Текст книги "Жемчужина из логова Дракона"

Автор книги: Людмила Минич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 27 страниц)

– Я благодарен господину за лестный выбор, но не могу разделить с ним редчайшее удовольствие. Потому что, несмотря на незавидное положение, никто не вправе требовать от узника изменить своим привычкам. А я не привык пить витамское с людьми, лица которых нельзя разглядеть.

Он ожидал всего, чего угодно: вспышки, гнева, едких насмешек, на которые его собеседник наверняка большой мастер. Всего, но не этого.

Незнакомец небрежно поднял капюшон, откинул за спину.

– Значит, нет больше повода для отказа?

Казалось, Серый намного моложе Ветра. Складки лишь обозначились на лбу, седина едва тронула у висков темные, почти черные волосы. Правильные черты, ничем особенно не примечательные. И глаза, необычные, ярко-синие, лишенные возраста. Взгляд пронизывал. В нем не было неприятной цепкости или тяжести, буравящего беспокойства. Словно незнакомец без труда мог прикоснуться к сокровенному, спрятанному глубже некуда, точно каждая мысль была доступна и видна, как путник на безлюдной дороге. И мягкая вкрадчивость каждый миг готова была смениться настойчивостью, повелением.

Ветер не мог отвести взгляд не только потому, что не в его обычае упускать столь явный вызов. На какой-то миг он ощутил непонятную связь, даже родство, почти неуловимое. И в то же время незнакомец казался опаснее любого, кто до сих пор встречался на пути. И снова эта страсть, мелькнувшая в синей глубине и тотчас растворившаяся… Она напоминала о чем-то… несбывшемся, быть может…

Он тряхнул головой, отгоняя наваждение. У Серого едва заметно приподнялись уголки губ. Доволен.

– Кто ты? – напрямик спросил Ветер, отбросив ненужные церемонии.

– Хороший вопрос, – незнакомец ободрительно кивнул, пригубил из своего кубка. – Только что ты имеешь в виду, стихотворец?

Ветер замялся.

– Ты… здешний хозяин? И не только этого Святилища?

В ответ – легкий кивок.

– А в Вальвире ты тоже… вроде хозяина?

– Почему же "вроде"?

– Значит… – Ветер не знал, что бы еще сказать. – Ты ведь редко показываешь лицо?

– Это правда.

– Значит мало кому известно, кто на самом деле заправляет в Вальвире?

– Мало. Но лица я не являю даже собственным слугам. Почти никому. Удобно быть безликим, ты не находишь, стихотворец? – по-дружески обволакивал он Ветра. – Никто не может быть уверен, что меня нет рядом, и потому я вездесущ.

– Ты главный служитель здешнего Святилища? – спросил Ветер, уже чувствуя, что попал впросак.

– О нет. Ведь что такое Святилище? Пережиток древних традиций, не интересных больше ни местным светочам, ни черни. И в особенности тем, кто ими заправляет. Старик Гильхер, здешний старожил, давно это понял, потому и главенствует в этой "пещере", – нелестно отозвался Серый о Святилище. – Он давно мечтает возродить былую славу служителей Дракона, потому полезен… А еще хитер и хранит многие знания… но не видит дальше своего носа.

– Кто же тогда ты такой и что тебе от меня нужно? – Ветер начал терять терпение. – К чему эти бесконечные представления? Вчерашнее – да, понимаю. Оно было великолепно. А я все гадал, что за мастер руку приложил! А к чему вот это? – Он широко обвел рукой все вокруг: огонь в очаге, кубки с вином, самого хозяина. – Сначала ты обрушиваешь на мою голову все возможные беды, потом обхаживаешь с превеликим тщанием, сыплешь ненужными мне откровениями, которых никто не ждал… Что ты хочешь от меня?

– Всему свое время. Предчувствую, наш разговор будет долгим, – синие глаза обезоруживали, и стихотворец приказал себе оставаться настороже. – Считай вчерашнее… проявлением моей силы… умения, возможностей… и всего прочего. А еще небольшим уроком тебе. Ты же видел, как прежние почитатели на тебя набросились? Слышал, как чуть ли не крови требовали?

Ветер промолчал.

– Я был там, – сообщил Серый. – И от меня ничто не ускользнуло. Ты ведь очень умен. Все понял. Ты такой, как я себе представлял, Вольный Ветер. И теперь ты знаешь, что всю жизнь гонялся за пустыми мечтами. Твоя слава, боль, стремление вечно угождать им, – все ничто. Все обернулось прахом, стоило кинуть толпе новую кость. К тому же… наполовину прогнившую кость, грубо и наспех сработанную. Но эта сказка приглянулась им больше любой другой твоей истории, из которых многие – чистая правда, от первого до последнего слова, даже если что-то там выдумано для пущей простоты изложения. Ведь я прав?

Точно вчерашним вечером он единственный слышал мысли Ветра. Одну за другой.

– Сколько ты отказывался от почестей, денег, спокойной жизни, чтобы не утерять славы любимца черни? Я знаю твою жизнь. Мои люди шаг за шагом вызнали все твое прошлое. Последние же годы – не отставали от тебя ни на шаг.

– Ильес? Или Така? – спросил Ветер.

– Оба. Но надо отдать тебе должное, Ильес не устоял. Как прежде Драмма. Помнишь его? Он не пропал безвестно, не отстал по дороге, его удалили от тебя насильно. Как только перестал быть полезен. А Ильес вообще недолго продержался. Еще несколько дней, и наш впечатлительный друг проговорился бы любимому Учителю. Его схватили, когда парень пытался пробраться вслед за тобой к городским воротам. Планы у него были невнятные, но совершенно неистовые.

Что-то теплое всколыхнулось в груди, хоть Ильес и надзирал за ним от самой Мирры. Не приходилось сомневаться, что с ним сталось.

Серый покачал головой.

– Мне кажется, он еще пригодится. И потому пока жив и даже почти здоров. Однако мы и так непозволительно долго топчемся вокруг столь незначительной особы. Перейдем к делу.

Прозвучало это зловеще, хоть тон хозяина оставался тем же, вполне будничным, даже дружеским.

– Погоди… – Ветру казалось, что он барахтается в липком вареве, и с каждым рывком увязает все глубже. Однако тот, кто мешал это варево, вопреки всему порождал непомерное любопытство, жадный интерес. – Сдается мне, дела такой таинственной персоны не предназначены для чужих ушей. А именно моих. Если только у хозяина этих ушей не осталось выбора.

– Выбор есть, – хозяин насмешливо воззрился на Ветра. – Но ты прав: он невелик. Мои дела не для того, чтобы потом о них плели сказки во всех ведомых землях. Вчера перед тобой разыграли небольшую, хоть и весьма неприятную сценку, и уже сегодня молва о том разнеслась по всему Вальвиру, поползла за стены. Не сомневайся: при неблагополучном исходе нашего знакомства мне есть что добавить к нарисованной картине. Ты даже не представляешь, сколькими людьми я повелеваю, и сколько сил они готовы приложить, выполняя мою волю. Все это создавалось не год, и не два. Началось задолго до моего рождения. Даже старик Гильхер не видел тому начала. Росток давно превратился в дерево и глубоко впился корнями в Край Вольных Городов. Всего полгода дознания в узилище Вальвира – и умело скроенная людская молва сделает из бывшего любимца чудовище. Повсюду. А потом тебя отпустят. Ты будешь биться как муха в паутине, доказывая… А что ты собираешься доказывать? Ведь кое-что из сказанного – чистая правда, и это придает остальному значимость. Однако сейчас, сегодня, все еще можно повернуть вспять. Наказать очернителей. И ты станешь еще ближе своим почитателям. Мои люди пойдут перед тобою, будут ступать шаг в шаг и позаботятся об этом.

Да, выбор ему оставили изрядный. Сдохнуть под забором, нищему и голодному, отовсюду гонимому в шею. И даже если найдутся друзья, готовые приютить Вольного Ветра хотя бы на время… вездесущие люди Серого позаботятся и об этом. Итак, сдохнуть самым жалким способом. Или служить странному человеку в балахоне.

– Не стоит мнить меня чудовищем, – ворвался в его мысли хозяин. – Я высокого мнения о твоих способностях, и не хотел бы их обесценивать. Ты не будешь моим слугой, но слугой Дракона. Увидишь – со временем мы станем друзьями, потому что только равные способны понять друг друга.

Ветер удивленно моргнул.

– Твоя жизнь скоро закончится. Ты стар, но можешь многое. Как никогда раньше. Ты мог бы стать легендой, память о которой не сотрется вовек. И утвердить новую эру Драконов-Хранителей. Потому я не оставил тебе выбора. Я хорошо знаю Вольного Ветра. Знаю, как он трясется над своей свободой говорить, что пожелает, всем и каждому. Знаю его глубокую веру в то, что это Дар Драконов заставляет его жить столь незавидной жизнью. И потому необходимо время, чтобы объять умом даже великую и очевидную цель. И отсутствие обратного пути. А значит и страха.

– И совести, – ввернул Ветер.

– Это как посмотреть, – загадочно отозвался незнакомец.

– А как ни смотри. Легкость, с которой ты играешь людьми, вызывает…

– Восхищение, – благожелательно подсказал собеседник.

Ветер невольно усмехнулся.

– Отвращение. И ужас.

– И все же я не внушаю тебе ни того, ни другого, – заметил Серый. – Напротив… уж скорее, родство… нечто подобное…

И он опять попал в цель! Даже с открытым лицом незнакомец оставался непроницаем, а Ветер для него – прозрачен, как капля на ладони. Холодок неприятного предчувствия вновь заструился по спине.

– Я не зря сказал, что лишь равные способны понять друг друга. И потому не отрицаю своего восхищения. Твоим самообладанием. Отсутствием всякого страха… или почти всякого. Что же говорить о главном твоем даре! Хотя… твой дар у иного тоже способен вызвать отвращение. Даже ужас. Ведь так бывало? И не раз?

Ветер невесело усмехнулся. Как будто его подталкивали в спину, предлагали загадку, которой он не мог не разгадать. Но он не хотел ее разгадывать. Между ними не может быть общего. Им никогда не стать друзьями. Или хотя бы равными.

– Да, я не раз бывал бит этими самыми "иными". Ты многое знаешь. Я же вижу всего лишь, что ты одарен Нимоа необыкновенно острым разумом и проницательностью, и это бесконечно выше моих способностей. Но ты – чудовище, и не способен породить ничего, кроме страха.

Серый посмотрел на Ветра. Так, что глаз не отвести. Казалось, что синие глаза полыхнут огнем, испепеляя, но нет. Проклятое понимание светилось в них, какого никогда и ни в каких глазах больше не было. За всю жизнь.

– Я – твое порождение, великий стихотворец, – сказал незнакомец с мягкой усмешкой. – И если я чудовище, то это твой дар плодит столь вредные сущности.

Ветер онемел. У него не было сил самому совершить последний шаг, а хозяин, похоже, взял за правило по капле доводить его до безумия. За раз – один шажок, не больше. На что он так упорно намекает? Очередная уловка? И этот взгляд… что ему стоит…

– "Жемчужина из логова Дракона". Когда-то я поверил в то, что каждое слово стихотворца – правда.

Не может быть! Ведь Дракон говорил, что придет лишь тот, кто готов!

– В первый раз мне довелось услышать знаменитого Ветра неподалеку от Мирры. Тогда я влачил довольно жалкое существование при местном Святилище, в те времена почти уже заброшенном, отсчитывавшем свои последние годы, а то и дни. По юности я был совершенно околдован проезжим чародеем и решил, что все отдам, дабы овладеть его наукой, – медленно, задумчиво бросал Серый слово за словом, точно припоминал давно ушедшее. – Однако никто и никогда, рассудил я, даром не отдаст такую ценность. Не скрою, я последовал за тобой, намереваясь сделаться учеником чародея… нет, не одним из многих, а любимым, единственным, которому рано или поздно доверят сокровенное. И все это, чтобы годы спустя постигнуть корень твоей силы. И тут… я услышал "Жемчужину". И сразу понял, откуда взялся у стихотворца дар столь необычайной силы. Я помню… лил ужасный ливень, гремела гроза, но я выбрался наружу и долго ждал, пока холодные струи уймут нестерпимый внутренний жар. Я боялся верить: не мог понять, почему они столь слепы? – криво усмехнулся Серый. – Или глухи. Я был твоим учеником короткий срок, ты даже не слышал обо мне. А если когда и бросил взгляд, то скользнул мимоходом, не привечая. Но я был лучшим, ибо научился в самое краткое время.

Он помолчал немного, и Ветер не стал побуждать хозяина к продолжению. Сегодня он впервые оказался не рад тому, что еще один достойный нашел свою Жемчужину.

– Я задержался подле тебя ненадолго, чтобы еще раз услышать самое известное творение мастера и утвердиться в своих намерениях. Из твоих рук я получил этот пергамент, – Серый пальцами погладил потемневшую кожу, – и пожертвовал серебряную монету. Я отдал бы больше, поверь! Но большего не имел, ведь впереди лежала длинная дорога в Бешискур, а того, что я прихватил из Святилища, не достало бы и на жалкую ее часть. В последние годы к нам в "пещеру" захаживал только случайный проситель. Два служителя уныло доживали свой век, поучая жизни, которой сами не знали, несчастного сироту, прибившегося к ним от безнадежья. Меня. Я отрезал себе путь назад и позже не раз благодарил за то Нимоа: вернуться ни с чем после содеянного стало невозможно. А соблазн являлся не раз: моя дорога в Бешискур оказалась нелегкой. С тех пор я поступаю так всегда. Чтобы развеять глупые сомнения еще до их появления. И делаю то же для всех, кто хоть краешком ноги ступает на мою дорогу.

"И если я чудовище, то это твой дар плодит столь вредные сущности".

Все правда, думал Ветер. Разве Силивест Бран, человек в сущности неплохой, не умертвил двоих ни в чем не повинных людей только ради того, чтобы не делиться Жемчужиной? А ведь он тоже был "достоин", раз овладел ей. Разве жадность не съедала самого Ветра? Разве каждый получивший в дар Слезу Нимоа обязан употребить ее… На что? На что употребил ее сам Ветер? На что указывает вчерашнее представление в бывшей школе Олтрома?

Ведь это он в свое время бросил в мир знание о Жемчужине. Это было бесконечно трудно, и Ветер считал почти подвигом то свое деяние. В своих мечтах он до их пор говорил с Драконом, бесконечно мудрым, куда мудрее самого Ветра, доверяя ему решать судьбу Слез Нимоа. Он хотел сделать всех счастливыми. Он ошибся. Возможно, с тех пор в мире стало не одним чудовищем больше, а многими.

– Я знаю, о чем ты думаешь. Но ты не в ответе за всех. Как и не вправе решать, кто страшен, а кто не очень.

Ветер молчал. Для двух дней уроков судьбы уже многовато. Надо погодить.

Но Серый не желал давать передышку.

– Но это ведь не значит, что теперь ты и шагу не ступишь до конца своей жизни? Как ни взвешивай, как ни старайся, всех последствий не могут предвидеть даже Драконы.

С огромным трудом Ветер опять взглянул в глаза, которых старательно избегал.

– Это приправа к тому, что ты сейчас собираешься мне предложить?

– Это слова Дракона. Сказанные совсем не к месту, я спрашивал об ином, но он сказал именно это. И еще, что я до конца пойму их, когда придет время. И вот теперь… я понимаю. Глядя на твои страдания. Нельзя всех осчастливить, предоставляя их полностью своей воле. Но можно многим помочь. Научить. Направить.

– И кто направит? Ты?

– Ведь кто-то же должен, – невозмутимо отозвался Серый. – Ты же не сомневаешься в моих возможностях?

Ветер не ответил. Он даже закрыл глаза, чтобы избавиться от обличья собеседника и его всепроникающих глаз. Но сердцем он чувствовал Жемчужину, не собственную, что давно стала частью его крови, а ослепительно голубую. С прохладой снаружи и жгучим огнем внутри. Пока не станешь ее частью, невозможно представить, каким мучительным может быть этот огонь… каким всесокрушающим. И тянет ко всем свои щупальца, точно двар…

Он с усилием открыл глаза, пока не опалило.

– А не сдается ли тебе, что дар и проклятие – почти одно и то же? – неожиданно спросил Серый.

Вместо ответа Ветер потряс головой, силясь избавиться от наваждения.

– Что ты хочешь от меня?

– Когда-то я спросил Дракона: по нраву ли ему то, что случилось со Святилищами и их служителями. По нраву ли, что Детьми Нимоа сейчас лишь пугают. Что древняя мудрость забыта, смысл древних писаний утрачен, и почти ни в ком не осталось ни страха, ни веры. По нраву ли тот народ, что хранят они по воле Нимоа.

– Что ты хочешь от меня?

– Я хочу, чтобы ты вернул людям Драконов. Настоящих. Возродил их мудрость и силу. По всему свету.

– Как? – растерялся Ветер. – Всю жизнь я только и делал, что рассказывал о Драконах! И что вышло…

– Ты был один. Что может одиночка? Если не на что опереться.

– И ты предлагаешь мне опору? Своих людей, что пойдут за мной шаг в шаг? И будут исправлять все промахи, совершенные по недомыслию, – усмехнулся стихотворец.

– Ни к чему твои насмешки, я серьезен сейчас. Вдвоем мы сможем многое. Выслушай меня, и в том убедишься.

Он вновь взял кубок, и Ветер невольно потянулся за своим – во рту пересохло. Бесконечно длинный день. Бесконечно, как никто другой, измотавший его собеседник. Не тем, что сулил и стращал, как другие, а тем, что видел, знал, понимал и даже по-своему сочувствовал, и невозможно было от того отмахнуться.

"Слезы Нимоа" мягко согрели горло, потом нутро. Хорошее вино, но не лучше, чем он пробовал когда-то… Незаметно Ветер осушил кубок почти до дна и тут понял, что такое настоящие "Слезы". Внутри стало легко, спокойно, светло, так что плакать хотелось от счастья. Он осторожно поставил хрупкое творение неизвестного стеклодува, усилием воли подавил неуместный порыв.

– Да, и этот секрет утерян, как и многое другое, – с сожалением сказал хозяин. – Ты когда-нибудь задумывался, какую силу имеешь?

Ветер, еще борясь с непрошенными слезами, только дернул плечами.

– Вижу, что не понимаешь. Ты привык. Как к собственной коже.

Серый наклонился, отыскал свиток в груде у своих ног, вытряс из футляра. Швырнул Ветру.

– Читай.

Ветер немало пробежал глазами, прежде чем понял, что это переизложение его "Жемчужины". Легкое, красочное, можно даже сказать безупречное.

– Красиво, – поднял он глаза, ожидая, что все вот-вот разъяснится.

– И это все, что ты можешь сказать?

– Я ведь знаю, чем закончится история, – терпеливо ответил Ветер, не подозревая, куда клонит Серый. – Но написано прекрасно. Сразу виден талант, к тому же редкий. Похоже… на Тускана Тэра из Одорно. Я никогда с ним не встречался. Читать не раз случалось… да и слышать, через актеров. Его сейчас любят.

– Да, это он и есть. И его действительно любят. Сейчас блистает при Витамском дворе. Хорошо… Теперь это, – он перекинул Ветру еще один свиток.

Опять то же. Другое начало, но предмет тот же самый. Написано, пожалуй, даже лучше. Слова переливались, история ткалась, завораживала.

– Это даже лучше, чем получилось у Тэра. Ты собираешь переизложения "Жемчужины"? – удивился Ветер. – Что за надобность? Для тебя она сделала все, что могла.

– Не только "Жемчужины". И уже не собираю. Я заказал их в свое время. Разным стихотворцам. Вот этот пока еще не прогремел, как Тускан Тэр, по праву прозванный Сладчайшим, но и его тоже, вероятно, ждет большое будущее. Если повезет. Вот еще, – подкинул он, – взгляни.

Ветер пробежал почти четверть свитка, пока оторвался. Чужая рука переписчика, к тому же полуграмотного, но слова его собственные. Давние стихи, он давно уже так не рассказывал "Жемчужину", но несомненно, это его стихи. Его слова, его образы. Вот старик-служитель, Сид, страшно похожий на Ветра, только получше по тем временам одетый. Как будто все это было вчера.

Он молча ожидал продолжения.

– Живые стихи. Твои.

– А в тех свитках?..

– Прославленный стихотворец не видит разницы?

– Быть может, не стоило заниматься переизложением чужого? Стихи творятся от сердца.

– Быть может. Но над "Жемчужиной" не потрудился только самый ленивый из стихотворцев. Потому так любопытно сравнивать.

– Что ты хочешь сказать?

– Я думаю, со времен великого Стэвира ты наиболее известный и наиболее преследуемый стихотворец. Немало найдется тех, кто готов Вольного Ветра в пыль стереть. И еще гораздо больше тех, кто стремится добиться его пристального внимания – и тем снискать себе славу и бессмертие. Хотя бы в стихах.

Он дал Ветру время подумать.

– И что же? – не выдержал тот.

– Не первый год я в поисках. Мне нужен человек, который мог бы поспособствовать осуществлению моего замысла. Наилучшим образом… – Он встал, прошелся немного, прежде чем продолжить. – Для подробного изложения время еще будет. Скажу лишь, что искал я нечто особенное – ошибка может стоить многого. И знаешь, что любопытно? Даже темные крестьяне из глуши, забытой всеми ветрами, спустя год или два после встречи с тобою ясно и живо вспоминают сказки Вольного Ветра. Точно слышали их вчера. Конечно же, не стихи так легко оседают в их памяти, а порожденные тобою образы, точно люди сами зрели происшедшее. Как будто сами там побывали! Да еще и другим рассказывать берутся, громоздя сверх того целую груду собственных домыслов! Что же говорить о людях книжных, о торговцах? Мои слуги нашли не одного и не двух, безраздельно уверенных, что знают подлинные истории лучше самого стихотворца. Убежденных, что воочию зрели выдуманных тобой героев.

Он помолчал немного, прохаживаясь перед камином и давая время Ветру поразмыслить над сказанным. Наконец остановился, пристально воззрился на гостя.

– Твой секрет не в том, как ты сплетаешь слова воедино. Дело в том, кто их сплетает. И даже в свитках сохраняется твой отпечаток. Твой невещественный след.

Ветер поморщился. Хотел возразить, но не успел.

– Я собрал все, что смог, из сотворенного тобой. Я разослал твои свитки в самые известные школы, требуя отчета, что в них необычайного. Я обращался за советом к людям без сомнения ученейшим, к ценителям и знатокам подобного таланта, а также к другим стихотворцам, жаждущим открыть твои тайны. И что же оказалось?

Стихотворец снова промолчал. Он боялся ответа.

– Да ничего! Некоторые из них безупречны, некоторые почти таковы, некоторые невыразимо красивы, но столь удачный слог свойствен и многим другим стихотворцам. Есть и такие, что не вызвали большого одобрения у людей, чья ученость, – он развел руками, подчеркивая, – поверь мне, не вызывает сомнения. Что же в этих творениях? Я сам много времени провел над твоими свитками… Часть моего дара – проницать то, чего не увидит обычный человек, ведь ты уже понял?

Ветер едва заметно кивнул.

– В твоих словах слишком много огня. Неведомого мне. Внутри, глубоко. Снаружи все просто, спокойно, порой даже буднично, но вместе складывается… то, что я постигаю, но не могу найти слов… ведь слово – твой дар, – взмахнул он свитком, что до сих пор сжимал в руке. – Ты имеешь власть над людьми. Заставляешь не слушать – видеть. Видеть то, что захочешь ты. И помнить увиденное. Потому тебя любят и ненавидят, а остальных стихотворцев лишь хвалят и порицают. Ты словом так попадаешь в цель, как иной не ударит кинжалом. И можешь, как никто другой, погрузить в сокровенное… Не потому что так искушен в плетении словес, а потому что для каждого из них находишь нужное время и место, чтобы высказать, забросить в мир. А твой огонь… твоя Жемчужина довершает начатое. Ты способен запутать в свою сеть любого. Чем не чародейство, в коем следует уличить немедленно? Разве одно только это не способно внушить страх непосвященному?

Серый заметно взволновался. Даже щеки окрасились слабым румянцем.

Вот ведь, у него тоже есть уязвимые места.

– Не знаю, есть ли еще носители дара, подобного твоему. Но не среди стихотворцев. Поэтому мне нужен Вольный Ветер, и только он.

– И поэтому ты не оставил мне выбора.

– "Кто может вольный ветер привязать…" Это ведь твои слова?

– Слова не мои, но я люблю их.

– У меня преимущество перед теми, кто до сих пор пытался это сделать.

– У них тоже были свои преимущества. Тогда я был молод. А теперь стар, и с каждым днем все старше.

– Я рассчитываю не на страх. И не на силу. Но без нее к Вольному Ветру не подобраться. Он слишком усердно цепляется за свою свободу, чтобы отнестись к моему замыслу со всем вниманием, приличным случаю. Пришлось использовать сеть.

– Ловить сетью ветер – пустая трата времени.

– Ветру пора бы перестать дуть без толку. Без направления, куда попало.

– Ветры не дуют, куда им указывают перстом.

– И тем наносят много бед, не так ли?

– И тем не менее. Такие уж они есть.

– Неужели? Разве не все совершается по воле Нимоа?

Ветер усмехнулся. Серому все же удалось поймать его на слове.

– Ты что же, решил уподобиться Нимоа?

– А ты равняешь себя с истинным ветром?

Теперь усмехнулись оба.

– Всю жизнь ты довольствовался крохами, хотя мог бы иметь всю землю. Стоит лишь рот открыть – и ты делаешь с людьми все, что пожелаешь. Ты ведь каждодневно зришь, как твои истории сообразно твоему же желанию выворачивают привычный для них мир? Чем не чародейство? Чем не "чародейский голос", плетущий сеть вокруг них? Хочешь ты того или нет, но это власть, Вольный Ветер. Власть, которой ты желал, иначе нашел бы другую Жемчужину. Власть, которую ты так и не сумел использовать как должно. Та власть, что можно употребить и во благо тоже.

– Я не способен употребить власть. Куда бы то ни было. Это не мое дело – я стихотворец.

– Ты творишь не стихи – их мир. Ты уже ее используешь, походя, каждый день. И так же неразумно, как настоящий ветер, дующий без цели.

Ветер вздохнул.

– Признаю: ты многократно удивил меня сегодня, хотя, казалось бы, на склоне жизни уже удивляться нечему. Я бесконечно устал, и потому спрошу в последний раз. Так что же ты от меня хочешь?

– О, я не стану утомлять усталый разум. Я терпелив, когда дела того требуют. Почти все уже сказано, осталось главное. Но тебе не стоит попусту гадать, лучше отдохни до завтра.

Он небрежно указал на дверь и преспокойно отвернулся к камину. Ветер с трудом оторвался от мягких подушек, неуклюже двинулся вперед, на ходу разминая затекшие ноги. Его приняла та же темная комнатушка. Скоро его подхватили чьи-то руки, направили, увлекли в узенькую галерею. Пошатываясь от усталости, он двинулся меж своих стражей. Хотелось закрыть глаза: даже тусклый свет их факелов мешал невыразимо, отдавался болью.

Галерея оборвалась, свернули на узенькую лестницу, извивавшуюся в камне наподобие винтовой. Тут пришлось почти что о стены тереться, ноги то и дело цеплялись за неровные, выщербленные ступеньки. Стихотворец все время оступался с непривычки. И хуже всего – сверху еще и шаги послышались: кто-то спускался, а разминуться здесь непросто. Служитель, поднимавшийся перед Ветром, окликнул невидимых встречных, сверху отозвались. На предложение вернуться и дать дорогу с вызовом ответили тем же.

Первый сторож обернулся к своим приятелям за спиной у Ветра.

– Это Кальтир, – проворчал с досадой.

– Этот ни за что не уступит, – в тон пробурчали сзади. – Скорей удавится…

– Больно много из себя мнить стал, – услышал Ветер едва слышный неприязненный шепот третьего. И уже обычно, с хрипотцой: – Так это нам уступать, что ли? Мы уже четверти три одолели, не меньше…

Должно быть, этот Кальтир приближен к особе Серого вопреки другим достойным столь высокой чести – очень уж его тут недолюбливают.

– С места не тронемся! – крикнул первый служитель. – Хочешь пройти – пожалуй! Если сможешь, – он хмыкнул.

Вскоре Ветер понял, к чему эта явная насмешка. Препятствий, конечно же, его стражи чинить не собирались, однако строптивец оказался человеком такого мощного сложения, что ему и без того нелегко приходилось. Они и сами почти что упирались головою в камень, он же пробирался здесь согнувшись.

– Ладно, – пробурчал он, примериваясь, – просочимся как-нибудь. Давай, – сквозь зубы бросил он своим спутникам, скрытым пока что от Ветра.

И под едва заметное удовлетворение своих недоброжелателей решительно полез бочком с досадливым шипением, гримасами и прочими признаками крайнего неудобства. Несколько ступеней здоровяк одолел без особых помех, но рядом с Ветром он изрядно запнулся и чуть не сверзился, увлекая за собой еще кого-нибудь. Стихотворца тут же опасливо ухватили за кадамч, прижали к стене, хотя он и сам туда усердно вжимался. Кальтиру с преувеличенной заботой пожелали не переломать тут часом обе ноги. Место опасное, если что – катиться можно до самого низа без остановки. Вот был же случай в прошлом году…

Не в силах больше сдерживаться, Ветер усмехнулся.

– Давай, чего стал! – досадливо рявкнул Кальтир в гулкое лестничное чрево.

Улыбка застыла на губах, когда спутник Кальтира принялся протискиваться вслед за своим провожатым. Следующим оказался Илча. Они заметили друг друга одновременно, и оба отвели взгляд. Потом, спохватившись, встретились вновь.

Как будто со вчерашнего дня прошло еще два летних срока. Вчера Илча глядел сбитым с толку, совсем потерянным, сегодня Ветра явственно обожгло новой злостью. Здешний хозяин все делает быстро и точно – независимо от воли человека.

Надо отдать должное Серому: даже Ветра ему удалось поколебать или хотя бы растревожить. А с такими, как Илча, он не церемонился вовсе, играл, как заблагорассудится. И вся эта сутолока на лестнице тоже не просто случай: "случайностей" и без того вокруг преизрядно. Чего же Серый добивается, что за новую сеть он плетет? Наверняка уже вытянул из парня все, что смог. Все, что тот знал о Ветре, все, что сам себе придумал. Однако мальчишка не ведал, как было на самом деле, а значит и Серый того не ведает…

– Эй, птенчик, – отвлек его от размышлений Кальтир, отдувавшийся уже из-за спин охранников Ветра, – тебя что, за шиворот тащить?

Илча двинулся, вжимаясь в стену, не сводя глаз со стихотворца. Скользнул мимо, стараясь по возможности не прикасаться. Внезапно он замер, дернулся, сгреб Ветра за кадамч, встряхнул, словно не в себе.

– Ненавижу тебя, – выдохнул в лицо. – Ненавижу!

В него вцепились служители, пытаясь оттащить от Ветра, но в узком простенке сделать это было нелегко, да и сам Илча отчаянно не желал отпускать добычу. Он больше не тряс, не бросал обидных слов, не винил, только губы слегка подрагивали и глаза жадно ждали чего-то.

Ветер не слышал, что кричал Кальтир, отрезанный от подопечного спинами своих же собратьев, и должно быть, совсем не ожидавший такого поворота, он ничего не слышал. Здешний хозяин, что бы он ни говорил и как бы ни разумел самого Ветра, все равно оставался чудовищем, опасным и безжалостным, и сейчас он чего-то ждал от этой встречи. Но чего? Опрометчивого шага? Чего еще? Он знает все, даже то, что скрываешь от себя самого, и потому одолеть его невозможно. Знает почти все, кроме одного…

– Нельзя давать обещания, – сказал Ветер, четко, разделяя слова, чтобы каждое проникло сквозь туман, окутавший юношу. – Потому что Нимоа порой не дает их исполнить.

Все затихли от неожиданности, замерли, силясь уразуметь, что происходит. Илча же просто помертвел.

– Бывает, что переломанные ноги не дают дойти туда, куда стремишься, а затуманенный недугом разум – послать весть, – продолжал Ветер, пользуясь затишьем. – Бывает, что приходишь слишком поздно. Намного позже обещанного, когда нельзя ничего исправить. И дни превращаются в годы, утрата – в боль, а обещание – в груз, камнем висящий на шее. Нельзя давать обещания, – говорил он все быстрее, потому что Кальтир почти дотянулся до Илчи. – Я долго искал тебя, но безуспешно. Прости меня. Если захочешь.