Текст книги "Последняя милость"

Автор книги: Луиза Пенни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц)

– Я одного не могу понять, – сказала Клара, перелистав страницы и озадаченно глядя на одну из них.

– А все остальное можешь? – поинтересовалась Мирна.

– Нет, но не в этом дело. Просто вот здесь она пишет о том, что обрела свою жизненную философию в Индии. Тогда почему же она утверждает, что Li Bien– это китайское учение?

– Ты что, действительно пытаешься найти смысл во всей этой ахинее? – спросила Мирна. Но Клара ее не слышала. Она зарылась лицом в книжку, и ее плечи начали вздрагивать, как от рыданий, что немало обеспокоило окружавших ее друзей.

– Что это с тобой? – встревоженно спросила Мирна.

Клара подняла голову, и стало понятно, что если она и рыдает, то от смеха.

– Имена гуру, – давясь от смеха, сказала она. – Кришнамурти Да, Равви Шанкар Да, Рамен Да, Халил Да, Гибран Да. Они даже называли ее Сиси Да.

Теперь Клара хохотала во все горло, как и почти все остальные.

Почти. Но не все.

– Не вижу в этом ничего необычного, – сказал Оливье, переставая смеяться и вытирая выступившие на глазах слезы. – Мы с Габри сами являемся верными адептами Хааген Да [29]29
  Хааген Да – сознательно неправильное произношение названия всемирно известного бренда мороженого и других кондитерских изделий «Haagen Dazs».


[Закрыть].

– А один из твоих любимых фильмов – «Код Да Винчи», – заметила Клара, обращаясь к Питеру. – Так что ты тоже должен входить в число просветленных.

– Точно. Хотя у Винчи Да стоит до, а не после фамилии.

Клара снова расхохоталась, опираясь на Питера, и Генри, решив, что это какая-то новая игра, подбежал и начал весело прыгать вокруг. Отсмеявшись и успокоив собаку, Клара с удивлением обнаружила, что Матушка поднялась со своего места и куда-то уходит.

– С ней все в порядке? – обеспокоенно спросила она у Кей, которая смотрела вслед подруге, направлявшейся в столовую, к Эм и другим гостям. – Может быть, мы что-то не то сказали?

– Нет.

– Мы не хотели ее обидеть, – продолжала оправдываться Клара, опускаясь на место Матушки, рядом с Кей.

– А вы ее и не обидели. Вы вообще говорили не о ней.

– Но мы смеялись над вещами, к которым Матушка относится очень серьезно.

– Вы смеялись над Сиси, а не над Матушкой. А это совершенно разные вещи, и она это понимает.

Но слова Кей не рассеяли сомнений Клары. Книга Сиси называлась точно так же, как и медитационный центр Матушки. Обе женщины теперь жили в Трех Соснах, и обе претендовали на то, что идут по пути духовного совершенствования. Возможно, эти две женщины скрывали не только свои эмоции, но и нечто большее.

Рождественский ужин закончился, и веселые возгласы «Счастливого Рождества!» и «Joyeux Noël!»постепенно растворялись в ночном воздухе. Эмили помахала вслед последним из гостей и закрыла дверь.

Была уже половина третьего ночи, и она ужасно устала. Немного постояв, опершись о стол, чтобы набраться сил, Эмили прошла в гостиную. Клара, Мирна и другие женщины все убрали и вымыли посуду, пока она сидела на диване со своим маленьким бокалом виски и разговаривала с Руфью.

Ей всегда нравилась эта женщина. Когда около десяти лет назад вышел первый сборник стихов Руфи, это ошеломило всех. Никто не мог поверить, что эта язвительная, желчная особа способна создавать такую красоту. Но Эм не была удивлена. Она всегда это знала. Так же как и Клара. Это общее знание было одной из многих причин, по которым она симпатизировала Кларе с той самой минуты, когда та, еще очень молодая, слишком самоуверенная и необыкновенно талантливая, впервые появилась в Трех Соснах. Подобно маленькому мальчику из «Шестого чувства», Клара видела то, чего другие увидеть не могли. Но только ей было дано видеть не призраков, а добро. Эта ее способность даже пугала Эм. Так легко видеть в окружающих людях только плохое, ведь это служит прекрасным оправданием наших собственных неблаговидных поступков. Но добро? Нет, только по-настоящему выдающиеся личности способны разглядеть его в других.

Хотя Эм прекрасно понимала, что далеко не в каждом человеке было что разглядывать.

Она подошла к стереосистеме, открыла ящик и осторожно приподняла лежавшую там старую шерстяную варежку. Из-под нее она достала пластинку, поставила ее на проигрыватель и потянулась к кнопке включения. Ее согнутый, дрожащий палец чем-то напоминал немощный вариант перста Бога в «Сотворении мира» Микеланджело. Включив проигрыватель, Эм вернулась к дивану, нежно сжимая в руках варежку, как будто та все еще была надета на чью-то руку.

Матушка и Кей спали в комнатах, расположенных в задней части дома. Уже много лет подряд подруги оставались у нее ночевать после праздничного ужина, чтобы потом вместе спокойно провести и весь следующий день. Эм подозревала, что это Рождество станет для нее последним. Скорее всего, и для Кей тоже. И, возможно, для Матушки.

Заиграла музыка, и Эмили Аонгпре закрыла глаза.

В задней комнате Матушка уловила первые ноты скрипичного концерта Чайковского ре мажор. Теперь она слушала его только в рождественский вечер, хотя раньше это была ее любимая вещь. Когда-то эта музыка была совершенно особенной для них всех. Особенно для Эм, хотя и она теперь слушала ее лишь раз в году, в ночь перед Рождеством. Матушка представляла себе, как Эм сидит сейчас в гостиной одна, перед включенным проигрывателем, и ее сердце разрывалось на части от сочувствия к подруге. Но она очень любила Эм и уважала ее желание побыть в эти часы наедине со своим горем и своим сыном.

Кроме того, в эту ночь у Матушки было собственное горе, которое ей предстояло пережить. «Обретите покой», «Обретите покой». Она повторяла эти два слова как заклинание, которое на этот раз оказалось совершенно бесполезным. Слова внезапно стали пустыми, ничего не значащими, как будто всю их силу украла эта ужасная, нелепая пародия на женщину. Будь она проклята, эта Сиси де Пуатье!

Кровать жалобно скрипнула, когда Кей перевернулась на другой бок. Даже такое простое движение теперь давалось с прудом. Тело отказывалось служить ей. Почему об умирающих говорят, что они «испускают дух»? Кей чувствовала, что она сама превращается в дух еще при жизни. Открыв глаза, которые постепенно привыкали к темноте, она слушала доносящиеся издалека звуки скрипичного концерта Чайковского. Казалось, что они проникают в ее тело не через уши, которые с каждым днем слышали все хуже, а сквозь грудь, прямо в сердце, и оседают там невыносимо тяжким грузом. Кей глубоко, судорожно вздохнула. Ей хотелось закричать, чтобы Эмили прекратила, чтобы немедленно выключила эту божественную музыку. Но она этого не сделала. Кей слишком любила подругу, чтобы отказать ей в желании побыть некоторое время вместе с Дэвидом.

Музыка напомнила ей еще об одном ребенке. Кри. Кому могло прийти в голову назвать ребенка этим дурацким именем? Кри? Кря? Кей знала, что имя человека играет важную роль в его жизни. Как и любые другие слова. Эта девочка сегодня вечером пела, как ангел. Благодаря ей они все на некоторое время стали лучше, чище, ближе к Богу. Но несколько жестоких, тщательно подобранных слов ее матери мгновенно все разрушили, обезобразив почти совершенную красоту. Сиси была подобна алхимику, обладающему сомнительным даром превращать золото в свинец.

Что же такое должна была услышать мать Кри, чтобы это вызвало такую реакцию? Наверняка, это был не тот голос, который слышали они все. Или все-таки это был именно он и именно в этом заключалась ее проблема? А может, Сиси слышала еще и совсем другие голоса?

Ну что ж, она будет не первой, кто их слышит.

Кей попыталась отогнать от себя эту мысль, но та не уходила. Более того, к ней присоединилась другая, которая тоже обрела голос – мягкий, добрый мужской голос с певучим ирландским акцентом:

– Ты должна была помочь этой девочке. Почему ты ничего не сделала?

Этот вопрос был ей хорошо знаком. Он всегда звучал одинаково. И ответ на него оставался неизменным. Она боялась. Она всю жизнь боялась. Ей вспомнились строки одного из стихотворений Руфь Зардо:

 
Пугая тьмой, оно свой лик являет,
То зло, что ожидаемо тобой,
А ожидаемо – оно не удивляет.
 

Сегодня вечером это зло обрело плоть и кровь. Теперь у него было имя, лицо и розовое платье.

Потому что злом была не сама Сиси, а живой упрек по имени Кри.

Кей обвела взглядом темную комнату и подтянула фланелевую простыню к самому подбородку, пытаясь согреться. Ей уже много лет не было по-настоящему тепло. На ее электронных часах светились красные цифры. Три часа ночи. И как когда-то ее отец, она лежала в своем собственном окопе. Замерзшая и дрожащая. Сегодня у нее появился шанс искупить все проявления трусости в ее жизни. Все, что ей нужно было сделать, – это защитить ребенка.

Кей знала, что скоро прозвучит команда и ей придется вылезти из своего окопа и лицом к лицу встретиться с неизбежным. Но она еще не была к этому готова. Пока еще нет.

Будь трижды проклята эта женщина!

Эм слушала, как звуки скрипки плывут по комнате, проникая во все хорошо знакомые им места. Они играли вокруг елки, искали подарки и смеялись, замерев у покрытого изморозью окна, из которого открывался вид на такую знакомую деревенскую площадь с ярко освещенными величественными соснами. Музыка заполнила комнату, и в какой-то благословенный момент, закрыв глаза, Эм смогла представить себе, что это играет не Иегуди Менухин, а кто-то совсем другой.

Каждое Рождество повторялось одно и то же. Но на этот раз все было гораздо хуже, чем обычно. Она слышала слишком много. И видела слишком много.

Теперь Эм совершенно точно знала, что она должна сделать.

Первый день Рождества был ясным и солнечным. Выпавший накануне снег искрящейся пылью осыпался с ветвей деревьев, и казалось, что все вокруг сверкает серебром. Клара открыла дверь черного хода, чтобы выпустить погулять их золотистого ретривера Люси, и глубоко вдохнула морозный воздух.

День начался лениво и неторопливо. Питер и Клара развязали свои мешочки-носки, набитые головоломками, журналами, сладостями и апельсинами. Очень скоро орехи кешью из носка Питера и любимые желейно-жевательные конфеты Клары исчезли без следа. За кофе с блинами они начали разворачивать более крупные подарки. Питеру настолько понравились часы от Армани, что он тотчас же надел их на запястье и даже закатал рукав махрового халата, чтобы их было лучше видно.

Он устроил целое представление под елкой, делая вид, что не может найти свой подарок Кларе, но наконец-то выпрямился с раскрасневшимся от прилива крови лицом и протянул ей какой-то шар, завернутый в подарочную бумагу с изображенными на ней северными оленями.

– Перед тем как ты его развернешь, я хочу тебе кое-что сказать. – Питер покраснел еще сильнее. – Я знаю, как сильно тебя ранила вся эта история с Фортаном и Сиси. – Увидев, что Клара собирается возразить, он жестом остановил ее. – И о Боге я тоже знаю. – Произнося эти слова, он чувствовал себя ужасно глупо. – Ты ведь рассказала мне о том, что встретила на улице Бога, хотя знала, что я в это не поверю. И я хочу, чтобы ты знала, что я очень ценю это. Ведь ты доверилась мне, не побоявшись, что я буду смеяться над твоим рассказом.

– Но ты смеялся.

– Ну да, но не очень сильно. Как бы там ни было, я хочу сказать, что много над этим думал. И хотя, в этом ты права, я не верю в то, что Бог может принять облик нищенки…

– А во что ты веришь, Питер?

Ну вот, он пытается вручить ей подарок, а она расспрашивает его о том, во что он верит.

– Ты сама это прекрасно знаешь, Клара. Я верю в людей.

Клара молчала. Она действительно знала, что Питер не верит в Бога, и не видела в этом ничего предосудительного. Люди не обязаны верить в Бога. Но она знала и то, что в людей Питер тоже не верит. По крайней мере, по-настоящему. Он не верит в то, что люди добрые, хорошие и талантливые. Возможно, когда-то он и верил в это, но перестал после того, что произошло с Джейн.

Джейн была убита, но вместе с ней умерла и какая-то часть самого Питера.

Нет, как бы сильно Клара ни любила своего мужа, она все же вынуждена была признать, что Питер верит только в самого себя.

– Ты ошибаешься, – сказал он, присаживаясь рядом с ней на диван. – Я же прекрасно вижу, о чем ты сейчас думаешь. Но это не так. Я верю в тебя.

Клара посмотрела в такое серьезное, такое любимое, такое родное лицо Питера и поцеловала его.

– Сиси и Фортан просто дураки. Ты знаешь, что я не понимаю твоего искусства и, наверное, никогда не пойму, но я совершенно точно знаю, что ты замечательная художница. Я чувствую это сердцем.

При этих словах он прижал руку к груди, и Клара сразу поверила ему. Возможно, ее работы наконец все же начали затрагивать какие-то струны его души, а возможно, Питер просто стал более тактичным и начал говорить ей то, что она хотела услышать. Клару вполне устраивали оба варианта.

– Разверни свой подарок.

Треск разрываемой бумаги заставил Питера поморщиться. Подняв упавшие на пол обрывки, он аккуратно их расправил.

Под бумагой оказался шар. Хотя в этом как раз не было ничего удивительного. Удивительной была красота этого шара. Казалось, что он светится в руках у Клары. Рисунок на нем был незамысловатым. Три высокие сосны, припорошенные снегом, а под ними одно-единственное слово – Noël.Но, несмотря на кажущуюся простоту рисунка, он не был ни примитивным, ни наивным. В нем чувствовался стиль, подобного которому Кларе еще не доводилось видеть. Безыскусное изящество. Незыблемая красота.

Клара поднесла его ближе к свету. Как может разрисованный шар так сверкать? Но потом она решила получше рассмотреть его. И улыбнулась, подняв взгляд на Питера, который нетерпеливо ожидал ее реакции.

– Он не раскрашен снаружи. Поэтому он такой блестящий. Рисунок нанесен изнутри. Представляешь?

– Тебе нравится? – тихо спросил Питер.

– Не то слово. Я просто влюбилась в него. И я люблю тебя, Питер. Спасибо. – Она прижалась к нему, продолжая держать в руках шар. – Его нужно повесить на елку. Как ты думаешь, на нем нарисованы Три Сосны? То есть я хотела сказать, что, конечно, на нем нарисованы три сосны, но они уж очень похожи на сосны на нашей деревенской площади. Хотя, наверное, все группы из трех сосен будут казаться похожими друг на друга. Мне безумно нравится этот шар, Питер. Это самый чудесный подарок из всех, которые я когда-либо получала. Я даже не хочу знать, где ты его нашел.

Ее последняя фраза особенно порадовала Питера.

Ближе к полудню индейка была нафарширована начинкой из сладких каштанов и отправлена в духовку. Дом сразу наполнился восхитительными рождественскими ароматами. Питер и Клара решили прогуляться к бистро. По дороге они с трудом узнавали многих односельчан, потому что те сменили свои старые, хорошо знакомые, обтрепанные собаками и котятами вязаные шапочки на новые, извлеченные из носков с подарками от Санта-Клауса. Но к концу зимы домашние питомцы обязательно доведут пушистые помпоны до нужного состояния, и жители деревни снова станут напоминать свечки с обгрызенными фитильками на голове.

В бистро Клара сразу увидела Мирну, которая сидела у камина, попивая глинтвейн. Они с Питером сбросили верхнюю одежду, которая неохотно отпускала их из своих теплых объятий, и положили шапки и варежки на батарею, чтобы те хорошенько прогрелись. В бистро продолжал прибывать народ. Взрослые и дети входили, раскрасневшиеся после утренней ходьбы на лыжах и снегоступах, спуска на санях с холма над мельницей и катания на коньках на деревенском пруду. Кое-кто зашел в бистро перед тем, как на целый день отправиться кататься на гору Сан-Реми.

– Кто это? – спросила Мирна, показывая на мужчину, который в одиночестве сидел за одним из столиков.

– Месье «Молсон Канадиен» [30]30
  «Молсон Канадиен» – старейшая марка канадского пива.


[Закрыть]. Всегда заказывает только это пиво. Не скупится на чаевые, – ответил Оливье, поставив перед Питером и Кларой два кофе по-ирландски и блюдце с несколькими лакричными трубочками. – С Рождеством! – Расцеловав их, он кивнул в сторону незнакомца и добавил: – Он появился пару дней назад.

– Наверное, снимает жилье где-то поблизости, – предположила Мирна. Незнакомцы были редкостью в Трех Соснах хотя бы потому, что их деревню было довольно сложно найти и мало кто оказывался здесь случайно.

Саул Петров пил пиво и ел бутерброд с ростбифом, тающим во рту сыром стильтон и аругулой [31]31
  Аругула, или рокет-салат – овощная культура типа шпината, но более нежная.


[Закрыть]. На тарелке также высилась быстро уменьшающаяся горка нарезанного соломкой и слегка приправленного специями картофеля фри.

Еда была просто восхитительная.

Саул уже давно не чувствовал себя так хорошо, так по-человечески. Он был еще не готов к тому, чтобы заговорить с окружающими его дружелюбными людьми, но знал, что как только он это сделает, они пригласят его присоединиться к ним. Это было видно по их лицам. Некоторые уже улыбались ему и приветственно приподнимали бокалы, беззвучно произнося «Santê!» [32]32
  Sante! – Ваше здоровье!


[Закрыть]или « Joyeux Noël!».

Они казались очень доброжелательными.

Неудивительно, что Сиси их терпеть не могла.

Саул окунул ломтик картофеля в блюдечко с майонезом и задумался над тем, кто из этих людей мог быть тем художником, который нарисовал фантастическое тающее дерево. Он даже не знал, мужчина это или женщина.

Саул подумал о том, что можно было бы спросить у местных жителей. Три Сосны – совсем маленькая деревушка, и кто-то наверняка сможет ответить на его вопрос. Саулу хотелось выразить художнику свое восхищение, угостить его или ее пивом, поговорить об искусстве, о творчестве, обо всем том, о чем он никогда не смог бы поговорить с Сиси. Но сначала ему нужно было сделать дело, для которого он, собственно, и приехал в Три Сосны.

А как только работа будет закончена, он обязательно найдет этого художника.

– Извините.

Саул поднял голову и увидел огромную чернокожую женщину, которая дружелюбно улыбалась ему. -

– Меня зовут Мирна. Я хозяйка соседнего книжного магазина. Я просто хотела сказать вам, что завтра наша община устраивает праздничный завтрак в Уильямсбурге, после которого состоится матч по керлингу. Мы все будем там. Это благотворительное мероприятие для сбора средств на местную больницу. Приглашаем вас присоединиться к нам.

– Правда? – Саул надеялся, что голос не выдал его чувств. Чего он вдруг испугался? Ведь не этой же женщины, в самом деле. Может быть, он испугался ее доброжелательности? Испугался, что она приняла его за кого-то другого? Кого-то интересного, талантливого и доброго?

– Завтрак состоится в Легион-холле в восемь часов, а матч по керлингу начнется в десять на озере Брюме. Мы надеемся, что вы сможете прийти.

–  Merci.

–  De rien [33]33
  De rien– не за что.


[Закрыть]. Joyeux Noël! – ответила женщина с сильным, но приятным английским акцентом. Саул расплатился за ленч, оставив на чай даже больше, чем обычно, вышел из бистро и сел в машину. Ему предстояла совсем короткая поездка – к бывшему дому Хедли, возвышающемуся на холме.

Он хотел поскорее рассказать Сиси о предстоящем мероприятии. Это было именно то, что нужно. Оно просто идеально подходило для его целей.

А когда все закончится и он наконец-то сделает то, за чем приехал, он, возможно, и сможет сесть за один стол с этими людьми.

Глава 8

– Ты что-то нашла?

Старший инспектор Арман Гамаш налил жене стакан «Перье» и, поцеловав ее в макушку, наклонился, чтобы получше рассмотреть документ, который она держала в руке. Был второй день Рождества, и они находились в его кабинете в главном управлении Сюртэ. Как и в обычный рабочий день, на Гамаше были серые шерстяные брюки, рубашка и галстук, но в честь праздника он все же надел сверху элегантный кашемировый кардиган. Несмотря на то что старшему инспектору было лишь немного за пятьдесят, в его речи и учтивых манерах чувствовался некий старосветский шарм. Гамаш посмотрел на слегка волнистые, седеющие волосы жены, улыбнулся и вдохнул нежный аромат туалетной воды «Джой» Жана Пато, которую дарил ей на каждое Рождество. После этого он обошел стол и опустился в свое кожаное кресло, ощущая хорошо знакомые углубления и выпуклости, которые повторяли формы его тела. Тела, которое красноречиво свидетельствовало о том, что его обладатель явно предпочитает хорошую еду и длительные прогулки контактным видам спорта.

Жена Гамаша, Рене-Мари, сидела напротив него во втором кожаном кресле, расстелив на коленях огромную салфетку в красно-белую клетку. В одной руке у нее была папка с каким-то делом, во второй – сандвич с индейкой. Откусив кусок бутерброда, она сняла очки, и они повисли на шнурке на уровне груди.

– Мне показалось, что я что-то нашла, но оказалось, что это не так. Просто я сначала подумала, что следователь не задал одного очень важного вопроса, однако потом увидела, что он просто сделал это чуть позже.

– Что это за дело?

– Дело Лябарре. Мужчину толкнули под поезд метро.

– Я помню это дело. – Гамаш налил себе немного воды. Вокруг них на полу громоздились аккуратные стопки папок-регистраторов. – Не знал, что оно не раскрыто. Так ты ничего не нашла?

– Извини, дорогой. Что-то в этом году у меня не очень хорошо получается.

– Иногда бывает так, что просто нечего искать.

Они взяли из стопок по очередной папке и снова углубились в чтение. Им обоим нравилась эта традиция. Каждый год, на второй день Рождества, они брали с собой сандвичи с индейкой, сыр, фрукты и отправлялись в главное управление Сюртэ, где проводили целый день в кабинете Гамаша в отделе по расследованию убийств, просматривая нераскрытые дела.

Рене-Мари взглянула через стол на мужа, который чуть не с головой зарылся в свою папку, пытаясь докопаться до истины, разглядеть среди сухих слов, фактов и цифр человека, который за ними скрывался. Потому что в каждой из этих желтоватых папок из манильского картона прятался убийца.

Несколько лет назад старший инспектор Гамаш встретил в клубе Сен-Дени своего коллегу и вечного соперника из Муниципальной полиции Монреаля и за бокалом коньяка сделал ему предложение.

– Ты предлагаешь обмен, Арман? – спросил Марк Бролт. – Но как это осуществить практически?

– Я предлагаю второй день Рождества. У нас в Сюртэ наверняка будет тихо и спокойно. Уверен, что и в твоем управлении тоже.

Бролт кивнул, с интересом глядя на Гамаша. Как и большинство его коллег, он с огромным уважением относился к этому спокойному, немногословному человеку. Только дураки могли недооценивать его, но Бролт знал, что, к сожалению, среди полицейских чинов была масса дураков. Дураков, облеченных властью и имеющих оружие.

Дело Арно послужило лучшим тому подтверждением. И оно почти уничтожило этого крупного, серьезного мужчину, с которым Бролт сейчас разговаривал. Он подумал о том, известна ли Гамашу вся подоплека той истории. Наверное, нет.

Арман Гамаш продолжал говорить. Его голос был низким и приятным. Бролт заметил, что темные волосы инспектора уже начали седеть на висках. Кроме того, у него явно намечалась лысина, которую он даже не пытался скрывать. В темных и густых, аккуратно подстриженных усах тоже проглядывала седина. Заботы и тревоги оставили след и на его лице, прочертив глубокие морщины, хотя другие морщины свидетельствовали о том, что этот человек также часто и охотно смеется. Взгляд темно-карих глаз за стеклами полукруглых очков был задумчивым.

Как только ему удалось пережить все это? Бролт знал, что какими бы жестокими ни были нравы в муниципальной полиции, управление Сюртэ провинции Квебек могло дать им сто очков вперед. Потому что ставки там были значительно выше. Тем не менее Гамашу удалось продвинуться до должности начальника самого крупного и знаменитого отдела местного управления Сюртэ.

Естественно, его дальнейший карьерный рост был невозможен. И сам Гамаш тоже прекрасно это понимал. Но в отличие от Марка Бролта, который был живым воплощением честолюбия, Арман Гамаш казался вполне довольным жизнью и таким положением дел. Одно время, до дела Арно, Бролт подозревал, что он несколько простоват, что ему недостает глубины и проницательности. Но теперь он так не думал. Теперь Бролт знал, что скрывалось за этими добрыми глазами и спокойным лицом.

У него было странное чувство, что Гамаш умеет читать мысли других людей и способен не только разобраться в том, что происходит в голове у него, Бролта, но и проследить за причудливым ходом мыслей своих коллег по Сюртэ.

– Я предлагаю обменяться нераскрытыми делами друг друга и потратить несколько дней на то, чтобы посмотреть на них свежим взглядом. Возможно, нам удастся обнаружить что-то интересное.

Бролт сделал небольшой глоток коньяка, откинулся на спинку кресла и задумался. Это была хорошая мысль. Правда, довольно необычная, и если кому-нибудь станет о ней известно, то им не поздоровится. Улыбнувшись Гамашу, он снова наклонился вперед.

– Зачем тебе это? У тебя что, мало работы в течение года? Или ты просто отчаянно ищешь повод сбежать на Рождество подальше от семьи?

– Ты же знаешь, что, будь на то моя воля, я бы давно поселился в своем рабочем кабинете и питался исключительно кофе из автомата. Моя жизнь полностью лишена смысла, и в собственной семье я не нахожу ничего, кроме презрения.

– Да, до меня доходили слухи о твоей несложившейся семейной жизни. Честно говоря, я тебя тоже презираю.

– Взаимно, – парировал Гамаш, и оба улыбнулись. – Я бы хотел, чтобы кто-то сделал нечто похожее для меня, Марк. Так что мои соображения просты и эгоистичны. Мне бы хотелось думать, что если меня убьют, то дело не останется нераскрытым. Что кто-то будет расследовать его, не жалея дополнительных усилий. Так разве я могу отказать в том же самом людям, которые уже пали жертвами убийц?

Мотивация Гамаша действительно была очень простой. И очень правильной.

Марк Бролт пожал большую руку Гамаша.

– Договорились, Арман. Договорились.

– Тогда по рукам. И знай, что если что-то случится с тобой, то дело не останется нераскрытым. – Последнюю фразу Арман произнес как бы вскользь, мимоходом, и Бролт сам удивился тому, как много она для него значила.

С тех пор в течение уже нескольких лет на второй день Рождества они встречались на автомобильной стоянке у главного управления Сюртэ и обменивались коробками с нераскрытыми делами, как будто это были рождественские подарки. А потом Арман с Рене-Мари садились в его кабинете, открывали эти коробки и пытались отыскать спрятавшихся внутри убийц.

– Как странно… – сказала Рене-Мари, опуская папку. Увидев, что муж внимательно смотрит на нее, она улыбнулась и добавила: – Это убийство произошло всего несколько дней назад. Интересно, как это дело оказалось среди нераскрытых?

– Обычная предпраздничная неразбериха. Должно быть, кто-то ошибся. Давай сюда, я его положу к исходящим. – Он протянул руку, но увидел, что Рене-Мари снова углубилась в чтение.

– Извини, Арман. Просто дело в том, что я знала эту женщину.

– О чем ты говоришь? – Арман отложил свою папку в сторону и подошел к Рене-Мари. – Кто она? Что это за дело?

– Не пугайся. Это не подруга и даже не знакомая. Ты наверняка тоже знал ее. Это нищенка, которая постоянно сидела у центрального автовокзала, на улице Берри. Вечно завернутая в кучу тряпья, – независимо от погоды. Ты должен ее помнить. Она сидела там много лет.

Гамаш кивнул.

– Тем не менее, хотя она и была нищенкой, это дело пока не может считаться нераскрытым. Ты говоришь, что она погибла всего несколько дней назад?

– Ее убили двадцать второго числа. И вот что странно. Она была убита не возле автовокзала, а на улице де ла Монтан, у входа в «Огилви». Это же за целых десять-пятнадцать кварталов от ее обычного места.

Гамаш вернулся в свое кресло и принялся ждать, наблюдая за Рене-Мари, которая продолжала читать дело. Он смотрел на седеющие волосы, падающие на ее лоб, и думал о том, что в пятьдесят с небольшим его жена выглядит еще более привлекательной, чем та девушка, на которой он когда-то женился, несмотря на то что она почти не пользовалась косметикой. Рене-Мари вполне устраивало лицо, которое досталось ей от природы.

Гамашу казалось, что он мог бы вот так смотреть на жену часами. Иногда он заезжал за ней на работу, в Национальную библиотеку, и специально являлся пораньше, чтобы немного понаблюдать за тем, как она, склонившись над какими-то историческими документами, внимательно изучает их и делает заметки. Вид у нее при этом был серьезный и сосредоточенный. Но потом она поднимала глаза, видела его, внимательно наблюдающего за ней, и ее лицо освещала сияющая улыбка.

– Ее задушили, – сказала Рене-Мари, опуская папку. – Здесь написано, что ее звали Элле. Фамилии нет. Не могу в это поверить. Это же оскорбительно. С тем же успехом они могли назвать ее просто Она.

– Расследовать подобные дела всегда непросто, – попытался вступиться за коллег Гамаш.

– Наверное, именно поэтому маленьких детей не принимают на работу в отдел убийств.

Гамашу пришлось улыбнуться, чтобы сделать вид, что он оценил ее шутку.

– Арман, они даже не пытались выяснить ее настоящее имя. Взгляни. – Рене-Мари протянула ему дело убитой нищенки. – Это самая тонкая папка из всех. Для них она была просто бездомной бродяжкой.

– Хочешь, чтобы я занялся этим делом?

– А ты сможешь? Пусть даже тебе удастся выяснить только ее фамилию.

Гамаш нашел коробку с вещдоками по делу Элле, которая стояла у стены вместе с другими, полученными от Бролта, надел перчатки и занялся ее содержимым, раскладывая его на полу кабинета. В основном это были грязные, мерзкие лохмотья, которые благоухали так, что запах сыра рокфор показался бы по сравнению с этим неземным ароматом.

Вместе с одеждой были сложены старые, мятые газеты, которые, судя по всему, нищенка использовала для утепления, пытаясь защититься от суровой монреальской зимы. Гамаш знал, что печатное слово обладает большой силой, но над холодом оно, к сожалению, не властно. Рене-Мари присоединилась к нему, и они уже вместе продолжали тщательно инспектировать содержимое коробки.

– Создается впечатление, что она была неравнодушна к печатному слову, – сказала Рене-Мари, как будто догадавшись, о чем он только что думал. – Здесь не только газеты, но даже какая-то книжка.

Раскрыв небольшой томик на первой попавшейся странице, она прочитала:

 
Давно уж мать мертва, спит в городе далеком,
Но что ж покоя нет мне от ее души?
 

– Можно взглянуть? – Гамашвзял у жены книжку и посмотрел на обложку. – Я знаю эту поэтессу. Мы знакомы. Это Руфь Зардо. – Он прочитал название сборника. «Я – ЧУДО».

– Кажется, она живет в той маленькой деревне, которая тебе так понравилась, да? Ты еще говорил, что Зардо относится к числу твоих любимых поэтов.

Гамаш кивнул и пролистал несколько страниц.

– У меня нет этого сборника. Наверное, он только что вышел. Думаю, что Элле даже не успела прочитать его, – добавил он, глядя на дату издания. При этом он заметил надпись вверху титульной страницы: «От тебя воняет. С любовью, Руфь».

Гамаш подошел к телефону и набрал номер.

– Алло, это книжный отдел «Огилви»? Извините, я хотел бы узнать… Да, хорошо, я подожду.