Текст книги "Ничего невозможного"

Автор книги: Людмила Астахова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 36 страниц)

Пока министр финансов по памяти пересказывал свой доклад, Джевидж внимательно его рассматривал, пытаясь по внешним чертам угадать особенности характера.

Аккуратный пробор в редеющих волосах – значит, педант, что для финансиста основная добродетель. Скорбные складки у рта из-за общей мрачности натуры или знак внутренней сокрытой боли? На переносице след от дужки очков, а делает вид, что читает по бумажке, – это стеснительность или гордыня?

«А сам-то? Смущение уже и дорогу забыло к тебе, дружок, а все равно скрываешь, что слаб зрением», – напомнил сам себе канцлер. А еще Россу понравились руки Трена Кариони – сильные и крепкие, надежные руки настоящего мужчины. И рукопожатие приятное. Но не слишком ли молод? Только-только сорок исполнилось, всего два года в правительстве. И хотя к его министерству никаких претензий за весь срок руководства, но сомнения остаются.

Джевидж перевел взгляд на последнего выступающего министра. Сразу чувствуется бывший военный – иначе откуда бы взяться кавалеристской выправке, ровной спине и пышным франтоватым усам. Лорд Эдрих Нишен вышел в отставку по ранению очень молодым, но подающим надежды капитаном и подался в юриспруденцию, сделав на этом поприще не менее головокружительную карьеру так же стремительно, ибо обладал одновременно профессиональной хваткой, морем здорового честолюбия, жгучим темпераментом и весьма влиятельным отцом. Он был шефом жандармерии, начальником личной безопасности императора, проявил себя только с самой лучшей стороны. Целеустремлен, честен и прекрасно образован. Но чрезмерно, почти болезненно горд, а также слишком зависим от мнения Раила Второго. Получится ли у Эдриха отстоять собственное мнение, если оно разойдется с желаниями императора? Опять же отец – в Совете, сын – канцлер… Не много ли власти в руках одной семьи? Нишены во все времена славились непомерным честолюбием. В карих выпуклых глазах министра юстиции Росс не единожды видел огонек фанатизма, от него не дождаться бесстрастности и незаинтересованности, когда речь пойдет о делах всеимперского масштаба.

«Кто? Кого? Другие еще более сомнительны во всех смыслах, – безмолвно терзался Джевидж, не в силах отдать кому-нибудь окончательное предпочтение. – Или подождать еще немного, присмотреться ко всем троим тщательнее? Дождаться Знака?»

В Знаки Росс верил свято. Они помогли ему, беспамятному и полностью сумасшедшему, найти Фэймрил Эрмаад в Сангарре, они указали ему путь к спасению, к любви и жизни. Не подвели и не обманули, приведя на порог незнакомого дома, в чужом городе, к той, которая стала главным смыслом, отрадой и благословением. Знаки – начиная от внезапного порыва ветра и заканчивая случайной встречей – в воле одного лишь ВсеТворца, и сколько бы ни бурчал профессор Кориней, дескать, мракобесие это и первый признак безумия, но Джевидж продолжал вверять им свою судьбу.

Пусть случится, пусть сдвинется и грянет что-то говорящее чувствительному взору и бдительному уху лорда канцлера яснее ясного – да будет так!

К дьяволу! Хоть мракобесие, хоть придурь – лишь бы сработало.

Лорд Джевидж даже под пыткой не признался бы в своей странной и смешной вере, да и никто, кроме Ниала, знать-то не знал, ибо не так уж часто прибегал он к столь экзотическому методу решения спорных вопросов, но сейчас вышел подходящий случай. Трое достойных мужчин, словно три дороги на сказочном перекрестке. Куда идти – направо, налево или прямо? И топчется перед путеводным камнем хромой рыцарь в поисках единственно верного ответа. Так пошли же ВсеТворец ему Знак, ответь на немую мольбу. Молчишь? Ничего удивительного, между прочим. На то и жизнь дана человеку, и посланы мужчине испытания, чтобы он решал сам. За себя, за семью, за Родину, за всех, в конце концов. На то ему и власть, и сила, и мужество.

Таммаш, Кариони или Нишен? Дипломат, финансист или законник? Кто?

– Спасибо, господа, мне было крайне отрадно выслушать ваши соображения, – сказал Джевидж. – Но на некоторых аспектах я бы хотел остановиться подробнее…

Министры слушали внимательно, удивившись, должно быть, только доброжелательным ноткам в голосе канцлера, более знакомыми в его устах лишь вне службы: на приеме, в гостях или в мужском клубе за карточной партией.

Таммаш в последние годы совсем не пьет, поговаривают, сердце шалит. Кариони – затворник и аскет, почти не участвующий в светской жизни. Нишен, напротив, сердцеед и винолюб, но в меру и без излишеств. Какой же бывший кавалерист откажется от бокала красного и поцелуя красавицы? То-то же, ибо вопрос риторический! Джевиджу припомнились собственные отчаянные пьянки в компании друзей-офицеров и дам полусвета, до которых он в свое время был большой и страстный охотник. Теперь – смешно, а раньше то был единственный способ развеяться и разогнать кровь по жилам. Молодости свойственны крайности – либо война, либо любовь; или жизнь, или смерть; все либо же ничего. Большинству достается война, смерть и ничего.

Росс нетерпеливо тряхнул головой, отгоняя посторонние мысли.

«Нужен Знак, чтобы поставить точку в бессмысленных метаниях и работать дальше уже на результат. Итак, кто?»

Если пожелать по-настоящему, всем сердцем, то, будьте уверены, обязательно исполнится. Джевидж все-таки получил Знак. Не так, как рассчитывал, но тем не менее сбылось его желание – он обрел свой ответ. Только другой и на иной вопрос. Забавно, правда? Но так тоже бывает.

Так ничего не решив относительно преемника, с тяжестью на душе Росс объявил об окончании заседания, отпуская министров по домам, и тогда Кариони вдруг попросил:

– Ваше высокопревосходительство, не уделите ли мне несколько минут конфиденциально?

Отказывать Трену не было причин, поэтому Джевидж согласился, сделав знак телохранителю, чтобы их оставили одних. За окном стемнело, но канцлер не стал сильнее зажигать газовую лампу, его глаза желали созерцать бархатную темноту за окном. К тому же от усталости в них двоилось.

Кариони не стал тянуть время и сразу перешел к делу.

«Кстати, отличная черта для будущего канцлера, да?»

– Через три дня Кабинет собирается на отчетное заседание.

– Это так.

– Я бы хотел испросить разрешения отсутствовать на этом заседании. По личной причине.

– Могу ли я узнать, какова эта причина? – строго спросил Росс, не скрывая неудовольствия. – Насколько она существенна?

Отчетные заседания случались не так часто, чтобы их необоснованно пропускать. В конце концов, министр финансов – одна из ключевых фигур в правительстве, его мнение зачастую крайне необходимо для принятия решений.

На скулах Трена проступили валики желваков, он молчал и смотрел исподлобья волком. За ним не водилось приступов тупого упрямства, а значит, вопрос чрезвычайно серьезен.

– Я спрашиваю не из праздного любопытства, – более миролюбивым тоном пояснил Джевидж. – Если потребуется, то можно перенести время и даже день. Но хотелось бы знать…

Собеседник задохнулся от возмущения и, пронзив патрона ненавидящим взглядом, заявил срывающимся шепотом:

– Все вы знаете, Ваш-ш-ше высокопревосходительс-с-ство! Если бы… если бы вы… – И осекся, углядев замешательство написанное на лице канцлера. – Говорят…

Росс поморщился:

– Трен, я, разумеется, бессердечная свинья и редкая скотина, но, поверьте, не настолько любопытен, чтобы лично изучать досье на каждого из членов правительства, мне хватает кратких докладных записок от Тайной службы.

Иногда репутация всезнающего манипулятора мешала жить гораздо больше, чем помогала достигать поставленных целей. Очевидно, Кариони решил, будто подозрительный лорд Джевидж специально проверяет его лояльность, а возможно, измыслил еще какую-то каверзу.

– У моего сына назначена консультация с известным врачом – мэтром Ванедйлом, и я бы хотел присутствовать на осмотре. Он – наша последняя надежда, – молвил министр.

Про мэтра Ванедила канцлер слышал впервые.

– А что с вашим ребенком? У меня ведь тоже недавно родился сын, – словно оправдываясь за неуместное любопытство, спросил Росс.

– Это семейная болезнь. Что-то с отделением слизи. У всех наших детей она была.

Кариони говорил отрывисто, почти задыхаясь, борясь с подступающими рыданиями.

– Все четверо умерли в мучениях один за другим. Мы с Нимэль надеялись, что младший избежит этой участи, но он тоже заболел. Мэтр Ванедил считается главным специалистом…

Страшная болезнь подкрадывалась к детям Кариони на втором-третьем году жизни, и постепенно из пышущих здоровьем малышей они превращались в одутловатых, безразличных ко всему старичков, кашляющих, со вздутыми животами, худых и отстающих в развитии.

Теперь многое становилось понятно. И почему Трен ведет такой образ жизни – тоже. У него дома умирали дети, и ни за какие деньги нельзя было купить им лишний год, хотя на врачей, магов, травников и шаманов тратилось целое состояние. Все без толку.

– Я могу попросить мэтра Ниала Коринея осмотреть вашего мальчика. Возможно, он сумеет подсказать дельную мысль или посоветовать лечение, – предложил встревоженный и огорченный Джевидж. – Ниал – мой личный врач и к тому же отрекшийся маг.

Кири болела редко, но каждая ее простуда заставляла Росса переживать и мучиться несуществующей виной. Ему самому не привыкать страдать, но малышка не заслужила ни жара, ни озноба.

– Если это вас не затруднит, милорд. Лишний совет и еще одно мнение не помешают, – сразу же согласился несчастный отец.

– Не затруднит, разумеется, – поспешно заверил его Джевидж. – И я перенесу заседание на другой день. Обещаю.

Вечером Росс рассказал эту историю профессору и затребовал срочного ответа – не случится ли нечто подобное с Кири и Дианом? Тот внимательно выслушал и помрачнел:

– Насколько я могу судить, от этой хвори не поможет никакое лекарство. По непонятной причине в организме неправильно образуется слизь, она становится вязкая и густая, забивая все возможные протоки – в бронхах, в слюнных и поджелудочной железах, в кишках. Ребенок мистрила Кариони умрет той же смертью, как и его старшие братья и сестры, от тяжелейшего бронхита и отказа поджелудочной железы.

– ВсеТворец-Милостивец! Кошмар какой! – ужаснулся Джевидж.

– Но за наших можно не опасаться. Семейные болезни не заразны, они только наследуются от родителей к детям. Хворь прячется в матери с отцом и никак не проявляется. Но дети болеют и умирают. Ванедил ничем помочь не сможет. А я могу посоветовать лишь разжижитель мокроты и обильное питание с исключением всех мучных продуктов и всего содержащего крахмал – в качестве диеты.

Профессор разочарованно развел руками, видя, как потрясла вся эта история Джевиджа:

– К сожалению, медицина не всесильна.

– А магия?

– В данном случае она тоже бесполезна.

Россу даже работать расхотелось, он посидел без всякого толку над бумагами, продолжая думать о Трене Кариони, и, когда понял, что ничего на ум не идет, отправил Моррана Кила спать.

– Мне не понадобится помощь секретаря, мэтр. Вы свободны.

– Спокойной ночи, милорд, – обрадовался маг и шмыгнул за дверь.

Она, может, и выдалась спокойной, но только не для Росса Джевиджа. Сон сбежал от канцлера вприпрыжку, утащив с собой душевный покой, которого и так осталось с наперсток. Не сиделось ему и не лежалось.

Жить в ожидании смерти своего ребенка – ни один палач еще не выдумал худшей муки. Как же Трен выдержал? Он ведь человек сугубо мирный, никогда не бывавший на войне, не видевший смерти вблизи, вокруг и повсеместно. Бывший маршал терялся в догадках. Привычный ко всему, зревший столько крови и людских страданий, посылавший других на верную погибель, сам припадочный и недужный, он впал в форменную истерику, когда прошлым летом у Кири случилась ангина. Виду Росс не подал, но по нескольку раз за ночь ходил проверять, как обстоят дела у приемной дочери, сменяя на посту Фэйм, дежурившую у постельки. А тут четверых похоронить и готовиться каждый день потерять пятого, возможно, последнего своего ребенка. Это немыслимо!

Лорд канцлер бродил по кабинету, не смея отправиться в спальню и продолжить смущать жену переживаниями. Она и так весь вечер поглядывала на него с подозрением и тревогой. Не так уж часто ужин не лез Джевиджу в глотку.

ВсеТворец-Вершитель! Если так больно глядеть на своего, здорового и крепкого ребенка, по несчастливой случайности родившегося магом, то каково же точно знать наперед, сколько твоему сыну отмерено лет жизни? Как жить с роковой обреченностью, почти без надежды?

Росс выпил порошки и прижался лбом к оконному стеклу. По подоконнику стучал меленький дождик, такой осенний, уютный и баюкающий, когда сидишь дома возле камина, потягивая глинтвейн, он же – омерзительная напасть, если застигает тебя в дороге. Не успеешь оглянуться, как промокнешь насквозь и подхватишь пневмонию.

«Вот тебе и «цивильная крыса», а ведь мужеством Трена Кариони следует только восхищаться, – размышлял Джевидж. – А с какой нежностью он говорил о смертельно больном малыше…» В этот момент его пронзила парадоксальная, но такая долгожданная мысль: «Если другие люди могут отдать свою любовь ребенку, который обречен умереть, если они не боятся, значит… значит, оно того стоит, значит, не зря…»

Если бывший маршал хотел, то мог ходить почти бесшумно, и хромота не мешала ничуть. Поэтому ночная нянька не проснулась, когда он осторожно прокрался в детскую. Фэйм, по всей видимости, тоже задремала в ожидании мужа, а убаюканный, сытый Диан сладко почивал в сухих пеленках. Росс нагнулся над колыбелькой, пристально вглядываясь в его личико, даже во младенчестве повторяющее его собственные фамильные черты. Крошечные ладошки сжаты в кулачки, сердитая складочка между белесыми бровками – прирожденный боец, настоящий Джевидж. Отец легонько погладил сына по розовой щечке, едва сдержавшись, чтобы не взять на руки сопящее создание.

«Ты победил, маленький мажонок, – признался Росс безмолвно и абсолютно честно. – Ты оказался сильнее и провел осаду по всем правилам. Деваться мне некуда. Я больше не в силах бороться и сопротивляться, но если ты думаешь, что я сдаюсь на милость победителя, то сильно ошибаешься, родной мой. Я буду любить тебя, любить и лелеять до тех пор, пока ты жив, потому что когда ты станешь магом, то умрешь для меня навсегда. Я похороню тебя в сердце своем, оплачу и стану жить так, как если бы действительно положил тебя в могилу. И буду помнить о чудесном маленьком мальчике, которого так любил, ради которого жил и который тогда еще не был магом».

«Поглядим», – не открывая глаз, ответил сладкой сонной улыбкой Диан на страстный мысленный монолог отца.

«Я сумею!» – нахмурился упрямо Росс.

Джевиджу неоднократно приходилось избавляться от чувств волевым усилием, жертвуя ими ради чего-то иного, более важного и существенного. Как скальпелем по живому телу, так же больно, только без крови. Но пережить можно. Потом на том месте в душе, где жили любовь и привязанность, образуется грубый уродливый шрам, который потихоньку болит в ненастную погоду.

«Не спорю! Попробуй!» – причмокнул губами самоуверенный будущий волшебник.

Что-то очень хорошее снилось ему в этот миг. Ведь что-то же снится младенцам, если они так крепко и счастливо спят? Наверное, есть такие запредельные царства, где бродят их невинные души, еще не знающие горестей, кроме мокрых подгузников, и радости сильнее материнской улыбки. И чудные волшебные врата в то царство стерегут белокосые феи-риилисы [12]12
  Феи-риилисы – сказочные создания, хранящие детские сны.


[Закрыть], сидящие верхом на синих единорогах. Посему взрослым сновидцам дорога туда заказана на веки вечные. И правильно. Нечего им там делать. Дело взрослых не спать ночами и хранить покой своих невинных чад.

Фэйм замерла в дверном проеме и не верила своим глазам. Неприступный ожесточенный Росс гладил пальцем ручки и ножки Диана, что-то шептал и, по всей вероятности, собирался простоять над колыбелью до утра. Какая-то невидимая сила смыла все внутренние барьеры, ведь даже спина Джевиджа сейчас выражала любовь к малышу.

– Не волнуйся, он хорошо поел и будет спать до утра, – прошептала женщина тихонько, боясь спугнуть столь редкостную птицу – Джевиджеву нежность.

Надо пользоваться моментом, потому что, агрессивный и скрытный по природе, он редко давал увидеть самые тонкие потаенные стороны своей натуры, а на пятом десятке лет мужчину уже не переделаешь.

– Я соскучился по нему, – ответствовал так же тихо лорд канцлер.

«Не мудрено. За три с половиной месяца-то», – усмехнулась мысленно Фэйм, но ничего не сказала, а просто обняла супруга за талию и прижалась щекой к его плечу, присоединяясь к радостному бдению.

«Мы с Дианом победили! – ликовала Фэймрил. – Слава Великому Л'лэ! Жаль только, нельзя раскрыть Россу главную тайну. Или можно?»

Человечья натура такова, что всегда и везде ищет дорожку к запрещенному, маленькую лазеечку, крошечную щель в желаемое. И, что показательно, всегда находит искомое. И сколь бы высоки ни казались стены внутренних крепостей-запретов, сложенных из несгибаемой воли, твердокаменных убеждений и стальных принципов, в них отыщется потайная дверца. Главное, убедить себя в том, что ничего страшного не случится, если хотя бы одним глазком… ну, в общем, все знают, что бывает дальше.

Росс так отчаянно искал предлог позволить себе полюбить сына, что, когда нашел таковой, его «крепость» пала в тот же час. Дав себе зарок и понимая, сколь быстро утекает время, Джевидж припал к источнику своего счастья со всем пылом страстной натуры. На Диана и Кири обрушилась целая лавина любви и обожания. Наверное, Росс и сам от себя не ожидал такого половодья чувств, ибо это была безумная любовь, в том смысле, что в ней не нашлось ни капли рассудочного, чего-то от ума, логического или практичного. Нечеловеческая, почти звериная неутолимая жажда – вот что это. Так волк готов отдать жизнь за своего волчонка и растерзает любого, кто осмелится угрожать жизни детеныша. Так орел от зари до зари без устали печется о пропитании своего беспомощного птенца. Джевидж коршуном кружил над детьми и волком глядел на каждого, кто посягал на их внимание. С профессором Коринеем они почти дрались за право первым утром достать малыша из колыбели, вдохнуть его теплый молочный запах и ответить на сонную бессмысленную улыбку. Ниал, поначалу честно пытавшийся вызвать у милорда собственнические чувства и ревность, попался в расставленную ловушку вместе со своей жертвой. Теперь он сам ревновал и не хотел делиться хитрым маленьким мажонком даже с его родным отцом и чувствовал себя обделенным, почти обворованным.

Фэйм, хоть и нарадоваться не могла такой резкой перемене настроения Росса, потрясенно взирала на каждодневную битву двух немолодых мужчин за внимание одного младенца. Они на полном серьезе строили друг другу козни, плели интриги и ругались до тех пор, пока не додумались по-честному разделить время, отдаваемое детям. Вторая половина дня, после окончания занятий в университете, честно принадлежала Коринею, а вечер – Джевиджу. И упаси ВсеТворец посягнуть хоть на минутку сверх положенного – загрызут.

– Эта хитрая ж-ж-ж… филейная часть – твой муженек, деточка, откровенно мухлюет, – жаловался разобиженный Ниал. – Тоже мне выискался папаша! Он возвращается каждый день все раньше и раньше.

– Разве не этого мы с вами добивались? – сдержанно улыбалась Фэймрил. – По-моему, наш план был именно таков – заставить Росса ощутить себя отцом.

– Он удался! – сокрушался профессор, еще более расстраиваясь. – Но кто ж знал?

Леди Джевидж, к примеру, тоже не могла себе вообразить такой реакции от сдержанного, вечно закованного в панцирь условностей супруга. Не говоря о няньках. Те так и вовсе не привыкли, чтобы сиятельные небожители в раззолоченных мундирах, нисходящие к простым смертным со своих вершин лишь по острейшей необходимости, уделяли своим отпрыскам более трех минут в день, и не знали что и думать, когда милорд отбирал у них детей на два часа кряду.

– В детях есть удивительная прелесть, дорогая, – удивленно объяснил он. – Ты не поверишь, но у меня даже желудок перестал болеть по утрам.

– Это от хорошего настроения и добрых мыслей. От детей ведь не только грязные пеленки и горючие слезы бывают.

– Не исключено. Рядом с Дианом меня охватывает удивительное спокойствие.

Фэймрил только и оставалось, что улыбаться и тихо радоваться своему счастью – видеть умиротворенного, живущего с самим собой в ладу и мире Росса Джевиджа. И – да, он позволил Кири играться со своими орденами – цеплять их на платья куклам и скалывать края «королевской мантии» из бархатной скатерти, когда та рядилась в принцессу.

Хисим-месяц заканчивался так же стремительно, как истощались финансы Ярра и Плонта, заказчик – мистрил Бирида требовал исполнения обещания, а леди Джевидж оставалась столь же недосягаема, как бриллиантовая корона на статуе ВсеТворца в Нэну. И то, пожалуй, украсть священную реликвию проще, чем дотянуться до супруги лорда канцлера.

Пока мистрил Плонт добросовестно обследовал все подходы к дому по Илши-Райн, мистрил Ярр пытался свести знакомство с кем-то из домочадцев.

– В охране там сплошь бывшие рейнджеры, – сетовал рыжий толстячок, затягиваясь горьким дымом самокрутки. – С ними договариваться бесполезно.

– Сойдись с горничной, – безразлично посоветовал Плонт.

– Пробовал, – поморщился Ярр, обиженный таким невысоким мнением напарника о своем воображении. – Это первое, что я сделал, между прочим. А толку? Миледи без охраны никуда не ходит, в театр, в оперу, на приемы только с мужем и телохранителями, даже в саду с детьми гуляет в сопровождении двух верзил. Не дом, а осажденная крепость.

Чистенькая служаночка побрезговала случайным знакомым, но наболтала достаточно, чтобы тому не понадобилось специально развязывать ей язычок.

– Это точно. По ночам собак выпускают бегать и четыре раза делают обход территории, – поделился выводами тощий наемник. – Особняк только штурмом надо брать.

– Заказ выполнять надо, – проворчал Ярр недовольно. – А задаток мы потратили.

– Угу.

– И хочется получить оставшиеся пять тысяч.

– Угу.

Долговязый Плонт не отличался красноречием, и его костлявая длинная физиономия, как правило, не выражала никаких чувств. За то и ценил его шустрый напарник – за контраст и невозмутимость. Ярру же на месте никогда не сиделось, вечно тянуло куда-то. Он и сейчас, подобно мячику, скакал по убого обставленной, нетопленой меблированной комнате, то ли согреваясь в постоянном движении, то ли ища выход накопившимся эмоциям. Аж вспотел в старой, потертой шинели, подобранной на свалке и кое-как очищенной от грязи, отчего вокруг распространялся острый запах свежего и застарелого пота.

– А может, ну его, этого Бириду? А? Или того лучше – давай хлопнем его самого? – горячился он.

– Нет, – заявил Плонт. – Я хочу эту бабу.

Он успел хорошенько разглядеть леди Джевидж, когда они с канцлером выходили из ландо возле оперы. Бархатная кожа покатых плеч, соблазнительные очертания груди под прозрачной газовой накидкой и стройная талия привлекли унылого наемника больше, чем обещанная награда. При одной только мысли, что эта гордая женщина, изнеженная аристократка окажется в полной власти безродного изгоя и убийцы, его охватывало острейшее возбуждение. Воображение подкидывало Плонту самые соблазнительные картинки. Она еще будет умолять взять ее, ползать на коленях, просить оставить жизнь. Особенно когда узнает, в чьи руки попадет. Конечно же, мистрил Плонт снизойдет до мольбы, не сразу, разумеется, немного поломается для порядка. На этой сливочно-мягкой коже даже кровоподтек и рана будут выглядеть прекрасно, как цветы…

Ярр грязно выругался, видя, как и без того тусклые глаза напарника затягиваются мутной пленочкой предвкушения удовольствия. Теперь мистрила Плонта можно резать на куски, но от своей задумки он не отступится. Тем более заказчик разрешил попользоваться пленницей. Хотя вряд ли наемник сделает миледи больнее и хуже, чем мститель Бирида. Ну, помнет-порвет немного, но замордовывать до смерти не станет. Ярр ему не даст. За пять тысяч он против кого угодно восстанет, даже против озверевшего соратника. Так уже бывало. Главное, Плонта вовремя остановить, не дать пустить в ход нож.

– Аристократка… ах-ха…

– Заткнись! И вытащи руку из штанов, похабная морда! – окончательно взорвался коротышка. – На двор иди рукоблудничать! Глядишь, дождик тебя охладит достаточно, чтобы мозги заработали.

– Не кричи на меня, – проворчал Плонт, недовольный, что его так грубо прервали, насильно вызвав из мира грез.

– Надо придумать, как ее выманить!

– Вот ты и думай. Ты у нас самый умный, – промычал долговязый и прямо в одежде лег на кровать, отвернулся к стене и продолжил свое увлекательное занятие.

Напряжение, которое он испытывал, требовало освобождения. Немедленного. А мистрилу Плонту уже не шестнадцать, к слову.

Ярр сплюнул на пол, нахлобучил на макушку липкую от наслоений кожного сала кепку и отправился прямиком в ночную винную лавку. Всем хорош напарник Плонт – дело свое знает, молчалив и покладист, но извращенец, каких свет не видывал. Толстый убийца знал коллегу не первый день, чтобы уяснить, – того возбуждают только собственная безнаказанность и беспомощность пленника.

«Выродок проклятый! Уже бы в золоте купались, если бы не его заскок – обязательно надо снасильничать жертву. И добро бы только баб. Урод!» – бессильно злился Ярр, кусая потрескавшиеся губы.

Кабы не Биридовы тысячи, в которых коротышка отчаянно нуждался, уже давно сделал бы от Плонта ноги куда подальше.

«Зачем, ну зачем надо было… тьфу!.. похищенного мальчишку… это самое? Последний раз с ним работаю!» – твердо решил рыжеволосый убийца, прикладываясь к горлышку бутылки.

Пойло, купленное у неопрятной вонючей бабки в ближайшей подворотне, было настолько паршивое и кислое, что назвать его вином язык не поворачивался, для крепости туда добавили винного спирта. Желудок отчаянно сопротивлялся, но Ярр все равно допил. Ему хотелось согреться, уж больно промозгло и сыро было в их с Плонтом комнате. Прямо как в могиле.