Текст книги "Дни и ночи Невервинтера. Книга 2 (СИ)"

Автор книги: М. Волошина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 27 страниц)

– Он очень изменился за последнее время.

– Ясно, – вздохнул Касавир, поняв, что не дождется конкретного ответа, и оттолкнул от себя надоедливый кленовый лист.

В этом она вся. Она человек действия, быстро делает выводы и принимает решения. Но порой, как будто намеренно колеблется, не принимая чью-то сторону именно тогда, когда это важно.

Оттолкнувшись ногой от дна, Эйлин проплыла немножко вперед, подставляя тело щекочущим струйкам пузырьков, и повернулась к Касавиру.

– Это так уж важно?

Паладин сморгнул. Словно мысли прочитала.

– Ты для меня – самый большой нравственный авторитет, – произнесла она, немного помолчав, – я многие вещи оцениваю, думая, как на них посмотрел бы ты. Но у меня своя история взаимоотношений и с Нивалем, и с Невервинтером, и подменять свой опыт твоим я, извини, не хочу. Я честно признаю, что не могу назвать безусловно правым одного из вас, и, – она подалась вперед и посмотрела на него усталым взглядом, – пожалуйста, уволь меня от объяснений, в которые мне сейчас не хочется вдаваться.

Касавир внимательно посмотрел на нее. Изменилась. Повзрослела, наверное. И нет ни упрямства во взгляде, ни нарочитой мягкости в голосе. Говорит спокойно, тихо, устало – и твердо. Чувствуется, что за этим стоит не простое желание понять каждого и быть хорошей для всех. Придется, видно, привыкать к ней такой.

– Спасибо за откровенность, – выдохнул он.

Она пожала плечами.

– Знаешь, я ведь легко могла бы сказать, что поддерживаю тебя, а потом пойти к Нивалю и убедить его, что я всецело на его стороне. И вы оба были бы счастливы. Я же бард, и не самый последний, но на друзьях свои чары никогда не испытывала, – Эйлин несмело улыбнулась, погладив рукой его грудь. Родную, широкую, теплую, с напрягшимся от ее прикосновений сосками, – как бы мне иногда ни хотелось.

Тихо застонав и закрыв глаза, Касавир откинулся на край ванны, опираясь локтями. Пассивный эгоизм в любви был совсем не в его характере. Но ему было приятно иногда вот так откровенно отдавать себя ее ласкам, что он раньше считал исключительно женской привилегией. И когда она, намеренно держась на расстоянии, стала водить то всей ладонью, то кончиками пальцев по его плечам, груди и животу, он почувствовал, как соскучился по этим доводящим до исступления проявлениям ее нежности – даже больше, чем по самому сексу. Послать бы этого Ниваля к черту и забыть… Но этот его взгляд за столом… ревнивый взгляд исподлобья. Что с ним произошло, и понимает ли она, с чем связалась?

Касавир прочистил горло. Эйлин, уже собиравшаяся прикоснуться к его груди губами, почувствовав его нерешительность, остановилась и подняла голову, глядя вопросительно и слегка раздраженно. Его губы тронула мягкая извиняющаяся улыбка, и он потянулся рукой к ее талии.

– Я знаю, я старый зануда. Даже тебе, Солнце, меня не переделать.

Она лукаво сощурила глаза и, по-детски вытянув руки, обняла его за шею. Теплые пузырьки скользили между их телами, нежно лаская их и явно намекая, что хватит предаваться разговорам.

– Насчет зануды согласна, – она запустила пальцы в завившиеся от влаги волосы на затылке, приблизилась, почти соприкасаясь с ним, и прошептала: – Ну, скажи, что тебя волнует? Если между нами все еще стоит фантом сэра Ниваля, лучше уж покончить с этим сейчас.

Касавир усмехнулся. Как она иногда умеет точно сформулировать суть его ощущений.

– Ты уверена, что он… не испытывает к тебе мужской интерес? Не подумай, я не ревную. Но мне кажется, он ревнует.

Эйлин поджала губы. Касавир, конечно, был прав, но так не хотелось портить этот момент разговорами о темных страницах ее родословной. И она вяло попыталась уйти от темы.

– Ерунда. Ты же знаешь его отношение к женщинам. Вы же не обо мне спорили.

– Вы много пережили вместе, – возразил Касавир, – я же не слепой, вижу, как вы стали близки. Он мог всерьез увлечься тобой.

Эйлин закатила глаза, собираясь прервать его, но Касавир продолжал напирать.

– Может быть, ты не до конца понимаешь. Он не просто припомнил мне уход из Невервинтера. Он был раздражен и раздосадован, и это началось, когда мы сидели за столом. Не хочу говорить о нем плохо, но ты сама его знаешь. Он расчетливый дипломат и манипулятор. Он может уничтожить, втоптать в грязь или продемонстрировать свое превосходство, но при этом не даст повода думать, что это что-то личное.

«Это точно», – вынуждена была признать Эйлин.

– А услышать от него такую… интимно окрашенную колкость – вообще немыслимо. Хочешь сказать, это была не ревность, которую он пытался скрыть?

Эйлин усмехнулась, но благоразумно промолчала о том, сколько таких «интимно окрашенных колкостей» она от него уже наслушалась, сама не оставаясь в долгу. В ближнем кругу общения дипломат Ниваль не утруждает себя деликатностью, и, возможно, Касавиру стоит гордиться тем, что он оказался в числе избранных.

– Я говорю что-то смешное? – Он выпустил ее из рук. – Наверное, все это для тебя не новость. Может, тебе это льстит или кажется забавным? Но Ниваль – не тот человек, с которым можно играть.

– О чем ты говоришь! – Все это уже стало ее раздражать. – Это же Ниваль!

«Ну, как же он не понимает!»

Касавир обхватил ее плечи и посмотрел ей в глаза с неподдельной тревогой:

– Вот поэтому я и предостерегаю тебя. У тебя с ним какие-то совместные дела, в которые я даже не хочу вникать. Ты в силу своего положения зависима от него, и, похоже, чувствуешь себя комфортно. Но что бы он о себе ни говорил – он не любит проигрывать. И, похоже, сгорает от желания показать зубы. Он способен отомстить, и очень жестоко. Я готов защитить тебя, но мне не хотелось бы, чтобы ты сама шла в ловушку.

Эйлин едва не задохнулась от возмущения. О ком это он? Об ЕE Нивале? Который играл с ней в снежки, называл заразой и шарахался от ее нечаянных поцелуев? Раскрывал ей душу и поддерживал веру в то, что она найдет своих друзей? Который обаял эту старую алкоголичку, чтобы достать лекарства? Который в минуты откровенности может быть таким беспощадным к себе и самоироничным? Он же ничего о нем не знает! Она скрипнула зубами. Ей часто приходилось лавировать меж двух огней: ее товарищи постоянно давали к этому поводы. Но впервые она почувствовала, каково это – когда о дорогом тебе человеке думает плохо тот, чьим мнением невозможно пренебречь, от кого не хочется отшучиваться, на кого не надавишь авторитетом. Это было по-настоящему трудно пережить. Хотелось послать к черту деликатность и понимание и возражать, кричать, доказывать. Хотелось по-юношески наивно, очертя голову броситься в спор и заставить его увидеть Ниваля еe глазами.

– Да уж, я представляю подвалы Девятки, битком набитые тонкошеими юношами, девами, мускулистыми парнями и старушками, отказавшими Нивалю во взаимности, – зло бросила она и отвернулась.

– Не утрируй, будь реалисткой…

Противные пузырьки стали раздражать ее, а легкий сернистый запах показался жуткой вонью. Она стукнула рукой по воде и, сделав глубокий вдох и выдох, тихо сказала, стараясь быть спокойной:

– Зачем же он тогда так безрассудно спасал твою жизнь?

– Кто знает, что у него на уме?

Эйлин сжала руками виски.

– Все, хватит! Я умоляю тебя, перестань, я не могу! – Она повернулась к нему и произнесла с горечью: – Ты сам не понимаешь, что говоришь. Ты же ничего не знаешь. Зачем ты так?

Касавир опустил голову и заиграл желваками. Обиделся. Конечно, любой бы обиделся. «Какая же я дура!»

– Может, я и не понимаю чего-то. Я просто люблю тебя. Извини.

Опомнившись, Эйлин подплыла к нему и положила руки ему на плечи, ловя глазами его взгляд.

– Это ты… ты меня извини, – быстро заговорила она. – Я должна была сразу сказать. Не знаю, зачем я тянула.

В глазах паладина промелькнуло что-то… что-то, похожее на обреченность. Он провел рукой по ее мокрым, волосам, по щеке, подбородку и тихо спросил:

– Что ты должна была мне сказать?

– Между нами действительно есть связь, и очень тесная. Родственная.

Касавир горько, понимающе усмехнулся.

– Ах, да. Гробнар что-то такое говорил про вашего общего предка. Ну, теоретически, и я могу быть тебе родственником в каком-нибудь древнем колене. Так что…

– Нет-нет, – улыбнулась Эйлин, – этот предок гораздо ближе, – она замялась в нерешительности. – У нас… общий отец.

Касавир долго молчал, вглядываясь в ее лицо. То ли он хотел уличить ее во лжи, то ли пытался рассмотреть на нем признаки тяжелой душевной болезни, а Эйлин вдруг почувствовала легкую тошноту – от волнения и от страха, что он оттолкнет ее и бросит что-нибудь презрительное.

– Кто у вас общий? – Переспросил он шепотом, не предвещающим ничего хорошего.

Эйлин сглотнула.

– Его отец гостил в… Западной Гавани…

Она смешалась, почувствовав себя ужасно глупо. Ее родители и их отношения еще недавно были для нее тайной, а теперь она вынуждена зачем-то оправдываться за них перед любимым человеком. Не бред ли?

– Тебе Ниваль это рассказал, да? Он там где-то рядом был, – Касавир продолжал сверлить ее взглядом.

Эйлин мотнула головой и выставила руку вперед.

– Постой. Не делай поспешных выводов. Его… наш отец был бардом. Есть вещественные свидетельства и факты. Ты сам говоришь, что Гробнар может подтвердить наше родство. В конце концов, я чувствую свою связь с ним.

Помолчав, она твердо посмотрела паладину в глаза.

– Касавир, это правда. Он мне брат, он давно догадывался об этом, полюбил меня, как родную.

Она сглотнула ком в горле. Произнеся эти слова, она впервые их осознала. Полюбил, трогательно боится потерять и теряет самообладание от ревности.

– Потому он и спасал тебя. А сегодня он в тебе увидел человека, который может отобрать у него сестру, пользуясь тем, что дуреха влюблена.

Она попыталась улыбнуться, но улыбка вышла сквозь слезы.

Повисло тягостное молчание.

– Боги, – наконец, выдавил Касавир, запустив руку в волосы. – А я подумал было, что передо мной взрослая женщина! Что же ты со мной делаешь? Почему не сказала сразу?

Эйлин опустила голову.

– Не знаю… Я боялась твоей реакции.

– Ну конечно, я тупой ходячий доспех, со мной надо, как с ребенком разговаривать!

– Извини, – Эйлин мягко взяла его за руку, – ну, извини, пожалуйста.

Касавир вздохнул и помотал головой.

– Значит, от него теперь не отделаться. Так и будете перемигиваться за моей спиной.

– Ну что ты…

– Да будете, я знаю, – он раздраженно махнул рукой.

– Он не такой уж плохой. Если ты узнаешь его поближе…

Паладин вздрогнул и прищурился.

– Знаешь, с этим я, пожалуй, повременю. Все должно быть постепенно. Пока хватит мне и знания, что он твой родственник. А его… твой… ваш отец больше нигде не бывал?

Поняв, к чему он клонит, Эйлин отстранилась и с оскорбленным видом поджала губы.

– О нюансах моей родословной можешь спросить у Гробнара, он, видимо, ее лучше знает. Но она очень плохая. Мы мелкие лавочники, бродячие барды и еще бог знает кто. Может, и в самом деле, по Фаэруну таскается два десятка моих наглых родственников. Уж и не знаю, как такой благородный аристократ, как ты, это переживет!

Закончив свою тираду, она ухватилась за край ванны, резко оттолкнулась, выскочила, обдав его брызгами, и, прикрывшись полотенцем, хотела уходить, но Касавир, с улыбкой наблюдавший за этой демонстрацией фамильной гордости, тронул ее за ногу.

– Да постой же ты!

Она холодно взглянула на него сверху и увидела его улыбку. Легкую, зыбкую, так редко появляющуюся на его суровом лице, которое когда-то казалось ей надменным и равнодушным. Ее так легко спугнуть. Голубые глаза, отливающие зеленью в матовом свечении бурлящей воды. Черные, чуть взъерошенные волосы в россыпи блестящих капель, мокрое лицо, извилистые струйки воды, стекающие по плечам, груди и торсу, которые она только что ласкала, чувствуя, как родное тепло его тела пробуждает от спячки ее чувства и высвобождает долго сдерживаемые желания. Он, обнаженный, и такой красивый, такой желанный – до последней жилочки, до последнего шрама – стоит по пояс в прозрачной зеленоватой воде, опираясь широкой ладонью о камни, смотрит на нее снизу вверх и откровенно смеется над ее глупой обидой. Она, спохватившись, хочет улыбнуться в ответ – и не может. Не оттого, что щеки краснеют, пульс зашкаливает, и низ живота начинает плавиться. А оттого, что сердце теснит нежно-щемящее чувство радости и боли. Как все-таки хрупка человеческая жизнь, какой бы сильной ни казалась телесная оболочка, как тонки нити, связывающие души, и как страшно осознавать, что этих бездонных прозрачно-голубых глаз, этого мягкого низкого голоса и мозолистых рук, этих серебристых капелек на волосах и этой пьянящей сладости предчувствия могло не быть.

Пятнадцать проклятых минут потрачено на разговоры – и это после стольких недель без него! После нескольких дней, что они провели рядом, не смея прикоснуться друг к другу, и подавляя даже мысли об этом! В набитом ранеными и осаждаемым врагами лагере им хватало уже простого сознания, что они живы и вместе – что может быть важнее для тех, кто ходит по краю? Но теперь… «Я, должно быть, дура. Или слепая. Слепая дура».

Обезоруживающе улыбаясь ей, Касавир, напрягая мускулы, подтянулся и медленно – словно нарочно давая ей разглядеть рельефный торс, мускулистые бедра и другие приятные глазу вещи – поднялся по камням и по-хозяйски потянулся к ее полотенцу. Эйлин хотела наклониться и взвизгнула, поскользнувшись на мокрых камнях, но он подхватил ее, и сдернутое полотенце поплыло и затрепыхалась в водовороте пузырьков. И снова теплая ласкающая влага, его руки, губы, теперь уже не изучающие и вспоминающие, а жаждущие и нетерпеливые.

– Пошутил я. Юмор у меня такой… солдатский, – бормотал Касавир, целуя мокрые, неровно выстриженные волосы, лицо, шею, грудь и обжигая ее дыханием. – Как маленькая… Прости… прости…

Поймав ее губы, он взял ее лицо в ладони и быстро поцеловал ее. Потом еще раз и еще – уже долгим, смакующим поцелуем.

– Глупость все… я же тоже… не железный…

Он быстро притянул ее к себе, приподняв и обняв ее ногами торс. «Легкая-то какая! Сколько же она вынесла. Старый зануда!»

Их лица оказались напротив. Она обняла его за шею, а он, без труда поддерживая ее, скользил кончиками пальцев вдоль ее бедер и смотрел на нее, не отрываясь, потемневшим взором… Эйлин уже с трудом отдавала себе отчет в происходящем. Вулкан внутри нее, растревоженный поцелуями и нежным скольжением его рук и теплой воды, готов был взорваться от одного прикосновения. Тело выгибалось и молило, а руки непроизвольно вцеплялись в волосы и царапали спину.

Почувствовав его, она задохнулась и зажмурилась, сдерживая грозивший вырваться нервный смешок. Это можно было бы назвать танцем нежности, неистовством страсти, торжеством любви, апофеозом или экстазом. На самом деле это была стремительная и острая судорога, сцепившая два усталых и измученных друг без друга тела. Но им она казалась самым волшебным и умопомрачительным сексом в их жизни. Открыв глаза и глядя на любимого сквозь непрошенные слезы, Эйлин улыбнулась, прижалась лбом к его лбу и прошептала:

– Не железный, говоришь. Зверь… Зверюууга…

* * *

На следующий день они явились в столовую к обеду. При их появлении завязался непринужденный, нарочито-оживленный разговор, сопровождавшийся участливыми вопросами о самочувствии после вчерашнего, хитрыми улыбками, покрякиваниями, перемигиваниями и завистливыми взглядами. Ниваль, «случайно» оказавшись по левую руку от Эйлин, демонстративно молчал и попивал полюбившееся ему пиво. Легко дотронувшись до его руки, она попросила его передать «вооон ту интересную закусочку». Когда он, с холодной учтивостью галантного кавалера, выполнил ее просьбу, и их глаза встретились, ей вдруг захотелось обнять его – крепко-крепко, и сказать ему, как она его любит и как она счастлива. Но вместо этого она лишь подмигнула ему. А он, поняв еe без слов, не меняя мрачного выражения лица, показал ей язык.

Друзья решили задержаться еще на неделю. Все равно, путь домой занял бы гораздо больше времени, и неизвестно было, что их там ждет. Никто не возражал. Они заслужили несколько дней отдыха. Каждый нашел здесь дело себе по душе. Келгар познавал тонкости и нюансы местной кухни и, спускаясь в кальдеру, пополнял свою коллекцию минералов. Гробнар, первый раз в жизни ставший самым популярным гномом, проводил время, взаимно духовно обогащаясь с хозяевами и постояльцами. Ниваль, быстро войдя во вкус, поправлял здоровье, отдавая должное экзотическим услугам типа массажа горячими камнями, а также местному пиву. Нишка научилась играть в замысловатые «цветочные» карты и получила пару колод в подарок.

Сола целыми днями пропадала на дальних террасах, тренируя навыки скалолазания. Однако, на четвертое утро она пропала. Сонный Гробнар поведал за завтраком, что она разбудила его затемно и попросила проводить ее через портал. Конечно, он не мог бросить ее на произвол судьбы, и довел до самого Хайклиффа, благо, это не заняло много времени. Они застали там Лео и Вальпургия, а вместе с ними и Мышь. Отъевшись на стряпне ящера, она решила, что хватит с нее воздушных путешествий, и изъявила желание вернуться с гномом. Естественно, она захотела поселиться в домике Эйлин, но была безжалостно выдворена оттуда Касавиром, которого, несмотря на свой независимый нрав, уважала и побаивалась. Недолго думая, она составила компанию Нивалю – как-никак, с ним она была давно знакома. Тот отнесся к этому на удивление спокойно и, как потом, крутя пальцем у виска и округляя глаза, докладывал Келгар, вечерами разговаривал с ней при свете свечи и даже поил пивом. Вообще, с того дня он стал какой-то странный, молчаливый, много времени проводил в домике или в полюбившейся ему крытой купальне у водопадов. Эйлин заподозрила, что он как-то причастен к исчезновению Солы или что-то знает об этом, но, поскольку желания говорить об этом он не изъявлял, она решила не трогать его. Да и не до него ей было.

Для нее и Касавира дни были наполнены любовью. Они купались в нежности и сходили с ума от страсти. Они были вознаграждены за долгую разлуку и муку неизвестности этой неожиданной возможностью раствориться друг в друге, не отказывая себе ни в задушевных разговорах, ни в излюбленных ласках, ни в смелых экспериментах. Впервые в жизни они могли просто быть вместе, не думая больше ни о чем. Эта удивительная страна, где засыпаешь под стрекот цикад, тонкое пение бамбуковых зарослей и шум водопадов, а просыпаешься под звон росы и птичью перекличку, где тебя никто не застигнет врасплох, и не нужно будет вставать по тревоге, подарила им покой и блаженство, которых они так долго были лишены.

В последний вечер они, утомленные, лежали, обнявшись, на циновках.

– Не хочется отсюда уходить, – прошептала Эйлин, поглаживая его грудь.

– Спасибо тебе, – Касавир прижал ее к себе и прикоснулся губами к виску, – я никогда не забуду этих дней.

Она вздохнула.

– Что ты теперь будешь делать? Тебя ждет твой замок.

Паладин помотал головой.

– Не уверен. Думаю, мне рано греть косточки в кресле у камина. Наверное, я все-таки бродяга в душе. Я почувствовал дорогу, вспомнил о своем призвании, о наших с Иварром планах. Последней его идеей была мысль прививать заразные болезни, но мы так и не довели ее до ума.

Он приподнялся, опершись на локоть, и вопросительно посмотрел на нее.

– Как ты думаешь, сгодится наследнице волшебной крови бродячий, одержимый идеями паладин?

Эйлин рассмеялась.

– Ты мои мысли читаешь. Раз уж Серебряный Меч снова нашел меня, боюсь, он не даст мне долго скучать. И… мне это нравится. Мое детство закончилось на празднике Жатвы в сгоревшей Западной Гавани, а юность прошла в Крепости-на-Перекрестке. Что это за бард и наследник волшебной крови, который не видел мир?

Глава 26
Возвращение

Провинциальный портовый городок Хайклифф встретил их обычной для этого времени картиной: холодными иглами дождя, налетом скользкой, чуть застывшей грязи на грунтовой дороге, хмурым декабрьским небом и мокрой взвесью, заползающей в легкие и липнущей к ощерившимся черепицей крышам, к почерневшим заборам, к длинным деревянным лестницам, ведущим в гавань, к мосткам причалов, к отшлифованным морской водой и канатами деревянным кнехтам, к деревьям, к людям, ко всему на свете. И это даже не огорчало. Побережье Мечей. Невервинтер. Скоро они будут дома. Кто они такие, чтобы ради них погода изменяла своим привычкам? Но совсем незамеченными в этом маленьком городке они, конечно, не остались, и получили стандартную дозу почестей, благодарностей, восхищенных и любопытных взглядов. Староста Мэйн, извещенный вездесущими мальчишками, которым никакой дождь был не страшен, не пожалел своей тушки и лично вышел их поприветствовать и заверить, что отныне они все являются почетными гражданами Хайклиффа. Этим он поразил в самое сердце Нишку, которая и в сладких снах не могла представить себя почетным гражданином чего-либо. Придя в себя, она, мучимая угрызениями совести, аккуратно вернула кошелек старосты, прикарманенный не столько ради наживы, сколько чтобы не потерять квалификацию.

Однако, за обед, съеденный в портовом трактире в ожидании посадки на корабль, почетные граждане заплатили сполна, да еще с чаевыми. Так что, если кто всерьез собрался спасать мир – не надейтесь, что это благое дело вам дешево обойдется. Кто будет уважать трактирщика, который после вашего визита будет всем рассказывать, что, дескать, на днях к нему заходил Герой, а он его накормил, напоил и ни гроша не взял? Другое дело, если он всем поведает, что Герой у него выпил, съел, поломал мебели и побил посуды на двадцать нашеров серебром и четыре оставил на чай. А потом он еще и повесит на стену оправленный в рамочку кусок скатерти с отпечатком вашей жирной ладони или выпачканных соусом губ и накинет десять процентов на блюда, которые Герой вкушал в его гнусном кабаке.

Эйлин несказанно повезло – она встретила в гавани знакомого торговца шкурами, имеющего обыкновение отмечать праздник Зимнего Щита заключением выгодных сделок и спешившего к Дэйгуну в Западную Гавань. Она отобрала из трофеев несколько полезных охотнику вещиц и зелий и написала коротенькую записку. Жива. Здорова. Все в порядке. Любящая дочь. Словно не с того света вернулась, а уезжала на каникулы. Но Дэйгун поймет.

* * *

Столица бурлила и ликовала. К их прибытию здесь распогодилось, а весть о них каким-то чудом их опередила. Несмотря на усталость и желание поскорее подкрепиться чем-нибудь посъедобнее корабельной стряпни (Вальпургия на них нет!) и упасть в кровать, Эйлин не держала зла на тех, кто вышел поприветствовать сходящих на берег спасителей Невервинтера. И даже иронизировать над этим язык не поворачивался. Все эти портовые рабочие, торговцы и торговки, ремесленники, возничие, скромные компаньонки и горничные, стражники, плутоватые мальчишки и настырные девчонки и прочий обывательский люд – многих из них она знала в лицо, со многими была знакома, некоторым в свое время упрямо зачитывала параграфы закона, невзирая на протестующие вопли, штрафовала за нарушения или отпускала восвояси, отвесив подзатыльник… в конечном счете, все это было ради них. Касавир незаметно ободряюще сжал ее руку в своей теплой ладони. Он понимал ее чувства.

Конечно, был тут и дядя Дункан, в первых рядах – осунувшийся и немного постаревший, насколько эльф вообще может постареть, гордый, выбритый и одетый ради такого случая в чистую сорочку. Тут уж и захочешь сохранить приличия – не получится. И пусть ахающая от умиления толпа смотрит, как она, рыцарь-капитан Невервинтера, бежит к нему, как девчонка, кидается на шею, целует и утыкается в грудь, размазывая слезы. Резкий запах недорогого трубочного табака, эля и терпкий – дубовых дров. Для нее, простой деревенской девочки, это был знакомый, теплый запах «Утонувшей Фляги».

А на следующий день в замке Невер… там не было никаких неожиданностей. Напыщенные кавалеры и хищно сверкающие глазами и драгоценностями дамы, оды, награды, ленты через плечо, торжественные речи, приклеенные к лицам улыбки, слова… много, много слов. Герои Невервинтера – мрачный Касавир, досадливо кряхтящий Келгар, Нишка, не знающая, куда девать свой хвост, рассеянно улыбающийся Гробнар и Эйлин, брезгливо-иронично взирающая на весь этот вертеп. И внезапно преобразившийся Ниваль, причесанный, надушенный чем-то вкусным, с полюбившейся ему аккуратно подстриженной бородкой – поразивший воображение челяди своим новым обликом. Эйлин с удовольствие отметила тихий ропоток среди дам, томно взирающих на его гордую осанку и мужественный, заострившийся, украшенный шрамом профиль, когда он подошел к Нашеру получить свою награду. И снисходительно посмотрел на помпезно врученную ему орденскую цепь с бриллиантами, как ребенок, незаметно для родителей выросший, смотрит на ставшую глупой и ненужной игрушку. Однако более он своих чувств ничем не выдал, и загадочная, исполненная достоинства улыбка вернулась на его лицо, когда он разогнулся и принял продуманную позу скромного величия. Да, новая роль простого и честного героя, которую примерял на себя этот лицедей, очень ему шла. Только вот его глаза – смотревшие иногда так тоскливо, словно не понимая, куда они попали и что тут происходит, – уже не могли обмануть Эйлин.

– Расскажите нам, как вы убили Короля Теней?

Нацепив маску учтивости, Эйлин быстро оглядела задавшую вопрос даму, подошедшую к ней в окружении десятка пышных юбок, роскошных декольте, искусно уложенных причесок (до моей им, конечно, далеко) и блестящих колье, серег и диадем, от которых рябило в глазах. Племянница лорда Нашера, кажется, ее зовут Кайра. Выглядит на двадцать лет, минус штукатурка – лет семнадцать (эх, где они, мои наивные семнадцать лет). Капризный ротик, любопытно распахнутые серые глазки и та специфическая манера держаться и разговаривать, которой безупречно владеют подобные особы, не демонстрируя прямо своего превосходства, но давая его почувствовать. Зря, девочка, стараешься. Мы тоже так умеем, и получше тебя, и цену подобным трюкам знаем.

Эйлин дружелюбно и глуповато улыбнулась – ни дать ни взять, провинциальная дурочка, допущенная по ошибке во дворец.

– Как убила?

Продолжая улыбаться, Эйлин вытащила из простой кожаной перевязи прихваченный выпендрежа ради Серебряный Меч и, отступив на безопасное расстояние, сделала несколько эффектных перехватов рукояти, вращая клинок, давая этой шушере возможность оценить его красоту, увидеть, как он оживает в ее руках, как начинают светиться швы между осколками, услышать его тонкое серебряное пение. Клинок вращался все быстрее среди расступившихся дам, и в какой-то момент дебиловатая улыбочка на лице его хозяйки уступила место выражению спокойной и холодной решимости, а в ее взгляде появилась жестокая отрешенность человека, готового, не раздумывая, убить живое существо. Напряженно следя за сошедшей с ума сестрой, Ниваль старался не выпускать из поля зрения стражников, которые – он знал – не сдвинутся с места без его приказа. Но противный холодок таки засвербил в груди и подскочил к горлу, когда Эйлин, сделав молниеносный пируэт, с коротким надсадным вскриком опустила вихрь обезумевших осколков на стоявшую сзади старинную эвермитскую серебряную урну с золотой инкрустацией. Ослепляющая вспышка, пучок синих молний, белые горячие искры – и россыпь искореженных, оплавленных кусков эльфийского серебра летит по мраморному полу к ногам придворных дам, опаляя одной из них подол платья, заставляя ее истерично взвизгнуть и картинно упасть на руки стоящего рядом кавалера, пока кто-то расторопный льет на подол воду из вазона.

С бешено скачущим сердцем и горящими глазами Эйлин выпрямилась, вскинув голову, оглядела отвесивших челюсти друзей и посмотрела на Касавира, надеясь найти в его глазах понимание. Он стоял в напряженной позе, сжав кулаки, и был готов в любой миг броситься на ее защиту. Смотрел на нее, словно не узнавая. Да, она определенно изменилась. Что-то было в ее взгляде дающее ему понять, что эта женщина ни в чьи игры больше играть не будет, а если будет, то исключительно в своей, неповторимой манере. Он, конечно, тревожился за нее, но и не мог не гордиться ею в этот момент. И если бы можно было любить ее еще больше…

Подмигнув ему и повернувшись к застывшей в немом ужасе даме, Эйлин снова улыбнулась ей, ловким движением возвращая меч в ножны.

– Вот так примерно.

В тронном зале стало так гнетуще тихо, что, наверное, те, кто стоял у стен, могли слышать шорох тараканов за гобеленами. Придворные украдкой поглядывали друг на друга, не зная, что им делать – восхищаться, ужасаться, смеяться, возмущаться? Все взгляды обратились на восседающего на троне лорда Нашера. Эйлин не очень понравилось выражение его глаз. Старый лис пытался совладать с собой, но изучающе-тревожный взгляд, направленный на нее, выдал его. Ей пришло в голову, что он мог решить, будто она опасна. Действительно, в его мозгу, озабоченном, главным образом, сохранением своей власти, могла возникнуть мысль, что пригретая им девушка с Серебряным Мечом, за которую готовы идти в бой сотни и которую боготворят тысячи, стала опасна.

Положение спас Ниваль – конечно, кто же еще? Он с невозмутимым видом небрежно поднял с пола один из крупных осколков – выгнутый и красиво оплавленный в виде неровной капли с золотыми разводами и черными краями – и подошел к нашеровской племяннице. Мертвенно-ослепительно улыбнувшись и состроив гримасу преклонения перед ее умом, очарованием и благородством, он приложился губами к машинально протянутой руке и галантно подал ей забавный сувенир.

– Леди Кайра не откажется принять это на память от хозяйки Серебряного Меча?

Судя по взгляду, которым она одарила начальника Девятки, предложи он ей немедленно отправиться с ним в укромный уголок поиграть в больничку, она бы не стала упираться. Поэтому, исполненный глубокого смысла подарок был благосклонно принят с обещанием сделать из него брошку, а Ниваль дружески и чуть укоризненно – этакую неотесанную деревенщину во дворец привел – похлопан кончиками пальцев по щеке. Это разрядило обстановку, расслабило нежно любящего племянницу лорда и послужило придворным дамам сигналом к восхищенным ахам и разбиранию осколков на брошки, пряжки и гребешки. Опаленная дама пришла в себя и преисполнилась гордого превосходства.

– Ну, и как это называется? – Тихо пробормотал Ниваль, встав боком к Эйлин.

Она пожала плечами.

– Мы же с тобой одной породы.

– Ты думаешь?

– Абсолютно. Я тоже хочу пооригинальничать, не все тебе одному.

– Подведешь под монастырь и себя, и меня, если будешь так «оригинальничать». А с этой мелкой стервой я бы тебе вообще связываться не советовал. Она учится в Академии, хотя, говорят, невысоких способностей. Я ее охранял, когда она была еще девочкой.