Текст книги "Жемчужина из логова Дракона"

Автор книги: Людмила Минич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 27 страниц)

– Прости, если обидел.

– Да ты чего! – Илча опять удивился. – Руки-ноги не поотбивал, вместо того накормил, денег обещал, еще и лекаря позвал, – загибал он пальцы на здоровой руке. – Если кто тебя обидит – глотку перегрызу! Чего ржешь, долговязый?

Саэк подавился смешком, Ветер тоже не удержался от улыбки, уж очень слова эти не шли издерганному судьбой мальчишке, голодному, избитому и, к тому же, еще и бесталанному на выбранной стезе. Видно было, что Илча невзлюбил Саэка, и неприязнь у них взаимная, поэтому Ветер отослал последнего, чем заслужил полный укоризны взгляд, сам же погрузился в жизнь нового знакомца, еще не так давно спокойную, как море в штиль.

Илча вырос в Бреши, небольшом городке на побережье. Его отец торговал рыбой, удача сопутствовала ему, и потому единственному сыну не приходилось пенять на судьбу. А ранней весной, как только дороги стали проходимыми, отец зачем-то отослал его к дяде в далекую Вальдезу, то еще захолустье, похуже Бреши. Сказал, пора бы с братьями и сестрами познакомиться. Уже там Илча узнал, что не прошло и трех дней, как родной город накрыло огромной волной. Бреши утонул. А с ним отец, родительский дом, годами копленное богатство, рыба… Словом, все. Лучше б Илче тоже утонуть.

Тут разговор прервался – пришел лекарь, и парнишке пришлось подняться наверх, чтобы тот мог делать свое дело. Ветер терпеливо дожидался, закрыв глаза, будто дремал, это отваживало желающих перекинуться словом с заезжей знаменитостью. Народ так и валил в харчевню, набилось уже прилично, хотя до вечера было еще далеко. Самые настырные даже пытались "разбудить" стихотворца, ненароком задев его локтем и рассыпавшись в извинениях, или громогласно выпивали за здоровье.

Давно прошли те времена, когда кипевшая вокруг него восторженная толпа вызывала радостное возбуждение, а каждая похвала рождала сладостное чувство, что Ветер не напрасно прожил свою жизнь. Теперь ему частенько хочется покоя, но толпа все та же: неистовствует, не дает забыться ни на миг. Но он нашел свой покой. Прямо здесь, среди людей. Это со стороны кажется, что стихотворец любезно отвечает, выслушивает и привечает каждого. На самом же деле он давно стоит в стороне и наблюдает за суетой, их и своей. И все-таки хорошо, что можно отыскать убежище понадежнее.

Когда лекарь закончил свою работу, рука мальчишки была не только перевязана, а еще и крепко примотана к каким-то дощечкам. Илча, конечно, посинел от всех этих дел, но держался молодцом, и уверял, что ему намного легче. Пришлось дать мальчишке сабы, чтобы он пришел в себя.

– А ты?

Илчу сразу же отпустило, боль, что терзала третий день, немного рассеялась, и он глядел на нежданного благодетеля с нескрываемым восхищением.

– Я не буду.

– Ты что, и сабы не пьешь?

– Все что угодно, но после всеобщего развлечения. Здесь уже не продохнуть, и вокруг ловят каждое наше слово. Пошли ко мне. До вечера еще есть время. Как раз успеешь все рассказать.

Саба разговорила Илчу, теперь он не скупился на слова. До того "птенец" был сумрачно-спокоен, точно теперешняя жизнь поглотила боль минувшего, теперь же ругался, потрясал кулаками, вспоминая дядю и его отпрысков, подозрительно часто хлюпал носом, даже разрыдался под конец.

Так вот. Отец Илчи и дядя друг друга недолюбливали, и потому неожиданное решение отослать сына в Вальдезу казалось необычным вдвойне. Однако странная прихоть спасла мальчишке жизнь, хотя сам Илча жизнью это почитать не желал. В последнее время отец то и дело хворал, с тревогой заговаривал про то, что ждет впереди, некстати поминая Нимоа. Должно быть, потому и захотел, наконец, примириться с ближними родичами. Его брат принял Илчу без восторга, однако смягчился и даже подобрел, когда прочел привезенное послание и примерился к увесистому коробу с подарками из Бреши. Что там было, Илча так и не узнал, хоть отец велел не спускать с него глаз и даже лишнего человека к обозу приставил.

Перемирие в Вальдезе оказалось недолгим. Как только страшные вести пришли с побережья, дядя совершенно изменился к племяннику, и мальчик узнал из его уст много нового про отца да про мать, которой, говорилось ему, и вовсе не было. Дядя пенял старшему брату на все, даже на его удачу и свое собственное невезение, на то, что тот не хотел принимать участие в делах этого дома. Еще бы, ведь он копил богатство для Илчи, хотел для него какой-то особой судьбы. Мальчика каждый миг попрекали тем, что теперь он нахлебник, навязанный на шею, и каждый кусок застревал у него в горле, потому что был отнят у его же братьев и сестер. Даже служанка, всего одна в этом маленьком домишке, им помыкала. И когда в один поистине черный день дядя сказал, что нашел способ пристроить Илчу в Фалесте, у знакомого торговца, и велел собираться, парнишка даже обрадовался. Казалось, что хуже, чем в этом проклятом доме, нигде не будет.

Он не знал, как далека эта Фалеста, и в дороге дивился, что они все никак не доедут. Побережье, утонувший Бреши, Вальдеза, рыба и прежняя жизнь отдалялись с каждым оборотом колеса. Неужели не нашлось местечка поближе?

Теперь-то понятно, зачем этот человек с сердцем двара его так далеко завез. Чтоб наверняка, чтоб нахлебник не вернулся. А потом привел на рыночную площадь, велел обождать чуток, и был таков.

Илча долго прождал на площади, потом плутал здешними улочками – забыл, где они ночевали. Нашел знакомый постоялый двор уже к вечеру и с облегчением кинулся туда, выкрикивая дядино имя, но ему сказали, что названный человек отбыл вскоре после полудня. Сказал, что покидает Фалесту. Хозяин со спокойным сердцем выгнал Илчу, указав ближайший ночлежный дом.

Вот и начались скитанья по городским улицам. Илча ходил от дома к дому и спрашивал не нужен ли слуга или помощник какой, подмастерье, но то ли лицо его не располагало к доверию, то ли был он так же невезуч, как дядя, но в ответ всегда слышался отказ. Изредка удавалось наняться по мелочи, на чистку сточных канав, однако на кусок хлеба этого не хватало. От голода стало так худо, что Илча решился просить подаяние. Вот тут-то он первый раз и повстречался со здешними темниками и решил, что Нимоа наконец-то сжалился над ним.

Перво-наперво они, конечно, накостыляли, чтобы не лез куда не надо. Оказалось, кому попало тут "работать" не положено. А потом вдруг расспросить решили, кто он да откуда. Выяснилось, что идти парню некуда, хоть в петлю лезь, и с ним стали поласковее. Тогда Илча решил, что из сочувствия его пригрели. Забрали к себе, накормили досыта, полночи травили байки из жизни уличного братства. Расписывали, как тут все здорово. Вот Илча и остался.

Не то чтобы он об этом жалел, на улице давно бы ноги протянул, а тут до середины лета дожил. Только вот братству с него пользы мало. Кому-то померещилось, что малый он бойкий, вот и взялись на "птенца" учить, да не задалось у Илчи с "учением". Вроде быстрый, вроде ловкий, а как пойдет на промысел – наставникам беда одна. Раз подсобили, бока его спасли от наказания… потом, правда, сами же добавили. Второй раз Илча исхитрился, вывернулся да скрылся. А на третий чуть всех вместе не повязали.

Вот и велели Илче с тех пор выпутываться, как знает. Да не всегда выходит. И приносит он жалкие медяки. Сам не кормится, других не кормит, да и задолжал изрядно, один убыток. А если попроще… Жрет больше, чем приносит – так сказал вчера "папаша" и отвел к старшине здешних "птенцов" и "пташек". Тот решил просто: пора уж леберу затеять. Чтоб по закону. Хватит бегать попусту да братство позорить. Велел отправить парня на рыночную площадь, пускай покажет все, на что способен. А если в пять дней "птенец" не принесет положенной лебы, определить его к другому делу. Или вовсе гнать из Фалесты, взыскав наперед все долги со спины. И надо же, Илча сразу наткнулся на Ветра, знаменитого стихотворца!

Едва он успел закончить, как в дверь постучался Саэк, почтительно напоминая, что время пришло. Толпа собралась огромная. Флос уж двери приказал закрыть, чтобы не случилось давки.

– Да, пора, – очнулся Ветер.

Мальчик до боли походил на него самого. Непонятно, чем именно, но это так.

– Ты разрешил мне тоже… послушать, – робко напомнил Илча.

– Конечно, спустишься вниз с Саэком.

– А помнишь, – задержал его парнишка уже у порога, – ты спрашивал, чего мне хочется? Я вот подрасту немножко – и тогда посмотрим… Зубами буду рвать все, что можно выгрызть, но про меня еще узнают. Не сомневайся! И тогда этого двара черного убью!

Это он в дядю метит, сообразил Ветер.

– Твое восхождение будет трудным, – сказал он, прежде чем выйти.

В тот раз Ветер не спрашивал, с чего начать. Едва в прокуренной зале опустилась тишина, как вспомнился мечтательный присвист сегодняшнего "птенца".

"С большой дороги?" – помнится, спросил он Ветра, а в глазах плескался восторг. Он думает, что стоит выбраться из городских трущоб, из-под неусыпного ока "папаши" на вольный простор, как удача перекинется на его сторону. Парнишка так мечтает посчитаться с дядей, что уже мнит себя лихим разбойником, видит, как возвращается в Вальдезу, мрачный, торжествующий, и мстит. Как бы раньше с ним не посчитались…

Сегодня в этих стенах звучала история о Тэрмиле-Лучнике, которая прошла со стихотворцем всеми его дорогами почти от самой пещеры Дракона и могла бы поистереться до дыр, если б не было в Тэрмиле столько всего намешано: сколько не пересказывай, а по-прежнему не получится. Лишь конец всегда выходил один и тот же.

Лучник снова смотрел на Ветра. Такой же чернявый и улыбчивый, как всегда. Таким он и остался, а у его бывшего выученика седина уже полголовы повыбелила.

Тэрмил… На просторах больших дорог, в одиночестве, еще можно быть гордым, но в путанице городских улиц – едва ли. Среди этого братства выживает не тот, кто сам себе хозяин, а тот, кто становится ниткой в чужом плаще. У темников нет друзей, потому что любой из них – всего лишь палец на длани братства. Укажут воткнуть в спину нож – и воткнет, или ляжет сам. Лучник выбрал иную жизнь: не приставал к себе подобным, не кланялся сам и других не заставлял. Он рисковал потому, что стремился прочь ото всех законов. Жил, словно не было ни братства, ни его порядков. И умер потому, что они все же есть. Но если б Нимоа подарил ему избавленье, Тэрмил не стал бы жить иначе. Так, как он, без страха, дано свершать путь немногим, и потому мало кто идет по той дороге. Люди ходят другими тропами, и все равно там исчезают. Конец один, как и у всех рассказанных историй о Тэрмиле-Лучнике.

История получилась мрачная, и только рисковый и яркий Тэрмил со своими разбойными похождениями, временами схожими с подвигом, спас стихотворца. Лучник не раз спасал его, вот и теперь не подкачал.

Зато Илча глаз не отводил от Ветра. И плевать, что горожане порой недоуменно переглядывались, если единственный слушатель, которым сегодня дорожил стихотворец, не подвел его. Услышал. Молодец, мальчишка.

А вокруг Илчи туманом, не видным никому, кроме Ветра, клубилась его судьба, его сегодняшняя история. Она уже жила внутри, так и просилась на язык. И хоть стоило бы что-нибудь покраше придумать после первой мрачности, но Жемчужина, как всегда, звала его за собой, а Ветер привык ее слушать. И он поведал о мальчишке, не знавшем бед под крышей родного дома. О волне, накрывшей обреченный город, о потере, которой не восполнить, о дяде, что выбросил парнишку посреди большого города с двумя медяками в кармане, от больших щедрот. О скитаньях и о том, как мальчишка навсегда растворился в уличном братстве.

Что с ним стало, неведомо ныне, и никому до того нет дела. А ведь совсем недавно волны плескались у Бреши, и люди не ведали бед за родными стенами. Теперь же остался один, но и он затерялся в тумане. Проклятые волны…

Как ни странно, эта история имела куда больший успех. У всех или почти у всех были дети, и судьбу Личе, как Ветер окрестил Илчу в стихах, многие приняли близко к сердцу. Любопытно было наблюдать, как растрогала всех эта история, а ведь только укажи на паренька, что забился в угол, и лица потускнеют, а слезы высохнут, будто их и не было. Не у всех, конечно. И все же указать он мог, и судьба Илчи, возможно, покатилась бы иной дорогой, но Ветер промолчал.

Под конец он приберег "Жемчужину". Отчасти чтобы сгладить грусть от своего пребывания в Фалесте, отчасти чтобы оправдать их ожидания, отчасти – порадовать нового знакомца. Как парнишка ловил каждое слово о Сиде! Как дрожал, когда герой впервые подошел к пещере Дракона! Как будто он сам готовился сразиться за Жемчужину. Как примерял на себя каждый подвиг. Да, Ветер был в ударе: он не вышагивал как обычно, ритмично взмахивая рукою, а крался среди извилистых пещерных проходов, снова обнимал ладонью Жемчужину и говорил с Драконом вместо Сида. Он отдал все силы, весь свой дар, чтобы Илча на время забыл о пережитых несчастьях, и преуспел.

А дальше все свершилось так, как и должно было. Зал долго дрожал от приветственных криков, Ветер до ночи говорил с людьми, приятными и не очень, время от времени оборачиваясь к мальчишке. Парень все не уходил, и совсем не оттого что взгляд стихотворца принуждал его остаться. Выгнать Илчу никто не решился, и тот так и просидел, почти не двигаясь, следя за каждым словом, каждым шагом своего нового знакомца.

– Знаешь, чего я хочу? – снова спросил он Ветра, когда слуга навесил замки на двери. – Больше, чем дядю убить? Никогда не уходить отсюда! Возьми меня с собой! Ну, что тебе стоит! Ты же вот Саэка за собой таскаешь…

И Ветер взял его. Он давно все решил, еще до вечернего представления. Не стоило подбирать мальчишку, чтобы снова бросить. Не надо тревожить чужое сердце себе на забаву, чтобы всего лишь соткать новую историю. Тем более что Ветру действительно ничего не стоит.

На рассвете они отправились в темные кварталы, и Ветер коротко переговорил с "папашей", уплатив все долги незадачливого "птенца". Уличное братство – не шутка, и затеваться с ним не с руки даже Вольному Ветру, хоть у него и там найдутся свои почитатели. И потому они тут же втроем покинули Фалесту, хотя еще вчера стихотворцу хотелось задержаться здесь подольше.

Вскоре оказалось, что Илчу действительно стоило взять с собой. Он скрашивал одиночество куда лучше Саэка и многих своих предшественников. И он всегда был готов послушать очередную "сказку". Даже когда ночь заставала в пути, в полыхающем кругу огня, за которым безмолвно стонали двары. Он слушал все подряд, даже те стихи, что Ветер складывал для себя, и которые, кроме творца, не понимал никто. Он задавал смешные, детские вопросы, охотно учился, легко запоминал, весело суетился вокруг Ветра, заразительно смеялся. Нимоа не дал стихотворцу ни семьи, ни дома, Илча же впервые заставил позабыть об этом. В середине осени их покинул Саэк, почувствовал себя обидно лишним и ушел. Тихо, не сказав ни слова.

К началу зимы, после досадного случая в Тансуе, когда по указке подлейшего советника Клири, высмеянного накануне стихотворцем, их изрядно поколотили камнями, Ветер начал всерьез задумываться о судьбе своего попутчика. Бродячая жизнь полна сюрпризов: сегодня тебя возносят, а завтра хорошо, если голову на плечах оставят. А что тогда будет с мальчишкой? Опять в уличные темники пойдет? Ни за что.

– Чего ты хочешь? – спросил он Илчу в который раз, уже серьезно.

– Стихотворцем быть хочу! Как ты!

Ветер только вздохнул. Слушателем парень был изрядным, а вот дара стихотворчества у него не наблюдалось. Настоящего стихотворца сразу видать. Ветер и раньше слышал от Илчи подобные слова, но помалкивал, не хотелось зря удручать мальчишку. Теперь вот пришлось. Паренек на самом деле расстроился.

– А если я научусь?

– Этому нельзя научиться. Это в крови, в сердце, в мыслях. Даже если… – вспомнил он о Жемчужине, – кто-то сподобит таким даром… все равно должно быть что-то внутри… указывающее на тебя… Одного желания мало.

– Чего-чего?

– Не стоит повторять. Все равно получится долго и непонятно. Тебе не стать стихотворцем, не трать напрасно сил. Употреби их на что-нибудь стоящее.

– Ну, тогда… я при тебе буду. Ходить с тобой… Может, и я когда-то сильно пригожусь. От разбойников спасу или что…

Да уж. Должно быть, Илча уже не раз представлял, как благородно жертвует собой во славу Ветра, наподобие Сида, и как великий стихотворец складывает о том историю, что прославит имя неизвестного парнишки из Бреши на весь мир.

– Насколько я успел узнать тебя, ты хочешь большего, чем слоняться со мной по дорогам. И ты достоин большего. Послушай, бродяжничество со мной мало кому принесло желанную удачу, а ведь их было много, очень много.

– А ты чего хочешь? Прогнать меня, да? Я тебе надоел?

– Нет, конечно же, нет, Илча. Но послушай, я уже не молод, поброжу по дорогам еще срок-другой, и что дальше? Куда ты пойдешь?

Ему удалось заставить Илчу задуматься. Не с первого раза, но все же. Мальчишке не хотелось опять всей своей шкурой почувствовать прежние прелести. Тогда-то Ветру и пришло в голову пристроить его у старого знакомого Ри Альбона, главного наставника школы в Тарезе, и к началу весны путники наконец туда добрались.

Илча без восторга принял весть о том, что остается в заведении, где все должно подчиняться установленному порядку и где не будет Ветра. Тем более что его небогатый наряд сразу же стал предметом насмешек прежних учеников, гурьбою высыпавших к ограде при первой же вести, что к ним забрел Вольный Ветер. Господин Альбон, хоть и сказался давним знакомцем стихотворца и почитателем его таланта, тоже Илче не очень глянулся – заметно было, хоть мальчишка благоразумно промолчал. Однако излишне суховатый и весьма педантичный главный наставник обычно не нравился всем ученикам, приходилось с этим мириться. Главное, что парень и присмотрен будет, и чему-то научится. Быть может, дружбу с кем-нибудь сведет. А там, глядишь, осядет где-нибудь в лавке или писцом пристроится. Все лучше, чем остаться ни с чем. А если захочет снова с Ветром в странствия… что ж, это его жизнь, ему и решать.

Школа в Тарезе очень походила на заведение, что держал когда-то Олтром, и пребывание там стоило недешево. Ветер отдал все свои деньги, на то время их оказалось немного, хватило на полгода, не больше. Он клятвенно обещал Илче наведаться сразу, как соберет еще. А если житье в Тарезе придется так уж не по вкусу… Что ж, тогда он заберет мальчишку.

Он ушел с улыбкой, силясь подбодрить унылого Илчу, а сам лелеял в сердце пустоту, словно только что отказался от самого дорогого. Дал себе слово вернуться уже к середине лета, но не вышло. Проклятый Кетэрсэ! Сколько же он будет рвать на части и тело, и сердце? Ломать его жизнь, стоит ей только выправиться? Не нужно было возвращаться туда в третий раз, рискуя всем, потому что теперь ему было чем рисковать. Но он доверился привычке и проиграл.

Сколько срастались сломанные кости? Очень долго. А потом горячка, и снова горячка… А потом нежданное свидание в Мирре со слугами Виттора Пелаха. Даже на смертном одре властитель Пелаха не забыл о дерзком стихотворце, до той поры невероятно удачливо избегавшем наказания. И вновь пришлось спасаться бегством, уже в четвертый раз, и прятаться, прятаться, прятаться… Благо, что доброхотов у него в Мирре много, а окрест – и того больше.

В Тарезу Ветер поспел лишь к началу следующей весны, целый год спустя. Альбон его не обрадовал. К сожалению, он держит только половину школы, даже меньше… Когда срок, оплаченный полновесной монетой, истек, он не смог оставить тут мальчишку на правах ученика. Единственное, чего удалось добиться наставнику ради многолетнего знакомства с Ветром, – это чтобы парня взяли служкой. Без платы, но с кровом над головой. Даже кормить его приходилось из своего кармана, вздыхал Альбон, значительно поглядывая на Ветра. А о стихотворце ничего слышно не было…

К тому же, у Илчи сразу что-то не заладилось с другими воспитанниками, тут ведь школа не для бедняков… Вот и держал себя мальчишка не то чтобы любезно… А когда его в служки определили, то и вовсе прохода не стало, любой норовил обидеть… Вот парень и не выдержал, ушел… Когда? Да совсем недавно. Помнится, последние метели шли на спад. Альбон несколько раз посылал слуг расспросить о мальчишке в городе, но никто его не видел, никто ничего не знал. Скорее всего, он покинул Тарезу, затаившись в одном из обозов.

С тех пор в своих странствиях Ветер невольно вглядывался в лица, вслушивался в голоса. Расспрашивал, лихорадочно оборачивался на схожий заливистый смех. Напрасно. Мальчишка из Бреши растворился в бесконечном мире, унося в своем сердце обиду. Ветер бы тоже затаил, ведь он бросил Илчу. Так же, как и дядя. Даже хуже, ибо от Ветра парень не ждал подвоха… И сколько б ты не оправдывался, сколько б не травил свое сердце воспоминаниями, все уже свершилось, исправить ничего нельзя.

Прошло пять долгих лет, потом еще один срок минул, боль давно опустилась вглубь, так глубоко, что не достанешь. И вот оно: стоило оказаться в родном городе, и сердце вновь заныло, вспоминая давнюю потерю, как будто мало ему и Олтрома, и школы его, и этих улиц, где каждый камень ненавидит Ветра.

– Господин Вольный Ветер? Я не ошибся?

Ветер медленно повернулся, отбрасывая груз прошлого обратно в глубину.

Незнакомец прятался под капюшоном, оставался видным только бритый подбородок да еще кончик носа. Все остальное скрывала густая тень, но в этом не было ничего странного: хмурый осенний день все более походил на зимний. Ветер и сам закутался в плащ, лица не видать. Как незнакомец смог распознать его – вот что удивительно.

Тем не менее, Ветер счел нужным кивнуть.

– Я слышал, как один из молодых людей называл господина Ветра по имени, – тут же поспешил оправдаться неизвестный. – Но не решился сразу подойти… Мне показалось, что великий стихотворец занят сочинением новой истории… или мыслями, далекими от нашей будничной суеты… Однако ожидание… э-э… несколько затянулось, а мне необходимо кое-что передать господину Ветру. Всего несколько слов.

Поблизости не было ни Таки, ни Ильеса. Должно быть, незнакомец попросту выжидал, когда Ветер останется один, и как только Таке надоело торчать около Ветра и смиренно дожидаться своего соперника, этот человек решился подойти и заговорить. Похож он на какого-то писца или лавочного управителя, не больше. И ведь какое редкое почтение, словно Ветра тут ждали как дорогого гостя.

– Я не расслышал имя посланника, – сказал Ветер.

– О, я еще не называл его! – с готовностью откликнулся незнакомец и тут же откинул капюшон. – Саргол, младший помощник старшего писца при Городском Совете Вальвира.

Он склонился на полволоска, ровно чтобы показать предписанное уважение. Нет, сам он не считал Ветра важной персоной, достойной преклонения. Стихотворец его примеру не последовал, подставлять свою голову под вихрящийся мокрый снег не стал, сам же, пребывая в тени, бегло оглядел стоявшего перед ним человека.

Помощник старшего писца не отличался ничем примечательным, кроме длинного кривоватого носа. Он весьма гордился своим положением, и на гостя глядел без особого интереса. Вряд ли он по собственному почину искал встречи со стихотворцем, просто со всем тщанием выполнял чью-то волю.

Не дождавшись ответного жеста, Саргол быстрехонько водворил капюшон на место.

– До нас дошли вести, что Вольный Ветер решил посетить Вальвир, и это несказанно всех обрадовало. До сего времени мы были лишены такой редкой возможности. Да-да, пусть господин стихотворец не удивляется, – отозвался он на невысказанные слова, – молва вышла из Легена раньше и дошла до нас быстрее. Сам Городской Совет решил оказать гостеприимство великому таланту! И кроме того, люди поговаривают… что Вольный Ветер наш земляк и сам родом из Вальвира?

Стихотворец не ответил на этот полувопрос. Тот, кто послал этого Саргола, и так знал ответ. Ветра узнали прежде, чем он ступил на камни здешних улиц. И о том поспешили предупредить.

– Я послан уведомить, что гостевой дом при Городском Совете примет всех, кто пожелает разделить с господином стихотворцем его уединение. Также Совет Вальвира намерен предложить для грядущего выступления – ведь Вольный Ветер, несомненно, пожелает выступить перед почитателями своего таланта – зал для городских собраний. Он способен вместить гораздо больше людей, чем… – он запнулся, – любая здешняя харчевня. Плата будет очень щедрой, достойной такого великого дара. Надеюсь, что господин стихотворец успеет отдохнуть с дороги до завтрашнего вечера?

Что ж, понятно. "Примет всех, кто пожелает разделить его уединение", "предложить для грядущего выступления"… Ему недвусмысленно указывали, что делать. Странно, однако, что в такой почтительной форме. Но ссориться с Городским Советом – дело ненужное, глупое и, в довершение всего, опасное. Да и повода нет, все благородно. Сослаться на обещание, якобы данное ранее, нет возможности, ибо его давным-давно не видели в Вальвире. Так что увернуться от этой любезности некуда. А грубо отказать… Лучше держать себя попроще, не вызывая лишних подозрений.

– Разумеется, я польщен таким щедрым предложением, и если два моих спутника тоже смогут воспользоваться гостеприимством Совета…

– Несомненно, – тут же подтвердил писец. – Все уже готово. Мы так ждали господина Ветра! Я лично укажу дорогу. Вижу, все уже в сборе, и я могу следовать…

– Учитель, я нашел… – выдохнул запыхавшийся Ильес.

– Я тоже, – выкрикнул Така, отставший лишь на несколько шагов. – Тебя за голодной смертью хорошо посылать, а вот за делом…

Ильес, стройный, изящный, тут же свирепо зыркнул на разлапистого Таку, однако сказать ничего не успел.

– Это к лучшему, – вмешался Ветер, – потому что прежде успели найти нас. Саргол укажет дорогу.

Писец было тронулся, приглашая следовать за собою, но Ветер не сдвинулся с места.

– Господин стихотворец передумал?

– Нет, я вот тут подумал… А что этот зал собраний? Надеюсь, он недалеко от гостевого дома?

– Конечно! Это тоже в Торговом Круге, у господина Тринна. Немногим более двух кварталов.

У господина Тринна…

Круг замкнулся. Он возвращался туда, откуда бежал много лет тому назад. Для чего? Еще не решил.

Улицы Вальвира сегодня казались ему бесконечными. Ветер спотыкался все чаще, но когда бдительный Ильес попытался подставить локоть, стихотворец отмахнулся, хотя никогда еще не чувствовал себя таким старым. Должно быть, оттого что каждый камень тут напоминал, как давно это было.

Здесь он бегал еще ребенком, голодным и озабоченным, что и где раздобыть, если к вечеру Ильгрит вернется ни с чем. Тут заказывал для Олтрома пергамент – лавки уже нет, осталась только память. Они прошли мимо дома Ильята Дрома, первейшего друга и советчика Олтрома. Сюда Ветер захаживал вместе с Учителем, когда тому становилось пустынно и одиноко в огромной школе. Раньше здесь собирались высокоученые мужи, гремели споры об устройстве мира, в изысканные кубки наливалось витамское. Теперь из-за полуоткрытых ставен слышались взрывы детского смеха, но сам дом потемнел и глядел хмуро и нерадостно, будто считал неуместным беспричинное веселье в своих стенах. Камни помнили иные времена, и Ветер вместе с ними.

Особенно же хорошо отпечаталось в памяти, как спешил он навсегда покинуть Вальвир, оскальзываясь на такой же самой осенней слякотной жиже, хлюпавшей под ногами, и как стыдливо укрывал лицо под капюшоном, чтобы никто из знакомых, коих было великое множество, не узнал в нем любимого ученика господина Тринна и не указывал пальцем, клеймя незаслуженным презрением. Да, глупостью Ветер никогда не отличался, а вот трусости в нем когда-то было изрядно.

Городской гостевой дом тоже никуда не делся, высился на том же самом месте, неподалеку от главной площади Вальвира. Пока Ильес и Така предавались сытной трапезе в полном восхищении от оказанного приема, Ветер, сказавшись уставшим, скрылся от посторонних глаз.

Он на самом деле пребывал в полнейшем изнеможении, и близкая старость тут ни при чем – его ноги еще, может статься, потопчут немало дорог. Однако этот город навалился на Ветра всей своей мощью. Казалось, он погребет его. Задушит, не отпустит. Зачем он вернулся? За правдой? Здешние камни и без того ее знают, а людям она не нужна. За светлыми воспоминаньями? Он и так помнит все, что не стоит забвения. Быть может, за отмщением? Но оттого не станет легче.

Так что же ему делать на "грядущем представлении", да еще в родных, знакомых с детства стенах? Время летит, а в голове до сих пор сумбур…

Стук прервал его размышления.

– Господина стихотворца желает видеть господин советник Тринн.

Господин Тринн. Надо же, советник. Олтром столько лет отдал этому городу, а в Городской Совет так и не выбился. Стоило же новому господину Тринну разорить все, что создал его предшественник – и он отлично преуспел в своем возвышении. Такая вот справедливость. Что ж, любопытно взглянуть.

– Приглашай, раз желает.

Советник Тринн был почти в тех же летах, что и Ветер, немногим старше, но сохранился куда хуже. Глаза глубоко провалились внутрь, и сухая кожа из последних сил обтягивала скулы, ухитряясь не трескаться от столь невыносимого напряжения. Нижняя же часть обличья наоборот лучилась множеством морщин, напоминая смятую тряпку. Невысокий лоб советника, должно быть, тоже пострадал от времени, ибо седые пряди укрывали его с редким тщанием. Слугам пришлось немало повозиться, чтобы достичь такого совершенства. И если бы господа советники не боялись уподобиться простонародью и не презирали так отчаянно бороды, что с успехом скрывают поражения, нанесенные временем, то Тринн несомненно предпочел бы утаить то, что теперь видно всем и каждому.

Советник нетерпеливо отмахнулся от лишних глаз, и слуга тут же удалился.

– Признаться, хотелось на тебя взглянуть, – гость сжал и без того тонкие, бескровные губы. – Великий стихотворец… А тебе повезло. Надо сказать, весьма незаслуженно. Нимоа не всегда справедлив к ворам. Да… набраться наглости и вернуться в Вальвир… Но удача ведь может и отвернуться. Как думаешь?

Ветер выжидал. Новоявленный Тринн хотел вовлечь его в свою игру и что-то вызнать. Слово за слово. Или заставить сделать что-нибудь из ряда вон. И выставить прочь из города. За непочтительное обращение, оскорбление и так далее. Знаем, этот урок мы проходили не раз. Хотя небрежно брошенное "вор" царапнуло Ветра больше, чем хотелось.

Советник напрасно ждал ответа, и это его раздосадовало.

– Что молчишь?

– А что говорить? Ведь не я желал видеть господина Тринна, а он меня.

– Я недостаточно ясно сказал? – Советник ощерил остатки зубов. – Зачем, выпей двар твою кровь, ты вернулся? Думал, столько лет прошло – и все забыто? Да? И чернь понесет тебя на руках по здешним улицам? Нет, память – это такая штука: как добрая – так на следующий же день выветривается, а как худая – из срока в срок за тобой потянется! И не говори потом, что не понял!