Текст книги "Запах разума (СИ)"

Автор книги: Максим Далин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)

Главное дело, орехи – и орехи. Крупные, как кокосовые, а дерево – ни разу не пальма. Типа яблони. Уже ум за разум заходит. Но это ладно.

Цвик срывает орех, пальцем в дырочку – крак! – и раскрыл. Как коробку. А там – тесто.

По вкусу – как для пирогов, ёлки! Сахар, масло там, мука... один в один. Они нарвут орехов – и запекают. И печенье. Вот это – как, а?

Динька с Цвиком по этому саду бегали, как сумасшедшие – всё рвали и надкусывали. Там чебурашки ягоды собирали – так хихикали и Диньке совали всякое попробовать. Веселуха.

А мы втроём стояли с орехом для печенья в руках – в обалдении.

Витя говорит:

– Интересно, какой у них век?

А Тёмка:

– Боюсь, что мы не сможем сравнить их цивилизацию с нашей. Их биотехнологии – совершенны. Они делают с живыми организмами всё, что хотят. Но механика их, похоже, принципиально не интересует...

Витя:

– Да уж. Не наши люди.

А я стою и думаю: а зачем им? Тут у них – как совхоз: всё своё, может, и коровы где-то есть. В магазине, небось, покупают всего ничего – спички, там, бензин, насос для шара своего воздушного... Деревня, конечно. Но нефиговая такая деревня. С вывертом.

Я хотел догадаться, что это у них за выверт такой. Думал-думал, но никакого у меня озарения не вышло.

Я, оказывается, специально не могу.

Обидно, блин.

Вигдор

Я напрягался, да.

Всё думал: чего это они ждут? Ведь явно ждали.

Бабка Радзико им запретила к нам лезть, факт. Позволила только проверенным товарищам. Ну и вот: Цвик у нас постоянно ошивается, и ест, и спит с нами, Гзицино эта прилетела на следующий день, милуется с Разумовским, Нгилан прилетел с ней, нас осматривает и колет осами. И всё.

А остальным – не позволено.

Нет, они могут поулыбаться, запахом мазнуть по физии, жрать принести, но вот чтобы именно в контакт вступать – это нет. Хотя им явно любопытно до смерти.

И я всё думал: чего мы ждём? Что-то ж должно случиться, верно? Мы тут живём, едим-пьём, зачем-то же мы тут тусуемся, а? Не может же быть, чтоб они натуральных инопланетян приютили из одной жалости?

Но мы так и прожили пять дней. И никто ничего.

Правда, всё показывают, повсюду пускают. За эти пять дней мы весь их посёлок облазали, насколько приличия позволяли – и никто не мешал. Не лез общаться – но и не мешал.

Языками мы не владеем, вот что. Багров, правда, уже чирикал там с ними кое-как – многие понимали. Разумовский... этот что-нибудь мяукнет – и лицин веселятся ужасно. Но мы-то с Калюжным и так не можем, так что помалкиваем в тряпочку, наблюдаем.

Думаем.

И чем больше думаю, чем мутнее в голове. Чем больше видим, тем меньше понимания.

Ну, грибное радио – ладно. Это, между прочим, наш личный приёмник. Сами-то лицин слушают, то бишь, нюхают передачи у себя по домам, с нами – только Цвик. И он как-то эту штуковину включает. Но – вот убейте меня, не врублюсь, как можно нюхать передачи по грибам и при чём тут муравьи!

Разумовский, гений в трусиках, итить, рассказывал свою теорию – или, там, гипотезу. Мол, идёт сигнал по самой грибнице, которая под землёй, как по кабелю. Ну физик, ядрёна мать, атомщик...

– Ты где, чудо, – я ему сказал, – такую грибницу видал? Грибница – она же вокруг гриба. Как корни. Потому её нельзя рвать, надо гриб срезать ножом, а то другие не вырастут.

А он башкой потряс, не согласен:

– Нет, Витя. Ты вспомни, видел когда-нибудь "ведьмины кольца"? Когда грибы растут широким кругом? Они все – на одной грибнице, как яблоки на яблоне. Предположи, что такой "ведьмин круг" у них разросся на много километров. Где-нибудь на нём есть транслятор – а к нам идёт передача.

И Калюжный тут как тут! Вот не прикол?! Эти два придурка просто удивительно друг за друга стоят, когда не срутся. Так что Калюжный влез.

– Слышь, Витёк, – сказал, – а почему нет? Это же ГМО всё! Вот они грибницу в кабель и модифицировали.

Вот не чокнутые, а? Я сказал:

– Да Господи ты Боже мой! Ну как ты это представляешь-то себе, хрен ты тараканий? Как можно грибницу – в кабель? Где кабель, а где грибница, мудило?

И бой-френд за него вступился немедленно:

– Ну, Сергей же не хочет сказать, что ткани грибницы превратились в медную проволоку. Возможно, после мутации они приобрели какие-нибудь особые свойства... А сигнал идёт по ним, как по нервным волокнам, например.

Что-то в этом мне показалось здравым. И я спросил:

– А муравьи при чём?

Разумовский только дёрнул плечом.

– Не берусь судить. Сам не понимаю.

Ну, слава Богу, думаю, хоть что-то ты не понимаешь и сознался, умник.

Зато я кое-что понял. Например, что про нанотехнологии перегнул. Тут, по всему видать, именно Калюжный, дубина, прав, всё-таки. Насчёт ГМО.

Технологий-то – нормальных, обычных технологий, как у нас дома – нет. Механизмов – нет от слова "вообще". Поглядеть сторонним глазом – так чистое натуральное хозяйство, без всякой даже, вроде бы, автоматизации.

Но это – если не присматриваться. Потому что на самом деле автоматизация есть, только невозможная. ГМО, как Калюжный бы сказал.

Взять сортир. Ну, что туалетная бумага у них на стене растёт, прямо пачкой, и на кухне растёт, вроде салфеток – это круто, но не до такой степени удивительно. Удивительнее, как сама канализация устроена. Мы с Цвиком спустились, он показал.

Охренеть, так не бывает.

Выгребная яма. А в ней живут букахи. Навозники.

Что туда падает – они пакуют в шарики и куда-то под стены укатывают. Цвик руками махал, чирикал – не иначе, пытался объяснить, что на удобрения. У нас в доме немного народу живёт – и буках немного; где толпа – там их множество, дом больше и всяких штук больше; по всему, эти их шарики – вроде топлива для всего здешнего хозяйства.

Но мало того! Если где шариков не хватает – они же переносят! Я шёл по двору – и вдруг гляжу: верёвочка такая, из жуков! Каждый жук несёт шарик. Выходит из одного дома, уходит под другой дом. Ничего дела, а?!

То ли они дрессированные – хрен знает, как можно дрессировать жуков! – то ли они, как муравьи, из одного роя все. И кто-то там, какая-то матка, ими распоряжается. И живёт, небось, в уборной у бабки Радзико и лично с ней советуется.

Калюжный-то, в сущности, прав и ещё кое в чём: здешняя насекомота что-то слишком хорошо для буках соображает. Тот же Цвиков паук. Он – как крыса. У него и кличка есть, я думаю. И он слушается Цвика, просто вот – команд слушается.

Осы, опять же. Гляжу на Нгилана или ещё кого, у кого в сумке осы – и всякая мистика в голову лезет. Как они осам приказывают? Как Гданг понимает, что его осы видали, когда они возвращаются? Если они ему докладывают метеосводку, как Артик говорит?

В стенах живут сороконожки. Хрен знает, зачем – но их там до фига.

Вокруг оконных проёмов живут очень противные. Даже не знаю, как их обозвать, знаю только, зачем они нужны. В доме ни мух нет, ни комаров – а всё потому, что их на окнах отстреливают. Влетает муха, а её – ррраз! – какой-то слизистой кишкой! Быстро-быстро, глаз не успевает отследить.

А выскакивает та кишка из хлебальника какой-то твари... не знаю... Как слизистый червяк с ножками. Знал бы – не стал бы там мох трогать. Хорошо ещё, что он в меня этой фигнёй не выстрелил. А почему, спрашивается, не выстрелил? А потому, что тоже соображает.

Как сторожевая собака. Мух-комаров – бьёт, а хозяев не трогает.

А откуда у червяка такое соображение? Вот!

Тоже ладно. Едем дальше.

Например, возьмём ихнюю кухню. Все стены – в стекле, пол – в стекле, плита газовая – тоже стеклянная. Спрашивается, откуда у них тут стекло и как они исхитряются этим стеклом всё так здорово покрывать? Ведь стены-то – не идеально ровные, стены тут – кора. И стекло – в каждой трещинке, в каждой ложбинке, в каждой выемочке! Очень твёрдое – звенит, если постучишь.

Я думал, они с собой приносили в жидком виде, потом смешивали с каким-никаким закрепителем и стены покрывали. Типа эпоксидного клея. Нет, ни фига, ошибался.

Потому что стекло это – смола. Натуральная. И её выделяет сам дом. Цвик показал.

Возьми лучинку, подожги – и к какой-нибудь веточке поднеси. Ну, хоть к уголку, который полку держит. Смола тут же начнёт выделяться – как пот всё равно. Или как испарина. Минуты не пройдёт – веточка вся блестящая, а если потрогать – липкая. Но этой липкости – ещё минут на десять, потом застынет и будет, как везде. Твёрдое стекло.

Чем дольше горячее держишь, тем толще слой этой смолы выделяется. Ясен пень, в кухне – уже слой на слой, с давних времён. Слой смолы там – сантиметра два или три. Можно спокойно готовить, ставить на стол горячее – дому нипочём, он сам себя обезопасил от огня: то, что смолой покрыто, не загорается ни при какой погоде. Огнеупорно.

– Ладно, – говорю, – Цвик. А газ? Газопровод? Или на баллонах готовите?

А вот и нифига! Никаких баллонов. Газопровод. Но угадайте, откуда? Не выйдет, я не угадал. Из того дома, где фабрика-кухня. От аквариумов с водорослями.

Водоросли в воде газ вырабатывают. Выдыхают, может быть. От них в герметичный резервуар трубки идут, гибкие, как резиновые, да только не резина. Резервуар непрозрачный, что там делается, я не понял, только оттуда трубы идут вдоль стен, как бамбук – и по ним газ идёт в кухни по всему посёлку. И топят, и греют, и еду готовят. Может, и не те объёмы, как в нашем городе нужны, но местным, похоже, хватает.

За что ни схватись – здешние технологии, то химия, то ГМО, то ещё что-нибудь непонятное, но явно имеет отношение и к химии, и к биологии.

А металлического у них почти ничего нет, металл они не любят и ничего из него не делают.

И мусора у них тут нет – Артик прав был. Весь отход они пускают в переработку.

Канализация – на жуках. Пищевой отход собирают в коробки из тыкв и уносят на фабрику-кухню. Я думал, местных кур кормить – ошибочка, опять же. Курам дают водоросли и плоды какие-то, а пищевой отход из коробок перекладывают в большой мусорный бак. И отход там превращается в зеленоватые сопли, а эти сопли они накладывают в сухие тыквы особой породы. И – вот они – фонари! Иногда кто-нибудь берёт коробок соплей – и на велосипеде едет по лесной дороге, фонари подзаряжает. ГМО в полный рост!

Велосипеды у них – не совсем велосипеды. Но – на педальном ходу. Из того самого местного стекла, которое их дома дают; я сильно подозреваю, что самодельные, потому что – очень уж разные. Видал штук шесть у них в гараже – и все разные, и совершенно кустарного вида. Как наборные ножи или ещё какие-нибудь такие штуки, со всякими странными приблудами; такое чувство, что каждый под определённого чебурашку подогнан. Местные всё время мастерят что-то – почему бы и не велосипеды?

А вот так, чтобы обломки, техника ломаная или что – нет у них такого. Общества потребления точно нет. Я даже не пойму, торговля у них вообще есть или нет – потому что не понять, что фабричное, а что самодельное, и денег у них я не видел, опять же. Вот, скажем, шмотки дизайнерские – чебурашки их явно себе сами делают. Причём и мужики тоже, я заметил: собираются по вечерам потрындеть, а сами плетут. Но это – дизайнерские, ради понта, в общем, потому что серьёзную одежду, для тепла или для защиты, они не делают, а выращивают. Нам Цвикуля показал – офигеть.

Начал с того, что свой зелёный свитер... ну... снял. Надрезал там и сям специальным ножичком, потом взял такую щётку, типа расчёски, только из деревянных, вроде, шипиков – и счесал с себя. Видно, что снимается легко, но если умеючи взяться. Снятое идёт на корм соплям, потому что уже ношеное, наверное – только семена сперва собирают. Счесал – остался нагишом, в одной своей условной шёрстке, худенький и смешнющий совершенно; никак не привыкнуть, что они вообще не стесняются – хоть по площади нагишом ходят. Одежда им – для красоты или для пользы, а не от стыда закрываться.

И вот, разделся, значит – и из маленькой коробочки достал такие... мы в детстве называли похожие "лапками". Растут у нас на Земле, вроде репьев, но не репья: круглая коробочка, а в ней другу к другу впритык длинные семена, на каждом – два тонких шипика. С крючками какими-нибудь, наверное, или ещё с какими цеплялками – лапки, в общем. Если лазать по густой траве, эти лапки к одежде цепляются, по одной или целыми пучками. На бродячих псах их всегда полно.

Но у Цвика в коробке лапки были совсем маленькие, гораздо меньше наших. Совсем крохотные, не больше макового зёрнышка, только не кругленькие, а длинненькие. Он их на себя посыпал от плеч и ниже, как соль. А потом мы ошалело наблюдали, как оно начало прорастать.

Да на глазах же просто, ядрён батон! Тонюсенькие побеги, потрогаешь – шероховатые, за шёрстку цепляются, обтягивают, сеточкой, сеточкой... По моим прикидкам – час прошёл или около того, а Цвик весь покрылся белёсо-зеленоватой паутинкой. Только на этот раз рукава себе сделал короче, как на футболке – а как объяснил этой своей растительной одёжке, чтобы дальше не росла, я опять-таки не понял. И никто из нас не понял. Будто одёжка сама догадалась.

Весь день Цвик ходил в сеточке, а она всё опушалась и опушалась постепенно. А за ночь сеточка выросла в новый свитер, фиолетового цвета, в красноту. Без листьев, только пушок. Побеги заплелись друг за друга – и хоть спи в ней, хоть что. Защищает, по-моему, отлично. Интересно, тёплая или нет – но нам не узнать, пока не проверим. Я так прикинул: для пробы достаточно шерсти только у Калюжного – ну и предложил ему сделать опыт, по-хорошему. Цвик семена принёс – но Калюжный, мудачина, упёрся и ни в какую, нам весь эксперимент сорвал. Устроил гастроль:

– Вы чё, самого шерстяного нашли? Да пошёл ты, Витёк...

– Ты молоки-то не метай, – говорю, – ты подумай. У тебя волосы на груди – вообще...

А он ещё больше взвился:

– Да хоть на жопе – не твоё дело, ясно?!

А Артик:

– Вообще-то жаль. Знаешь, Сергей, было бы очень любопытно посмотреть, вырастет на ком-нибудь из нас лицинская одежда или нет.

Но Калюжный как рявкнул в ответ:

– Тебе интересно – ты и пробуй.

А Артик, клоун, сделал скорбную морду:

– Да я бы и попробовал, но не на чем ей укрепиться...

А Динька ржёт, и Цвик, вроде, хихикает. В цирк не ходи.

Ладно, думаю, покажу класс.

– Ша, – говорю, – салаги. – Попробую я. Одежда у меня не выйдет. У Калюжного бы вышла, но я не до такой степени волосатый и я себе, блинский блин, гетры выращу. У меня на ногах хватит для науки.

И Динька, змеёныш, хихикнул:

– Хоббит...

– Ша, – говорю. И штаны снимаю. – Щас из самых весёлых и находчивых орков сделаю, если ржать будете, салабоны. Цвик, давай семечки.

Цвик на мои ноги поглядел – и протягивает коробочку. А в коробочке несколько отделений. Сеструха моя двоюродная бисер так хранит.

Ну, я взял щепоточку из одного, но Цвик по пальцам мне легонько шлёпнул и другие показал. Ладно, ему виднее – я взял, что он посоветовал. Немного не по себе было: ну, как это ГМО прямо под шкуру корни пустит?! Ещё и пырятся все... но отступать уже было некуда, так что я эти семена накрошил себе на ноги. Там, где волос побольше – ниже колена.

И прекрасно они прицепились. Просто отлично. Я так понял, что они бы и за более редкие волоски уцепились бы, эти лапки. И на мне пустили свою сеточку в пять минут, будь спок. Я думал, что буду чесаться, как обезьяна, но – ни фига подобного, приятно. У Цвика, по-моему, была более шершавая сеточка, а на мне – мягче, нежная, как паутинка. Светло-зелёная, как салатный лист.

Ну, а что? Калюжный паука держал, а Динька гусениц первый пробовал и вовсе тут каждой дырке затычка. И Артик вечно с местными тусит. И я попробовал – что я, рыжий?

Сорт, кстати, оказался довольно медленный. До вечера паутинка до колен поднялась и опушилась слегонца – а за ночь это дело выросло до удивления. Просыпаюсь утром – жёваный крот! Только ступни голые, а все ноги – в этом вот во всём. Не гетры, а штаны в полный рост! Самого угарного вида: типа как из зелёного махрового полотенца – такие, япона мама, зелёные кальсоны, а форменные труселя поверх оказались. Пришлось труселя снять, чтобы всё рассмотреть. Рассмотрел... На лицин-то одёжка растёт так, как лицин хотят, а на мне – как самим семенам удобно, ядрёна кочерыжка!

Вышло таким макаром: штаны проросли выше колен, добрались до паха, там разрослись целым кустом, офигеть как, прямо до почти приличного вида – и тоненькую дорожку пустили до пупа. Дизайн, ёпт... Но спереди – ещё ничего, сзади-то хуже вышло. Типа как стринги: дали, сучьи дети, такую же тоненькую дорожку посредине – и у копчика кончились. В общем, где волосы были, там семена зацепились и штаны вышли, а где нет – всё осталось без покрытия. Фасончик – экстра-супер-модерн, уже можно на такой модный показ, где модельные пидороватые мужики в колготках ходят, в ожерелье из пластиковых бутылок и с коробкой на башке.

Как мои салаги ржали – кто бы видел! До слёз, суки. Цвик сперва не понял, чё такого – а потом тоже начал ржать, на моих глядя. Я сперва хотел разозлиться, но, как посмотрел на себя – так и всё, самого пробило на ржач, злиться – сил нет.

– Просто – сволочи вы, вот что, – говорю.

А Артик, сквозь слёзы:

– Прости, Витя, не обижайся, просто слишком экстравагантно вышло. Примативность рулит, костюм под названием "Самец павиана в брачный период"! – и Динька заухал и себя застучал кулаками по груди, как горилла.

И у меня опять не вышло разозлиться: ну хохма, факт! А Калюжный говорит, сквозь всхлипывания:

– А прикинь, я бы попробовал, ёлки! У меня ж был бы, нахрен, скафандр – только жопой наружу!

А Артик:

– Витя, ты лучше скажи, удобно или нет?

– Как куда, – говорю. – Тут – ещё ничего, а на дискотеку с тёлочками явно неудобно было бы.

И они легли опять. Только Динька что-то у Цвика "ци-ци-ци" – и, когда все оторжались, по-русски сказал:

– Я так понял, что лицин себе одежду специально формируют. Натирают специальным секретом там, где надо, чтобы росло, а где не надо – прорисовывают другим секретом полосочки, вроде границ. А с тобой Цвик стормозил, не подумал, что ты сам себе сформировать не можешь – вот оно и выросло, как попало.

– Похоже, – говорю.

Артик посмотрел ещё, подумал – и сказал:

– А ещё не исключено, что с голеней растения поднялись к паху, где у нас, людей, самый сильный запах нашего собственного секрета, как вы думаете?

– А что, – говорю, – очень даже может быть. Но ржака – ржакой, а опыт-то удался. В общем, нам, землянам, эти семечки тоже годятся. Если б не фасончик "на-ка выкуси", так нормальные получились штаны, прочные, удобные, к телу прикасаются вполне приятно, да и по размеру ведь выросли.

Артик сделал сочувственную морду и посоветовал:

– С трусами носи.

Натурально, у остальных опять случилась истерика. Мудаки, ёпт... но и мне было смешно, если честно. И обрывать жалко – вправду удобно.

А Калюжный – всё о своём, о наболевшем:

– А как снимать, если в сортир припрёт? Спереди – ещё ладно, а сзади?

Ну, чего, всё-таки дело сказал. У лицин-то так растёт, что не мешает... Они как раз там, где у меня особенно круто заросло, и не сажают... В общем, я поразмыслил – и сверху, как в рекламе говорится, "в зоне бикини", всю ихнюю одежду выщипал. Оставил вроде как натуральные гетры, выше колена – чтобы и гигиенично, и по-местному смотрелось. И точно – носить с трусами. В духе контакта.

Как почувствовал, что настоящий-то контакт как раз сегодня и начнётся.

Дзениз

Цвик мне всё время пытался сказать, что мы кого-то ждём. «Эроздад» и всё такое... Но мы с ним знали ужасно мало слов, которые оба понимали. Скажем, Цвик никак не мог объяснить, кто, собственно, должен прилететь и зачем. Просто я сообразил, что это почему-то для всех нас важно.

На самом деле, язык лицин ужасно трудный. Даже если не считать запахов – выговаривать тяжело. У них есть такие звуки, для которых мой язык просто не приспособлен. Они, например, иногда говорят "ци" почти как "си", а иногда – ближе к "зи", но не точно. Интонация, опять же... А ошибёшься, выговоришь неправильно – смысл меняется. И я, вроде бы, запомнил уже много слов, а говорить всё равно толком не выходило.

К тому же всё время происходит что-нибудь такое, что окончательно сбивает с толку.

К примеру, в первую же ночь, которую мы провели в усадьбе, в домике, который нам предназначила бабушка Радзико, в нашей комнате и в нашей компании остался Цвик. До самого момента, когда все улеглись спать, всё было в порядке – а как легли, так Цвик сел в угол, прижал колени к груди и сделал такой вид... ну...

Даже уши, по-моему, обвисли.

Что-то ему сильно было не так. А наши просто вырубились моментом – и всё. Наши дрыхнут, а Цвика одолела бессонница и, по-моему, ещё и депрессия.

То, что тебе плохо, а всем по фигу, кого угодно огорчит, мне кажется.

Я к нему подошёл, в смысле – подошёл на четвереньках, чтобы никого не будить. Спросил:

– Цвик, тебе больно? Плохо? – еле-еле слова подобрал.

А он посмотрел на меня замученными глазами и печально выдал такие слова, которых я ещё ни разу не слышал. И что они значат? И что мне делать с этим?

Единственное, что в голову пришло – пожалеть, что ли, как-то. И я его погладил по плечу. А у него моментально уши поднялись, глаза заблестели – и он носом мне в ухо, и прямо-таки в обнимку, и чуть ли не мурлычет, как кошка!

И до меня дошло: они же каждый вечер друг друга гладят, лицин! Всей семьёй. Выражают дружбу, наверное, симпатию, привязанность – что там ещё – и вообще обнимаются и ласкаются. Но Цвику почему-то нельзя идти к себе домой, где у него мама и сестрички, а мы его просто бросили. С его точки зрения, может быть, нам его трогать противно, он нам не друг – и вообще, ну, мы просто бросили его и всё. А он нам всё время помогал, как мог, и товарищами считал.

И я не знал, как ему объяснить, что у нас на Земле парни друг друга не гладят ни при какой погоде. Что если вздумают гладить, то про них начнут говорить всякое – и ещё хорошо, если не морду бить. Но – это ладно, в конце концов, это же на Земле. Да Цвик – и не парень, в смысле – не человеческий парень. Он же инопланетянин! Ксеноморф, как Артик любит это по-научному называть.

А с инопланетянами надо по-инопланетному. Что же в чужой монастырь со своим уставом-то переть – надо вести себя правильно, чтобы не обижать друзей. Если ему надо обниматься – будем обниматься. Тем более что Цвик ужасно милый. Милый шерстяной Цвик, плюшевый мишка. И его мама ещё там, в лесу, меня обнимала и гладила по голове, как в детстве.

Оказалось, кстати, что это очень непростое дело – кого-нибудь гладить и давать ему гладить тебя. Как-то это... не знаю... Когда взрослая тётка – ещё туда-сюда, но когда парень, да твой ровесник – ну замыкает везде, неловко до невероятия, и, почему-то, ужасно неприлично. Неприличнее, чем целоваться на улице взасос. А ведь, вроде бы, не делаем же ничего дурного... и вообще – ведь, наверное, должно бы быть приятно, да?

Единственное, чем я спасся – всё время представлял себе, что Цвик – пёс. И всё время думал, что сам я – свинья: как можно про разумного хорошего парня, про нашего друга думать, что он – животное, собака? Но когда я думал, что Цвик – пёс, у меня всё совершенно нормально выходило. И гладить его, и за ушами чесать, и трогать его гриву шикарную – ну, нормально! И что он меня трогает – тоже нормально, потому что пса гладить – это не плохо, тут ничего неприличного нет. И спать с псом в обнимку – ну, или с котом – тоже нормально. Спал я с котом, подумаешь! Тем более что Цвик – такой тёплый, шерстяной, нос у ноздрей холодный и влажный, в темноте, когда его гладишь, запросто можно перепутать.

И мы совершенно спокойно уснули рядышком. Я только немного завидовал Артику, потому что это Гзицино захотела, чтобы он её погладил, а с девушками – легче, даже с местными. Девушку гладить легко, даже если она – инопланетянка, и любовь с ней крутить ты не собираешься. Или когда меня мама Цвика гладила – в порядке вещей как-то. А вот когда товарища...

Прямо очень непростой обычай у них – гладить своих товарищей. Даже раздеться и дать бабушке Радзико себя обнюхать – и то было легче.

Я засыпал и думал, что назавтра мне придётся объяснять, чего это мы с Цвиком спим в обнимку. И мне даже приснилось, как Калюжный говорит нестерпимые гадости, и про Цвика, и про меня, а Витя смотрит брезгливо, а Артик качает головой – в том смысле, что надо, конечно, соблюдать местные традиции, но так тоже нельзя. А если им ещё что-нибудь этакое в голову взбредёт?

И я проснулся в самом паршивом расположении духа. Готовый в бой. Думаю, пусть попробуют что-то сказать – я им скажу! Но получилось совсем не так, как в поганом сне.

Витя на меня посмотрел – и осклабился:

– Чё, – говорит, – решил стать Цвикуле родной матерью?

А я сказал хмуро:

– И ничего смешного. Они всегда друг друга гладят, вы же знаете. Им, может, плохо, когда их не гладят. Они, может, переживают. Ясно?

И тут Калюжный выдал:

– А чего ты на стенку лезешь, Динька? Нормальное дело, ёлки, – и пятернёй Цвику в шевелюру! – Чё ты сразу-то не сказал, балбесина! Харр-роший Цвик, прекрасный! Только паука подержи пока... Пушистый! Чё стесняешься-то, ёлки? Уже сказал бы сразу...

Паук удивился, поднял лапы, а Цвик не удивился, а обрадовался. Забрал паука, ткнул Серёгу носом – полный контакт, просто – как никогда. Сплошное взаимопонимание.

Только я подумал, что это не такой замечательный контакт, как кажется. Калюжный – не из тех, кто так легко будет другого парня трепать по голове, гладить и расхваливать. Это он просто Цвика – как и лицин вообще, чего там! – совсем не считает человеком. В принципе.

Ему даже не надо специально представлять, что Цвик – пёс. Он примерно так его и воспринимает.

Как инопланетную двуногую говорящую собаку.

И какая радость, что Цвик не может об этом догадаться.

Я даже хотел как-нибудь тактично выяснить, что ребята думают о лицин на самом деле – но не сумел придумать, в какой форме спрашивать. Потому что, даже если Калюжного спросить: "Считаешь ты местных говорящими собаками или нет?" – он ответит "нет" в любом случае. Не так же прямо: лицин – говорящие собаки... Так они, наверное, это даже про себя не называют. Просто – видно, что для Вити они больше люди, а для Серёги – меньше люди. А для Артика – на сто процентов люди, надо слышать, как он с Гзицино общается.

Интересно, а мы для них – кто? Тут уж никак не предскажешь.

Тем более что образ жизни у них – настолько странный, что никаких общих точек никак не найти. Чем больше узнаёшь, тем заметнее.

Скажем, мы все знаем, кто у Цвика мать. Дценг. Сумка. А кто у него – отец?

Отчеств у них нет, мне кажется. Зато родословное древо – есть: Цвик показывал сложный-сложный чертёж на громадной панели из чёрного стекла, в доме бабушки Радзико – я бы не понял, что это родословное древо, да Цвик показал себя, показал свою маму, показал Гзицино и ещё кое-кого из знакомых. Но я ему так и не сумел объяснить, чтобы он показал и отца – не на схеме, а по-настоящему. Познакомиться.

А ведь отца он знает. На древе они все обозначены специальными значками, женщины – в кружочках, мужчины – так; если я верно понял, то дети с матерью – с сумкой, с сумкой! – соединяются сплошной стрелкой, а муж с женой – пунктирной – и что выходит? Выходит, что у мамы Цвика было два мужа. От одного – сам Цвик, от второго – какой-то неизвестный парень, его брат, который непонятно где находится. Та же вещь, что с отцом. Я прошу, чтобы познакомил – Цвик чуть улыбается, ушами шевелит, вздыхает. Не знакомит. Не показывает.

Я даже думал, что они умерли. Что у его мамы первый муж умер, она замуж снова вышла. Но – не знаю, не похоже как-то: Цвик слишком спокойно относится. И это ещё ладно.

Стал изучать схему подробнее – совсем запутался. Что выходит: от Цвикова отца пунктирная стрелочка идёт ещё к двум женским значкам. От них, получается, у Цвика ещё две сестры есть. И – вот ещё значок тётушки Дзидзиро, и там у неё вообще ад и Израиль.

Я попытался расшифровать: Дзидзиро и Цицино – сёстры, потому что у них одна мать. Цвик сказал бы: "из одной сумки". Но отцы у них разные, у их отцов были ещё женщины и были ещё дети. А у самой Дзидзиро было два мужа, причём от одного – дочка, Ктандизо, всё верно, а пунктирчик ко второму зачёркнут таким же пунктирным зигзагом. Вроде связь была, но детей не было? Или как?

По всему выходит, что весь клан Кэлдзи – это настоящая семья: все друг с другом в родстве. Но, по-моему, не так, как на Земле: вот дети переженились, вот их дети и так далее. Я бы даже сказал, что у меня выходит, что все жёны и дети у них общие – но не похоже на такой разврат, слишком всё дотошно отмечено, можно сказать – на стекле гравировано. На скрижалях. Всё серьёзно. И от этого сочетания запутанности отношений и очень серьёзных записей ум за разум заходит так ещё.

Я даже советоваться с ребятами не стал. Отчасти потому, что боялся и их запутать, отчасти – потому что Серёга точно начнёт прохаживаться, что у них тут полная анархия и коммунизм, все друг друга гладят, ходят нагишом, как нудисты, и вообще... И не знаю точно, за кого мне было неловко – за лицин или за своих.

Потому что я чувствовал, что никакой это не разврат. Но выглядело очень лихо. Уж очень. Натуральная хипповская коммуна, только, вроде бы, не ширяются ничем.

Я к этому древу несколько дней ходил, как на работу. Пытался разобраться. Думал, что как-нибудь пойму, если буду очень внимательно смотреть. Только чем больше я изучал этот кроссворд, тем круче у меня ум заходил за разум.

Потому что там ещё были исчезающие и появляющиеся мужчины.

Никто из мальчиков, которые тут родились, свою линию не продолжал. Вообще никто, ни одна живая душа. Линия у каждого мальчика – оборванная. Зато рядом с женщинами клана вырисовывались не связанные родословными связями мужчины – и у них потом линии были только сексуального толка.

Из этого, по-моему, следовало, что все парни из дома уходили. А приходили какие-то другие. И тогда понятно, почему Цвик огорчался и почему его сослали в наш дом. Ему тоже полагалось уйти, как всем парням.

Надо думать, куда-то в другое место, чтобы там жениться или что у них там.

А нас они принимали в доме, где, надо думать, останавливались потенциальные женихи. Наверное, некоторые тут немного гостили и уходили, оттого и оставляли всякие недоделанные вещицы, а некоторые оставались и переходили жить в дома с женщинами. А мы вот задержались... Очень интересно.

Тогда выходит, что весь этот посёлок – имущество бабушки Радзико и её дочек. Артик сказал: матриарх. Имущество – у женщин, а мужчины – так просто... пришли-ушли. Без ничего. Начал вырезать какую-нибудь штуковину, но отвлёкся, ушёл – и даже начатую фигурку оставил.

У них вообще ничего нет?

Если эту мысль развить, выходит, что Цвиков брат просто уже ушёл. Как его показать, если он тут уже не живёт? А отец Цвика, может, приходил, немного пожил и тоже ушёл? Тётку с ребёнком бросил?