Текст книги "Дни и ночи Невервинтера. Книга 2 (СИ)"

Автор книги: М. Волошина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 27 страниц)

Они долго молчали. Наконец, Эйлин сказала, дотронувшись до его руки.

– Извини, я не хотела заставлять тебя вспоминать все это.

Ниваль пьяно усмехнулся и, перехватив ее руку, поцеловал ее. Его несло, и он не хотел останавливаться. Так много лет у него не было возможности хоть ненадолго стать самим собой, облегчить душу, а может, и лучше понять себя.

– Ну что ты. Вечер воспоминаний только начался. Рассказать, как мы жили с отцом? Представь, остаться одному с маленьким ребенком и не бог весть каким заработком. Но он любил меня, до обожания, этого у него было не отнять. И дал себе слово, что выйдет в люди и вырастит меня в достатке. Ему удалось устроиться бардом при дворе одного богатого вельможи. Таких, как отец, там было пруд пруди. Но вельможа скоро умер, а его вдова не смогла устоять перед папашиными чарами. Он стал ее главным бардом и прочно обосновался в ее покоях. На большее он не рассчитывал, и в дела не лез. Вдова была еще хороша собой, и отец утверждал, что любит ее и благодарен за все, что она для нас делает. Наверное, так оно и было. Подозревать этого непутевого покорителя сердец в тонком расчете – выше моего разумения. Естественно, я тоже зажил во дворце, и очень неплохо. Но чем старше я становился и чем больше понимал, тем противнее мне была мысль о том, за счет чего мы живем. А после встречи с матерью что-то во мне надломилось. Ее красивые глаза, полные руки, дородная фигура, плавные вальяжные движения, сладкий запах домашней выпечки и еще чего-то теплого и уютного, стали чудиться мне в каждой женщине. Я ненавидел их за это!

Взгляд Ниваля помрачнел, щеки запылали. Он стал шарить резкими движениями в поисках фляжки. Эйлин молча отдала ему свою, еще наполовину полную. Он поднес ее ко рту, но передумал и, отставив в сторону, взглянул ей в глаза исподлобья.

– Ты правильно делаешь, что не пытаешься успокоить меня. Я терпеть не мог, когда меня пытались «отогреть», жалели бедного сиротку, норовили приобнять, поцеловать в лобик, стянуть с меня рубашку, чтобы зашить или постирать.

Он вскинул голову.

– Мне не нужна была ничья забота, я сам мог позаботиться о себе, и хотел, чтобы отец понял это. Я всегда был рукастым и головастым пацаном, мог зарабатывать нормальным мужским трудом. Не головой, так руками. Не руками, так кулаками. Здоровый парень в большом городе всегда найдет, чем заняться. Мне было плевать, будет ли он гордиться мной. Все, чего я хотел – это чтобы он перестал носиться со мной, будто я барышня навыданье. Но… отец не понимал меня и все пытался пристроить на свой манер, чтобы я ни в чем не нуждался. Когда мне не было шестнадцати, одна из подруг его благодетельницы изъявила желание взять меня к себе «в помощники секретаря». Ты не представляешь… – Ниваль отвернулся и сглотнул, – не представляешь как я, сопляк, был этому рад. Найти применение своим мозгам, доказать отцу… До сих пор… не могу спокойно вспоминать об этом. Я думал, это мой шанс добиться!.. доказать, что я чего-то стою без его советов и протекции!..

Голос Ниваля сорвался, и он умолк. Эйлин осторожно вложила свою руку в его, и он, не поворачиваясь, пожал ее.

– Не стоило мне затевать этот разговор, – тихо сказала она.

Ниваль покачал головой и повернулся к ней.

– Я никому не рассказывал этого. Только тебе. Сам не знаю, почему. В общем, я сбежал на следующий день, решив, что больше никогда не позволю женщине прикоснуться к себе. Отцу я высказал все, что думал о нем и его образе жизни. Для него это было ударом. С тех пор мы не виделись. Последнюю весточку о нем я получил три года назад.

Ниваль замолчал.

– А как ты попал к Нашеру? – Спросила Эйлин.

Он пожал плечами.

– Как обычно попадают на рыцарскую службу. Пошел в оруженосцы к одной… оригинальной личности. Испытал на своей шкуре, как боевое мастерство и рыцарский кодекс чести вбиваются плетью в спины амбициозных юнцов. И как весело проводят время некоторые рыцари и их друзья в компании молодых оруженосцев. Но я благодарен им за эту школу. Однажды ночью, лежа в холодной каморке и глотая слезы обиды, я дал себе слово, что когда-нибудь все эти гребанные аристократы будут лизать мне пятки.

– И сделал это, – тихо произнесла Эйлин.

Ниваль усмехнулся.

– Первое, что я сделал, став вторым лицом в Невервинтере – это вспомнил о своем старом добром учителе, пригласил его на вечеринку и устроил ему веселый аттракцион посвящения в рыцари. – Он вздохнул. – Мне и самому сейчас стыдно все это вспоминать. Но так хорошо, как в те минуты, я давно себя не чувствовал.

Он задумался ненадолго и сказал, словно сам себе:

– Я быстро взлетел и был еще очень молод. Я всю юность положил на то, чтобы добиться того, что сейчас имею. Закрыл душу для всего постороннего. Лишь изредка позволял себе расслабляться, но если уж делал это – то на полную катушку. И… я осознаю, насколько мстителен и тщеславен, мне и сейчас трудно контролировать все проявления своей паскудной натуры, а тогда – тем более.

– Ну, не такой уж паскудной, – возразила Эйлин, – если ты сам это признаешь. Ты же взрослый, сам понимаешь – все в твоих руках и тому подобное.

Он улыбнулся и посмотрел на нее долгим взглядом.

– И это все, что ты можешь мне сказать по итогам моей душещипательной… я хотел сказать, душеспасительной исповеди?

Эйлин пожала плечами.

– Ну, а что еще? Я, конечно, не могу успокоить тебя тем, что, мол, на твоем месте любой стал бы сволочью. Ты, судя по всему, и сам знаешь, что это не так.

Ниваль криво усмехнулся и сказал:

– Спасибо, добрая ты душа.

– На здоровье, – ответила Эйлин. – Не каждый стал бы сопротивляться судьбе хотя бы так, как это делал ты. То, чего ты достиг, вообще многим не снилось. – Она махнула рукой. – Короче, к черту эту душещи… душеспасительную философию, я уже пьяная.

Она взглянула на него и, похлопав по плечу, с сарказмом произнесла:

– Но, если ты вдруг захочешь переквалифицироваться из расчетливых гадов и пройдох в кристальные душки и, как следствие, вылетишь из Девятки – добро пожаловать в мои владения. Я тебя не брошу и не дам пропасть твоему таланту трубочиста.

– Ты не женщина, Эйлин, ты мечта, – в тон ей ответил Ниваль, подавая руку для пожатия, – и где ты раньше пропадала? Вместе мы бы…

– Так, отставить, – перебила его Эйлин. – Не смущай мою юную душу всякими мерзостями.

– Юная душа? – Хохотнул Ниваль. – А ты знаешь, что Нашер сделал меня своей правой рукой, когда мне не было и двадцати пяти лет.

Эйлин ошарашено посмотрела на него.

– Ты стал начальником Девятки в двадцать пять лет? А сейчас тебе сколько?

– Тридцать будет в марте.

– Я и не думала, что ты такой молодой.

Ниваль хмыкнул.

– Между прочим, меня посвятили в рыцари, как и тебя, в 22 года. Но своих родовых владений у меня до сих пор нет.

– А они тебе нужны? – С сомнением спросила Эйлин.

– Уже нет, – он подмигнул ей, – у меня есть невеста с приданым.

Она поднесла к его носу кукиш.

– Вот тебе приданое. Раз я выгодная невеста, то найду жениха познатнее тебя.

Они поболтали еще немного, перешучиваясь и строя предположения о возможной родословной Эйлин и о том, кто из знатных граждан Невервинтера мог бы составить ей партию. Предложенную Эйлин кандидатуру ее соседа Грейсона Ниваль отверг в нецензурных выражениях, заявив, что лучше отдаст ее в жены самому Нашеру. Вскоре оба почувствовали, что шнапс окончательно подавил их волю к сопротивлению сну и усталости. Шум снаружи стал стихать. Видимо, кентавры тоже устали праздновать. Кто-то из них, желавший уединиться со своей дамой, стал барабанить копытами по дверям сарая и громко ржать, словно позабыл, что владеет человеческим языком. Но Ниваль заорал, что помещение уже занято, и если он намерен колотить в дверь до утра, то пусть хотя бы делает это ритмично. Что-то обиженно проворчав, незадачливый влюбленный пошел искать счастья в другом месте, а Ниваль повернулся к смеющейся Эйлин и, улыбнувшись, сказал:

– По-моему, здесь стало жарко. Нам лучше лечь… на разные кровати.

Эйлин приподняла брови и игриво спросила уже совершенно непослушным языком:

– Боишься, что я с пьяных глаз опять полезу целоваться?

Ниваль ничего не ответил, лишь смерил ее мутным, блуждающим взглядом и стряхнул соломинку с ее растрепанных волос.

– И еще. Если почувствуешь, что я к тебе пристаю – сделай мне как можно больнее, хорошо?

Эйлин почесала голову.

– Ну… Это всегда пожалуйста, но…

– Прекрасно, – перебил ее Ниваль, – спокойной ночи.

Он отполз подальше и, положив под голову куртку, лег на спину, вдыхая пряный запах сена. После этого разговора в его душе что-то встало на место. Женщина выслушала его, не закатывая глаз, не выражая бурного сочувствия или отвращения. Не удивляясь. Подумаешь, жизнь, как жизнь, ничего особенного. И сейчас, чувствуя, как его расслабленное алкоголем, невесомое тело увлекает в тягучую воронку нетрезвого сна, он не боялся, что, проснувшись наутро, будет раскаиваться. Его подозрения последних недель подтвердились: в его жизни появился человек, который говорил с ним на одном языке и которому он мог доверять, как самому себе. И он даже не жалел, что это оказался не мужчина.

Глава 7
Кара приходит в себя и учиняет легкий разгром в комнате и душе Сэнда

С высоты корабли казались игрушками, расставленными на шелковой струящейся ткани игрушечного моря. Но ветер по настоящему свистел в ушах, а вечернее солнце слепило глаза. Огненно-рыжий дракон вынырнул из окрашенного розово-оранжевой пастелью облака и устремился к раскинувшейся внизу блестящей синей глади. Вот уже отчетливо стала видна серо-зеленая полоса берега, к которому он стремился, а между ним и берегом – те, кого он должен был уничтожить. Зачем, что они ему сделали – это стерлось из его памяти. Но это была его война, и он это знал. Он был рожден для нее. Горячая кровь текла по его жилам, а воздух в его легких превращался в огонь для того, чтобы он мог убивать. Он не задавался вопросом, почему так. Небо было его стихией, родным домом. Ощущение полета, свободы, легкости и бьющегося в груди восторга всегда обращались в желание уничтожить любую преграду. А они почему-то встречались ему все чаще и чаще.

Он не был злым или кровожадным. Он был просто сильным и правильным драконом. К тому же, по драконьим меркам, очень молодым. Ни дух стяжательства, ни жажда власти и могущества, ни усталость от жизни и мизантропия еще не затронули его чистую драконью душу. Зло было не в нем, а вокруг него. И постоянно угрожало ему, мешало жить, летать и дышать свободно. Поэтому он по-драконьи яростно с ним боролся. Ему даже не приходилось, как другим драконам, убеждать себя в справедливости того, что он делает. Он и так был во всем уверен и искренне убежден.

Каждый раз, когда дракону удавалось продемонстрировать свою силу и наказать тех, кто, по его мнению, этого заслуживал, он взмывал в небо с радостным криком и наслаждался тем, что мир вокруг него постепенно становится правильным, чистым и достойным его. Но вскоре и это перестало его удовлетворять. Он уже не помнил, с чего это началось, но ему вдруг показалось, что мир недостаточно благодарен ему за то, что он – такой сильный и правильный – живет в нем и делает его лучше. Шлейф страха и ненависти стал всюду преследовать его, намертво прилепившись к его крыльям. Он уже не мог понять, чьи они – чужие или его собственные. Но остановиться для того, чтобы стряхнуть с себя эту ношу, он тоже не мог. Поэтому, предпочитал просто не думать об этом.

И вот очередной враг, вставший на его пути, готовился к смерти, еще не зная, откуда она придет. Люди, находившиеся на кораблях, были обречены в тот момент, когда огромная, растянутая клонящимся к закату солнцем, тень дракона заскользила по воде, стремительно приближаясь к ним. Сначала они не верили, пытались успокоить себя, что это всего лишь мираж. Потом у них появилась новая надежда: дракон пролетит мимо и ничего им не сделает. В самом деле, какое ему может быть дело до них, маленьких людей, занимающихся своими маленькими делами. Смешные они, эти люди. Вечно на что-то надеются, пытаются найти объяснение, верят в лучшее. А все просто: в каждом из них сидело маленькое, не всегда даже осознаваемое зло. Но это в их маленьком мире оно было лишь маленьким темным пятнышком, слабостью, тайным грешком или тем, что они трусливо называли недостижимостью идеала. А для дракона, смотревшего на них с высоты, это было огромное черное пятно, разлившееся по чистой шелковой глади моря и отражающееся в ясном вечернем небе. ЕГО небе, на которое никто не имеет права посягать. Он презирал их за то, что они не умеют жить без этих маленьких зол, что они слишком слабы или ленивы, чтобы с ними бороться. И тем самым мешают жить ему.

А дело было в том, что, дав ему огромную, даже по драконьим меркам, силу, боги подшутили над ним, наделив его очень тонкой чешуей.

Но что-то вдруг отвлекло его. Чей-то слабый голос пробивался сверху. Он показался ему знакомым, но нес невообразимую чушь.

– Эффект был потрясающим. Я потом обязательно покажу тебе. Молчишь. Я знаю, что ты хочешь сказать: это фигня на постном масле. Но, видишь ли, за любым внешним эффектом стоят какие-то внутренние процессы, и моя задача – найти связи и закономерности. Так, играючи, создаются серьезные зелья.

Дракон, почувствовав, что сбивается с курса, ритма и настроя, встряхнул головой и попытался сосредоточиться. Враг перед ним, и все, что ему нужно сделать – это уничтожить его. И никакие голоса ему не помешают.

Он зашел на второй круг, но негромкий, но настойчивый голос снова стал вмешиваться, и на этот раз у дракона осталось ощущение, что он обращается именно к нему.

– Я же чувствовал, что здесь какая-то ошибка! Голову надо оторвать тому недообкуренному гению, который изобрел эту «технологию». Жаль, что он уже умер, а то я бы не поленился написать ему. Ты права, книги – зло. Во всяком случае, если они написаны такими горе-учеными.

Дракон почувствовал раздражение. С какой стати ему забивают голову какой-то чепухой, когда у него тут еще столько врагов не пугано! Прочь, прочь, все посторонние мысли и голоса. Дракон напряг зрение. Корабли были еле видны далеко внизу. Очевидно, невольно прислушиваясь к голосу, он набрал высоту. Но когда он начал снижаться, какой-то шум и голос снова отвлек его. Что-то то ли стукнуло, то ли хлопнуло.

– Бррр, давно не видал такой холодной зимы. Извини, дорогая, что пришлось оставить тебя на два дня. Не делай вид, что тебе все равно, я же знаю, что ты волновалась.

Дракон почувствовал какое-то чужое, хотя и не агрессивное прикосновение. Странно. Все, что прикасалось к нему до этого, всегда оставляло неприятный осадок, а то и ранило его.

– Но я приехал не с пустыми руками. Во-первых, тебе привет от Дункана. Он тайно влюблен в тебя с тех пор, как ты чуть не сожгла его кабак. Ничего, скоро ты станешь прежней, Эйлин найдется, мы переберемся в Невервинтер и заживем по соседству. Бедняга еще об этом не знает.

И снова что-то или кто-то прикасается к нему. И болтает, болтает. Дракону показалась, что эта болтовня никогда не кончится. Но избавиться от нее было невозможно. Поток не совсем понятных, и, в то же время, знакомых слов опутывал его, словно силясь вырвать из этого мира, который мог бы быть таким хорошим, даже идеальным, стоило лишь приложить еще немного усилий…

– Я заходил в лавку импортных товаров. Этот непотопляемый пройдоха вернулся в город первым. Похоже, кризис играет ему на руку. Куда смотрят власти… Мда… Но кое-что я у него купил. Совсем недорого, не думай. – Голос казался смущенным. – Вообще-то… я собирался выгодно продать ее Дикину. А потом подумал… между делом… она подходит к цвету твоих глаз, фасон оригинальный. Твоя уже износилась… так что, если нравится – примерь.

Да что же это такое?! О чем это? Зачем ему, дракону, вникать и вслушиваться в какие-то пустые разговоры? Дракону захотелось ответить, сказать, чтобы его оставили в покое, а то этому голосу сейчас мало не покажется. Но он лишь беззвучно двигал пастью, а голос все не унимался. Он разговаривал с ним таким спокойным, будничным тоном, каким говорят маленькие усталые существа, отдыхающие в своих маленьких жилищах.

– Думаешь, я никогда не сомневался? Это только видимость. Без сомнений не обретешь настоящей уверенности.

– Я не могу позволить себе сомневаться! – Гулко крикнул дракон, вздрогнув от звука собственного голоса. – Я дракон! Сомнения лишат меня смысла жизни, они убьют меня.

Но на его невидимого собеседника это признание не произвело впечатления. Казалось, он вообще не услышал его.

– Конечно, бывают моменты, когда сомнения неуместны. Во всяком случае, от них быстро избавляешься, когда имеешь пару секунд на решение, от которого зависит жизнь, и не только твоя, – голос запнулся и пробормотал: – Черт возьми, не думал, что когда-нибудь скажу это. Тем более, тебе. Эти богатые на события месяцы добавили красок и штрихов в мою картину бытия. Уж не знаю, кого благодарить за это сомнительное удовольствие.

Голос вздохнул, послышались звуки, незнакомые дракону, но показавшиеся такими домашними, уютными. Он вновь посмотрел вниз и понял, что окончательно потерял из вида цель, сбился с курса и летает неизвестно где. Но ему стал интересен этот странный разговор и знакомые интонации. Захотелось хотя бы дослушать до конца.

* * *

Сэнд вздохнул и привстал с кресла, чтобы поворочать поленья в камине. Кара сидела в кресле рядом и почти все время молчала. В небольшой комнатке, смежной с лабораторией, было тепло и уютно, ее наполнял легкий аромат засушенных лепестков в расставленных повсюду вазочках. Все, что было нужно для работы, размещалось в лаборатории. А в комнате был необходимый минимум мебели, но вдоль отделанных темным деревом стен была развешена масса полок и полочек, на которых стояли дорогие его сердцу вещицы, которые он не пожелал оставлять в Невервинтере. Например, его первая серебряная ступка с дарственной надписью декана. Он мечтал о золотой, но так и не смог ее получить, навсегда оставшись вторым номером. Кто был его счастливым соперником он, к своему удивлению, уже не помнил, но искренне верил, что тому просто повезло.

Прошло уже десять дней с тех пор, как он забрал Кару к себе. Иварр не настаивал на ее пребывании в лазарете. Она была в состоянии двигаться, обслуживать себя, начала нормально есть и производила впечатление совершенно здорового человека. И все благодаря Сэнду – святой отец был в этом убежден. Как только эльф встал на ноги и окреп, он практически переселился в палату Кары, лишь изредка проводя время в лаборатории. Ничего особенного он не делал, просто помогал ухаживать за ней и подолгу сидел, держа ее за руку и разговаривая о всяких пустяках. Он рассказывал ей о своих экспериментах, о новостях, цитировал выдержки из книг, шутил, не обращая внимания на то, что она ему не отвечает. В общем, вел себя так, словно она в полном порядке. И его странная терапия дала свои плоды. Кара пришла в себя, здоровье ее было безупречно, и физические силы вернулись к ней так быстро, словно и не покидали ее. Это навело Иварра на мысль, что ее состояние не было обычной комой, после которой требуется долгое восстановление. Однако, в колдунье не осталось ни искры магии, она была безучастной ко всему, что ее окружало, к Сэнду относилась благосклонно, даже испытывала что-то вроде благодарности. Со всеми остальными была ровна, но почти не разговаривала. Как будто самые сильные ее чувства и эмоции остались в мире, где она пребывала, находясь без сознания.

Сэнд поселил ее у себя, отдав ей в пользование свою кровать, а сам спал в гамаке. Он был уверен, что она не возражала бы, пожелай он делить с ней ложе. Но он оставил эту мысль, признавшись себе, что это было бы не совсем то, чего он хотел. Их жизнь текла своим чередом. Мирно, тихо, словно они были сто лет женаты, привыкли быть вместе и давно испытывали друг к другу не более чем привязанность. Но Сэнд не оставлял надежды, пытаясь увлечь ее, растормошить, разговорить, хотя бы вытащить из дома. Кара односложно отвечала, с благодарностью принимала его заботу, иногда помогала ему в работе, занималась домашними делами и не любила выходить на улицу.

– Но в обычных условиях всегда неплохо иметь в голове пару вариантов, кроме самого жесткого и прямолинейного, хотя бы для очистки совести, – продолжал Сэнд свой монолог. – Знаю, знаю – это слабость, трусость, приспособленчество и все такое. Во всяком случае, так бы ты мне ответила…

Кара пожала плечами и рассеянно кивнула.

Сэнд снова вздохнул и покачал головой.

– Вот сейчас, казалось бы, мне нечего желать. У меня есть ты. Сдержанная, спокойная, покладистая. Готовая все выслушать и даже со всем согласиться. Притом, молодая и чертовски привлекательная. Чем не подходящая женщина для такого гения, как я?

Сэнд хмыкнул. Он и сам не заметил, как в последнее время у него появилась, безусловно, вредная привычка иронизировать над собой. Кара молча улыбалась, разглядывая изящный узор на подоле новой, оригинальной и, очевидно, очень дорогой мантии изумрудного цвета.

– И все же, – Сэнд положил свою руку на руку Кары и попытался поймать ее взгляд. Он с готовностью подняла на него глаза. – И все же, я скучаю по прежней Каре. Взрывной, неуправляемой, грубой, невыдержанной. Не умеющей вести себя в приличном обществе.

Он отвел взгляд и уставился на огонь, машинально проведя кончиками пальцев между пальцами Кары, как он делал раньше. И печально произнес, почти с мольбой в голосе:

– Нет, мне не нужна благодарная и мирная Кара. Я скучаю по несносной девчонке, которая все переворачивает с ног на голову. Мне понравилось жить на вулкане.

После долгого молчания, Кара неожиданно усмехнулась и ехидно спросила:

– А что, это повышает твою самооценку?

Сэнд устало махнул рукой и, не поворачиваясь, пробормотал:

– Моя самооценка была в полном порядке, пока я с тобой не связался.

– Хм, интересное признание, – сказала Кара, скрестив руки на груди.

Услышав знакомые нотки, Сэнд вздрогнул. Встав, он обошел вокруг ее кресла, наклонился, опершись рукой на подлокотник, и заглянул ей в глаза.

– Э-ээ… Хм… Кара, это ты?

Она фыркнула.

– Странный вопрос. А ты сейчас сам с собой разговаривал?

Он выпрямился и почесал голову.

– Иногда мне так казалось.

– Можно подумать, для тебя это ненормальное явление.

Сэнд оглядел ее. Язвительная полуулыбка, нарочито ленивый тон, полуприкрытые веки, под которыми скрывается насмешливый взгляд. Сидит, положив ногу на ногу, играя ожерельем на шее. Точно, она. Сэнд мгновенно преобразился, словно забыв, что только что ныл и жаловался на жизнь.

Кара потянулась и встала с кресла.

– Странно. Чувствую себя так, словно на год вперед отоспалась.

Колдунья протянула руку и попыталась сотворить свой любимый огненный шарик, но у нее ничего не вышло. Она посмотрела на Сэнда с подозрением.

– Надеюсь, это не твои проделки? Почему я чувствую в себе силу, но не могу ее использовать?

Сэнд пожал плечами и подошел к угловому буфету.

– Видимо, – сказал он, доставая бутылку вина и два серебряных кубка, – ты слишком долго не занималась колдовством и была хорошей девочкой. Теперь тебе придется заново учиться применять свою магию.

Помолчав немного, Кара усмехнулась, принимая из его рук наполненный кубок.

– Уж не ты ли собираешься быть моим учителем?

Поставив бутылку на столик у камина, Сэнд поднял свой кубок.

– За твое возвращение.

Выпив вино в два глотка, он поставил пустой кубок на каминную полку и, окончательно войдя в роль доброго гения, прищурился и взглянул на Кару.

– Думаю, тут сработает метод психодрамы.

– Никаких зелий я пить не буду, – предупредила Кара, пригубив вино.

Они продолжали стоять у камина друг против друга. Сэнд покачал головой.

– Нет, в твоем случае все гораздо примитивнее. Твой инстинкт разрушения наверняка можно пробудить, если соорудить десяток бутафорских сараев и сказать, что их нельзя трогать.

– Угу, – согласилась Кара, – и на каждом нарисовать твой портрет.

Сэнд добродушно хмыкнул.

– А в твоей голове иногда появляются здравые мысли.

Он молча стоял у камина и наблюдал, как Кара ходит по комнате, попивая вино, трогая мебель и вещи на полках, словно она здесь впервые. Ему и самому казалось, что он видит ее первый раз после долгой разлуки. Он стал замечать то, на что раньше не обращал внимания, или просто этого было не видно. Например, ей действительно идет новая мантия. Глубокий вырез в сочетании с высоким воротником подчеркивает красивую шею. Облегающий силуэт шелкового зеленого платья демонстрирует все достоинства фигуры. Фасон оригинальный, чересчур смелый. Юбка состоит из двух полотнищ, соединяющихся высоко на бедрах, открывая длинные ноги. Открытые плечи и пара длинных перчаток. Он никак не мог привыкнуть к ней – тихой и покладистой, а теперь терялся в догадках о причинах ее внезапного преображения. Но ему нравилось. Вроде, то же самое – а намного привлекательнее. Мистика какая-то.

– Кстати, было бы интересно ее поизучать, – заметил он.

– Кого? – спросила Кара через плечо.

– Твою голову.

– Только попробуй, и я твою откручу, – ответила Кара, повернувшись и одарив его неприветливым взглядом.

Сэнд продолжал, увлекаясь и не обращая внимания на ее угрозу:

– Возможно, я совершу прорыв в науке о психологии бессознательного, если пойму природу твоего шокового состояния. Мне нужны твои видения, переживания, все, что ты можешь вспомнить.

Он взглянул на Кару с надеждой, но выражение ее лица не сулило ничего хорошего.

– Могу тебе это устроить, – ответила она. – Видения, правда, не обещаю, но переживания будут, если ты от меня не отстанешь.

– Ха-ха-ха, – картинно рассмеялся Сэнд и, подбоченившись, погрозил ей пальцем. – Учти, сейчас я, как маг, сильнее тебя. И могу сделать все, что захочу.

– Да ну, – Кара с интересом посмотрела на него.

– Да, передо мной ты беспомощна, как младенец, – торжествующе произнес он. – Я могу обратить тебя в прах или ледяную глыбу. Сделать ростом с гнома, наложить немоту, а то и вовсе паралич.

Кара допила свое вино, и, вертя в руках кубок, исподлобья посмотрела на Сэнда и насмешливо улыбнулась.

– Какой ужас, я во власти маленького, тщедушного и мстительного эльфа. И что же он сделает?

– Ну… знаешь, – задумчиво произнес Сэнд, оценивающе оглядывая Кару, – я не только силен, но и снисходителен. А мстительность и неоправданная жестокость – признак внутренней слабости и неуверенности. Сила не в том, чтобы позволить себе все, а в том, чтобы проявить мудрость и великодушие…

Сэнд увлекся своей мыслью, и, пока он разглагольствовал, Кара поставила кубок, обошла его сзади и постучала по плечу. Наклонившись, она тихо сказала:

– Тук-тук… есть кто дома?

Она протянула руку, опершись локтем на его плечо. Сэнд почувствовал, как ее теплое дыхание щекочет ухо. Легкое прикосновение обтянутого шелком тела к спине было очень приятным и навело его на неожиданные и далекие от философии мысли. Он приготовился к чему-то упоительному. Вдруг огненный шарик вспыхнул и сорвался с ладони, обтянутой тонкой зачарованной перчаткой.

– …! – Сэнд успел заморозить шарик на лету, и он влетел в буфет, разбив стеклянную дверцу.

– Отличная реакция! – Воскликнула Кара, захлопав в ладоши. – Ты его слишком сильно заморозил. Теряешь контроль над собой. Какая прелесть!

Сэнд взглянул на валяющиеся на полу осколки и растекающийся по полке буфета кусочек льда и, побагровев до кончиков острых эльфийских ушей, обернулся к счастливой Каре.

– Ты!..

Колдунья беспечно махнула рукой.

– Да ладно. Подумаешь, буфет. Склеишь своим суперклеем.

– Да причем тут буфет, чтоб он сгорел! Ты обманула меня! Выставила дураком!

– Ага. Провела, как мальчишку.

Сэнд скрестил руки на груди и сердито отвернулся.

– Зато было здорово, и ты встряхнулся, – упрямо сказала Кара. – А если ты чем-то недоволен, можешь киснуть дальше. Я не нанималась тебя развлекать. Кстати, – она ехидно прищурилась, – что ты там бормотал про вулкан и свою порушенную самооценку?

– Не обольщайся, – оскорбленным тоном ответил Сэнд, – чего только не скажет безутешный эльф в надежде привести возлюбленную в чувство.

Кара хохотнула.

– Ну ты прикольщик. Безутешный. Возлюбленная. Сроду от тебя таких слов не слышала.

– И не услышишь, – буркнул Сэнд. – Это был хитрый тактический ход.

– Наконец-то, знакомый голос разума, – не смутившись, отреагировала колдунья.

Она посмотрела на его обиженную спину и, перестав улыбаться, задумчиво произнесла:

– Тот мир… был таким реальным. Я видела тебя во сне каждый раз, когда засыпала, и… ты был совсем не таким… большим, сильным, заботливым, но не навязчивым… не читал мне нравоучений. С тобой даже ругаться было не из-за чего. Но это было как-то… – Кара запнулась, – неправильно. То есть… ты был замечательным, но неправильным. И все было неправильно.

Она увидела, что Сэнд, обернувшись, внимательно слушает ее сбивчивые объяснения, и чему-то улыбается, и вспылила.

– Короче, хватит на меня так смотреть! Я все равно буду считать это сном, что бы ты ни говорил. Зато когда я просыпалась… я была свободна, как птица и могла делать все, что захочу.

– Интересная аномалия… Управление неосознанным сновидением… Да еще и в сомнамбулическом состоянии… – машинально пробормотал Сэнд, продолжая изучающее смотреть на нее.

– В общем, хватит об этом! – Оборвала сама себя Кара, по привычке не реагируя на его мысли вслух.

Она опустила глаза и, осторожно стряхивая с плеч Сэнда невидимые пылинки, неожиданно тепло и смущенно сказала:

– А что я увидела здесь, когда эта аномалия и в самом деле рассыпалась, как сон? Старого, нудного тебя, мало того, что скучающего по мне, да еще и занимающегося самоедством. Вот я и интересуюсь, это всерьез и надолго или тебе просто тухлый реактив попался?

Сэнд довольно сощурился, глядя на нее. Что-то в ней изменилось. Пылинки она точно с него раньше не стряхивала. Но эти искорки в колдовском омуте зеленых глаз, жест, которым она заправляет прядку волос за ухо и поправляет ожерелье, плавные движения не могут его обмануть. Он обнял ее и почувствовал легкое головокружение, вдохнув тонкий запах ее духов, и подивился тому, как странно все вышло: столько времени эта женщина, лишенная своей индивидуальности, жила рядом с ним, не зля и не раздражая его, но ему не было хорошо. Он сам себе начал казаться заведенной куклой, бредущей по кругу и выполняющей механическую работу. А теперь, когда этот кошмар его жизни вернулся, он и сам словно ожил, и стал замечать все, что его не только злило, но и радовало в ней. От ее близости и от того, как она двигалась и смотрела на него, его немало пожившее, но, как оказалось, не совсем покрытое пылью сердце наполнилось ожиданием прекрасного и удивительного. Как раньше, когда он готов был простить ей все за эти волшебные мгновения и хотел надеяться, что она чувствует то же самое. Но теперь он знал это наверняка. И знал, как называется то, что их связывает.