Текст книги "Пальмы в снегу (ЛП)"

Автор книги: Лус Габас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 41 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

Когда же она замолчала, несколько голосов издали ликующий крик:

– Йя-йя-а-а!

И все, в том числе и Симон, широко раскрыв рты, столь же громко ответили:

–Ийя-а!

Килиану не нужен был переводчик, чтобы понять – эти крики означают примерно то же, что «гип-гип, ура» у него на родине.

Захваченный всеобщим ликованием, он вместе со всеми в третий раз повторил этот клич.

Гости один за другим подходили к новобрачным, чтобы поздравить их и пожелать невесте счастья, пока другие продолжали радостно кричать. Она отвечала на поздравления робкой улыбкой и лёгким наклоном головы.

Но тут его толкнули в спину, и Килиану не осталось ничего другого, как встать в конец очереди, чтобы поздравить новобрачную. Он лихорадочно раздумывал, что же сказать совершенно незнакомой невесте-буби из туземной деревни на острове Фернандо-По, у черта на рогах. То есть, нет, конечно, тут же спохватился он, она не была незнакомой, она дочь его друга.

Он поискал глазами Хосе, и тот издали улыбнулся, ободряюще кивнув.

В животе приятно защекотало. Неужели это и впрямь происходит? Белый – посреди африканского туземного племени, в разгар празднества! Если он хотел познакомиться с первобытными обычаями этой страны, то лучшей возможности и представить нельзя!

Когда он будет рассказывать об этом внукам, они просто не поверят!

Стоя в нескольких шагах от невесты, он мог бы рассмотреть ее профиль во всех подробностях, но шляпа по-прежнему скрывала ее лицо. Она показалась ему совсем юной: едва ли старше пятнадцати лет.

«Слишком молода для замужества, – подумал он. – А тем более – для Моси».

Оставалось всего три или четыре человека, прежде чем подойдет его очередь. Симон, не отходивший от него ни на шаг, шёпотом переводил пожелания:

– Buë palè biuté wélä ná ötá biám.

– Не удаляйся в незнакомые места.

– E buarí, buë púlö tyóbo, buë helépottò.

– Женщина, не выходи из дома, не броди по улицам, не разговаривай с чужаками.

– Buë patí tyíbö yó mmèri ò.

– Не разбей хрупких раковин своей матери.

Он, как мог, старался понять значение всех этих поздравлений, не заметив, как девушка подняла руки, одной из них придерживая шляпу, а другой перекалывая державшую ее шпильку. Внезапно Килиан увидел перед собой ее лицо. Его охватило такое волнение, что он едва смог выговорить на языке ее народа:

– Я... это... Поздравляю! Надеюсь, вы будете счастливы.

И тут она сдвинула шляпу чуть набок, подняла голову и посмотрела ему прямо в глаза.

Это длилось лишь миг, но в этот миг время словно остановилось и песнопения смолкли. Взгляд больших умных глаз, необычно ясных, пронзил его, словно два копья. Он вдруг ощутил себя ничтожным комаром, запутавшимся в огромной липкой паутине, а рядом спокойно выжидает паук, готовый вот-вот пожрать его среди жуткого безмолвия джунглей.

Все черты ее округлого личика были необычайно гармоничны: широкий лоб, широкий маленький нос, безупречная линия подбородка, чётко очерченные полные губы цвета между алым и лиловым... И глаза – большие, круглые, ясные и прозрачные, цвета расплавленного янтаря, словно созданные для того, чтобы очаровать весь мир; но в этот краткий миг взгляд этих глаз, подернутый поволокой тайны, принадлежал лишь ему одному.

Это не были глаза влюблённой невесты. В них не было той искры, что озаряет радостью лицо женщины в день ее свадьбы. Она слабо улыбалась гостям, но ее взгляд был полон печали, страха и безысходности; казалось, она смиренно встречает судьбу, не принимая ее в глубине души.

Как могло случиться, что он не замечал ее раньше? Она была просто гипнотически красива. Он не мог отвести от неё глаз.

– Почему твои глаза так печальны в такой особенный день? – спросил он шёпотом.

Услышав эти слова, девушка вздрогнула.

– Поймёшь ли ты, если я объясню, масса? – произнесла она в ответ на безупречном испанском. Голос звучал мягко, с лёгким акцентом. – Думаю, не поймёшь. Ты белый, и ты мужчина.

– Прости, – сказал Килиан, кладя на неё как заворожённый. – Я забыл, что ты говоришь на моем языке.

– Ничего удивительного, что ты забыл. – Килиан понял, что девушка взволнована, и почувствовал к ней странную близость. – Ты же меня раньше ни о чем не спрашивал.

Он хотел ответить, что это ещё не причина, но тут Симон ткнул его локтем в бок, указав на Моси и шепнув, что тому явно не нравится долгие поздравления белого и слишком пристальный взгляд жены. Килиан посмотрел на жениха, и тот показался ему ещё огромнее. Он понимал, что должен что-то сказать, но не мог найти слов.

– Gud foyún, – произнёс он наконец на пичи. – Желаю счастья.

– Tènki, massa clak, – ответил великан.

Когда поздравления закончились, новобрачные двинулись по деревне; за ними следовали несколько человек, распевая торжественные песнопения под аккомпанемент деревянных колокольчиков и трещоток.

По окончании свадебной церемонии начался пир, где полилось рекой пальмовое вино, которым сначала надлежало окропить все углы во славу духов. Кроме вина, на свадебном пиру в изобилии имелся хмельной молочный напиток, которым запивали всевозможные кушанья из риса, ямса, филе дикого голубя, жаркое из белки и антилопы, кусочки вяленой змеи и всевозможные фрукты.

С девяти вечера и до самого рассвета не прекращались танцы; время от времени танцующие возвращались к столу, чтобы подкрепиться новой порцией спиртного, прежде чем снова пуститься в пляс.

Хосе следил, чтобы миска Килиана всегда была полной.

– Озе... твоя дочь, невеста... сколько ей лет? – спросил Килиан, все ещё находясь под впечатлением.

– Думаю, скоро шестнадцать.

– Знаешь, Озе, – признался он, – мы с только часов просидели в риосе с вашими мужчинами, а я до сих пор даже не знаком со всеми твоими детьми.

– Две мои дочери вышли замуж в другие деревни, – не слишком охотно начал объяснять Хосе, – две другие живут в городе вместе с мужьями: работают за деньги в домах белых людей. А здесь, в Биссаппоо, двое моих сыновей работают на земле...

– Но... сколько же их у тебя?

Если посчитать Собеупо, уже получалось всяко больше шести.

– Многие из тех, кого ты здесь видишь – члены моей семьи, мои дети и внуки, – рассмеялся Хосе. – Для падре Рафаэля у меня четыре дочери и два сына, но тебе я могу сказать правду...

Прикрыв глаза, он произнёс вязким от выпивки голосом:

– Невеста родилась прежде Собеупо, а после родилось ещё трое... все они от другой женщины... – Он сжал губы и покачал головой. Все ещё пребывая во власти своих мыслей, он произнёс: – Боги народа буби благоволят ко мне – да, я в них верю. У меня много замечательных детей. И очень работящих. – Он махнул рукой в сторону новобрачных, затем поднёс палец ко лбу и с гордостью добавил: – Она очень умная, Килиан. Самая умная из всех моих десятерых детей! Каждую свободную минуту берет в руки книгу. Рядом с массой Мануэлем она сможет многому научиться, и я очень рад, что она будет жить на плантации.

– Почему же я никогда ее не видел? – безразличным тоном спросил Килиан.

И как могло случиться, что у человека с такой глянцевито-чёрной, почти лиловой кожей родилась дочь цвета тёмной карамели?

– Мы всегда кажемся вам, белым, на одно лицо, – весело рассмеялся Хосе. – Но ты не думай, мы вас точно так же не различаем!

«Если бы я видел ее раньше, – подумал Килиан, – то ни за что не спутал бы с другой негритянкой».

Он поискал ее взглядом.

Это его фантазии, или она тоже его ищет?

Моси необузданно пил и крепко обнимал невесту, давая понять всем вокруг, что теперь она принадлежит ему. Килиан тщетно пытался стереть из памяти образ Моси, прижавшегося к ее обнаженному телу.

– О чем ты думаешь, друг мой? – спросил Хосе.

– Да так, ни о чем, – вернулся к реальности Килиан. – А знаешь, Озе? Во всех частях света праздники проходят одинаково. В нашей деревне мы на свадьбах точно так же едим, пьём и танцуем. Завтра эйфория пройдёт, и все станет как прежде.

– Никогда ничего не бывает как прежде, Килиан, – веско заметил Хосе. – Не бывает двух одинаковых дней, как не бывает двух одинаковых людей. Видишь этого человека? – Он кивнул вправо. – Уж на что я чёрный, а этот – ещё чернее.

– Ты прав, Озе. В нашем мире нет ничего одинакового. Живое доказательство этому – ты сам... – Хосе заинтересованно склонил голову к плечу; Килиан на миг замолчал, опустошив стакан одним глотком. – Ты перешел со мной на «ты»!.. Тебе это точно не трудно?

Килиан закрыл глаза, чтобы услышать тишину внутри себя. Весь этот гвалт показался ему отдалённым шумом. Хмель разлился по телу блаженным чувством свободы и парящей лёгкостью.

В какой-то миг, прежде чем он заснул, ему вдруг показалось, будто он стоит на вершине скалы.

У него закружилась голова.

Это ощущение длилось не больше секунды: когда не знаешь, суждено ли тебе просто уснуть или умереть во сне и никогда не проснуться. Всего миг – лёгкая тошнота, потеря сознания, головокружение.

Потом внешнее восприятие совершенно останавливается, и ты остаёшься наедине с бесчисленными видениями ночи.

В эту ночь Килиану снились обнаженные тела, танцующие вокруг костра под дьявольский ритм барабанов. Ему снилось, будто женщина с огромными прозрачными глазами и глубоким взглядом пригласила его танцевать. Его руки обняли ее за талию, а затем поднялись выше, к маленькой груди, непрерывно подрагивавшей в такт музыке. Женщина страстно шептала ему на ухо нежные слова, которых он не понимал. Затем прильнула всем телом. Килиан ощутил упругую мягкость ее сосков, касавшихся его обнаженного тела.

Внезапно он увидел ее лицо – лицо Саде. Он узнал миндалевидные тёмные глаза, высокие скулы, тонкий нос, полные и алые, как осенняя малина, губы. Вокруг какие-то огромные мужчины скакали верхом на женщинах, голося песнопения, с каждой минутой все громче и неотвязнее. Когда же Килиан вновь посмотрел на неё, женщина уже не была Саде, но ее размытая фигура по-прежнему никуда не делась. Ее ласки становились все более неистовыми. Он сопротивлялся, как мог; она силой заставила его вновь посмотреть на себя.

«Слушай. Смотри. Осязай. Расслабься».

Он проснулся, весь мокрый от пота.

У него болела голова от выпивки. Все тело было покрыто красными пятнами от укусов крошечных комаров: спьяну он забыл установить москитную сетку.

Килиану казалось, он все ещё слышит звуки музыки, однако, выглянув за дверь хижины, в которой его уложили спать, увидел, что деревня пуста.

Он вспомнил долгий и безумный праздник, в котором довелось принять участие. Хосе объяснил, что браки бывают двух видов: рибала реото, или брак продажи девственности, и рибала ре рихоле, то есть, брак по любви. Так вот, в первом случае брак считается единственным и нерушимым перед законом, даже если женщину принудили к нему силой.

Покупатель платит за девственность невесты, ибо считается, что, теряя невинность, женщина теряет свою ценность и красоту. Второй же брак, по любви, считается недействительным и незаконным. В этих случаях не бывает ни церемонии, ни торжества, ни праздника.

А в этот самый час...

Возможно, именно в этот самый час она утратила свою ценность и красоту?

Килиан не был в этом уверен.

А затем настало поистине чудесное утро. Было тепло, но не слишком жарко, и свежий ветерок уже разогнал духоту минувшей ночи.

Но Килиан горел как в огне.

VII

Tornado weather (Сезон торнадо)

Килиан со всех ног бежал по тропе вниз. Корабль, на котором прибыл из Испании его отец, уже стоял у причала, и Килиан явно опаздывал. Когда он наконец спустился, три человека уже разгружали последнюю шлюпку. Больше на причале не было заметно никакого движения. Вспотевший и запыхавшийся Килиан остановился и поискал взглядом Антона. Солнце рассыпалось по морской глади множеством золотых отблесков, споривших своей яркостью с серебристыми бликами на консервных банках с сардинами. Приложив руку ко лбу, он слегка прикрыл глаза.

Из-под руки разглядел вдали крошечную фигурку отца, который, чуть сгорбившись, сидел на кожаном чемодане. Килиан со всех ног бросился к нему; он уже собрался его окликнуть, но почему-то не стал. Что-то странное почудилось в позе отца. Килиан ожидал увидеть его нетерпеливо расхаживающим по причалу, сердито наблюдающим, как встречают других пассажиров. Но нет, Антон, казалось, глубоко задумался, потерянно глядя вдаль – туда, где воды залива омывали золотой пляж, обрамленный веерами королевских и кокосовых пальм и раскидистыми бананами. Картина полного одиночества отца настолько встревожила Килиана, что он невольно замедлил шаг и постарался придать голосу по возможности веселый тон.

– Прости, папа, я никак не успевал раньше!

Антон поднял голову и печально улыбнулся, все еще погруженный в свои мысли.

Килиан по-настоящему испугался, увидев его лицо: за пару месяцев отец постарел на несколько лет.

– Видишь ли, – продолжил он, – вчера ночью буря повалила дерево, и оно перегородило шоссе. Буря была не слишком сильной, но ты же знаешь, как оно бывает... Пришлось долго ждать, пока дерево уберут.

– Не беспокойся, сынок. Я испытал столько радости за те минуты, пока тебя ждал.

Антон медленно поднялся, и они крепко обнялись. Тело отца по-прежнему было мускулистым и крепким, но Килиан почувствовал, что руки, обнимавшие его непривычно долго, заметно ослабели.

– Ну, идем же скорее. – Килиан слегка закашлялся и подхватил чемодан. – Ты даже не представляешь, как я жажду услышать о доме. Как мама с Каталиной? Шел ли снег, когда ты уезжал? Как дядя Хакобо и его семья?

Антон улыбнулся и махнул рукой.

– Давай лучше дождемся твоего брата, – предложил он. – Чтобы не рассказывать два раза одно и то же!

Когда они дошли до начала волнореза, Антон бросил взгляд на крутую тропу и тяжело вздохнул.

– А знаешь, Килиан, почему ее называют тропой лихорадки?

– Конечно, папа. Ты разве не помнишь? Мануэль рассказал об этом в первый же день.

Антон кивнул.

– И что же конкретно он сказал?

– Что никому, кто по ней поднимался, не удалось избежать... – Он замолчал и как ни в чем не бывало предложил отцу руку. – Папа, вполне естественно, что ты устал после долгого путешествия.

Антон взял его под руку, и они стали медленно подниматься, делая долгие остановки на отдых. Всю дорогу до машины, а затем до Сампаки Килиан без устали рассказывал, как идут дела на плантации, об остальных служащих, новых и старых брасерос, о знакомых из Санта-Исабель, о посадках какао... Антон слушал, кивая и даже улыбаясь, но ни разу не перебил ни единым словом.

Он достаточно пожил на свете и понимал – неудержимая болтливость сына вызвана страхом, что ему впервые приходится взять под руку отца, который чувствовал себя старым и усталым.

– Масса Килиан! – крикнул в окошко кабины запыхавшийся Симон. – Масса Килиан! Скорее, сюда!

Подняв огромную тучу пыли, машина остановилась на дороге, ведущей мимо посадок какао. Килиан как раз проверял ловушки, расставленные на белок. В его стране белки были маленькими изящными зверьками, приводящими в восторг детей. Здесь, на Фернандо-По, они были крупнее хорошего кролика и питались плодами какао. Некоторых даже перелетали с дерева на дерево на крыльях.

Грузовик остановился рядом и отчаянно засигналил. Из машины, задыхаясь от волнения, выскочил Симон.

– Масса! – снова крикнул он. – Вы меня слышите? Скорее в машину!

– Что случилось? – спросил Килиан, встревоженный криками боя.

– Масса Антон!.. – Симон говорил отрывисто, едва переводя дыхание. – Он потерял сознание в конторе... Сейчас он в больнице, с ним массы Мануэль и Хакобо. Хосе послал меня за вами. Скорее садитесь в машину!

Хотя Симон гнал машину как одержимый, дорога в больницу показалась Килиану вечностью. Весь путь он неустанно думал об отце.

С марта здоровье Антона все ухудшалось, однако это не мешало ему держаться перед сыновьями так, словно все в порядке. Порой он даже пытался шутить, что жалеет о смене работы, поскольку сидеть в конторе среди горы бумаг куда тяжелее, чем работать в посадках какао.

Килиан и Хакобо даже отказались от полугодового отпуска и попросили перенести его на будущее, пока отцу не станет лучше...

В поведении Антона изменилось только одно – у него появилась новая привычка во всех подробностях рассказывать сыновьям о финансовом положении Каса-Рабальтуэ. Он бесконечно повторял, сколько голов скота нужно оставить на зиму, за какую сумму продали очередную кобылу, о цене за баранов, о жалованье пастуху и косарям, которых пришлось нанять этим летом, чтобы было кому косить траву и заготавливать на зиму сено. Кроме того, он много говорил, как нуждается в ремонте дом. Требовалось перекрыть крышу, заменить потолочную балку в стойле, подправить покосившиеся стены курятника, побелить ограду, заменить электропроводку и перестроить ванную комнату.

Жалованья обоих братьев, если прибавить выручку от продажи скота, вполне должно было хватить на все эти проекты. А если денег не хватит, можно будет понемногу ремонтировать то одно, то другое, каждый год откладывая, сколько можно. А на тот случай, если братья чего-то не поймут или забудут, он излагал инструкции и расчеты на листах кальки: один экземпляр – для братьев, другой – для отправки почтой в Испанию. Несмотря на расстояние, он умудрялся управлять Каса-Рабальтуэ даже из Африки.

Когда же Антон оставался наедине с Килианом, они говорили о более отвлеченных вещах, о которых, впрочем, хороший хозяин тоже обязан думать: об отношениях между семьями Пасолобино и Себреана, о возвращенных и невозвращенных долгах родственникам и соседям, оставшихся с давних времен. Килиан слушал, не перебивая, поскольку не знал, что сказать. Он был охвачен глубокой печалью, понимая, что отец, по сути, диктует завещание, пусть даже изложенное непринужденным тоном или используя как предлог письма, приходившие из дома все чаще. Не было сомнений, что отец считал крайне необходимым изложить все это, прежде чем...

Грузовик резко затормозил перед дверью больницы. Килиан взбежал вверх по лестнице, прыгая через три ступеньки, и ворвался в главный зал. Фельдшер его узнал и молча указал на дверь в кабинет врача. Там Килиан увидел отца, с закрытыми глазами лежащего на кровати. В углу сидел Хакобо; при виде вошедшего Килиана он тут же встал.

Рядом с кроватью стоял Хосе. Медсестра раскладывала инструменты на маленьком металлическом подносе. Когда она повернулась, собираясь выйти, Килиан застыл как громом пораженный.

– Простите! – прошептала она.

Этот голос...

Девушка подняла голову, и их взгляды встретились.

Это была она – невеста из его снов! Жена Моси!

Он даже не знал ее имени!

Хосе повернулся к дочери, желая что-то спросить, но тут вошел Мануэль.

– Сейчас он спит, – сообщил он. – Мы вкололи ему большую дозу морфина.

– Что значит «большую дозу»? – спросил встревоженный Килиан.

Доктор посмотрел на Хосе – тот покачал головой. Очевидно, Килиан ничего не знал.

– Мы можем поговорить у меня в кабинете?

Все четверо перешли в соседнее помещение. Там Мануэль сразу перешел к сути.

– Вот уже несколько месяцев Антон принимает морфин, чтобы заглушить боли, – сказал он. – Он не хотел, чтобы вы знали. Он очень болен, тяжело и неизлечимо. Боюсь, у него осталось лишь несколько дней. Мне очень жаль.

Килиан повернулся к Хакобо.

– Ты что-нибудь знал об этом? – спросил он.

– Столько же, сколько и ты, – печально ответил Хакобо. – Я подозревал, что он нездоров, но мне и в голову не приходило, что все настолько серьезно.

– А ты, Озе?

Хосе помолчал, прежде чем ответить.

– Антон заставил меня поклясться, что я никому не скажу, – признался он.

Килиан в отчаянии опустил голову. К нему подошел Хакобо, такой же понурый, и положил руку на плечо брата. В этот миг они прекрасно понимали друг друга. Они знали, что отец болен, но не думали, что все настолько серьезно. Как он мог скрывать такую серьезную болезнь? А они – как они могли не замечать, что он устает, что у него почти нет аппетита?.. Они-то думали, всему виной жара, он повторял это тысячи раз...

А знает ли об этом мать?

Братья переглянулись; в глазах обоих стояло глубокое горе. Как они расскажут об этом матери? Как сказать жене, что ее муж решил умереть за тысячи километров от нее, и она никогда больше его не увидит?

– Мы можем поговорить с ним? – еле слышно спросил Килиан.

– Да, конечно. Он вот-вот должен проснуться и прийти в себя. Но я надеюсь, что благодаря морфину, он не почувствует, когда начнется агония. – Мануэль похлопал его по плечу. – Килиан... Хакобо... Мне действительно очень жаль... Все мы смертны, и у каждого свой час... – Он снял очки и протер их уголком халата. – Здесь медицина бессильна. Теперь он во власти Бога.

– Бог не посылает болезней, – разъяснил Хосе, когда они вернулись к Антону, по-прежнему лежавшему с закрытыми глазами. – Сущность, создавшая такие прекрасные вещи – солнце, землю, дождь, ветер, облака – не может создать ничего столь скверного. Болезни – это творение духов.

– Не говори глупостей, – буркнул Хакобо. Килиан, повернувшись к отцу, взял его за руку. – Это просто жизнь.

Дочь Хосе наблюдала за ними, стоя у двери.

– У нас, – вдруг тихо произнесла она, – болезнь насылают оскорбленные духи предков, на больного или его близких.

Она подошла к Хосе, явно собираясь продолжить. Килиан заметил, что под белым халатом с короткими рукавами на ней бледно-зеленое платье с большими пуговицами.

– Поэтому мы всеми силами стараемся выразить им почтение и благодарность, принося жертвы, напитки и устраивая погребальные тризны, – закончила она.

Хосе благодарно посмотрел на дочь, сумевшую с такой простотой объяснить то, что ему так трудно было понять. Он молчал, не сводя с нее глаз.

– В таком случае, ответь, – насмешливо произнес Хакобо, сверкая глазами, – что ты делаешь в этой больнице? Почему не идешь призывать своих духов?

Килиана встревожил язвительный тон брата, но она ответила по-прежнему мягко и невозмутимо:

– Чему быть – того не миновать. Но здесь мы хотя бы можем облегчить страдания больного. – Она подошла к постели Антона и осторожно накрыла его лоб влажным платком. – Многие боли можно смягчить при помощи обычной воды, холодной или горячей, примочек и компрессов с пальмовым или миндальным маслом, мази из нтолы, припарок из листьев и трав и микстуры на основе пальмового вина, смешанного с пряностями или морской водой.

Килиан любовался ее маленькими тонкими руками, черневшими на белой ткани. Вот она положила платок на лоб его отцу, слегка прижав, затем сняла, вновь опустила в миску, затем отжала, чтобы удалить лишнюю жидкость, и снова заботливо положила на лоб больного, слегка похлопывая его по щекам подушечками пальцев. Долгое время она была всецело поглощена этим процессом; при этом слушала краем уха разговор остальных, но ее голова была занята лишь тем, что делали руки.

Она не хотела об этом думать.

Не хотела противиться неизбежному.

– Иногда, – сказал Хосе, с гордостью глядя на дочь, – масса Мануэль разрешает мне использовать кое-что из наших наследственных знаний.

Хакобо в гневе вскочил, оборвав его.

– Можно подумать, у тебя есть средство, чтобы спасти отца!

Килиан вернулся к реальности больничной палаты.

– Замолчи, Хакобо! – одернул он брата. – Хосе переживает за отца так же, как и мы, ему так же больно.

Хакобо скептически фыркнул и снова сел.

– Скажи, Озе… – Килиан обращался к другу, но при этом не сводил глаз с юной медсестры. – Что бы ты сделал, если бы это был твой отец?

– Килиан, я не сомневаюсь в возможностях вашей медицины. Ты не обижайся, но на вашем месте я бы... – несколько секунд он колебался, но под конец убежденно заявил: – На вашем месте я бы обратился к колдуну, чтобы помолился за него.

Из кресла в углу послышался саркастический смех. Килиан сердито махнул рукой в сторону брата, чтобы тот замолчал, и попросил Хосе продолжать.

– Если бы это был мой отец, – продолжал Хосе, – я бы отнес его в храм самого могущественного духа-покровителя нашей деревни, чтобы тот изгнал болезнь, которая его мучает. Вот что я бы сделал.

– Но мы не можем трогать его с места, Озе, – возразил Килиан. – Мануэль и сеньор Гарус нам этого не позволят.

– Но тогда, может быть... – опасливо предложил Хосе, – может быть, привести нашего колдуна сюда?

Хакобо в ярости вскочил.

– Ну конечно! – воскликнул он. – Уж этот навешает нам лапшу на уши за бутылку виски и пачку табака!

Килиан ничего не сказал. Он не сводил глаз с дочери Хосе, которая, гордо вскинув голову, так же молча смотрела на него, ожидая ответа. Ее ясные глаза, казалось, говорили, что он ничего не потеряет, если попытается; то, что помогает одним, вполне может помочь и другим. Почему бы не попросить помощи у туземцев?

Казалось, она бросает ему молчаливый вызов.

– Хорошо, – сказал он наконец.

Девушка улыбнулась и снова повернулась к отцу.

– Я пошлю Симона в Биссаппоо, – просто сказала она.

Возмущенно качая головой, Хакобо широкими шагами направился к двери.

– Но это же просто смешно, Килиан! – прорычал он. – Эти негры сведут тебя с ума! Ты и так уже не в своем уме, Килиан!

Он вышел из кабинета, хлопнув дверью. Килиан бросился за ним, нагнав на лестнице.

– О чем ты говоришь. Хакобо? – спросил он.

– Ясно, о чем! – ответил брат, не глядя на него. – Ты уже давно больше доверяешь советам Хосе, чем моим.

– Но это же не так, Хакобо... – возмутился Килиан. – Папа и Хосе дружат, он лишь хочет помочь нам.

– Ты же слышал, что сказал Мануэль. Папа умирает. Он уже не жилец. Если ты предпочитаешь тешить себя ложными надеждами, то я – нет. За ним хорошо ухаживают, и это главное. – Его голос дрожал. – Я лишь хочу, чтобы все закончилось как можно скорее. Так будет лучше.

Он посмотрел на Килиана, который по-прежнему молчал, стиснув зубы. Хакобо пытался вспомнить, когда Килиан начал от него отдаляться. На миг ему представился юный брат, задававший бесконечные вопросы и, затаив дыхание, слушавший ответы, с полными глазами удивления, восхищения и безграничного доверия. С тех пор прошло много лет. Все изменилось слишком быстро: Килиан в нем больше не нуждается, отец умирает, а он с каждым днем чувствует себя все более одиноким. А всему виной – этот остров. Он затягивает жителей в незримые сети, находя для каждого свою приманку. И в конце концов остров поглотит их всех, как до того поглощал многих других.

– Каким же ты стал упрямым, Килиан! – упрекнул брата Хакобо. – Раньше ты таким не был. Оставь папу в покое, слышишь!

– Я уже согласился и не намерен отступать! – твердо заявил Килиан.

– Это мы еще увидим.

У Антона бывали короткие минуты просветления, когда он мог говорить с Хосе и сыновьями, особенно с Килианом, который часами просиживал у его постели. Возможно, впервые в жизни отец и сын говорили по-настоящему откровенно, не стыдясь неловких или слишком личных тем. Отдаленность родного очага, непрестанные июньские ливни, уверенность в скором и неизбежном расставании – все это еще больше сблизило их, горцев, привыкших к суровой жизни.

– Килиан, тебе не нужно сидеть здесь все время, – сказал однажды Антон. – Ты не должен бросать работу. Иди с Хакобо.

Хакобо чувствовал, как давят на него стены больницы, и предпочел бы увести Килиана с собой и нагрузить его работой, подальше от этой обители боли.

– Я ничего не бросаю, папа, – ответил Килиан. – Они вполне могут обойтись без меня. В этот сезон мы лишь ждем, пока созреют плоды нового урожая. Не знаю, возможно, это плод моего воображения, но мне кажется, что с каждым годом плоды какао становятся все больше...

– Мне здесь хорошо, – заявил Антон со всей убедительностью, на какую был способен, стараясь облегчить душевную боль сына. – Медсестры обо мне очень заботятся, особенно эта молоденькая, которая еще только учится, дочка Хосе. Ты видел ее глаза, сынок? Они почти прозрачные...

Килиан кивнул. Он прекрасно помнил глаза этой девушки, ее лицо, руки, тело... Когда она показывалась в дверях, уже одно ее присутствие становилось чудодейственным бальзамом от тоски.

Он очень боялся. Он видел, как умирают животные, и очень их жалел. Он видел, как опускали в землю умерших родственников и соседей.

Но тогда их просто извещали, что одного из тех, кто еще вчера был жив, теперь не стало. Однако уверенность, что он должен быть рядом с отцом, когда тот испустит последний вздох, разрывала сердце. Этот опыт Килиан не хотел переживать, но в то же время не мог найти способ избежать.

Он уже не знал, что сказать. Они беседовали больше часа... Килиан не сомневался, что мать была бы рядом лучшим собеседником отца в последние минуты его жизни. Более ласковым, во всяком случае. Килиан подумал о Мариане и Каталине; он только что попросил Валдо отправить им телеграмму, в которой сообщал эту печальную новость. Он столько плакал, что сейчас, в присутствии отца, у него уже не осталось слез. Оно и к лучшему.

– Килиан?

– Да, папа?

– Ты должен позаботиться о доме и о семье. Ты всегда был более ответственным, чем Хакобо. Обещай.

Килиан кивнул, еще не зная, что иные клятвы давят на плечи тяжелее каменных плит. Конечно, он будет заботиться о Каса-Рабальтуэ, как заботились родители, деды и другие предки.

– Почему ты вернулся, папа, если знал, что вы нездоровы? – спросил он. – На Полуострове хорошие врачи, и дома тебе бы обеспечили хороший уход.

Антон поколебался.

– Скажем так: я как старый слон, выбрал это место, чтобы умереть. Я прожил здесь столько лет, что мне это кажется справедливым. Эта земля многое дала нам, сынок. Много больше, чем мы ей.

Килиана не убедил такой ответ.

– Но, папа... – возразил он. – Я думаю, для тебя было бы естественно быть дома, с мамой...

– Даже не знаю, поймешь ли ты, если я попытаюсь объяснить...

Килиан вспомнил, что уже далеко не в первый раз слышит от отца эту фразу.

– Я постараюсь понять.

Антон закрыл глаза и вздохнул.

– Килиан, я не хотел, чтобы твоя мать видела мое мертвое тело. Неужели так трудно понять?

Килиан похолодел от такой откровенности.

– Мы с твоей матерью, – продолжил Антон, – очень любили друг друга, несмотря на разделявшие нас километры. Когда мы прощались, то оба знали, что уже не увидимся. Мы знали это в душе, и нам не нужны были слова. Бог пожелал, чтобы я ушел первым, и я благодарен ему за это...

Голос отца задрожал. Он закрыл глаза и стиснул челюсти, чтобы сдержать слезы. Через несколько секунд он снова открыл глаза, но взгляд уже не был столь безмятежным.

– Я хотел бы немного отдохнуть, – произнес он угасающим голосом.

Килиану хотелось, чтобы стрелки часов побежали в обратную сторону, чтобы время повернулось вспять, возвратив его на зеленые горные пастбища, и чтобы мама готовила жаркое из кролика, саррио с шоколадом и пончики по праздникам, отец привозил подарки из дальних стран, сестра отчитывала его за шалости, уперев руки в боки, брат ходил по каменной стене, жуя кусок хлеба со сметаной, посыпанной сверху сахаром, а свежевыпавший снег приносил радость после уныния поздней осени.