Текст книги "Дни и ночи Невервинтера. Книга 2 (СИ)"

Автор книги: М. Волошина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 27 страниц)

– Ооо… То-то у нее сердечко зашлось, когда ты ей ручку лобызал.

Он поморщился.

– Не сыпь соль на рану.

* * *

Одним из главных событий, случившихся в Крепости-на-Перекрестке за время их отсутствия, было рождение сына Келгара. Ему исполнилось три недели, но имени у него еще не было – Айша ждала отца, чтобы он, по дворфийскому обычаю, сам назвал сына. Когда друзья приехали домой, он спал под присмотром Элани в ее комнате. После короткого теплого приветствия – надоели уже эти пышные церемонии – все поспешили туда. Даже Нишка изъявила желание взглянуть на это чудо – плод любви дворфа и эльфийки. Когда Элани, пошикав и велев вести себя тише, допустила их к колыбельке, их взорам предстало странное, но довольно симпатичное, спящее в куче кружев существо с большой лобастой головой, доставшейся ему от папы, папиным же пучком рыже-каштановых жестких волос, полными мамиными губами, носиком-пуговкой и розовыми эльфийскими ушками. Повосхищавшись и поумилявшись малышом, друзья деликатно отошли, давая возможность Келгару рассмотреть его.

– А Айша где? – Спросил Келгар, не отрывая взгляда от сына.

– Она спит. Не надо ее беспокоить. Ей сейчас нелегко. Она от него почти не отходит, даже ночью прислушивается к его дыханию. Я еле уговорила ее позволить мне присмотреть за ним, пока она отдыхает. – Элани понизила голос. – Иварр сказал, что вам больше не… не стоит заводить детей, вот она и печется о нем, как о сокровище.

Келгар посмотрел на друидку с непониманием. Когда это у дворфов было по одному ребенку? Пятеро как минимум.

– Мы немного другие. Не такие крепкие. У нас дети меньше. Если еще один ребенок пойдет в тебя, то… Еe Иварр спас, понимаешь?

Осознав ее слова, Келгар впервые в жизни почувствовал себя как-то нехорошо безо всяких видимых причин. Трезвый, а пол плывет под ногами, в ушах шумит, и под ложечкой засосало, хотя не голоден. Спас? Она могла умереть? От того, что родила ему сына?

– Келгар, с тобой все в порядке? – Донесся до него тревожный голос.

– Я всегда в порядке… Как всегда… Морские путешествия, дьявол их побери… никак не отойду.

Вцепившись в край колыбельки, сквозь туман, дворф стал удивленно-тревожно вглядываться в маленькое личико. Значит, у него не будет братьев и сестер. Так странно. Сколько Келгар себя помнил, его постоянно окружала ватага таких же, как он, коренастых девчонок и мальчишек. Подрастая, многочисленные дети все меньше общались со своими родителями, а учили и воспитывали маленьких Айронфистов всем кланом. То есть, фактически любого старшего из клана можно было назвать своим родителем, а любого сверстника – братом. Они все были членами одной большой и крепкой семьи. А что ждет этого странного, ни на кого не похожего малыша? Такого существа, как он, наверное, нет и больше не будет на всем белом свете. Конечно, его примут в клане – еще бы они не приняли сына Келгара. Но будет ли ему там хорошо? Он ведь наполовину эльф. А этих эльфов попробуй пойми. Что-то похожее на легкую досаду шевельнулось в душе дворфа, когда он придирчиво рассматривал остроконечные ушки и лицо, отыскивая в нем свои черты. Он поднес руку к тельцу малыша, и вдруг тот открыл глаза и немедленно ухватил Келгара за палец, да так крепко, что тот крякнул от неожиданности. Золотистые эльфийские глаза смотрели на него осмысленно и, как ему показалось, укоризненно, а пухлый Айронфистовский кулачок настойчиво сжимал папин палец. И все сомнения и страхи, возникшие при виде такого странного, не слишком похожего на него ребенка, уступили место горячему, щемящему, не ставящему никаких условий отцовскому восторгу.

Глядя в глаза сына, Келгар сглотнул и мысленно пообещал: «Ты не будешь одинок, мой мальчик. У тебя будет куча друзей, любящая мать и отец, который лично научит тебя всему, что умеет». А вслух ворчливо произнес:

– Кружева, кружева… Вы бы еще платьице на него надели. Это же настоящий Айронфист. Я назову его Рунмаром. О нем еще легенды сложат, вот увидите.

Он обернулся к Элани.

– Можно, я его возьму?

Друидка немного поколебалась, раздумывая, стоит ли отдавать столь нежное создание в грубые мужские руки, но, под ободряющим взглядом Эйлин, кивнула.

Осторожно взяв малыша, – он тут же устроился у него на руках, как в удобной колыбельке, – Келгар пошел из комнаты, переваливаясь на коротких ножках, прижимая к себе свою драгоценность и ласково бормоча что-то по-дворфийски.

Эйлин почувствовала руку Касавира на плече и подняла на него взгляд. Тот приподнял брови и кивнул в сторону удаляющегося дворфа. Она поморщилась. Лучше пока с чужими детьми понянчиться.

* * *

Возвращаясь в Крепость, Эйлин предполагала, что ее ждет много работы. Однако, дела оказались в гораздо лучшем состоянии, чем она ожидала. Шандра блестяще справлялась с хозяйством, а в бумагах у нее порядка было гораздо больше, чем у самой Эйлин, которая предпочитала многое держать в уме, не доверяя никаким записям. Ни одна крестьянская семья не покинула ее земель, а гарнизон, стараниями лейтенанта Каны и сержантов Бивила и Катрионы, исправно нес службу. Все шло так, словно она просто была в отъезде. Рудники работали, сокровищница крепости, куда имела доступ только Шандра, была полна, частично разрушенные при осаде стены уже восстанавливались, и мастер Видл тут же накинулся на нее с идеями по ремонту мостов, дорог и косметическому ремонту в самой крепости. К счастью, крестьяне успели собрать и спрятать большую часть урожая до прихода нежити, поэтому проблема с продовольствием была не слишком острой и решаемой за счет золота. Сохранить для Эйлин то, что они вместе построили, было делом чести обитателей крепости, и они с этим справились. И вместо ожидаемого наведения порядка на руинах, она с головой окунулась в новые проекты и заботы.

Передохнуть она смогла лишь с приходом весны. Тогда-то они с Касавиром и решили предпринять поездку в Уотердип. Оттуда можно было направиться еще куда-нибудь. Как сказал Иварр, дорога, по которой ты готов идти, сама найдет тебя. Гробнар собрался составить им компанию, так как заранее договаривался встретиться со своим другом Лео в условленном месте где-то на юге. Все было решено и подготовлено, нужно было лишь побывать в Невервинтере, уладить кое-какие формальности, связанные с полномочиями управляющей Шандры и лейтенанта Каны и повидаться с Нивалем, расспросить его о последнем месте жительства отца и о том, к кому можно обратиться в огромном чужом городе. Эйлин втайне рассчитывала уговорить брата поехать с ними.

А вечером накануне отъезда курьер из столицы доставил срочное письмо. Ниваль не смог приехать лично и, начав читать, Эйлин поняла, почему. Возникла серьезная проблема в поселениях в районе Старого Филина. Контроль за торговыми и военными путями в этой гористой местности с ограниченными источниками воды был очень важен, а жить и нести службу там было нелегко. Поэтому, с подачи Ниваля, отчаянные и способные защищать свою землю смельчаки, селившиеся в ущельях и на прилегающих территориях, стали получать налоговые послабления, а от военного сбора и вовсе освобождались, что компенсировалось сборами с торговых караванов, прибылью от рудников и отсутствием необходимости строить заградительный замок с большим гарнизоном, что потребовало бы колоссальных средств только на снабжение, учитывая сложности этого района. После войны эта практика не менялась.

Однако, как сообщал Ниваль, там что-то произошло. Возник бунт, наместник лорда был схвачен, о его судьбе ничего неизвестно, но не исключен самосуд. Его военному помощнику, лейтенанту Девятки, находящемуся с двумя десятками серых плащей практически на осадном положении в гарнизонной крепости, удалось послать курьера в столицу, он требует подкрепления, и чем больше, тем лучше. Очень тревожно и подозрительно.

Письмо с грифами «Секретно» и «Лично в руки», написанное знакомым мелким почерком с непривычным наклоном влево, было коротким и сухим – только известные Нивалю факты и некоторые догадки. Но он знал, кому пишет. Все остальное Эйлин прочитала между строк, со свойственной ей способностью наращивать на твердую косточку фактов сочную мякоть оценок и ощущений. И то, что он не доверяет информации своего агента, во всяком случае, не считает ее полной и объективной. И то, что считает себя лично ответственным за то, что на таком важном участке оказался ненадежный человек. И то, что может разразиться братоубийственный конфликт, который поставит экономически ослабленную страну на грань новой войны и привлечет внимание соседей. И то, что необходимо подойти к делу с осторожностью, отправить туда человека, пользующегося доверием местного населения, и дать ему в помощь не мальчиков в серых плащах и не лихую гвардию Девятки, а людей, лично отобранных посланником, способных проявить выдержку и беспрекословное подчинение, даже в случае провокационных действий местных. И то, что, пока она читает это письмо, он силой своего авторитета и убеждения удерживает лорда и городскую стражу от непоправимых шагов. И то, что она очень нужна своему брату. И не только ему, но и людям, дошедшим, видимо, до такой степени отчаяния и недоверия властям, что они решились на бунт. И Невервинтеру, в котором и так пролилось много крови. Ниваль ни словом не обмолвился об ее личных интересах, а они были: со времени ее первого визита в Старый Филин, ей принадлежал один из адамантиновых рудников, на котором работали местные рабочие. Она и сама подумала об этом в последнюю очередь.

Тяжело вздохнув и откинувшись в кресле, Эйлин перевернула листок. Постскриптум. «Страна – это не лорды и правители. Это – люди». Она поняла, на что так прозрачно намекнул Ниваль. Конечно, он рассчитывает на легендарного Каталмача, который является для местных еще более авторитетной личностью, чем она. Если кто способен разобраться в ситуации и предотвратить кровопролитие – то они двое. Уже одно то, что Ниваль обратился к ним, не могло оставить ее равнодушной. Ведь он, в соответствии со своей доктриной триединства силы, власти и закона, мог просто отправить туда войска, даже не поставив ее в известность, как сделал бы еще год назад. Выходит, все не прошло для него даром, и он верит, что и для Касавира это были не просто красивые слова.

Хлебнув воды прямо из графина и потерев лоб, Эйлин встала, с грохотом отодвинув кресло, бросила тоскливый взгляд на витрину, где на зеленом бархате лежал Серебряный Меч, и на лежащую рядом на стуле перевязь, изготовленную специально для него. Подойдя к двери кабинета и резко распахнув ее, она коротко приказала:

– Сэра Касавира ко мне. Быстро.

Прислушавшись к удаляющемуся в полумраке лестницы грохоту адъютантских сапог, она прислонилась спиной к дверному косяку, засунула руки в карманы брюк и усмехнулась.

– Война закончилась. Прощайте, опасности и приключения. Здравствуй. Мирная. Жизнь.

В Невервинтере пахнет весной
Вместо эпилога – от имени сэра Ниваля

В Невервинтере пахнет весной. Может, поэт или автор романов сказал бы лучше. Но для меня, сидящего розовым весенним вечером в небольшом кабинете у открытого окна, закинув ноги на стол, это вполне конкретный запах. Запах казармы, новеньких доспехов гвардии Девятки, начищенных сапог и десятков чужих запахов, привезенных из разных мест. Гвардия Девятки. Новобранцы. Когда я был прыщавей и дурнее, при одном этом слове под ложечкой начинало сосать. Но… не будем об этом. Лучшие из лучших, самые обученные и подготовленные – так считается. Но все равно, для меня они – что неоперившиеся птенцы, которых еще учить и учить. И они стараются, конечно. Полируют подошвами мокрую брусчатку двора, морщат лбы в комнатах для занятий, исходят потом в зале и на тренировочной площадке – на полигон им еще рано. Вот такая хреновая у меня весна. Цветочницы торгуют первоцветами, коты орут, собаки деловито сбиваются в свадебные кортежи, птицы тоже чем-то там своим занимаются. А я сижу и собираю остатки мыслей из пробитой гормональным взрывом головы.

Тридцать лет, между прочим, стукнуло – это вам… не двадцать девять. Надо какие-то итоги подвести.

Карьера – тут все нормально, тут мы впереди всех, выше только трон, а его нам не надо. Даже скучно, некуда расти. Завоевать, что ли, кого-нибудь?

Работа – заедает. Ее много, потому что закончилась война и активизировались соседи, обнаглели контрабандисты (с Дунканом, кстати, надо серьезно поговорить и пообещать этому долбанному махинатору двадцать лет по совокупности всех его темных делишек, чтоб племянницу не позорил. Гнал бы уж втихую свой самогон и не лез, куда не просят. Вот попадется Брелейне – и никакой начальник Девятки его не отмажет, даже пытаться не будет). Потому что народ кое-как пережил зиму и, как обычно, волнуется, что кто-то жирует за его счет (да, грешны мы, любим пожрать). Преступность обнаглела, и городская стража бегает, как ошпаренная, а толку? Да еще эти мальчишки – будущая надежда и опора Невервинтера. Уже через пару месяцев нужно будет решать, кто их них чего стоит. В общем, геморроя хватает, мечты о свободе и независимости для отдельно взятых начальников Девятки растаяли, как дым.

Личная жизнь – вот тут мы ставим знак вопроса, потому что ничего не ясно. Грейсон – мировой парень, терпит все мои мозговыедающие заскоки, а мог бы и послать. Это была бы потеря, потому что, кроме Эйлин, только с ним можно расслабить лицо и отогреть душу. А другие, те, что не для души – не считаются, да и не было почти ничего с тех пор, как вернулся. И вообще, завязывать пора с вредными привычками.

Семья – да, теперь она есть. И я, наконец, получил от нее вести из Старого Филина. Вести хорошие, и это надо отметить, потому что не каждый день приходится так рисковать своим будущим, не говоря о будущем страны. Скольких бессонных ночей мне это стоило. Через два недели полной неизвестности только одна мысль удержала меня от того, чтобы послать войска: это будет подлость, которой Эйлин не простит. Отправить ее, Касавира и Сэнда с дюжиной лучших воинов Крепости, чтобы усыпить бдительность бунтовщиков, а вслед послать армию – очень правильно, очень умно, очень дальновидно, браво, Ниваль! Но очень подло. Поэтому, я все ногти себе сгрыз, пока ждал этой депеши и отпаивал дедушку умными речами и еще чем покрепче. [4]4
  Дедушка – лорд Нашер (прим. авт.)


[Закрыть] А в семье все нормально. Только как-то зимой Эйлин сказала, что, наверное, в этом году выйдет замуж. Вот этого от нее не ожидал. Любовь – это, конечно, хорошо. Но так вот взять и выйти замуж… не похоже на нее. Все-таки, она пошла характером в отца, а он говорил: «Семейная жизнь, сынок – это прекрасно. Обязательно когда-нибудь женись». Это он сказал, когда расставался друзьями со своей то ли пятой, то ли седьмой на моей памяти любовью всей жизни. А то еще дети пойдут. Целый выводок маленьких касавирчиков, которые буду дергать меня за рукава и называть дядей. П…ц.

А я тогда тоже женюсь в отместку. На капитане Брелейне. Единственная женщина во всем Невервинтере, которой ничего от меня не надо, кроме Одного. А Одного для нее не жалко. А что, она нормальная, уравновешенная, высокая, ноги длинные, мускулистая. Черненькая. В моем вкусе… Тьфу, еп…! Чуть со стула не свалился. В каком, твою мать, вкусе! Забудь, идиот! О работе надо думать!

Никогда ни к чему хорошему женщины тебя не приводили! Обе.

Первая ураганом прошлась по самолюбию. Попыталась.

Хотя… если подойти формально, все было к лучшему. И вспоминается уже не так остро-болезненно.

Она была моей хозяйкой. Подрабатывать я начал рано, лет с восьми. Лазить по чужим карманам, как большинство мальчишек в Доках, я не хотел – не моe это, и отец не поощрял. Поэтому, я помогал ему в лавке, оказывал разные услуги соседям, бегал в порт, когда стал постарше. С двенадцати лет я стал целенаправленно искать приличный заработок – чтобы мои претензии на независимость от отца, чей образ жизни мне категорически перестал нравиться, не выглядели смешными. Я много профессий освоил за это время. Дымоход, например, лучше меня вряд ли кто в столице прочистит. Смешно. Знала бы вся эта придворная шушера истинное мое призвание. А один раз мне крупно повезло – я целый сезон собирал мусор со дна в гавани. За это хорошо платили, да и найти много чего можно было. Чужаков в этот промысел пускали неохотно, но при моем умении изобразить то ударенного пыльным мешком сиротку, то крутого парня, за которого, в случае чего, вступятся все авторитеты Доков, мне все сходило с рук.

Когда мне было неполных шестнадцать, меня взяла на работу подруга отцовской благодетельницы – эффектная дама средних лет. С тех пор я эффектных дам средних лет на дух не переношу. Сказала, ей нужен толковый, общительный, инициативный парень на должность помощника секретаря. Я обрадовался, посчитал, что мне, наконец, улыбнулась удача. Придурок. Не мозги мои ей были нужны.

Паскудное это чувство, когда хочется закрыть глаза и спрятаться, а твое молодое тело живет своей жизнью в руках опытной холеной дамы, пахнущей тяжелыми духами и не стесняющейся комментировать каждое действие. Потом она смеялась, называла себя счастливицей и спрашивала, как это такого симпатичного парнишку угораздило оказаться девственником. А тебе какое дело?! Конечно, я знал, что первый раз когда-нибудь будет. Да вот не тянуло на кого-то конкретного, а так не хотелось. Обидно было, что все так вышло, и, главное, что она раскусила. Даже друзья думали, что я бог секса, слава богу, нетрудно было за кружечкой пива пустить пыль в глаза таким же прыщавым завсегдатаям кружка «умелые руки», как я. Я губу закусил тогда и нахально ляпнул ей, что, мол, да, зря не сделал этого с портовой проституткой Надей, она всегда предлагала обслужить меня бесплатно, – и это была чистая правда, за что-то Надя и ее коллеги меня любили, и хотя я с женщинами всегда был букой, с ними мне было легко, я и вином мог угостить, когда был при деньгах. Ляпнул и получил не пощечину от оскорбленной женщины, как самонадеянно ожидал, а свой первый удар плетью – единственный и не очень болезненный, но самый унизительный из всех, нанесенный на заднем дворе ухмыляющимся конюхом.

Из этой истории я сделал два вывода. Первый – с женщинами надо завязывать (ха-ха! и еще раз ха-ха!). Второй стал краеугольным камнем моей дальнейшей карьеры: благосклонность того, кто тебя имеет, и вообще чья-либо – вещь тонкая, и ставку надо делать не на неe. И этому принципу я всегда был верен. Те, кто позже рассчитывал возвыситься или получить какие-то блага через мою постель, жестоко ошибались и, случалось, мстили, распуская слухи. Идиоты. Ошибались и те, кто считал, будто строптивцев непременно ждут всяческие проблемы. Касавир, ты, конечно, симпапушка, но твоя логика меня убивает. Вот, кстати, и в шахматы с тобой играть не очень интересно. Ты сильный игрок, но играешь умом, прямолинейно. Давишь напролом. А попробуй интуицией, попробуй увидеть красоту комбинации, а не только эффективность. Я играю пьесу, а не партию. Результат – из трех две я выиграл, и думал, что тут же огребу доской по башке. Пронесло. Зато Эйлин была рада, что мы нашли какую-то точку соприкосновения. И хорошо, за то, чтобы она на меня не зыркала и не шикала, можно разок и доской схлопотать. Шутка. Но мне действительно больше достается, чем ему.

А вообще, возвращаясь к нашим неверским баранам, довольно странно, что сексуальным предпочтениям публичного человека придается такое значение. Впрочем, это далеко не первый раз, когда мне приходилось удивляться здешним порядкам и отношениям. Это вам не толерантный Уотердип.

А от хозяйки я, исполненный гордости, конечно, сбежал. Поругался напоследок с отцом. «Никогда не плати за любовь, сынок, – говорил он, – это пошло». А сам, когда представилась возможность, зажил с богатой вдовой. Чем это лучше? И он, и хозяйка, пытались найти меня. Бесполезно. Парню, знающему на ощупь канализацию, подземелья и трущобы затеряться в городе – раз плюнуть. Уотердип – город свободных нравов и свободных людей. Никто здесь не поймет отца, сокрушающегося, что его шестнадцатилетний сын не дает о себе знать. Никто не поймет хозяйку, желающую вернуть слугу, решившего, что ему недостаточно заплатили за услуги. Это вам не феодальный Невервинтер.

Когда я наугад купил билет в третий класс на корабль, идущий в Муншей, и, выброшенный штормом на севере Побережья Мечей, приплелся наниматься в какой-то замок поблизости, я еще не знал, как это надолго и чем это закончится. В первую же ночь мне пришлось защищаться от двоих парней, решивших посвятить белокурого и суховатого с виду новичка во все премудрости службы. Но мальчишка из Доков порезал одного из них розочкой так, что пришлось тащить его к лекарю. С этим-то парнем я потом и сдружился. Не могу назвать это любовью. Любовь – это что-то из романов. Не было в наших отношениях ничего особо трепетного и истеричного. Просто чувство, что если этого человека не будет, то от твоего сердца кусок оторвется. Вот тут и начинаются воспоминания, которые мне всю душу изгрызли.

Я, конечно, не плакал, когда моего друга, получившего удар в голову тяжелым тренировочным мечом, хоронили на кладбище для бедных. А со стучащим, как молот, сердцем, с холодной яростью исподлобья, не отрываясь, смотрел на убийцу. Конечно, для всех это был несчастный случай – мало ли неопытных бойцов получают травмы. Но я знал, что, если бы Клайв ожидал такого удара, он был бы защищен доспехом, потому что степень реальности тренировки строго регламентируется и заранее обговаривается. И я отлично знал, почему это произошло. Конкуренция. Пока рыцарские отпрыски с гипертрофированным чувством собственного достоинства высасывали из пальца поводы подраться на дуэли, вся эта тонкошеяя и лопоухая каста оруженосцев – пажи, камергеры, форшнейдеры и шталмейстеры – боролась за выживание, за то, чтобы продвинуться наверх и уцепиться зубами за очередную ступеньку в карьерной лестнице. Сколько их пало в этой битве – покалеченных во время тренировочных боев, затоптанных доселе смирными лошадьми, обваренных кипятком, изнасилованных и избитых в каморках и кладовках или просто подставленных – никто никогда не считал. Выживает сильнейший. Но к этой смерти, разорвавшей мое сердце надвое и выбросившей половину в жалкую, вырытую мною могилу у кладбищенского забора, я не мог отнестись, как к обычному сбросу балласта. И жестоко отомстил.

Мне даже не пришлось что-то изобретать. Многие подворовывали по мелочевке, особенно из тех, кто был допущен в покои или прислуживал за столом. Обчистить карманы пьяного хозяина и его гостей считалось вполне справедливым поступком. Для меня подобное было ниже моего достоинства, а вот мой враг не раз хвастался уловом. Оставалось лишь терпеливо ждать, когда он оборзеет, уверует в свою безнаказанность и запустит лапу по-крупному. Я ждал целый год. И в течение этого года, пока товарищи упивались после работы дешевым пивом, тискали прислугу или придумывали позы, в которых им отдастся дочь хозяина, я проводил время на тренировочной площадке. Так себе площадка, не то, что оборудованный по последнему слову и начиненный магией полигон Девятки, на котором я бы и пяти минут не выдержал, хотя казался себе ооочень крутым. Я остервенело отрабатывал удары мечом, колотил груши, таскал мешки с песком по тонкому мостику, перекинутому через ров, отжимался и выполнял сумасшедшие растяжки. Чтобы натренировать реакцию и приучить себя к боли, я в сумерках бегал по лесу, прыгая через кусты, уклоняясь от веток и нанося по ним быстрые удары ногами и руками. Когда меня наказывали, я оскорблял своих экзекуторов, заставляя их звереть, затевал драки с теми, с кем большинство боялось связываться, и очень скоро перестал уползать, утирая кровь из носа или с разбитых губ. Подающий надежды подросток превратился в сильного, ловкого, гибкого юношу со стальной волей и полным отсутствием страха, превосходящего товарищей в быстроте и технике владения оружием, пользующегося уважением среди оруженосцев и замеченного хозяином. Это я про себя. Люблю я себя очень. Если бы я сейчас себя восемнадцатилетнего встретил – кто знает, что бы из этого вышло.

Шутка. Глупая и неуместная.

Сейчас вспоминаю это все, и тело тоже вспоминает, да так, что непроизвольно подергиваются мышцы, а я гляжу на сияющие носки собственноручно вычищенных сапог и дивлюсь собственной глупости. Ведь был момент, когда, достигнув всего, чего хотел, я малодушно пытался забыть, кем был когда-то. Рубцы на спине свел. Изнежился. Как будто все это было только ради церемониального меча и туники начальника Девятки Невервинетра. Спасибо вот сестренке, спустила с небес на землю. На самом деле, я хотел доказать себе и всем, что можно терпеть унижения, не унижаясь, можно обходить соперников, не подличая, и всякое дерьмо, которое с тобой случается, можно использовать, как шанс.

До сих пор помню, как мой враг надрывно скулил, сбитый на пол неожиданным ударом под дых после того, как я недрогнувшей рукой указал дверь, за которой он прятался, двоим озверевшим от вина и ярости рыцарям, о чьих нестандартных увлечениях был прекрасно осведомлен. Но долго стоять за дверью не стал – не садист я, и удовольствия от чужих мучений не получаю. Да и не это было главное.

Под утро я пришел посмотреть на него. Услышав в углу шорох и тихое «з-з-за что?», с ледяным спокойствием посмотрел в темноту, зная, что заплывшие синяками глаза смотрят на меня, и отчеканил:

– Ты потерял совесть и подставил моего хозяина перед его друзьями. Ничего более.

Ни-че-го. Говорить ему «вспомни Клайва» я не хотел, не мой это стиль. «Ничего личного» – вот мой стиль.

Я теперь был старшим оруженосцем. Вусмерть пьяный и очень благодарный за поимку вора хозяин вчера меня и произвел, не отходя от стола. Я подошел поближе, непроизвольно поморщился. Жалкое зрелище. Я не жестокий, я понимал его чувства и вполне искренне не радовался при виде трясущегося в темном углу, судорожно вздыхающего комочка истерзанной плоти.

Балласт. Который, упав, уже не поднимется.

В роль я быстро вошел, как никак, старший, и могу быть снисходительным.

– Прибери здесь все и умойся. Сегодня о тебе не вспомнят, можешь отдыхать. Я прикрою, в случае чего. Переломов нет?

– С-сука…

– Значит, нет. Если что, ребятам свистни, помогут.

– Т-тебя уроют.

Ага, уже урыли. Не для того я целый год времени не терял. А это тупое ворье в упор не видит, с кем имеет дело. Вместо ответа я, насвистывая, вернул на место перевернутый табурет, поставил на него специально купленную у городского алхимика очень дорогую и очень хорошую, волшебную заживляющую мазь и сказал дружелюбно:

– Береги попку. Пригодится еще.

Да, я сволочь. Но на самом деле, я потратил на мазь для этого ублюдка половину будущего месячного жалованья. Никто, кроме меня, о нем не позаботился бы, всем было бы наплевать, не он первый, не он последний. Так и сдох бы в грязной каморке с задницей наизнанку. А мне этого было уже не нужно. Я его наказал. Отнял у него надежду пробиться, и правильно сделал, потому что дерьмом он был редкостным, таким нельзя ходу давать.

Но потом едва не дошел до греха. Когда, уходя, услышал за спиной сдавленное «п-п…р… и д-дружок твой…». Аж сердце зашлось, в груди стало горячо, а перед глазами поплыл туман. И я представил в деталях, как возвращаюсь, двумя ударами выбиваю зубы, ставлю на колени, задирая голову и ору: «Заткни свое вонючее е…о, рыцарская шлюха!» И имею его.

Но я давно научился быть выше оскорблений, на всех нервов не напасешься. И не был я уверен, что способен на насилие. Поэтому, лишь разрешил себе снисходительно улыбнуться.

– Я понимаю, детка, тебе не терпится. Но хорошенького понемногу.

Получив свободный день, я пришел к Клайву на могилу, долго лежал там, разговаривал, травинку покусывал. Как будто мы рядом. Но не плакал, нет. Не плакал.

Что-то в горле у меня… пересохло…

Это был один из тех сомнительных поступков, за которые, видят боги, мне не страшно ответить перед самым суровым судом.

Так вот и живем. Но вообще-то, я воспоминаниями жить не люблю. Это весна на меня влияет.

А еще я снял в городе квартиру. Не шикарные апартаменты в доходном доме, а две комнаты в мансарде у обычной квартирной хозяйки, ворчливой вдовы таможенного чиновника, которой я хорошо плачу не только за идеальную чистоту и хорошую домашнюю еду, но и за скромное умалчивание о своем постояльце и его гостях. Бывают гости, чего уж там. Мне нравится иногда бывать в городе, сменив форму Девятки на что-то менее бросающееся в глаза. Ходить вечерами по мощеным брусчаткой, наполненным вечерним гомоном улицам, захаживать к Дункану, делать мелкие покупки у припозднившихся торговцев, приходить домой, съедать пяток фаршированных перцев, запивая их первоклассной сливовой наливкой, слушать хозяйкино бухтение, послушно поднимать ноги, когда она метет полы, валяться с книжкой у камина или тупо глядеть на звезды в большое мансардное окно над кроватью. Я там отдыхаю от работы, от всего этого дерьма, от этих рож придворных. Потому что все труднее и труднее дается игра лицом, так и хочется иногда показать им, кто они есть. Эйлин, Эйлин, умничка ты моя, что же ты со мной сделала…

Один раз идиллия была нарушена, когда уже освоившийся в этом «грязном» районе Грейсон, как-то по-своему поняв мой вчерашний полупьяный бред (не пить с Грейсоном!), явился с двумя размалеванными, беспрестанно хихикающими девицами. Хозяйка была обезврежена ласковой просьбой сходить в подвальчик за настойкой, девицы, получив на чай, выпровожены, а Грейсон обозван олухом. Потому что ничего ТАКОГО я не говорил – я, конечно, больной на голову, но не настолько. Я понимаю – мальчики. Я понимаю – девочки. Но чтобы вот так – это моветон. А если Грейсон что-то не так понял, то только из-за собственных дурных наклонностей.

А как приятно быть там одному, когда не спится. Нигде не убьешь бессонные часы так, как там. Можно слушать шум дождя и звуки порта, когда подует западный ветер. Чувствовать, как уходит головная боль. Вспоминать. Думать. Анализировать. Вдыхать этот особый портовый запах – смесь водорослей, рыбы, дегтя, опилок и мокрых пеньковых канатов, в который иногда вклинивается аромат специй из Калимшана, или кожи, когда разгружают судно из Уотердипа. И тогда хочется, как четырнадцать лет назад, побежать, затеряться среди пестрой толпы пассажиров, не зная, что тебя ждет впереди…

Все-таки, я горожанин до мозга костей. И ничего хорошего у нас с ней все равно не получилось бы. Этим я себя успокаиваю, потому что так и не понял, почему она ушла. И мое эгоистичное мужское самолюбие отвергает самый очевидный ответ.