Текст книги "Запах разума (СИ)"

Автор книги: Максим Далин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 21 страниц)

В конце концов, я решил, что ничего без языка не пойму.

Наверное, надо было посоветоваться с ребятами, но они как раз занялись живой одеждой: Витя эксперимент устроил, так отважно, что все только им и интересовались. И я решил, что, раз такое дело, не к спеху.

А утром, когда на Вите выросли дикие штаны, Цвик пытался что-то объяснить. Про кэл-дзи, не про клан, а про грибной приёмник. И про "эроздад". И про нас – "люди, люди". И чуть ли не за руку меня тащил. Ребят оказалось непросто отвлечь – среагировал только Артик. Улыбнулся:

– Цвик говорит о программе вещания, или мне кажется?

– Не знаю, – сказал я. – Понял только, что зовёт кэл-дзи нюхать.

Витя фыркнул:

– Да что мы там не нюхали! Всё равно ничего не разберём! – но пошёл. И все пошли.

Конечно, то, что Цвик запускал приёмник через муравьёв – удивительно. Но сама передача сегодня оказалась удивительнее, чем муравьиный принцип: никто из нас не ожидал, у всех вид сделался совершенно ошарашенный.

Калюжный сказал:

– Охренеть, ёлки! – а Витя:

– Это что, о нас, что ли, пацаны? Вы на это намекаете, что ли?

Артик даже присел на корточки, чтобы нюхать прямо из самой грибницы.

– Да, джентльмены, – сказал он. – Это СМИ. И мы обоняем сообщение о том, как мы появились в этом мире. Я бы даже сказал, со слов Лангри.

– Почему? – поразился Витя.

Артик пожал плечами.

– Интуиция. Его, если можно так сказать, словарный запас. Вонь казармы, наш пот, потом – железо, кровь... Помните посиделки вечером у костра? Эти, я бы сказал, ароматические фразы он тогда раз пять повторил. Я их запомнил, как запах духов.

Витя сморщил нос и сказал:

– Ты всё-таки перегибаешь, по-моему. Не, ясно, что такой шмон не забывается, в натуре казармой прёт, неместный запах – но чтоб прямо-таки со слов Лангри... Не думаю.

Артик качнул головой.

– Не только вонь казармы, Витя. Ещё – железо и кровь.

И я покивал. И сказал:

– Правда, мужики. Лангри и мне это говорил. Мол, опасно носить железное оружие – им можно в кровь пораниться, что-то такое. Поэтому лицин и не носят, у них все ножи из стекла...

Витя сморщился ещё сильнее:

– А стеклянным уже не пораниться никак?

– Да не о том речь, – сказал я, а сам понимал, что объяснить тяжело. – Просто – ты заметил, они-то ножей с собой не носят вообще никаких? У них ножи – на кухне, в гараже, где велосипеды и сдутые воздушные шары, в мастерской – а с собой не носят. И человек, который встречается в лесу с ножом, везде ходит с этим ножом, да ещё его и вытаскивает – он как маньяк тут. Ну, как на Земле кто-нибудь с кухонным ножом бы по улице рассекал, или со скальпелем, что ли...

Витя хотел снова возразить, но тут вступил Артик:

– Господа, это в настоящий момент не так важно. Попробуйте оценить: о нас сообщили местные СМИ, безусловно, получив информацию от наших гостеприимных хозяев – если не Лангри, то кого-нибудь другого, всё равно. Уверен, что сей странный агрегат – впрямь приёмник дальней связи, а общее вещание означает, что о нас будут в курсе все местные жители на некотором немаленьком обитаемом пространстве. Любопытно, охарактеризовали ли нас как опасных – или как просто странных?

И у Вити изменилось лицо.

– Всё-таки стуканули они в органы, – сказал он негромко. – Ах, вот же сука... А я уже расслабился вроде... А ведь лицин-то, точно Динька говорит, не спешат! А куда им спешить, расперемать их, а? Куда мы денемся? Они же по этому радио особые приметы передали!

Цвик посмотрел на него и испугался, потянулся оставить на лице запах, что-то сладкое – "не волнуйся". Только Витя его руку отстранил. Сказал с этаким мрачным дружелюбием:

– Лошара ты, Цвикуля. Не обижайся, но – как Бог свят, лошара. Ты вот с нами трёшься – не боишься проблем огрести заодно? Вон, домой-то тебя уже не пускают...

Вот тут-то мне и пришлось выложить то, что я на эту тему думаю. О родословном древе, о мужчинах, которые приходят, и ребятах, которые уходят. И говорить было тяжелее, чем камни ворочать.

Артик слушал восхищённо, Витя – хмуро, а Серёга несколько раз хотел перебить – и несколько раз передумал. Удивил я их.

– Ни фига! – сказал Витя, когда я закончил. – Что ж это выходит – у них, получается, вообще семей нет? Ни жён, ни мужей?

– Семьи есть, – возразил Артик. – Семья – это клан. Вот Кэлдзи – это семья. Вероятно, Цвик и другие мальчики будут потом приняты в другую семью. Все друг другу родственники.

– Это да, – встрял Серёга. – Но с бабами-то как, я не понял? Как они тут со своими бабами? У каждого – по нескольку, что ли? Или у бабы двое может быть? Как вообще, ёлки?

– Если по чертежу, – сказал я, – то бывает и так, и этак.

– Блядуют, что ли, поголовно? – спросил Сергей и набычился.

– Да почему?! – возмутился я. – Они же все друг другу – свои!

– Ни хрена! – рявкнул Серёга. – Ты прикинь, если у нас на Земле твой братан с твоей бабой – это как? Это не блядство? Ты ему морду бить не будешь? И кто баба в таком случае, а, ёлки?

– Сергей, – сказал Артик, – угомонись. Это – не Земля.

– И, кстати, салажня, – сказал Витя с какой-то загадочной миной, – это ещё ерунда всё. Меня вот что-то такой момент заинтересовал: интересно, у мужиков тут вообще какие-нибудь права есть, а?

И все замолчали, уставились на него во все глаза.

– Смотрите, – сказал Витя тоном старого мафиозо. – Вот Динька говорит, что Цвик должен из дома уйти куда-то туда, чтобы там жениться или что... в общем, в другую семью. Пока что он с нами живёт – будем считать, что для семьи он уже – отрезанный ломоть, так?

Серёга кивнул, и Артик сказал: "Допустим". И я согласился.

– А раз отрезанный, – сказал Витя, – так где его вещички? Ну, есть у него торбочка. Там – он показывал – семечки для одежды, какая-то штуковина свёрнутая, типа одеяла, я не понял, книжка в коробке и дудочка. И паук у него всегда на голове сидит. И всё. И что, он так и пойдёт?

– Как на Земле в далёкие времена, – улыбнулся Артик. – Счастья искать. Мне кажется, никакого имущества в таких случаях не полагалось и у нас.

– У нас бы он нанялся работать, – согласился Витя. – А тут? Придёт куда-нибудь, а там снова заправляют тётки. Какая-нибудь старуха вроде Раздзико будет решать, брать его или нет, так? А что потом? Мне кажется, бабы ему денег платить не будут...

– А мне кажется, – медленно проговорил Артик, – что денег этот мир либо не знает вовсе, либо использует их как-то очень странно. Ему платить не будут... и он платить не будет. Его совершенно бескорыстно приютят и накормят. И поселят в таком же доме, как этот. До выяснения, я полагаю.

– До какого выяснения? – спросил Сергей.

– Нужен он новой семье или нет, – усмехнулся Артик. – Мы с вами, джентльмены, ещё под вопросом. Но мы – редкость, о нас рассказали по радио. Поэтому нас до сих пор привечают.

Кажется, Витя хотел что-то добавить или возразить, но тут мы услышали торопливые шаги и весёлые девичьи голоса за окном – и тут же в дом влетели Гзицино и её подружка, кудрявая блондиночка, похожая на болонку. Гзицино с разбегу кинулась к Артику ласкаться, улыбаясь, совсем как земная девушка – Артик её обнял, а она защебетала что-то о воздушном шаре, о встрече, но слишком быстро говорила.

А запахи я и вовсе не понимал. Что-то сладкое обещала, а что – не разобрать.

Пришлось спросить у Цвика. Цвик уже научился говорить с нами медленно – но и он не смог объяснить ничего толком. Я понял только о передатчике, воздушных шарах, встрече, гостях – это и перевёл ребятам.

А Гзицино добавила:

– Для вас.

Эти слова и этот запах я уже знал – и все уже знали. Их часто говорили: "еда для вас", "одежда для вас", "жилище для вас". Теперь были "гости для вас".

Гости для нас. Мы даже растерялись.

Серёга сказал:

– Чё, идти надо, да? – а у Вити лицо сделалось мрачное и озабоченное, будто ничего хорошего он от гостей не ждал. Зато Артик сиял, как новенькая монетка.

– Очень любопытно, – сказал он, обнимая Гзицино одной рукой, а другой – почёсывая её за ушком, как котёнка. – Очень любопытно, джентльмены. Похоже, наш контакт сдвинулся с мёртвой точки.

Они с Гзицино первыми пошли, побежали, можно сказать. Мы с Цвиком и кудряшкой – следом, а потом уже – и Витя с Серёгой. А на дворе уже была толпа народу, дети, бабушка Радзико со свитой – все смотрели, как большой золотисто-розовый шар – формой не шар, а груша, широкая сверху, а снизу поуже – причаливает к крыше фабрики-кухни, где самый главный аэродром у клана.

И нас рады были видеть – и тех, кто на шаре прилетел. Нам все улыбались, показывали на шар, кивали – и пахли всеми цветами радуги, и вкусным, и тёплым, но назвать, чем точно – у нас таких слов нет.

Всё это выглядело, будто праздник.

А потом гости спустились с крыши. Очень, очень красочная компания. Более красочная, чем наши друзья из клана Кэлдзи.

Арди

Милая моя сестрёнка Гзицино, подозреваю, считала, что господин Чероди прекрасен. Она вся светилась, опускала ресницы, посматривала искоса – и показывала мне, явно приглашая тоже восхититься.

Я согласился и восхитился. Я понял, что господин Чероди – главный в этой группе, а вернее – что ради него всё это и затеяно. Клан Кэлдзи пригласил профессионала.

Правда, похоже, обычно господин Чероди работал с детьми. Малыши восхищались даже сильнее, чем Гзицино, лезли к нему, готовы были вскарабкаться на него, как на дерево – вели себя, как очень дружелюбные обезьянки, а Чероди раскачивал и крутил их за руки, показывал какие-то ароматические фокусы, от которых дети восторженно визжали, и присаживался на корточки, чтобы оказаться лицом к лицу с самыми маленькими.

К нам он подошёл не раньше, чем перезнакомился со всей здешней детворой. Пока Чероди играл с детьми, мы успели отлично его рассмотреть.

Полагаю, что в этом мире есть раса, чем-то напоминающая земных негров. Наверняка они живут где-то на юге, где постоянно тепло, и от этого приобрели особый внешний облик, основательно отличающий их от северян – наших гостеприимных хозяев. Один такой "негр", по имени Гродги, уже жил в поместье Кэлдзи, мы видели его несколько раз – но он выглядел не настолько тропическим, как Чероди. Может, успел адаптироваться, может, был не "негром", а "мулатом" – как знать. В любом случае, у этих двоих было немало схожих внешних черт: очень скудный, почти по-человечески скудный волосяной покров на теле, коротенькие, словно атрофированные, усы-вибриссы, тёмная окраска кожи, особенно крупные уши, широкие ноздри, особенная, упругая гибкость.

Более северная раса, кстати, здесь тоже есть – у них необычно густая и длинная шерсть, а ушные раковины, напротив, очень малы. Когда я впервые это заметил, мне вспомнились земные песец и фенек – на сильном морозе уши мёрзнут и даже обмерзают, а на жаре крупные уши, пронизанные сетью капилляров, помогают охлаждать мозг, где-то я это читал.

Впрочем, это лирика.

Здешний "негр", Гродги, был, скорее, тёмно-серым. Окраска Чероди больше напоминала цвет кожи земных негров – оттенок эбенового дерева, больше в шоколадный, чем в асфальтовый, как у Гродги, тон. Впечатление дополняли ожерелья из ярчайших разноцветных бус на шее, браслеты на запястьях, пёстрые зажимы на целой копне косичек, в которые была заплетена его кудрявая грива – этакий маскарадный костюм весёлого дикаря. Чероди был одет в длинную распашонку, сплетённую из золотистых нитей. Всё вместе выглядело эффектно и броско, а в сочетании с его поведением создавало впечатление чего-то театрального или концертного.

К нам Чероди подошёл, улыбаясь, блестя яркими, как у земных негров, зубами, протягивая ладони. Он источал запах "здравствуйте", как все лицин при встрече – аромат, похожий на запах груши – но произнёс приветствие и вслух, хотя этого лицин обычно не делают.

– Цинг-ла! – радостно ответил Денис, и Чероди с явным удовольствием понюхал его в нос. Запах "здравствуйте" изменился на запах "отлично", насколько я могу судить.

Я последовал примеру Дениса, так что мы с Чероди познакомились более или менее по-лицински. Виктор позволил понюхать и себя; Калюжный трогательно честно попытался понюхать Чероди в ответ и оглушительно чихнул, насмешив и гостей, и всю встречающую публику.

Ни Чероди, ни двое мужчин, прибывших вместе с ним, не проходили сложный ритуал под Деревом, с тщательным обнюхиванием госпожой Радзико. Госпожа матриарх, правда, встретила их лично, оставила на их лицах запах своего секрета – но дело было не под Деревом, а рядом с фабрикой-кухней, в менее торжественной обстановке. После упрощённой, хоть и весёлой процедуры приёма двое спутников Чероди, обычные северяне, один из которых, по-моему, был носителем ос, ушли за Нгиланом и госпожой Видзико в строение, где размещались лаборатория клана и что-то вроде госпиталя. Сам Чероди обнял за плечо Цвика и вместе с нами направился к нашему домику.

С этого момента и начался настоящий контакт, как я понимаю его: обучение языку и попытки общаться серьёзнее, чем на бытовом уровне.

Блистательный господин Чероди оказался учителем словесности – да не простым. Я сразу понял: он не только знает, что мы не можем овладеть ароматической речью лицин, но и готов к этому. У него была тщательно разработанная методика обучения именно существ, не способных издавать запахи намеренно и осмысленно.

В расшитой узелками, шнурками и цветными бусинами торбочке господина Чероди оказался целый набор методических пособий для обучения языку. Для обучения детей – да, но я не мог не отдать должное элегантности замысла.

Первым делом Чероди извлёк из торбы пару кукол.

Я не особенный знаток театральных кукол, но смутно припоминаю, что похожие, надеваемые на руку кукловода, как перчатка, называются "бибабо". Впрочем, таких кукол обычно показывают из-за ширмы, а потому у них обычно нет ног – у кукол Чероди ноги были, они свободно болтались на уровне его запястий. Когда-то в глубоком детстве я видел телепередачу, в которой участвовали актёры с очень похожими куклами.

Куклы изображали лицин – девочку и мальчика, ушастых и взъерошенных, с уморительно достоверными гениталиями, чтобы у зрителей не осталось никаких вопросов. Интереснее всего, впрочем, был не дизайн этих забавных игрушек – или пособий – а материал, из которого они были сделаны. Он напоминал раскрашенный поролон и имел очень и очень необычные свойства.

В первый же момент я понял, какие.

Чероди вслух поздоровался с нами за куклу-парнишку, кивнув его лохматой головкой и очень чётко произнося каждый звук слова – и грушевым ароматом "здравствуйте" запахло как-то особенно чётко и сильно. Утрированно. Но запах тут же пропал, как отрезанный.

Я повторил за ним:

– Цинг-ла! – и Чероди снова вызвал запах, а потом поправил мою артикуляцию, как любой учитель иностранного языка.

Он учил нас правильно выговаривать звуки – но не только. Я подумал, что он намертво связывает для нас звучание слова с его "ароматической иллюстрацией". Он не просто учил нас говорить вслух – он учил нас разбирать оттенки ароматической речи.

Удивительный материал, из которого здесь делались обучающие игрушки, не просто мгновенно впитывал запах с кончиков пальцев учителя – он ещё и усиливал этот запах. Так же сильно действовал и химический нейтрализатор, который лицин выделяли щелью на ладони – кукла мгновенно переставала благоухать, как только кукловод его применял.

Я только не мог представить себе, как. Ведь для выделения нейтрализатора лицин сжимали ладонь в кулак. Я подумал, что внутри куклы есть какой-нибудь выступ или рычажок, которым Чероди нажимает на это место.

Если запах тут воспринимают почти так же или так же, как слово на Земле, то здешние дети должны быть в восторге от такого фокуса: говорящая кукла! Местный аналог чревовещания!

До роскошного завтрака, на который нас всех позвали в зал, я бы сказал, для торжеств в доме рядом с фабрикой-кухней, мы успели выучить и научиться произносить несколько обиходных слов. Приветствие-прощание, "дай" и "возьми", "встать-сесть-лечь" и кое-какие, видимо, глагольные формы – и каждое из этих слов Чероди закрепил запахом, словно приклеил или прибил гвоздями к нашей памяти. К концу первого, краткого и весёлого, урока я уже думал, что с дело с куклами обстоит ещё любопытнее: уж не выделяют ли они вместе с ароматическим секретом лицин ещё какие-нибудь вещества – скажем, активизирующие вербальную память?

За завтраком с Чероди явно кокетничали местные девицы, даже сама присутствующая с неизменной свитой Государыня Радзико улыбалась в побелевшие от старости усы – а Чероди перекидывался репликами, и звуковыми, и ароматическими, с добрейшей тётушкой Видзико, с нашим пушистым доктором Нгиланом и со своими товарищами, прилетевшими вместе с ним. Эти двое тоже вызывали любопытные мысли. Если весёлый рыжик в ожерельях и фенечках из цветных бусин, которого нам назвали лишь по имени – Дзарган, явно был пилотом – носителем навигационных тёмных ос, то корректный полосатый джентльмен в бурой с прозеленью хламиде напоминал медика. Во-первых, он назвал фамилию, представился как Нерли Цодинг. Во-вторых, он переговаривался с нашими врачами и продемонстрировал тётушке Видзико пушистую полосатую осу для внутримышечных инъекций. В-третьих, он прибыл по нашу душу – это было заметно невооружённым глазом.

Начиналось наше обучение просто прекрасно.

Используя методику господина Чероди, мы усваивали слова местного языка с фантастической скоростью. Через несколько дней интенсивного обучения я начал замечать, что понимаю не только слова, но и ароматы, обращённые ко мне нашими друзьями-лицин. Виктор, начинавший общение очень тяжело, и даже радость наша Калюжный, способный к языкам не более чем ломовая лошадь, осмелели до того, что перекидывались с лицин репликами. Денис был в восторге.

– Ещё немножко подучимся, – говорил он радостно, – и можно будет обо всём расспросить.

Я, откровенно говоря, разделял его энтузиазм далеко не в полной мере, а Кудинов был и вовсе пессимистически настроен.

– Щас! – резал Виктор. – Ты погоди, салага, простые слова кончатся, понятия пойдут. Вот тогда мы и сядем в лужу, все вместе.

Динька обижался, но я не мог не согласиться с Виктором.

В его правоте мы начали убеждаться даже раньше, чем ожидали. Наша жизнь в посёлке Кэлдзи изменилась с прилётом Чероди, но Чероди был первым из множества визитёров. Он только готовил нас к контакту – осуществлять контакт, видимо, не входило в его компетенцию. Именно поэтому, обучая нас речи, Чероди время от времени натыкался на непонимание, как на стенку – и ровно то же самое происходило с нами.

За первые два или три дня мы изучили массу обиходных слов, связанных с будничной жизнью лицин. Произношение давалось с трудом – но это казалось мне единственной сложностью: грамматически язык, по-моему, был не сложнее английского. Оттенки смысла дополнялись запахами – и видимо, богатство ароматических подтекстов заменяло грамматические вычурности. Грамматические формы преобразовывались в языке лицин одна в другую так же легко, как переливались один в другой оттенки ароматов: иногда мы, люди, притормаживали перед простым словом, не представляя, как перевести его на русский.

Как образовать действие от слова "мёд"? Грамматически – сделать себя мёдом целиком, по смыслу – стать для кого-нибудь (друзей? родных?) таким же сладким. По сути – вести себя соответственно медовому запаху слова "любить", такого же многогранного, как и в русском языке.

"Любить" лицин могли родню, друзей, зверей, растения, – не в качестве еды, а как госпожа Видзико любила Дерево, – слова – скажем, стихи – и места. О любимой еде здесь говорили с особой приставкой к слову "мёд" – и мне вспомнился знаменитый кавказец из анекдота, который помидоры "кюшать любил, а так – нет".

Мы потихоньку разобрались с родственными узами. Сестры могут быть только родными, "цзициг" – но с полусотней приставок, означающих степени кровного родства: как у нас – единоутробные (единосумочные?), двоюродные, троюродные... Братья могут быть родными со всеми соответствующими вероятностями и "цзитинг" – "пришедшими", наверное, или "сводными", а по смыслу – принятыми в клан. Глава клана – матриарх, как я и думал, а вот семейных пар внутри клана просто нет.

– Как нет?! – возмутился Калюжный, когда мы изучали этот вопрос. – Чё за хрень?! Родные братья, так? Так хрен ли у них и отцы разные, и матери тоже?!

– Члены клана, – сказал Денис.– Ну и что ты не понимаешь? Чероди же объяснял родословное древо: три брата, у тех, кто "дзи" – сходится мать, у тех, кто "дго" – отец, все же ясно!

Калюжный потряс головой и пристал к Чероди:

– А как будет "муж"? И "жена"? Радзико – чья жена, елки? Кто ее муж? Или она – вдова?

Цвику показались забавными слова "муж" и "жена", и он захихикал, ткнувшись носом Денису в ухо – Калюжный обиделся.

– Я же серьезно, блин!

Чероди кивнул – мы его уже успели научить этому жесту – и принялся выяснять с помощью кукол, из которых Сергей выбрал пару разнополых.

Взаимоотношения, да. Обнимашки, "стать медом", любовь – да. Интимная близость – Калюжный гыгыкнул – да.

Чероди широко улыбнулся:

– Родичи?

Это слово мы уже знаем, оно слишком общее.

Обнимашки, секс, мед.

– Дзуг? – возлюбленная пара? Любовники?

Это слово мы тоже уже знаем.

Калюжный помотал головой.

– Да нет же, елки!

Как Чероди не сойдет с ума от оборотов, вроде "да нет"! А Цвик каждый раз хохочет над "ёлками": мы с Денисом ему уже объяснили, что ёлки – деревья. И впрямь – при чем тут деревья! А слово "эвфемизм" Цвик ни за что не поймёт – и земляне-то не понимают.

А объяснить лицин земную нецензурщину, кажется, нельзя. У них нет для этого ни подходящих слов, ни подходящих понятий. В самом начале нашего обучения Чероди заучивал с нами названия частей тела, весело – и абсолютно нейтрально. Ухо, палец, мочка носа, задница, щека, член – с одной и той же интонацией. Просто слова, вообще без особой эмоциональной окраски, без табу и сакрального трепета – Калюжный даже разочаровался.

– Так чего, – спросил он тогда, – если им сказать "твою мать!" – не поймут, что ли?

– Поймут, как "я тебе в отцы гожусь", – предположил я. – В смысле, "мы родственники, милый".

Денис фыркнул, а Виктор усмехнулся:

– Ничё, салаги, я ещё проясню тут, какие у них есть выразительные слова для пендалей, – но, кажется, отложил выяснения на потом.

Какой-то намёк сакральность из всех названий органов и частей тела у лицин имела только "сумка", но это потому, что значения этого словца раскрывались широким веером: отсюда же – "мать", отсюда же – "детство", "родство", "отчий дом" и, кажется, "Родина".

Родная земля у лицин – ни в коем случае не Отечество, именно Родина. Материнский там корень, женский, сумка – то, откуда все мы вышли, в этом роде. От корня "отец" слов меньше, родство другого ранга. У слова "отец" очень любопытный запах: цветка растения, похожего на земной одуванчик. Подтекст, по смыслу – "семя, разносимое ветром". Смысл тоже, в общем, близок к сакральному, но связан будто с какими-то другими стихиями, не с землёй, я бы сказал, а с водой и воздухом. Наверное, есть и другие смыслы, но сходу их не поймаешь.

Между тем Чероди вытащил несколько своих кукол и принялся рассказывать сказку – медленно, ожидая, что мы станем переводить на ходу. Как я понял, это была простенькая, как "Репка", история для детей – но нам пришлось здорово повозиться.

– Ну, ясно – жила-была девочка, – начал Виктор. – Типа, дома с папой, мамой и сестрёнками, да, пацаны?

– В жилище клана, – сказал я. – То есть, у неё было множество сестёр и других родственниц. А её братья покинули клан. Так точнее.

– Всем заправляла эта бабка, ёлки, – вставил Калюжный.

– Матриарх, – поправил Денис. – Они не говорят "бабка", тут очень уважительное слово.

– Но она же была злая, бляха! – возразил Калюжный. – Чероди, скажи, она была злая?!

Чероди улыбнулся и покачал головой куклы-старухи.

– Не злая, – сказал я. – "Дгун" – суровая, наверное. Или строгая. Но она любила – была мёдом – своих родственников. Если не понимаешь слова – нюхай запах или уж на кукол смотри.

– Точно, – подытожил Виктор. – Старшая старуха в клане была строгая тётка, но всю родню любила. Давай дальше, Чероди.

– И тут пришёл парень, – сказал Диня.

– Нгин-длонг, – вставил Цвик. – Длонг-ре?

Как же это перевести? Весной? Или – когда для этой девочки наступила весна? Чероки пояснил, сунув ручку куклы в сумку: когда девушка стала взрослой. В начале её весны – запах тут одинаковый, запах марта.

– Едем дальше, – определился Виктор. – Этому шкету понравилась девочка.

– Ни фига! – мотнул головой Калюжный. – Она ему не просто понравилась, она – "дзуг-ли", у него встал, аж засветился.

– Он страстно влюбился, – перевёл я. – А она "дзуг-лай", мы ещё не слышали такого оборота, но предположу: ответила на его страсть.

– Но матриарх... как это, ребята? Хен-кер... хен – нельзя, когда нельзя совсем. Так нельзя, что даже больно. Чероди даже не стал пахнуть "нельзя", только словом сказал – вы заметили?

– Точно, Динька. Просто – велела гнать его на фиг. Только – не врублюсь, за что.

– Чероди, вы не могли бы ещё раз показать, почему "хен-кер"?

– Чё за слово такое – "гдинз", ёлки?

– Сергей, "гдинз-кэлдзи" – это о наших милых хозяевах, а? "Гдинз-гронг" – аэронавты, помните, джентльмены? А "Гдинз-дзоран" – это Чероди; наверное, я могу предположить, что это тоже название профессии. Скажем, учитель. Я рассуждаю логично?

– То есть, у него была какая-то левая специализация, так что ли, Артик? В смысле, старуха решила, что он не работает, а фигнёй страдает? Или он криминалом каким-то занимался?

– Не, мужики, мы так не поймём. Этот кусок потом надо будет специально переводить, тут очень много незнакомых слов... Я, например, не понимаю, ни – чем парень занимался, ни – чем занималась родня девочки. Тут надо слов набрать... Но, в общем, матриарх не позволила парню остаться, и он... что? Заболел?

– Его сердце было разбито, Денис.

– Не смейся, Артик, я серьёзно!

– И я серьёзно. "Конг-де" – сердце, помнишь? По-моему, Чероди сказал: "его сердцу стало больно биться". Чероди, "о-гиз" – вот тут? Видишь, да – сердцу.

– А девка – плакала? Что это за слово?

– Нет, Сергей, девка – думала. "Цонд" – думать, плакать – "цзонд". Она, я полагаю, думала о том, как бы остаться со своим любимым, не смотря ни на что. И вот, когда настала ночь...

– Нет, пацанва, когда настало время уходить!

– И верно... так вот, когда настало время уходить, девушка взяла что-то... что-то важное взяла с собой, простилась, наверное, с родственниками – и ушла вместе с парнем. Девушку, надо полагать, никто не приютил бы, потому что это, вероятно, путает им все сложные родовые связи – и эти двое влюблённых построили дом... наверное, на ничьей земле.

– Во-во, ёлки! И она там пристроила это... что от бабки принесла. И сама стала этим самым...

– Матриархом!

– Точно!

– Фу-ух... Семь потов сошло... Но мы всё равно молодцы, салажня! Почти поняли, а?

Я был согласен. Суть сказки мы поняли: Чероди рассказал нам, как, очевидно, рассказывают здешним малышам, о том, откуда берутся новые кланы – а заодно пояснил Калюжному, что такое тут муж и жена. Но это загадочное нечто, прихваченное отважной путешественницей, не побоявшейся уйти из дома навстречу трудностям и опасностям – оно сильно меня занимало.

И это я, надеясь разобраться в тонкостях этой истории, пристал к Чероди с названиями профессий...

Зергей

А я вляпался по самое «не балуй». Случайно, ёлки – но кому интересно, случайно или как.

Во всём Чероди виноват. Потому что он нас научил, мы начали чутка трындеть на чебурашечном языке, а когда начали, нас как бы стесняться перестали, что ли.

Не, они и раньше особо не стеснялись. В смысле, занимались при нас своими делами спокойно. А по-людски стесняться вообще не умеют, ёлки, – но мне и в голову не приходило, что до такой степени. Бесстыжие вконец. И хрен знает, как теперь относиться к этому.

После того, как Чероди встретили, к ним тут началось настоящее нашествие. То на воздушных шарах прилетали, то на других леталках... я даже не знаю, как назвать-то, бляха-муха! Оно не самолёт, точно. Но, похоже, с мотором. Но мотор какой-то чудной, а крылья складываются, да и вообще – не крылья, а парус, вроде, не знаю, этих наших новомодных парапланов. Более быстрее летает, чем ихние воздушные шары, и от ветра, кажется, не так зависимо, хотя, хрен знает, опять же – потому что в пилотах всё равно живут осы. Навигационные осы, как Тёмка говорит. Сверяются с ветром – то есть, надо думать, зависят всё-таки.

Но тут дело в чём: параплан берёт только одного пассажира, а груза – самую малость. Грузы перевозит здоровенная хрень, типа дирижабля. Они на такой херовине зависли над фабрикой-кухней, спустили на тросах сто штук ящиков, козырнули и улетели. И вся эта суета – ради нас. Ради людей, в смысле.

Это Цодинг замутил. Полосатая образина, блин, морда, как у кота; тут тоже есть пара полосатых, но не до такой степени. И выражение, как у кота, кстати: самый дерзкий, ёлки. У него дела были с Нгиланом – и они на пару этот медпункт, где Нгилан нас долечивал и ещё пара местных работала, превратили невесть во что. Это для медпункта на дирижабле привезли оборудование – но ведь какое оборудование, ёлки! Тут уже даже не просто ГМО, тут порнографию какую-то привезли. И понять трудно, и описать трудно, и смотреть противно, блин, а участвовать вообще с души воротит.

Но всё это для нас. Нас изучать.

Лаборатория.

Нет, я чё, я понимаю, лаборатория, там... рентген, то, сё... Или эти... ну как их? Кровь взял – и под микроскоп. Термометры же. Барокамеры. Но не такая же хрень!

Привезли медуз в прозрачных банках. Медуз, блин! – гадость гадская. И от ихнего рассола провели трубочки к какой-то штуковине, типа... не знаю... экрана, что ли, только это не экран. Стоит вертикально доска, примерно полметра на полметра, вся в соплях... ну, не в соплях, но на ощупь как студень. И к ней идут прозрачные трубочки от медуз. Вот что это? Компьютер ГМОшный? Или что?

А блины взять? Вот они – что такое? Блины как блины, пористые, зеленоватые. Толщиной сантиметра в три, диаметром в тарелку. Каждый блин – в отдельной упаковке, надо их стопкой сложить, определённое, видимо, количество. В блины запустили букашек каких-то. Зачем?

Осиные гнёзда – это ясно, это ладно. Пауки как тараканы с клешнями – это тоже ясно. Но остальное-то – зачем?

Я даже Тёмку спрашивал – но и он нифига не понял.

– Я бы, – говорит, – Серёга, на твоём месте не ломал себе голову. Когда ты дома приходил к доктору – хорошо понимал, что и зачем делают в поликлинике? Зачем тебе выписывают определённый препарат, как работают с анализами? Вот видишь, ты и на Земле понимал далеко не всё. А что вид какого-нибудь земного тонометра или микроскопа нам привычнее, чем вид медуз или этих блинов, как ты говоришь – дело стереотипов мышления, ничего больше.