Текст книги "Пальмы в снегу (ЛП)"

Автор книги: Лус Габас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 41 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

– Да, я знаю, что это не самый лёгкий туристический маршрут, но я все организовала, – заверила Кларенс. – Один из моих университетских товарищей поддерживает связь с тамошним профессором, и они вдвоём помогли мне выправить без проволочек нужные бумаги с разрешением на въезд. Обычно на это уходит несколько недель. Туда есть прямой рейс из Мадрида, самолёт летит пять часов. Ничего особенного, обычная прогулка... А кстати, – добавила она двусмысленным тоном, – никто не хочет составить мне компанию? Папа, дядя Килиан?.. Неужели вам не хочется снова увидеть эти места? Или встретиться со старыми знакомыми тех времён?

Кларенс заметила, как Килиан прикрыл глаза и поджал губы. Хакобо ответил за двоих:

– Да с кем нам там встречаться? Из белых там никого не осталось, а негры, которых мы знали, давно умерли. А кроме того, это повлечёт за собой катастрофу. Я ещё не сошёл с ума! Ну зачем мне туда ехать? – его голос задрожал. – За новыми страданиями?

С этими словами он повернулся к брату. Кларенс заметила, как тот отвёл взгляд.

– Ну, а ты, Килиан, тоже не хочешь вернуться в те дни своей жизни? – мягко спросила она, стараясь, чтобы ее голос прозвучал по возможности невозмутимо.

Килиан закашлялся.

– Когда я уезжал, то знал, что никогда туда не вернусь, – резко ответил он, нервно кроша в руке кусочек хлеба. – И не собираюсь возвращаться.

Все на несколько секунд замолчали.

– А ты, Даниэла, не хочешь поехать со мной?

Даниэла задумалась. Решение Кларенс ее удивило, и потому она до сих пор ничего не говорила по этому поводу. Она посмотрела на двоюродную сестру огромными карими глазами. Из всей семьи только Даниэла не унаследовала по отцовской линии зеленые глаза и часто на это сетовала, хотя глаза ее были удивительного цвета и такими живыми. Даниэла этого не осознавала, но ее пронзительный взгляд ошеломлял любого собеседника.

– И надолго ты? – спросила она.

– Недели на три.

– На три недели! – воскликнула Кармен. – Но это же так долго! А если с тобой что-то случится?

– Что со мной может случиться, мама? Насколько я знаю, это вполне безопасное место для иностранцев, конечно, если не занимаешься ничем противозаконным...

Этот ответ встревожил ее мать еще больше.

– Хакобо, Килиан... Вы же знаете, каково там. Умоляю, заставьте ее выбросить эту мысль из головы.

Старшие члены семьи продолжали говорить, словно не замечая присутствия Кларенс.

– Можно подумать, ты не знаешь свою дочь! – сказал Хакобо. – Она все равно поступит так, как считает нужным.

– Она уже достаточно взрослая и знает, что делает, тебе так не кажется, Кармен? – добавил Килиан. – Мы были моложе, когда поехали...

– Да, – прервала его Кармен, – но в то время было гораздо безопаснее. А сейчас одинокая белая девушка...

– Я читал, что люди до сих поддерживают деловые связи и спокойно ездят туда-обратно, – сказал Килиан. – И есть благотворительные организации, которые могут помочь...

– Откуда ты знаешь? – поинтересовался Хакобо.

– Прочитал в Интернете, – ответил Килиан, передернув плечами. – Я уже стар, но люблю быть в курсе событий. Даниэла научила меня обращаться с компьютером, и это проще, чем я думал.

Он улыбнулся дочери.

– У меня была хорошая учительница.

Даниэла улыбнулась в ответ.

– А ты не можешь взять с собой коллегу с работы? – обратилась к дочери Кармен.

– По правде говоря, никого не привлекает мысль поехать в такую далекую от цивилизации страну... Но я их понимаю, ведь, в конце концов, у меня там личный интерес... – Она помедлила, подбирая слова. – Который они не разделяют. А я хочу увидеть места, о которых вы столько говорили!

– Ничего ты там не увидишь! – вмешался Хакобо. – Ты даже не представляешь, в каком печальном положении находится страна. Сплошная нищета.

– Все совсем не так, как вы рассказывали, да? – с иронией сказала Кларенс, вспомнив, какие картины мысленно нарисовала во время встречи с Хулией. – Ничего страшного. Реальность всегда превосходит выдумку.

Килиан нахмурился. Похоже, заметил в поведении племянницы несвойственную ей дерзость.

– Кларенс, – сказал он дружелюбно, но суховато, – не говори о том, чего не знаешь. Если тебе так хочется поехать, то поезжай и сделай собственные выводы, но не осуждай нас.

Кларенс не знала, что на это ответить. Не мог же дядя прочесть ее мысли? Чтобы снять повисшее напряжение, она обратилась к двоюродной сестре:

– Ну так что, составишь мне компанию?

Даниэла покачала головой.

– Жаль, что ты не сказала мне раньше! – посетовала она. – Сейчас я не могу уйти с работы на три недели. Но в конце концов, если ты влюбишься в Фернандо-По, – добавила она, – в следующий раз я поеду с тобой. Обещаю.

Должно быть, кузина воображает, будто бы нескольких недель достаточно, чтобы проникнуться к незнакомому месту теми же чувствами, что навсегда вросло в души их отцов. Но те провели на далёком острове долгие годы, она же едет туда совсем в другое время и при других обстоятельствах.

– Ох, даже не знаю, хватит ли мне этих недель, чтобы влюбиться... А впрочем, кто знает...

Вопрос так и повис в тишине, затянувшейся до конца ужина, однако молчание не могло заглушить звучащие в сознании обоих братьев громоподобные голоса, которые повторяли снова и снова:

«Ты знал, что рано или поздно этот день настанет, и вот он настал. Ты всегда знал, что так и будет. Это был лишь вопрос времени. Так решили духи. Ты ничего не можешь сделать. Ты всегда это знал...»

Нужно знать горы, чтобы понимать: в горах апрель – самый жестокий месяц.

На равнинах Святая неделя знаменует пробуждение природы после зимнего сна. Богиня земли просыпается и выходит из подземных глубин на свет. В горах же все не так. Там богиня будет спать ещё по меньшей мере месяц, прежде чем зазеленеют луга.

В апреле в горах ещё ничего не растёт, земля пустынна, а пейзаж уныл. Ни звука, ни движения; только ватная, бесформенная тишина окаменевшего пейзажа – верный признак близкой бури или метели. В апреле нужно неустанно глядеть вверх, на небо и горные пики, а не вниз, на пустынную землю, если хочешь найти что-то живое.

А в небе другие дело: туманы окутывают вершины гор, ползут вниз по склонам, словно живые, и целыми днями идут дожди. Вначале клочья тумана похожи на комки сахарной ваты, еле-еле ползущие под дуновением ветра; но постепенно разрастаются, заполняя долину тусклым сумеречным маревом, царящим в ней до тех пор, пока однажды вдруг не выглянет солнце; оно разгонит тучи, согреет землю и окончательно победит зиму. Подожди, тягостное уныние, скоро весна победит тебя окончательно и бесповоротно.

В этом году апрель выдался особенно дождливым: несколько недель перед тем стояло унылое, хоть и спокойное ненастье, нагоняя безнадёжную серую тоску. Однако в тот вечер, когда Кларенс объявила о предстоящем отъезде, деревья начали содрогаться под порывами нарастающего северного ветра, грозившего принести с собой дождь. Началось все с тихого шёпота, который все нарастал, пока, наконец, не превратился в неистовый рёв ветра, что срывал ставни и сквозняками прокрадывался под двери домов, подбираясь к самым ногам их обитателей.

В эту ночь перед Хакобо и Килианом с новой силой воспряли картины былых дней, которые они никогда не в силах были забыть, но заметно потускневшие со временем под покровом обманчивого покоя, неизменного спутника старости. Но достаточно было лишь нескольких слов, чтобы картины далёкой молодости вновь обрели жизнь, и все чувства былых десятилетий вновь пробудились, обжигая все той же болью незаживающей раны.

Ни один из них не мог представить, что простое стечение обстоятельств и любопытство Кларенс повернут колесо судьбы, и события пойдут совершенно по другому пути, что Кларенс станет орудием судьбы – капризной любительницы играть причинами и следствиями; в этой игре каждое событие имеет свои причины и влечёт за собой последствия.

В тот вечер, когда Кларенс объявила о предстоящей поездке, и листья за окном трепетали на ветру, несколько человек уснули в своих одиноких, а кое-кто и в супружеских постелях, и суровый северный ветер превратился в тёплый и влажный муссон.

II

Pantap salt water ( В море )

1953

– Идём, Килиан! Опоздаем на автобус!

Хакобо старался перекричать вой январской вьюги, отгребая старой лопатой снег от входной двери. Закончив, он поднял воротник пальто, надвинул на лоб шляпу, взял чемодан, повесил на плечо деревянные лыжи и пошёл вперёд, притоптывая, чтобы проложить тропинку, по которой им предстояло спуститься к выходу из деревни, а заодно, чтобы не замёрзли ноги на лютом январском морозе.

Он собрался уже снова окликнуть брата, когда услышал разговор на диалекте Пасолобино, доносившийся с каменной лестницы, ведущей во двор. Вскоре на улицу вышел Килиан в сопровождении их матери Марианы и сестры Каталины. Обе были закутаны в тяжёлые чёрные пальто из грубой шерсти, с закрывавшими волосы капюшонами, и опирались на деревянные посохи, чтобы не поскользнуться в сапогах из грубой потрескавшейся кожи, совсем не спасавших от холода.

Хакобо улыбнулся, увидев в руках у матери два свёртка в газете. Он не сомневался, что в каждом из них – кусок хлеба с ветчиной, которые она собрала в дорогу.

– Я пойду с тобой вперёд, Килиан, – сказала Каталина, беря его под руку.

– Конечно, – согласился брат, а потом мягко её упрекнул: – Но тебе следовало остаться дома, упрямица. С твоим кашлем не годится выходить на такой холод. Ты бледная, и губы у тебя посинели.

– Я не знаю, когда вас снова увижу! – всхлипнула она, пытаясь затолкать под капюшон непослушный тёмный локон. – И хочу хотя бы в последние минуты побыть с вами.

– Ну, как хочешь.

Хакобо обернулся, бросил прощальный взгляд на дом и вместе с сестрой зашагал по застывшим улицам. Снег, нападавший за несколько предыдущих дней, доходил до колен, а метель едва позволяла видеть на пару метров.

Килиан дождался, пока его мать, высокая крепкая женщина, поднимет воротник тяжёлого пальто, чтобы закрыть горло. Он воспользовался этими мгновениями, чтобы бросить последний взгляд на фасад дома, стараясь сохранить в памяти каждую его черту: водосточные трубы по углам, окна в рассохшихся от солнца деревянных рамах, толстые каменные стены, закрытые ставни с заржавевшими петлями, железные скобы на двери, закреплённые тяжёлыми гайками, резной крест, высеченный в камне над дверным проемом...

Его мать с уважением отнеслась к этим мгновениям молчания – ведь Киллиану нужно проститься с домом. Наблюдая за сыном, она почувствовала укол страха. Каково придётся ему в другом мире, что так сильно отличается от того, который он покидает?

Килиан не был похож на Хакобо. Да, он был таким же физически сильным и энергичным, но не обладал властным мужеством старшего брата. С детства Килиан выказывал чувствительность и особую деликатность, которая с возрастом укрылась под налётом любопытства и демонстративной грубоватости, в которой он пытался подражать брату. Мариана знала, насколько суровы тропики, и, хоть и не хотела ограничивать его тягу к знаниям, не могла справиться с беспокойством, охватившим ее, когда она узнала о решении сына.

– Ещё не поздно вернуться, – напомнила она.

Килиан решительно помотал головой.

– Не беспокойся, все будет хорошо.

Мариана кивнула, взяла его под руку, и они пошли по неглубоким следам, оставленным в снегу Хакобо и Каталиной. Из-за необычайно бурной метели приходилось наклонять головы, говорить громко и не глядя друг другу в лицо.

– В нашем доме не осталось мужчин, Килиан, – сказала Мариана. В голосе не было упрёка, одна лишь горечь. – Надеюсь, ваши усилия не пропадут втуне...

Килиан почти не мог говорить. Наступали трудные времена для его матери и юной сестры: две женщины, на которых свалилось все бремя управления поместьем в самых суровых условиях, учитывая, что с каждым днём здесь оставалось все меньше народа. Два или три года назад молодёжь начала уезжать в большие города в поисках работы и лучшей жизни, вдохновлённая сообщениями в газетах: «Эль нотисьеро», «Эль эральдо», «Ла нуэва Эспанья» и «ABC», которые получали, пусть и с опозданием на несколько дней, наиболее зажиточные соседи.

Читая статьи и публикации, можно было представить, какое будущее его ожидает в этом забытом прогрессом месте, без привычных удобств, которых ему уже не хватало, хотя он даже не успел отъехать от дома. Килиан боялся неизбежной минуты расставания. Впервые в жизни он так надолго расставался с домом и с матерью и теперь чувствовал, как все тревоги последних дней вдруг смерзлись в желудке в тяжёлый ком.

Он завидовал Хакобо, проворству и решительности, с какими он собирал багаж.

«Здешняя одежда там не пригодится, – говорил он, – так что, думаю, тебе стоит взять только то, в чем поедешь и в чем будешь возвращаться, а также выходной костюм. А кроме того, там все намного дешевле, и ты купишь все, что захочешь». Килиан несколько раз складывал и вынимал вещи – рубашки, брюки, трусы и носки, желая убедиться, что выбрал нужное. Он даже составил список вещей, среди которых были даже набор бритвенных лезвий «Пальма» и лосьон «Денди», и прикрепил к крышке чемодана с обратной стороны, чтобы при необходимости вспомнить, что у него есть.

Но конечно, как отец, так и брат неоднократно ездили в Африку и привыкли путешествовать. А Килиан ещё не привык, хотя всей душой стремился.

– Если бы это не было так далеко... – вздохнула Мариана, крепко сжав плечо сына.

Шесть тысяч километров и три недели – сейчас они казались вечностью – время и расстояние, разделяющие родные горы Килиана и многообещающее будущее. Все, кто едет в Африку, возвращаются оттуда в белых костюмах, с полными денег карманами. Благосостояние семей уехавших растёт как на дрожжах. Однако это была не единственная причина отъезда Килиана; в конце концов, доходы его отца и Хакобо более чем достаточны. В глубине его души всегда жила мечта однажды уехать, чтобы посмотреть мир, увидеть, чем он отличается от этих долин; но, стоило ему подумать, каким долгим будет путешествие, как его охватывало беспокойство.

– Деньги никогда не лишние, – в очередной раз ответил он. – В этих домах всегда требуется то одно, то другое, да ещё и жалованье пастухам, жнецам, каменщикам... А кроме того, вы же знаете: молодым в Пасолобино тесно.

Мариана прекрасно это знала и понимала, как никто другой. Ничто не изменилось с тех пор, как она и ее муж Антон уехали в Африку в 1918 году. Жизнь в деревне являла бесконечную возню со скотиной, полные навоза стойла, грязь, снег и холод. Возможно, они и не голодали, но не могли рассчитывать на большее, чем скромная жизнь с минимальным достатком. Климат в долине был весьма суровым, а жизнь здесь напрямую зависела от климата. Сады, поля, фермы и скот – если год выдавался неурожайным, страдало все.

Ее сыновья могли либо добывать пирит на рудниках, либо поступить в ученики к кузнецу, каменщику, кровельщику или плотнику, добавив свой заработок к семейному бюджету, основанному на разведении коров и овец. Килиан ничего не имел против скотоводства и чувствовал себя счастливым и свободным среди полей и лугов. Но он был ещё молод, и Мариана понимала, что он хочет узнать иную жизнь, чтобы набраться опыта. Она и сама прошла через это: несколько женщин долины получили возможность уехать в далёкие края, и она знала, что творится в головах молодых, пока с годами к ним не приходит опыт, порой оставляя незаживающие рубцы.

Порыв ветра с силой мотнул чемодан Килиана, словно желая толкнуть его назад. Они молча брели под завывания ветра по узкой улочке, ведущей на окраину деревни. Килиан порадовался, что простился с соседями накануне вечером, а вьюга вынудила их остаться дома. Двери и окна домов были наглухо закрыты, и вымершая деревня являла собой поистине нереальную картину.

В нескольких шагах впереди маячили фигуры Хакобо и Каталины; вчетвером они образовали шаткую шеренгу, бредущую по тропе, отделяющей последние дома деревни от пастбищ.

Мариана смотрела на троих детей, которые перебрасывались последними шутками, чтобы облегчить тоску расставания. Килиан и Хакобо были высокими, крепкими и привлекательными. Обоим приходилось наклоняться, чтобы поговорить с сестрой – хрупкой девушкой, которая никогда не отличалась крепким здоровьем. Но в дочери непостижимым образом сочетались весёлый характер Хакобо и терпение Килиана. Внезапно на Мариану накатила невыносимая тоска по мужу. Вот уже два года, как она не видела Антона. Уже целую вечность они не собирались все впятером. А теперь они с дочерью остаются одни. Ей невыносимо захотелось плакать, но она решила быть сильной, чему их и учила с детства. Истинные горцы не показывают на людях своих чувств, даже если эти люди – собственная семья.

Хакобо посмотрел на часы и сказал, что надо торопиться. Обняв сестру, он ущипнул ее за щеку. Затем подошёл к матери и церемонно расцеловал ее в обе щеки, нарочито весёлым голосом заверив, что вернётся, когда они меньше всего будут этого ждать.

– Позаботься о брате, – прошептала она.

Килиан обнял сестру и слегка отстранился, придержав за плечи, чтобы посмотреть в лицо. Ее подбородок задрожал, казалось, она вот-вот заплачет. Килиан снова обнял ее, а Хакобо нервно закашлялся и повторил, что они опоздают на автобус.

Килиан подошёл к матери, изо всех сил стараясь взять себя в руки, чтобы не передумать. Мариана крепко обняла его, и оба вздрогнули, с трудом сдерживая рыдания.

– Береги себя, сынок, береги себя, – прошептала она ему на ухо. Ее голос дрожал. – И возвращайся поскорей.

Килиан кивнул. Потом они с братом надели лыжи, поместили крепления над каблуками ботинок и закрепили их металлическими рычажками, расположенными чуть впереди мысков. Килиан сунул в карман свёрток с едой, подхватил чемодан и заскользил вслед за Хакобо, уже едва маячившим впереди на тропе, что спускалась вниз, к Себреану – самой большой в округе деревне, в восьми километрах от Пасолобино, где им предстояло сесть на автобус, идущий в город. Шоссе не доходило до Пасолобино – самой высокогорной деревни, раскинувшейся у подножия громадного скалистого хребта, царившего над долиной, так что зимой самым быстрым, удобным и практичным транспортом были лыжи, легко скользящие по снегу.

Немного спустившись, Килиан остановился, чтобы в последний раз увидеть контуры фигур матери и сестры, темнеющие на фоне серой массы домов и дымящихся труб.

Несмотря на холод, женщины долго смотрели им вслед, пока молодые люди не скрылись из виду.

Лишь тогда Мариана опустила голову, и слезы потекли по ее щекам. Каталина молча взяла ее под руку, и они тяжёлым медленным шагом направились к дому, окутанные снежными вихрями.

Когда они добрались до Сербеана, щеки их горели, руки окоченели от холода, а по спине от напряжения струился пот. Здесь они сменили сапоги на ботинки со шнурками, оставив сапоги вместе с лыжами в ближайшей гостинице возле автобусной остановки, где их должен был забрать один из кузенов и отвезти назад в Каса-Рабальтуэ.

Хакобо проворно вскарабкался по лестнице сзади автобуса, чтобы привязать чемоданы к хромированному багажнику на крыше. Затем оба брата заняли свои места сзади. Водитель завел двигатель и объявил, что через пять минут они отправляются. Автобус был почти пуст, потому что в такое время жители долины Пасолобино редко куда-то выбираются, но на пути он заполнялся, и последним желающим попасть в город уже идти пешком или тесниться на ступеньках справа от водителя.

Хакобо закрыл глаза, чтобы вздремнуть, с облегчением от того, что больше не нужно выносить жуткий холод – в автобусе было не жарко, но терпимо. А кроме того, ему не пришлось совершать первую часть путешествия верхом, как когда-то отец. Килиан, со своей стороны, разглядывал в окно однообразный пейзаж, поначалу исключительно белый, но потом внезапно сменившийся серыми скалами, когда они выехали через туннель и начали спускаться в долину.

Он знал дорогу, поскольку ему неоднократно доводилось бывать в Бармоне – маленьком провинциальном городке в семидесяти километрах от Пасолобино. В свои двадцать четыре года Килиан нигде не бывал дальше этого городка. Кое-кому из его друзей детства посчастливилось заболеть, и им потребовались особые медицинские услуги, которые можно было найти только в областном центре, но ему самому, поскольку он всегда был здоров и крепок, как молодой дубок, таких услуг никогда не требовалось. Так что скотные ярмарки в Бармоне были для него главным источником информации о том, что происходит в мире – туда съезжались торговцы из разных мест, зная, что скотоводы, завершив свои дела, купят у них ткани, свечи, вино, оливковое масло, соль, всевозможную домашнюю утварь, скобяные изделия и подарки для многочисленных родственников.

Для Килиана эта суматоха означала, что за узкой, прорезанной в скале единственной дорогой, ведущей к долине, существует иная вселенная. Вселенная слов и рисунков из учебников по географии и истории, из баек, которые рассказывали старшие, из голосов из дневных передач национального радио и вечерней новостной программы международного радио из Парижа, а еще бунтарского (по мнению отца и брата) радио Пиренеев.

Хакобо проснулся вскоре после того, как миновали Бармон. Его не разбудила даже суматоха, когда в автобус влезли с десяток пассажиров с детьми, втащив корзины с едой и картонные коробки, в которых возмущенно клохтали куры.

Килиана по-прежнему поражало, как брат умудряется заснуть в самых немыслимых позах, при любых обстоятельствах и в любое время. Он даже мог проснуться, поболтать некоторое время, выкурить сигарету и снова заснуть. Хакобо утверждал, что это хороший способ не тратить зря энергию и скоротать время, когда особо нечем заняться. Сейчас Килиан не возражал против молчания Хакобо. Наоборот, после прощания с Пасолобино он даже был благодарен за возможность отдохнуть от болтовни, чтобы привыкнуть к изменениям в пейзаже и в душе.

Во время одного из кратких пробуждений Хакобо положил руку на плечо брата и энергично встряхнул, пытаясь вывести из задумчивости.

– Не вешай нос, дружище! – сказал он. – Пара рюмочек в кафе «Два мира» – и все печали как рукой снимет! Подходящее название, не находишь? – рассмеялся он. – Вот уж и в самом деле два мира!

Наконец, спустя несколько часов они добрались до большого города. В Сарагосе не было снега, но дул северный ветер, почти такой же пронизывающий и холодный, как в горах. Тем не менее, улицы были полны народа: десятки прохожих, закутанные в шерстяные пальто и бежевые плащи, сновали туда-сюда, слегка втянув головы в плечи. Женщины прижимали к груди сумочки. Хакобо привёл Килиана в пансион – узкое здание недалёко от площади Испании, где всегда останавливались Антон и Хакобо, когда бывали в городе. Они оставили чемоданы в маленьком, скромно обставленном номере и, не желая терять ни минуты драгоценного времени, снова вышли на улицу, спеша осмотреть достопримечательности, обещанные Хакобо.

Первым делом, по обычаю всех приезжающих в Сарагосу, они направились по переулкам старого города, больше известного как Эль-Тубо, к базилике Мадонны-дель-Пилар, чтобы попросить у Пресвятой девы удачи в пути. Затем съели по порции кальмаров в полной народа таверне, где милостиво согласились на предложение какого-то парнишки почистить им ботинки.

В чистых сияющих ботинках, старательно надраенных гуталином «Лодикс», они не спеша прогуливались по улицам города, глядя, как бесчисленные прохожие, заперев конторы и лавочки, торопятся домой. По мощеным улицам ездили трамваи и чёрные щегольские автомобили с выпуклыми капотами и сияющими металлическими украшениями, Килиан таких никогда прежде не видел. По обе стороны улицы вздымались высокие здания, среди которых встречались даже восьмиэтажные. Братья шли медленно, поскольку Килиану хотелось рассмотреть во всех подробностях каждую мелочь.

– Сразу видно – деревенщина! – ответил его брат, умирая от смеха. – Представляю, какое у тебя будет лицо, когда мы доберёмся до Мадрида! Это ведь только начало...

Килиан постоянно спрашивал обо всём, словно вся безмолвная напряжённость последних дней трансформировалась теперь в любопытство. Наслаждавшийся ролью старшего брата Хакобо охотно и с видом превосходства вёл за собой растерянного младшего. Хакобо помнил своё первое путешествие и понимал реакцию Килиана.

– Видишь эту машину? – спросил он, указывая на элегантный чёрный автомобиль с решёткой спереди, круглыми фарами и блестящим капотом. – Это новый отечественный «пежо-203», на которых сейчас ездят таксисты. А вон там – английский «остин-FX3», замечательная машина. А вон та – отечественный «ситроен-CV», больше известный как «пато»... Красота, правда?

Килиан рассеянно кивнул, разглядывая строгие классические фасады монументальных зданий, где размещались «Испано-Американский банк», «Союз» и «Испанский феникс», с большими круглыми и квадратными окнами, порталами с колоннами и фронтонами, барельефами наверху и многочисленными балконами с кованными решётками.

Уставшие после напряжённого дня и долгой прогулки по городу, они под конец решили посетить знаменитое кафе, о котором говорил Хакобо. Ещё на подходе Килиан увидел великолепную сияющую вывеску, возвещавшую, что это одно из величайших мест Европы. Вслед за братом он прошёл сквозь высокие створчатые двери и застыл, поражённый невиданным прежде великолепием. Чего стоили одни только широкие лестницы и арки с белыми колоннами, разделяющие на два этажа огромный зал, наполненный голосами, дымом, шумом и музыкой. Узкие перила тянулись по всей длине верхнего яруса, чтобы сидящие наверху клиенты могли любоваться оркестром, расположенным внизу, в центре зала. В памяти тут же всплыла сцена из кинофильма, который он видел в Бармоне: там молодой человек в габардиновом плаще спускался по такой же лестнице, шикарно и небрежно касаясь рукой перил, а в другой держа сигарету.

Сердце Килиана забилось сильнее. Он залюбовался раскинувшейся перед ним картиной: множеством столиков, деревянных стульев и мягких удобны кресел, где сидели люди, казавшиеся респектабельными и утончёнными. Платья женщин с жабо или глубокими треугольными вырезами – разноцветные, лёгкие, короткие и облегающие – не шли ни в какое сравнение с тяжёлыми юбками длиной до щиколоток и тёмными шерстяными жакетами, какие носили женщины гор. Мужчины, все как один, как и он сейчас, были в белых рубашках и смокингах, из нагрудного кармана которых, сверкая белизной, выглядывал носовой платочек, и в чёрных галстуках-бабочках.

На краткий миг он ощутил себя важной персоной. Никому из присутствующих даже в голову не могло прийти, что ещё вчера он выгребал навоз из хлева.

Он заметил, как Хакобо поднял руку, чтобы поприветствовать кого-то в глубине зала. Поглядев в ту сторону, Килиан увидел, как какой-то мужчина подаёт им знаки, приглашая за свой столик.

– Не может быть! – воскликнул Хакобо. – Какое совпадение! Идём, я тебя представлю.

Они с трудом пробрались между столами, на которых стояли сигаретницы, полные сигарет с фильтром «Бизонте» и «Кэмел», коробки спичек всевозможных форм и цветов, бокалы с анисовкой или бренди перед мужчинами, а перед дамами – с шампанским или белым мартини. В заведении было полно народа. Больше всего Килиану понравился просторный зал, чтобы люди могли как спокойно поговорить, так и потанцевать на площадке перед оркестром. Во всей долине Пасолобино не нашлось бы ничего подобного.

Летом танцы устраивали на площади, а зимой время от времени устраивали небольшие вечеринки в гостиных частных домов, откуда выносили мебель и расставляли стулья вдоль стен, чтобы освободить место для танцев. Девушки сидели на стульях, ожидая, когда их пригласят на танец молодые люди, или танцевали друг с другом вальсы, пасодобли, танго или ча-ча-ча под звуки аккордеона, гитары и скрипки, которые не шли ни в какое сравнение с весёлой зажигательной румбой, которую сейчас играли трубы и саксофоны.

В нескольких шагах от цели Хакобо повернулся к нему и прошептал:

– И вот ещё что, Килиан: отныне на людях мы не будем говорить на нашем пасолобинском диалекте. Наедине будем говорить как прежде, но перед людьми я не хочу выглядеть деревенщиной. Ты понял?

Килиан озадаченно кивнул. Сказать по правде, он никогда не задумывался об этом, поскольку никогда не представлял себя в отрыве от Пасолобино. В то же время, он вынужден был признать, что Хакобо прав, и дал себе слово следить за собой, чтобы не ставить брата в неловкое положение, каких бы усилий это ни стоило, поскольку в голове у него по-прежнему вертелись привычные с детства словечки и выражения, то и дело грозя сорваться с языка.

Хакобо между тем горячо поприветствовал человека, поднявшегося им навстречу.

– Что ты здесь делаешь? – спросил он. – Ты разве не в Мадриде?

– Сейчас расскажу. Садитесь за мой столик. – Он поманил рукой Килиана. – Могу поклясться, это твой брат.

Хакобо рассмеялся и представил молодых людей друг другу.

– Килиан, это Мануэль Руис, подающий надежды врач, даже не знаю, какого черта он делает в Гвинее.

Мануэль улыбнулся и пожал плечами.

– А это мой брат Килиан. Он просто не знает, куда себя девать.

Новые знакомые пожали друг другу руки и устроились на полукруглом кожаном диване. Хакобо уселся на стул с деревянной решётчатой спинкой. Певец в сером фраке с серебряным позументом запел знакомую балладу Антонио Мачина, «Чёрные ангелы», после которой ему долго хлопали.

– Неужели в Мадриде не нашлось для тебя места? – пошутил Хакобо, обращаясь к Мануэлю.

– Да их целый десяток! – воскликнул тот. – И оплата вдвойне! Нет, серьёзно. Я приехал, чтобы подписать бумаги для работы в Сампаке. Мне предложили весьма заманчивый контракт.

– Ты даже не представляешь, как я рад! Признаюсь, дон Дамасо уже слишком стар, чтобы там жить.

– Ах, если бы я обладал опытом дона Дамасо!

– Согласен, но здоровье у него уже не то. И когда же ты едешь?

– Завтра я возвращаюсь в Мадрид, и мне уже заказали билет на четверг...

– На «Севилью»! – воскликнул одновременно с ним Хакобо, громко расхохотавшись. – Мы тоже на ней плывем! Это просто чудесно!

Хакобо, заметив, что Килиан выпал из разговора, поспешил объяснить:

– Мануэль работал врачом в больнице в Санта-Исабель. А теперь он будет работать только для нас! – Он начал озираться в поисках официанта. – Это нужно отметить! Ты ужинал?

– Нет, не успел. Если хочешь, можем поужинать здесь. Как раз время чопи!

– Чопи, точно! – расхохотался Хакобо.

Килиан догадался, что это слово, должно быть, означает обед или ужин, и охотно согласился с выбором меню, сделанным его спутниками. В эту минуту, выдержав эффектную паузу, солист повторил последние строки песни: