Текст книги "Убить Зверстра"

Автор книги: Любовь Овсянникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 26 страниц)

– Да, теперь мне все понятно.

Мы сидели в роскошных креслах недавно приобретенного Ясеневыми итальянского гарнитура, Павел Семенович терпеливо подливал нам в бокалы сладкий, но хмельной напиток, который мы заедали ломтиками ананаса. Я вдруг почувствовала, в каком напряжении прожила последние полгода, и мне расхотелось заниматься делами, хлопотать о своем виде, об Алешке, помогать маме – я возжаждала поскорее отправиться в отпуск, свет за очи, на необитаемый остров.

– Ты передумала задавать второй вопрос?

– Я думаю, стоит ли его задавать, – ответила я. – Страшно, но все же решусь. Почему вы сказали, что дело с Хохниным, я должна закончить сама?

– Отлично, – похвалила меня Ясенева. – Что ж, я обещала рассказать тебе правду и я сдержу слово.

***

Не такой уж дурочкой была подвинувшаяся умом Галя, как думали некоторые односельчане. Ее родители, да и сам Володя, сердцем понимали, что она просто глубоко отрешилась от всего, запредельно далеко отошла от мира, жестоко обманувшего ее прекрасные, беззащитные и благоухающие, как цвет флёрдоранжа, чаяния. Она закапсулировалась в спасительном коконе, принимаемом многими за болезнь, и пережидала там, медленно подминая под себя свое горе, пока по капле нацеживаемые силы позволят ей возмужать и обрести защитный панцирь, стряхнуть с себя цепи разочарования и беспомощности.

Безотчетно бродила она по полям и рощам, изучала одинокий день и жуткую ночь, улыбкой целомудрия встречала рассветы и, обливаясь слезами, прощалась с солнцем в закаты, сливаясь в эти часы с живой и вечной природой, наполняясь от нее мудростью, пониманием людей и умением ждать, ждать, ждать своего часа. Видно, зачем-то нужен был ей этот опыт нерасторжимости с вечностью, который многим дается лишь после земных странствий. Видно, нужен был в этом месте и в этот миг бытия среди сонма маленьких богов, какими по существу есть люди, один такой, что соединил бы в себе стариковские ум и знания с юностью души и молодостью готового к счастью тела.

И мудрая мать-природа ковала из Гали великую надёжу свою, возлагая не нее, такую еще хрупкую и ранимую, миссию победы над сатанинским злом. Долго трудился космос, и долго бродила Галя по его повелению, собирая в туесок памяти все, чему была невольным свидетелем. Сон ума ей не нужен был, она давно отдохнула от уроков и чтения книжек, от запоминания формул физики и химии, от логических схем математики, она знала наизусть историю и литературу, язык и социологию. Эти знания, как вешние воды, проникли в нее, обеспечив возможность накапливать в себе новые факты и наблюдения для качественного преобразования их в нужные выводы, когда пробьет урочный час.

И тот час пробил. Она стала Володиной женой и очнулась от нарколепсии воли. Словно на нее обрушился ливень прозрения, Галя разом поняла все, что так долго созерцала, что теперь знала и что должна была с этим сделать. Но знания ее были не для людей – мягкотелых, обнаженных созданий. Что делать с вместилищем своей памяти, к ней пришло не сразу, и какое-то время невидимая, не понимаемая самим умом его работа продолжалась в ее недрах, подводя ее к нужному шагу.

Наконец, Галя решилась. Она поехала в областной центр и нашла там родителей присланной к ним прорабши…

– Ну, ты уже поняла, Ира, что твоя бабушка покончила с родителями Хохнина, которые и творили в селе убийства детей. Ты можешь гордиться ею. Поэтому тебе, ее внучке, ниспослано было свыше продолжить очистительный процесс, связанный с их пагубным наследием, переданным своему потомку, – сказала Ясенева.

– Моя бабушка?! – удилась Ира, казалось, ко всему готовая, но только не к этому. – Бабушка Галя? Как вы узнали? Почему от меня скрывали всю эту правду?

– А ее никто, кроме бабушки Гали и нас троих, присутствующих здесь, не знает. Надеюсь, ты понимаешь, что право знать эту правду – привилегия сильный людей. И пока бабушка сама не заговорит с тобою о ней, ты должна молчать.

***

Мне осталось только добавить несколько уточнений. В наш город внезапно пожаловала Таля Наталина, если вы еще не забыли о существовании этой плодовитой борзописицы, от которой мутило Дебрякова. И конечно, завалилась к нему. А он ведь женился, пусть пока неофициально, но фактически, и не хотел огорчать Елену Моисеевну своим знакомством с безнравственной в жизни и в творчестве особой. Тем более что Елена Моисеевна, еще не оправившаяся от горя, продолжала болеть.

Чтобы не ударить в грязь лицом, Дебряков познакомил Наталину с Ясеневой, мол, вы обе писатели, так вот и общайтесь, наслаждайтесь, вот вам обоим подарок от меня. Ясеневу же посвятил в свои прошлые амуры (некуда, бедняге, было деваться) и просил избавить его от напасти. Добрая душа Дарья Петровна согласилась взять удар на себя и занимала Талю-Тлю, как могла.

Оказывается!!! Та приехала сюда на похороны своего единственного из оставшихся родственников – безвременно почившего племянника Гриши Хохнина. Вот вам и хохма в стиле панк!

Но Ясенева времени зря не тратила. Не подав виду, что вообще слышала о почившем, расспросила Талю о ее детстве, о родне и родственниках, о ее самых приятных и неприятных воспоминаниях. Та и рассказала о старшей сестре Фаине, о том, где та жила, и как закончила свои дни.

– На радостях, что родился второй сын, – рассказывала Таля Ясеневой, – моя сестра устроила небольшой семейный пир. Что там произошло, по сути никто так и не узнал. Они поздно легли спать, а под утро, когда у людей сон самый крепкий, даже собаки не брешут, лишь петухи продирают глаза, чтобы впервые в эти сутки закукарекать, дом занялся пламенем, и в один миг сгорел дотла. Они, наверное, и проснуться не успели.

После этого Ясенева поехала в то село, где после окончания техникума работала колхозным прорабом молодой специалист Фаина Хохнина. Дарья Петровна приехала туда рано утром и пошла на рынок, где обычно собираются старушки поговорить о старине, о своей молодости. Под видом научного работника, собирающего краеведческий материал для научных исследований, Ясенева разговорила этих старушек. От них и узнала о многочисленных убийствах детей, случившихся тут так давно, что к этому времени рассказы о том обросли совсем дикими подробностями, не утратив, однако, остроты восприятия. Затем ей поведали о страшном случае несчастной любви, закончившемся чудесным исцелением умалишенной, много лет тенью бродившей по околицам днем и, главное, ночью и наводившей ужас на запоздалого путника.

– Да вон она, – показали бабки на симпатичную старушку, продающую молоко, чтобы подтвердить, что рассказывают не выдуманные байки, а голую правду из истории их села. – Расцвела, слава богу. Хоть что-то в мире не во зло людям делается, – заключили они.

Ясенева познакомилась с бабушкой Галей, оказавшейся не такой уж древней старушкой, а приятной и интересной женщиной, разменявшей, правда, восьмой десяток. Как уж ей удалось расположить к себе бабушку Галю, трудно сказать, но на то есть у Ясеневой дар божий и мастерство журналистки. Бабушка Галя пригласила Дарью Петровну к себе в гости и на протяжении нескольких дней тайком от деда Володи рассказывала историю своей жизни.

– Почему они убивали детей? – спросила Ясенева. – Ведь, по вашим рассказам, хоть и охочи они были до извращенной любви, но не нуждались в таких вещах.

– Да уж теперь у них не спросишь, – скорбно качая головой, заметила бабушка Галя. – Только видела я все и наблюдала многое. Душа моя тогда спала, словно то не я была, а сомнамбула чужая. Вспоминать не хочу. Но я ведь еще до Ванькиной женитьбы знала, у кого от него детишки родились. Страсть, сколько он тут семени своего в рост пустил, кобель проклятый! А потом этих-то детишек она и порешила, всех до единого. Из ревности, видно, Фаня лютовала. А Иван детей, конечно, не губил, нет. Но покрывал ее, сучку кровожадную, и помогал тем, что назвал, кто от него на свет появился. Может, не для убийства назвал, а хвастался перед нею, но потом, когда дети его погибать начали, не мог он не догадаться, кто это делает. Значит, и он душегубом был.

– Как же вы решились, – спросила Дарья Петровна, – такую страшную весть родной матери Фаининой рассказать? Ведь вас могли обвинить в клевете, наконец, просто убить как опасного свидетеля, и все.

– Ну, смерти я не боялась, хоть, конечно, подумывала о таком исходе. Но потом поняла, что мой долг в том и заключается, чтобы извергов этих извести, не зря же господь сподобил меня стать единственной свидетельницей их злодеяний. А чего к закону не обратилась? Не скажу. Видно, не верила, что закон правильно рассудит дело. А мать Фаинина внушила мне уважение. Я ее пару раз видела и поняла, что она строгая и решительная, а главное, догадывается о больных мозгах своей дочери. Вот я к ней и поехала. Вошла во двор, долго сидела. Наконец дождалась, что она вышла на улицу. Я догнала ее, представилась. Она сказала, что слышала обо мне и даже, кажись, видела мельком. Короче, согласилась выслушать. Я ей все и рассказала, в деталях и с примерами, именами, датами и способами убийства. А потом предупредила, что грех этот от нее – как от матери изуверской – начало берет. Значит, ей его и исправлять. А если не исправит она, то я пойду в милицию, и их всех привлекут за соучастие: кого за сокрытие правды, кого за пособничество. Я ей сказала, что смогу привести доказательства, что она знала о преступлениях дочери. А под конец сказала, что им-то ничего – они пожили на своем веку. А малец Гришка не за козлиную душу в детдоме пропадет. И дочка младшая, что как раз тогда в люди выбивалась, дорожки светлой повек не увидит. И она решилась.

– А откуда вы знаете, что поджег совершила именно она? – спросила Ясенева.

– Так ведь она попросила меня помочь ей. И мы в тот день совсем, считай, под ночь, вдвоем туда поехали. Я на улице оставалась, долго бродила в темноте, но мне же не привыкать было. А она к ним в дом пошла и вышла оттуда только под утро. И вскорости там полыхнуло пламя. Но мы уже были далеко, только столб дыма и заприметили с расстояния, отделявшего нас. Думаю так, что она пила-гуляла с ними, незаметно при этом напоив их сонным зельем. А потом облила все керосином, да и подожгла. Делов-то, чертей порешить!

***

– А бабушка знает, что вы мне это рассказали? – спросила я.

– Нет, я рискую не оправдать бабушкино доверие. Но ты можешь рассказать ей о нашей борьбе со зверстрами, а там как она сама захочет, тому ты и должна покориться. Ира, твоя бабушка Галя – человек незаурядного ума и воли, береги ее, не подведи меня.

– Обещаю, – пролепетала я жалким и раздавленным голосом, но не от боязни перед возложенным на меня доверием, а оттого, что все время, оказывается, находилась в окружении незаурядных, мужественных людей. И поняла, что я – плод их целенаправленных усилий, их продолжение. Пришла моя очередь нести эстафетный факел веков, и я обязана пронести его, не загасив и не снизив скорости, чтобы передать дальше в надежно подготовленные руки.

По плечу ли окажется столь ответственная и отважная миссия моему Алешке, наделенному не внушающими доверия хлипкими генами? Ведь именно с его подачи я собиралась рожать детей, через которых мне предстояло действовать дальше.

С пониманием этого мне надо было жить дальше. Но я, честно признаюсь, очень надеюсь на чувство юмора, зная теперь, однако, ему время и меру. Ибо существуют святые истины и великие дела, вершащиеся тихо и незаметно, но не терпящие привыкания к ним и суесловия. А поучиться этому, как вы убедились, мне было у кого!