиднее в свете костра. Веток подбросил, чтобы было светлее. Мне тоже хотелось чем-нибудь себя занять – и я стал искать на небе Большую Медведицу.

Но со звёздами творилось что-то не то, как и с лунами. Может, тут у них, на их планете, и не было видно никакой Большой Медведицы, и Полярной звезды я не нашёл – какая-то большая белая звезда сияла прямо над верхушками деревьев, но она, по-моему, была не Полярная.

Потому что, если судить по закату, она была не на севере, а на юго-западе.

Зато я вдруг увидел, как между звёзд движется огонёк. Маленький, белый. Самолёт летит, ёлки-палки! Самолёт! Ну, или вертолёт, может быть – но, скорее, самолёт: высоко, гула не слышно.

– Серёга! – говорю. – Смотри!

Он головой закрутил: "Где? Где?" – а я тычу пальцем в небо:

– Да вон же! – и Серёга только присвистнул.

– Ох, ты ж, блин... – и как завопит! – Мужики! – орёт. – Смотрите вверх! Эй! Вверх смотрите!

Тут до меня дошло. И я заорал:

– Смотрите вверх! Мужики!

Должны они это увидеть! Может, это и не Земля, но цивилизация тут есть, люди тут живут! Самолёты строят, летают на них!

От наших воплей все лесные шорохи как-то отошли в тень. По-моему, даже комары переполошились и разлетелись. Если нас какой-нибудь хищник и выслеживал, то, я думаю, ломанулся подальше от нестерпимого ужаса. И кто-то из наших покричал оттуда, где фонарь.

Я как-то сразу успокоился и развеселился. Фонари, самолёты... нормальная цивилизованная страна. Подумаешь, две луны!

И тут вдруг Серёга сказал:

– И чё мы разорались, как идиоты?

– Так люди! – говорю.

Смотрю на него – а у него лицо... худо ему, в общем.

– Динька, – говорит. – А с чего мы взяли-то, что они – люди, если мы, бляха, на Марсе или где там? А если это не самолёт, а ихняя летающая тарелка?

И меня накрыло. Точно же!

А Серёга говорит мрачно:

– Поймают нас – и сдадут в лабораторию для опытов. А может, и не будут ловить, а сразу макнут – им и потрошёные тушки на опыты сгодятся.

И тут всякая дрянь как полезла мне в голову! Чужие! Хищники! Инопланетяне, у которых пасть не поперёк, а вдоль башки, как в "Ловце Снов"! Серые! Зелёные! Со щупальцами!

Хорошо ещё, что мы услыхали, как парни бегут по песку – почти по воде, судя по звуку. Живы, по крайней мере.

Выскочили из кустов на наш пляжик. И Витя сразу спросил:

– Чего орали?

И Серёга сказал, уже совсем другим тоном:

– Самолёт видели, – но они, вроде, не так уж и удивились. Они были чем-то страшно озабочены.

Артик подошёл к костру и вытащил сук, горящий на конце – а я увидел на его белой брючине какие-то тёмные полосы.

Пригляделся поближе – и меня немедленно снова скрутило.

Это были пиявки. Три штуки, каждая длиной сантиметров по двадцать и толщиной в палец – но раздувались на глазах. Артик ткнул одну головешкой, она зашипела и отвалилась, а белая ткань сразу стала красной.

Через секунду уже все смотрели, как Артик отцепляет пиявок. Отцепив последнюю, он задрал мокрую брючину. В его ноге остались три дырки, каждая – с булавочную головку, и кровь текла струйками.

Серёга присвистнул сквозь зубы:

– Вот же с-сука...

– Ах, ты ж... Кассандра... – сказал Витя с досадой, но как-то печально. – Про себя предсказывать не можешь?

– Я контролировать предсказания не могу, – сказал Артик с напряжённым лицом, зачерпнул листом остатки кипячёной воды из нашей ямки и вылил на ногу. Я видел, как ему мерзко.

– Больно? – спросил я совершенно некстати.

– Не очень, – сказал он и вылил ещё воды. – Они, похоже, выделяют в кровь обезболивающие вещества и антикоагулянты.

– А эти анти – это что? – спросил Сергей.

– Мешают крови свёртываться и помогают гадам вкусно питаться, – сказал Артик и попытался улыбнуться. – Видишь – не останавливается... Вот же чуял я, что тут есть пиявки...