Текст книги "Запах разума (СИ)"

Автор книги: Максим Далин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 21 страниц)

И мы видели, как наши друзья-Кэлдзи и их гости готовятся к празднику.

Они переодевали в новую одежду и украшали цветами эти жутковатые "статуи" – мумии прародителей клана. В процессе, по-моему, обнимали их и что-то шептали в их уши. Ограду вокруг пантеона и Дерева увешали новыми орехами-пупсиками, украшенными пёстрыми нитками, бусинками и прочей мишурой.

– Что это за штучки? – спросил я у Гзицино.

Она рассмеялась и дала мне несколько "пупсиков".

– Сушёные плоды Дерева. Они появляются ближе к осени, сейчас – ещё зелёные и их нельзя использовать, поэтому мы берём прошлогодние. Это – старый обычай, ещё времени До Книг: считается, что каждая такая фигурка – это письмо от человека Хозяевам Мира. Предки их хранят и передают. Иногда приходит ответ.

– Ответ?

Гзицино показала мне почерневший треснувший орешек:

– Этот – не сбудется. А вот этот, – она показала орешек, из которого проглядывал зелёный носик побега, – согласие Хозяев. Тот, кто загадал, потом отнесёт его в лес и закопает на Поляне Деревьев... Всё это пустяки, суеверия... но многим нравится в это играть.

Я сорвал травинку, обмотал орешек вокруг "талии", завязал кончик травинки петелькой – и повесил на ограду под одобрительные возгласы лицин.

– Пусть Хозяева пошлют здоровья малютке, – сказал я Гзицино, и она восхищённо вскинула раскрытые ладони, брызнув целой радугой запахов, как шампанским.

Лицин украшали себя, мир вокруг и нас. Развеселившиеся девушки надели ожерелье из каких-то гладких, переливающихся, как опалы, шариков на шею смутившемуся Калюжному; Виктор и Динька щеголяли в венках из светящихся цветов на отрастающих волосах. Мне Гзицино подарила совершенно фантастическое пончо, связанное из зелёных и золотых нитей, бусин, узелков, звёздочек и бахромы. Детвора, обычно бегающая почти нагишом, стала похожа на самоходные клумбочки.

Над фабрикой-кухней и окрестными постройками плыли ароматы готовящегося пира.

И в этой праздничной суете нам было тревожно, несмотря ни на что. Только у Цвика блестели глаза и кончик носа, он был радостно взвинчен, как и вся его родня, и болтал, не переставая, благоухая по всей ароматической гамме. Пытался соответствовать только Динька.

Когда нас позвали к виновнице торжества, у меня ощутимо стукнуло сердце. Я переглянулся с Виктором, который, по-моему, чувствовал ровно то же самое.

– Отвал башки, – сказал Виктор шёпотом, и мы вошли в здание, где ещё не были никогда.

Освещённый цветами коридор вёл в круглый зал, полный гостей. На возвышении, цветущая, как целый розовый куст, сидела госпожа Радзико в окружении своих фрейлин – и напротив неё на ложе из живого серебристого плюша полулежала Нганизо, нагишом, с белыми цветами в волосах, с выражением мечтательного ожидания. Чероди стоял на коленях у ложа, обнимая Нганизо за талию, и вылизывал её живот; он уже успел прилизать мелкую шёрстку на её теле дорожкой шириной в два пальца, ведущей от гениталий к сумке. Сумка Нганизо уже не выглядела плотно прижатой, словно её владелица расслабила мышцы, приоткрыв вход.

Гости расположились вокруг, среди них было полно детей – и именно детей больше всего и завораживало всё это действо. Все молчали, как мне показалось, почти благоговейно.

Госпожа Радзико чуть улыбнулась и жестом приказала нам приблизиться; мы подошли и встали у её кресла, как почётный караул.

Отвлёкшись на матриарха, я упустил первый миг появления малышки на свет. Понял только, что этот миг был абсолютно лишён и боли, и драматизма: когда я повернулся к Нганизо, новорождённый детёныш уже цеплялся лапками с булавочную головку за её светлую пушистую шерсть.

Откровенно говоря, я не ожидал такого зрелища.

Детёныш был удивительно крохотный, скорее зародыш, чем младенец – тёмно-красный и, кажется, полупрозрачный, длиной с большой палец руки, никак не больше; он словно состоял только из головки и лапок с микроскопическими пальцами. Приходилось поверить лицин на слово, что родилась именно девочка: определить это на глаз я бы не смог ни за что.

Несмотря на нереальную крохотность, младенец оказался вполне живым и очень целеустремлённым существом. Он вёл себя так, будто знал, куда ему надо попасть – и невероятно трудолюбиво, хватаясь лапками за шерстинки, полз вверх, к входу в сумку матери.

Все присутствующие затаили дыхание. Я ощутил, как горячо лицин желают новорождённому существу лёгкого пути – и вспомнил часто цитируемые строки местного классического стихотворения, которые перевёл с языка запахов как "Долгий путь приводит в Эдем". Это была аллегория жизненного пути, пути парня-бродяги в поисках нового дома и любви и пути новорождённого младенца по вылизанному отцом животу матери – к её сумке.

Чтобы преодолеть бесконечно тяжёлый путь в ладонь длиной, малышке пришлось потратить минуты три, никак не меньше – и когда она скрылась в сумке, за моей спиной вдруг шумно, облегчённо вздохнул Калюжный.

– Фу, блин! – вырвалось у него, по-моему, из глубины души. – Я уже переживать начал, ёлки!

И сделав три шага, прежде чем мы успели его остановить, Сергей присел на корточки рядом с Нганизо и Чероди.

– Слышь, – сказал он, безбожно мешая русские слова со словами лицин, – я тебя поздравляю, в натуре. Она будет крутая баба, боец, ёлки! – и вытер вспотевший лоб ладонью.

Нганизо улыбнулась, блеснув влажными глазами, и нежно коснулась пальчиком его раскрасневшейся физиономии: тонкий ванильный аромат "видзин"-"безопасно" и зелёное свежее благоухание её благодарности.

Калюжный слегка смутился и, спохватившись, протянул руку Чероди, жестом "я тя понимаю, братан". Мы рассказывали Чероди о земном обычае пожимать руку – и он понял, коснулся руки Сергея и оставил на ней слишком сложное для Калюжного ароматическое послание. Там было что-то о братстве, любви, общности, радости и восхищении новой жизнью.

Калюжный в тщетной попытке его расшифровать внюхался в собственную ладонь, сморщился всем лицом, изо всех сил пытаясь не чихнуть – но всё-таки оглушительно чихнул, окончательно смутился и пробормотал:

– Ага. И тебе того же.

Его жест, глуповатый, но неожиданно искренний, развеселил всех. Девицы, щебеча, как стайка канареек, помогали Нганизо встать с ложа и накрывали её плетёной шалью в белых вязаных лотосах. Чероди обменивался ароматическими пожеланиями с парнями. Малыш, с ног до головы в голубеньких цветочках, напоминающих лобелию, застенчиво улыбаясь, подёргал Калюжного за брючину, а когда тот повернулся, протянул ему плод рдзи, похожий на земляничину-переросток. Госпожа Радзико изволили изъявить королевскую милость – от её сухонькой ладошки в комнате повеяло цветущим весенним лугом, а сказала она, если я верно понял: "Мои новые внучата потихоньку осваиваются и привыкают".

Только неугомонный Виктор вполголоса говорил Нгилану, отойдя с ним в сторонку:

– А чего ж вы не помогаете мелким-то? Трудно же дитю, сразу видно – у него ещё и ручек-то толком нету...

– Это чрезвычайно важный момент, – объяснил Нгилан. – Движения младенца стимулируют его начать дышать самостоятельно, включают и нервную систему, и органы чувств.

– А! – Виктор понимающе кивнул.

– Кроме того, – продолжал Нгилан, – кожный покров у младенца ещё не сформирован до конца – прикосновение руки взрослого может причинить ему боль, а без перчатки – даже химический ожог.

– А! Точно же – ваши железы... А я даже стреманулся вначале: как это – баба рожает, а врачей нет. Пока тебя не увидел – мандражил сильно, – признался Виктор.

– Я здесь на случай, если небо рухнет, – улыбнулся Нгилан. – Профилактикой любых возможных проблем при родах заняты женщины, тут присутствовали шесть профессионалок – при том, что прогноз на редкость благоприятный. Не надо волноваться.

– Просто у нас всё совсем по-другому, – сказал Виктор, но ему не дали развить тему. Появившаяся в зале для родов девушка позвала всех на пир – и мы покинули комнату вместе со свитой матриарха и молодыми родителями.

Весь день до вечера оказался сплошной феерией. Я не предполагал, что лицин умеют праздновать с таким размахом – для нас, землян, это был день сплошных чудес. Мы видели, как на родословном древе Кэлдзи, прямо из глубины тёмного "стекла", как по волшебству проступают новые знаки, выведенные то ли командой разумных бактерий, то ли ещё каким-то непостижимым магическим действом. Удивительный инструмент, гротескная конструкция из реек, трубок, планок, падающих и катящихся стеклянных шариков, вынесенный из резиденции Радзико и настроенный местными юношами, заиграл ни на что не похожую удивительную мелодию, в которой слышались то рожки, то скрипка, то фортепьяно, то что-то вообще не определимое земным ухом. Мелодия текла и менялась, как, пересыпаясь, меняются мерцающие орнаменты в калейдоскопе – и к ней присоединились Гзицино и Цвик, импровизируя на флейтах. Мы впервые увидели, как лицин танцуют – и волны ароматов окружали танцоров, создавая действу дополнительные, трудно уловимые человеческим восприятием смыслы.

Пир был по-настоящему великолепен. Чероди играл с малышами в ароматические загадки, к нему присоединились ещё несколько взрослых – и игра начала напоминать земного "крокодила": дружно угадывали, по всей вероятности, образы из книг или ароматических передач по кэлдзи (не назвать ли их, скорее, ароматическими фильмами?) Молодые лицин затеяли сложную игру, в которой надо было бегать и передавать друг другу шарики с ароматическими метками; нас звали, но никто из землян не сумел понять правила – и оставалось только смотреть.

А потом начало темнеть, воздух посвежел – и в нём отчётливо запахло августом, приближающимся концом лета. Пришлые биологи устроили в сумерках заключительный номер – световое шоу, созданное, как я понял, целым сонмом дрессированных светлячков, ярких, как ракеты праздничного фейерверка; в финале удивительной красоты и стройности воздушного танца светлячки спустились на волосы и одежду восхищённых девушек, превратив их в танцующих фей...

Это было потрясающе здорово. Я смотрел, как Динька возится с лицинской малышнёй, весь в светлячках, как Цвик и Гданг учат танцевать Калюжного, ржущего, как конь, как Виктор разговаривает с Нгиланом, я обнимал Гзицино, лежащую головкой на моём плече – и никак не мог понять, откуда в чистой радости этого дня взялась тревога.

Беспокойство впилось мне под ребро длинной иглой. Куда бы я ни смотрел, о чём бы ни думал, я чувствовал её холодное, безжалостное острие...

Цвиктанг

Лето пришло к повороту.

Как всегда с приближением осени, сперва изменился запах – и первыми по-другому запахли вечера. Острее, холоднее и тоньше, *с оттенком остывающей влажной земли и будущих заморозков*. Уже потом листва начала менять цвет, а трава подсохла. Вечера становились всё темнее, а трава седела от росы.

Мои братья-пришельцы за это лето стали больше братьями, меньше – пришельцами. Я думаю, что в темноте любой принял бы кого-нибудь из этих ребят за урождённого юношу клана Кэлдзи – со странностями, но Кэлдзи; так пахла не только их одежда, но и тела. У них, правда, не было решительно никаких способностей для общения ни с грибами, ни с Народом – но мы не падали духом, мы были убеждены, что они непременно найдут, где применить свои особенные таланты.

Скажем, Дзениз вполне мог бы работать с Чероди: он с лёгкостью находил общий язык с другими, не прибегая к Старшей Речи. Это талант редкий и необыкновенный. Чероди даже приглашал его в клан Цэнди, к своим товарищам-воспитателям и врачам – и Дзениз почти согласился, как только закончит другие дела. Арди интересовал лингвистов и филологов – его талантом была Первая Речь. Вигдор сам заинтересовался защитными системами и системами оповещения, он дружил с Лангри и постоянно его о чём-то расспрашивал.

Только Зергею было сложно придумать, чем заняться, и он присматривался буквально ко всему, что попадалось ему на глаза. Но у всех пришельцев ещё было время; мы собирались уйти вместе, в Общий Посёлок Дрой, неподалёку от которого располагался Приют Генетиков, самый большой в наших краях. К началу осени туда ради общения с пришельцами собирались и генетики, и антропологи, и биохимики со всего северо-запада континента Цдар. Мои друзья собирались прожить там целую зиму, чтобы дать возможность учёным выяснить как можно больше.

Я собрался идти с ними. Во-первых, я хотел взглянуть на ярмарку в Общем Посёлке. Во-вторых, мне тоже хотелось заглянуть в Приют Генетиков хоть одним глазком: хоть я и не генетик, всё равно интересно – и ещё я надеялся, что там могут работать пришлые издалека специалисты по паукообразным. Вдруг мне удастся осуществить мою любимую мечту, подружиться с крутым профи и потом поселиться в клане арахнологов!

В сущности, я уже понял, что наши с пришельцами пути разойдутся, как это ни печально. Дзениз, несмотря на все мои усилия, так и не полюбил пауков – нет, он признавал их пользу, но работать с ними решительно не хотел. А мне было далеко до него в таланте понимать людей, не прибегая ко Второй Речи – значит, не работать нам в одной области.

Гзицино, я заметил, тоже огорчало, что пришельцы уходят. Ей нравился Арди.

– Знаешь, братец, – сказала она мне даже, – иногда я жалею до боли в груди, что Арди рождён в другом мире. Он уйдёт, не оставив в нашем клане ребёнка...

– В нашем клане *в твоей сумке*? – хихикнул я и, сказав, сообразил, что она может и обидеться.

Но она только улыбнулась, глядя куда-то вверх и мимо:

– Не твоё дело *почему бы и нет*, – и мечты окружали её, как туман. Что-то такое там смутно обонялось, о дальних странствиях, о Семени Дома...

В общем, я узнал, что амбиции у моей старшей сестрёнки достойны удивления или даже восхищения. Я впервые подумал, что и женщина может покинуть своих родных – не в героической сказке, а на самом деле. Ведь откуда-то берутся легендарные Родоначальницы, о которых потом пишут в книгах и поют песни!

А Нгилан и биологи, между тем, говорили, что пришельцы, кроме прочего, предоставили чрезвычайно интересный биоматериал. Я даже предположил бы, что одна из целей визита пришельцев в Приют Генетиков – это их *вероятное* потомство в нашем мире. Не клоны, конечно – клонирование тут ничего не изменит и никуда не приведёт. Возможно, они думают о совсем уникальном эксперименте, может, даже о химере... хоть это и звучит сейчас, как фантастика.

С другой стороны, если вдруг кто-нибудь из генетиков-творцов, работающих в Приюте, скажет Гзицино, что она может выкормить дитя-химеру со смешанными генами клана Кэлдзи и клана, к которому принадлежал Арди – разве она откажется? Может ничем не кончиться... а может и впрямь начать новый клан, кто знает...

Самому Арди об этом говорил Цодинг. Видимо, поэтому Арди, когда беседовал с Гзицино, всем своим видом пытался изобразить такой запах: *я, конечно, ухожу, но мы не кровная родня, поэтому я могу и вернуться*

А ещё пришельцы хотели посмотреть зиму. Мне кажется, что они ждали наступления зимы, как какого-то праздника – начиная с того разговора, где Зергей попытался меня подначить:

– А зимой Кэлдзи сидят в потёмках, ёлки?

– *Не знаю насчёт ёлок* Почему? – удивился я.

– Цветы же завянут? – сказал Зергей, а остальные пришельцы навострили уши. Кажется, им всем было не очень понятно. – А литопсы на дорожках снег завалит – и всё.

– Конечно, – сообразил я. – Цветы начнут увядать уже в середине осени. И примерно в это же время начнётся сезон *зимних грибов*

Дзин меня тронул за ухо и попросил:

– Словами скажи. А то запах не ассоциируется ни с чем.

– Зимние грибы, – сказал я вслух. – Симбионты литопсов. Они живут на стенах домов, на стволах деревьев вдоль дорог – но плодовые тела на них появляются только после первых заморозков.

– И они светятся? – восхитился Дзениз. – Деревья светятся?

– Зимой рано темнеет, – сказал я. – Нужно более серьёзное освещение, чем летом. Грибы светятся круглые сутки, только днём их свет не так заметен.

Ребят, по-моему, очаровала идея. Они так обсуждали эту будущую зимнюю иллюминацию... Я ещё добавил пыла, когда стал рассказывать про праздник Длинной Ночи перед тем, как снова начнёт увеличиваться день – в красках: *мороз – хрустящий свежий снег – зимние грибы – хвоя и смола – костёр в чаше перед Деревом – горячий ягодный пунш.* А пришельцы попытались рассказать словами, как этот праздник устраивают в их мире – с теми самыми "ёлками", ага. Немного прояснилось, что Зергей имеет в виду – всё время намекает на быстроту течения времени и на то, что в жизни есть место празднику, конечно.

И ещё у них там есть *дед Мороз*, из тех Хозяев Мира, которые приходят зимой. Он приносит детям подарки – совсем как наши Струйки Позёмки. Но когда я им перевёл слова "дед Мороз" на Вторую Речь, они почему-то ужасно развеселились. Зергей просто пополам сгибался от смеха и пытался донести, что этот Хозяин пахнет совсем иначе, чем-то, связанным с едой или питьём, но, откровенно говоря, объяснения – не самое сильное его место: я так и не понял деталей.

Только ясно, что намекали они на что-то не очень хорошее. Смешное, но нехорошее. А я такого как-то не могу себе представить.

У них всё-таки очень странный мир.

А уходили мы все вместе на рассвете, в первый день настоящей осени. Вернее – улетали: Гданг и Лангри собирались на ярмарку с заказами от Прабабушки и брали нас с собой, до самого Общего Посёлка.

Мы собрали пришельцев в путь как можно серьёзнее: они намыкались без одежды, еды и спальных мешков – и голодали, и мёрзли... в общем, так нельзя. Одежду мы на них вырастили походную, тёплую и лёгкую: ночи и утра уже стали холодными. Ясно, что, по идее, они не должны бы ночевать в лесу, а сразу из воздушного путешествия попадут в населённый пункт, а через Общий Посёлок – в Приют Генетиков, где и будут жить в ближайшее время... но как знать, на самом деле? В любом случае, у них с собой были семена одежды, а ещё Лангри им оставил на страничках из блокнота запах, активирующий и прекращающий её рост – чтобы она не как попало росла, а красиво и удобно. Ещё мы нагрузили их походные торбочки подарками от девушек и от Прабабушки плюс положили каждому по полдюжины плиток белкового концентрата – ну, вдруг захочется есть, а добывать пищу в наших лесах ребята не умеют, мы не успели всерьёз научить их выживать.

Правда, мы дружно рассчитывали, что бродить по лесам пришельцам не придётся. С Приютом наши старшие уже связывались – и предполагалось, что ребят мы передадим с рук на руки, так будет надёжнее. Отчасти они, конечно, привыкли к нашему миру и здешней жизни, но одно дело – жить в усадьбе хорошей семьи или в Приюте Генетиков, Антропологов, Педагогов или других профессионалов, а другое – остаться без помощи. Всё-таки, если сравнивать их с нами, мир они воспринимали, как калеки: ориентироваться тяжело, общаться тоже непросто, и – как это ни печально – уязвимы для паразитов и хищников. Как их отпустишь в живой лес без присмотра?

Но визит в Общий Посёлок и так вызывал у всех нас некоторую тревогу – и нетерпение, и радость, но и тревогу тоже. Вигдор сказал, что я веду себя, как у них в мире – те, кто из "деревни" приезжает в "город". Правда, "деревня" – это не то, что усадьба клана, в "деревне" живёт несколько семей, едва связанных родством... но по сути он, наверное, прав. "Город" в их мире – это немыслимо громадный Общий Посёлок, где может жить миллион людей разом. Я вообще не могу себе представить, как можно жить в такой толпе чужих и не сойти с ума. А запахи... Если верить ребятам, там пахнет так, что проще сразу лечь и умереть, не пересекая границу этого места.

Человек не создан жить в громадной толпе. Человеку нужно много пространства, воздуха и свободы. Может, табу в мире пришельцев почти не действуют оттого, что все нервные от скученности и тесноты?

Нас провожали тепло и весело, потому что как-то не было ощущения прощания навсегда. И воздушный шар – это тоже радовало, потому что пешком мы добирались бы до Общего Посёлка Дрой несколько дней. К тому же я люблю летать – и пришельцы, кажется, тоже. А у Лангри было самое доброе расположение духа. Он воодушевлённо рассказывал ребятам *главным образом – своему любимцу Вигдору*, что в любом Общем Посёлке полно всякого сброда, жуликов, проходимцев с порчеными генами, наркоманов – все они вьются около Ярмарки или даже живут в каких-нибудь там кустах – а поэтому пришельцам будет интересно посмотреть, насколько жизнь – не медовые пряники.

Мир, зелёный, но уже тронутый позолотой осени, медленно плыл под нами – и я мог показывать своим друзьям некоторые места, которые уже видел сам. Роскошную усадьбу наших соседей Эрнго, Друзей Медоносного Народа – было просто жаль, что сезон уже почти закрыт и их сады медоносов давно отцвели, с воздуха они смотрелись просто великолепно. Других соседей на прямой линии с нами, Ргоз, мы издалека узнали по метеорологической вышке у дома старших, стоящего на высоком холме; кроме причала на крыше дома старших, рядом с ним располагалась посадочная площадка для птерисолётов и дирижаблей. Ргоз издавна изучали изменения климата и состояли в близком родстве с множеством кланов пилотов. Ещё я показал Приют Медиков в Светлом Лесу, знаменитое место. Там сейчас приживляли новую грибницу для дальней связи мой отец и мой младший дядя, да и вообще, к этому месту я относился особенным образом: все медики-Кэлдзи и все медики, принятые Кэлдзи, заканчивали обучение в этом приюте, даже бабушка Видзико. Посадочная площадка у Приюта была даже обширнее, чем у Ргоз, и я видел сверху две поблескивающие туши пришвартованных дирижаблей. На крыше госпиталя Приюта, видное издалека, как маяк, сияло под солнцем зеркало; четыре мощных фонаря, ориентир для всех пилотов, которым может понадобиться доставить в Приют больного и ночью, в ясное утро не горели.

Приют Медиков особенно заинтересовал ребят. Они продолжали расспрашивать меня и Лангри, когда зеркало на госпитале уже пропало из виду; Арди назвал Приют сложным словом "агадемия" – и из того, что говорили он, Вигдор и Дзениз, я понял: в их мире тоже есть подобные места. В госпитали их больных доставлял скоростной транспорт, "быстрый спаситель", а среди медиков были такие, которые специализировались на особенно экстренной помощи умирающим от тяжёлых травм.

Судя по тому, как мои принятые братья об этом говорили, у них там то и дело случались тяжёлые травмы. Кажется, их скоростная техника не отличалась надёжностью – а может, сам образ жизни серьёзно отличался от нашего: я сосредоточенно вспоминал, но так и не вспомнил, случалось ли мне видеть по-настоящему тяжёлую травму, от последствий которой надо было экстренно спасать. Гданг, вступивший в разговор, отметил, что пилоты – совсем особое дело; где скорость – там и травмы. Он видел последствия жутких аварий, упомянул даже, что ему рассказывали о пилоте аэростата, разбившемся насмерть. Пришельцы согласились, сказав, что в их мире с пилотами тоже случаются беды – и я подумал, как безмерно отважны те, кто посвятил жизнь опасным полётам.

Мы увлеклись разговором – и не заметили, как под нами поплыли первые постройки Общего Посёлка. Сигнальные зеркала горели над Ярмаркой в ярких лучах предвечернего солнца, ещё одно зеркало вспыхивало над Приютом Генетиков, пёстрые воздушные шары, готовые к полёту, выглядели сверху, как небывалые грибы, и несколько больших дирижаблей, которые грузили товаром с Ярмарки, походили на ленивых животных, которых кормят разноцветные муравьи.

У меня даже похолодело в животе от нетерпения – и пришельцы, кажется, чувствовали что-то похожее. Здешние запахи сплетались в запах перемен; я пытался улавливать в потоке информации что-то конкретное, но без привычки это было непросто – и Лангри улыбался, глядя на меня. Уж его-то запах *сосредоточься, деточка, из сумки ты уже окончательно вырос* был насмешлив и конкретен до предела!

А принятым братьям всё было интересно и внове – даже больше внове, чем мне. От ароматических вывесок Ярмарки кружилась голова: тут, похоже, можно было найти всё, от шмелиного мёда до стекла для хирургических лезвий. Не только запахохранители, но и любой камень в Общем Посёлке был спльшь покрыт ароматическими метками и подписями, иногда *из-за Холодных Вод за чудесами и сокровищами* трогательными, иногда *потомок самого гривастого клана на свете* – забавными, а иногда *оближи многоножку младенчик* – просто хамскими.

И всевозможный странный люд, который тут ошивался, моментально нас опознал: кто не получал микограмм, те обоняли передачи по общей связи. Все местные искатели приключений и просто жульё собрались вокруг, кто – поглазеть, а кто – попытаться что-то для себя выгадать.

Я не ожидал такого ажиотажа. Какой-то бурый проходимец, явно с Севера, пытался уговорить Лангри взглянуть на *семена маслодела*, модифицированные аж самими Цорли, якобы его родственниками – а Лангри выставил довольно щадящий блок. Гибкий южанин в тёмных пятнах по золотистой шерсти, в одежде из паучьего шёлка, плетёной цветами, благоухал, как девушка из хорошей семьи, улыбался двусмысленно и явно намекал на что-то не очень хорошее – только пришельцы его не понимали. Взъерошенный типчик, вёрткий, как кустарниковая мышка, толкнул Арди под локоть и протянул ладонь чуть ли не к его носу:

– Смотри, дорогой гость – кра-асные *сороконожки*!

От сороконожек пахнуло *пряно, пьяно и остро* рискованным запахом наркотика. Я уже хотел что-то сказать, предупредить – но тут Арди вздрогнул и замер.

– Ты чего? – спросил Вигдор.

Арди повернулся к нему – и я учуял запах его страха сквозь весь балаган здешних ароматов.

– Дежа вю, – сказал он раздельно и непонятно и вдруг уставился расширившимися глазами на меня и Дзениза, который обнимал меня за плечо. – Динька, отпусти его! – приказал он таким тоном, какого я ещё никогда от него не слышал. – Сию минуту!

– А что случилось? – растерялся Дзениз, но тут Вигдор скинул его руку с моей и оттолкнул меня в сторону. И посмотрел на Арди отчаянно.

– Дыня, – снова сказал Арди непонятное слово – и вдруг крикнул. – Отойдите от нас! Отвалите! Лангри, скажи им, всем им скажи!

– Ох, ё! – выдохнул Зергей, и у него из рук посыпались какие-то орешки, которые ему всучил местный прохиндей.

– *Что* что... – начал вслух Лангри, и в этот миг под моими ногами дрогнула земля.

Ужасный бледный свет вспыхнул вокруг тел моих принятых братьев, выдирая их из мира. В ноздри ударил жуткий запах, которому не было названия. Лангри потащил меня назад, от грозового сияния заломило глаза, я прищурился – и сквозь слёзы увидел, как все четверо исчезли, оставив рассыпанные орешки, порванное ожерелье Дзениза из панцирей голубянок и чёрные выжженные пятна на живом покрытии дорожки.

Они пропали так же непостижимо и таинственно, как появились...

Эпилог

Испытатель N6

Наверное, надо было обрадоваться. До меня ж мигом дошло, что наш Арди, то бишь, Артик хочет сказать. Как только он заикнулся про «дыню». Ясно всё ж, ёпт! Опять его глючит, только ещё и запахами на этот раз. Дежавю эта его...

И когда он рявкнул на Диньку – меня осенило тут же: вот чего нам точно нельзя, так это случайно прихватить с собой кого-нибудь из них. Гадами будем, если...

Я только и успел отпихнуть лицин подальше – нас накрыло.

Это был ни фига не тот портал, через который мы проходили, когда нас занесло сюда. Это – нас вырвало с корнем, как редиску из грядки. Просто не знаю, как точнее сказать. Вывернуло. А ощущения... ну, вот как резиновую перчатку с руки рывком содрать, прилипшую, или пластырь отодрать одним рывком. Всем телом почувствовали, всей шкурой – не только тошно, а прямо больно, больно!

И земля врезала по ногам, будто со второго этажа прыгнул.

В глазах – темно. И полный нос, полный рот этого запаха... Артик говорил – искусственная дыня, я бы сказал – бывают такие химические карамельки. Сладко и тошно. И слышно, как Артик – Артик, кто ж ещё! – рядом кашляет и блюёт.

Ну – моргал-моргал – прояснилось помаленьку. Стою. Артик рядом – на четвереньках, зелёный с морды. Динька – глаза дикие и слёзы текут. Серый – ухмыляется, а морда бледная. И мы все – как бы сказать-то, ёпт... Мы, наверное, в аквариуме, что ли. Или – как бассейн: белые матовые плитки снизу, белые матовые – по стенкам, а сверху – вроде стекло. Видно: высоченный зал там, свет в глаза бьёт.

А пахнет, надо сказать, уже не ТПортальной химией. Ещё хуже пахнет, если это мыслимо. Падалью. Прямо – гнилым мясом, разрытой землёй, ещё какой-то дрянью. Жестяная жесть. И я тут же сообразил, почему.

Шагах в трёх от нас – сухая мумия лежит. Трупак, почерневший, засохший – только зубы блестят на буром черепе, глаза вытекли. В униформе и кроссовках – униформа белая-белая, не такая белая, как только что стиранная, а – как тряпка, если её на несколько лет забудешь на улице. Краска вконец выгорела, до полной ветхости. Эмблема, драть её в сраку, тоже выгорела до белого.

Но это – ещё не худший случай. Потому что с другой стороны – оно вмёрзло.

Там – мокрая земля, лёд, ошмётки какие-то чёрные, грязное тряпьё – всё вперемешку. Череп белеет, ребро, вроде... Если приглядеться – ещё и кроссовку можно как-то опознать.

Рядом с этим – беленькие косточки, чистенькие. Кучкой. И черепа нет, или его в куски раздробило. Но тоже ведь ясно всё: наш брат-испытатель.

Артик встал с трудом – ещё Динька ему руку подал – губы вытер, выдохнул и сказал:

– Повезло нам... на некоторое время.

Вот тут меня и скрутил ужас. Прямо волной, дикий ужас, как предсмертный. Давно я такого не чувствовал, если вообще чувствовал когда-нибудь. В пот бросило.

Дошло, как же мы вляпались все.

Серый ухмыльнулся вымученно и говорит:

– Да чё, мужики... мы же дома!

А Динька стоит, рот приоткрыл, глаза по полтиннику, слёзы текут – как первоклашка – и головой мотает.

И тут в белой стенке перед нами открылся освещённый проход. И вошли туда трое...

И мне захотелось заорать: суки, отправьте обратно, щас же! И больше не трогайте! Пусть мы уже будем подальше от вас, нахрен надо! Там – уж точно не пристрелят и бомбу не уронят на башку! А больше нам, может, ничего и не надо – дайте, суки, жить спокойно!

Еле сдержался.

Потому что на этих были костюмы высокой защиты. Химической и антирадной – уж точно. Белые такие комбезы, шлемы со стеклянным окошком – только глаза еле-еле видны там, в тёмном. Бейджики на груди, без имён – стрелка наша, то есть "Игла", и красная надпись "Стратегическая программа РФ".

Но это всё – фигня, детали. Потому что у двоих – автоматы.

Короткие какие-то, непривычные машинки. Никогда таких не видел. Но явно по нашу душу. Если мы вдруг вздумаем рыпаться. А мы стоим, как хиппи: в свитерах и штанах из цветной травки, в бусах, в сапожках этих местных из паучьего шёлка... Голые и безоружные против ихних автоматов.