Текст книги "Средневековая андалусская проза"
Автор книги: Лисан ад-Дин Ибн аль-Хатыб
Соавторы: Абу Абдаллах Мухаммад ибн Абу Бакр Ибн аль-Аббар,Абу Мухаммед Абдаллах ибн Муслим Ибн Кутайба,Абу Марван Ибн Хайян,Абу-ль-Хасан Али Ибн Бассам,Абу Бекр Мухаммед ибн Абд ал-Малик Ибн Туфейль,Абу Бакр Мухаммад ибн Абд аль-Азиз Ибн аль-Кутыйя,аль-Андалуси Ибн Хузайль,Абу Мухаммед Али Ибн Хазм
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 32 страниц)
Что же касается количества, то он решил, что оно должно быть достаточным для утоления остроты голода, но не более того. Относительно промежутков времени между приемами пищи он нашел целесообразным следующее: приняв нужное ему количество пищи, он должен сдерживаться и не обращаться к другой пище, пока не появится у него слабость, мешающая ему совершать некоторые действия, которые ему необходимы для выполнения второго уподобления, о котором дальше будет сказано.
Что касается до защиты его извне, необходимой для сохранения его животного духа, то это не представляло больших затруднений, так как он был одет в кожи, а обиталище его было предохранено от всяких нападений извне. Этого ему было достаточно, и он не находил нужным заниматься им. В употреблении же пищи он счел для себя обязательными те вышеупомянутые законы, которые он сам начертал для себя.
Затем он занялся вторым действием, именно – уподоблением телам небесным, подражанием им и заимствованием их свойств.
Свойства их распределились у него в трех видах. Первый вид составили их свойства по отношению к лежащему под ними миру Бытия и Уничтожения, именно – та теплота, которую они придавали миру непосредственно, и тот холод, который они сообщали ему косвенно, – свет, разрежение и сгущение и все остальное, что они производили в нем, благодаря чему предметы мира сего стали способными к восприятию излучений духовных форм от Создателя, необходимо сущего.
Второй вид образовали свойства, принадлежавшие самой их сущности, как, например, прозрачность, блеск, чистота, свободная от какой-нибудь мути и нечистоты, и кругообразное движение одних вокруг собственного центра и других – вокруг центра других тел.
Третий вид составился из их свойств по отношению к Существу, необходимо сущему, как, например, вечное и непрерывное созерцание его, страстное стремление к нему, деятельность, сообразная с его заповедью, подчинение себя выполнению его предначертаний и движений, согласное только с его волей и властью. И стал он употреблять все усилия, чтобы приобрести сходство с ними во всех трех видах.
Что касается до первого вида, то уподобление его небесным телам заключалось для него в том, что он задался целью, как только увидит у животного или растения какую-нибудь нужду, какой-нибудь изъян, вред или помеху, тотчас удалить их, если это в его силах. Так что, когда его взор падал на растение, загражденное от лучей солнца каким-нибудь препятствием, или растение, сцепившееся с другим растением, причинявшим ему вред, или растение, гибнущее от жажды, он освобождал его от этих препятствий, если можно было, отделял его от вредного растения, не причиняя вреда последнему, и поливал его, как только мог. Когда же взор его падал на животное, мучимое диким зверем[122]122
Когда же взор его падал на животное, мучимое диким зверем… – Ибн Туфейль, видимо, забыл, что на острове не было хищных зверей.
[Закрыть], или запутавшееся в ветвях, или получившее занозу, или такое, в глаза или уши которого попало что-нибудь, причинявшее боль, одолеваемое жаждой или голодом, он употреблял все старания, дабы удалить от животного все это, кормил и поил его. И когда он замечал, что вода, текущая для питания растения или животного, преграждена в ее течении каким-нибудь препятствием в виде упавшего в нее камня или осыпавшегося берега, он тотчас удалял все это. Он непрестанно трудился над этим видом уподобления, пока не достиг совершенства.
Уподобление второго вида заключалось в том, что он взял на себя задачу соблюдать постоянно чистоту, удалять всякую грязь и нечистоту со своего тела, особенно часто мыться водой, чистить ногти, зубы и паховые части тела, душиться ароматом растений и натирать тело благовонными маслами, постоянно чистить и пропитывать благовониями свое одеяние, пока не стал он весь блистать прелестью, красотой, опрятностью и благоуханием.
Кроме того, он взял за правило совершать кругообразные движения и то кружил вокруг острова, обходя его берега и шествуя по окраинам, то вокруг жилья своего или какой-нибудь скалы[123]123
…он взял за правило совершать кругообразные движения и то кружил вокруг острова, обходя его берега и шествуя по окраинам, то вокруг жилья своего или какой-нибудь скалы… – Согласно мусульманскому ритуалу, верующие во время паломничества в Мекку (хаджа) совершают обход вокруг храма Каабы, в котором находится священный Черный камень. Так Ибн Туфейль переосмысливает этот обряд, выводя его из уподобления движению светил и тем самым придавая ему универсальный характер.
[Закрыть], совершая определенное количество кругов иногда обыкновенным, иногда ускоренным шагом; или кружил вокруг самого себя, пока не терял сознание.
Третий вид уподобления заключался в следующем: он устремлял всю свою мысль на это Существо, необходимо сущее, устраняя все связи с чувственным миром, закрывая глаза, затыкая уши, напрягая все усилия, чтобы отрешиться от воображения, стремясь изо всей силы думать только о нем, и ни о чем другом, и никого мысленно не присоединять к нему. Такому состоянию он помогал кружением и самовозбуждением, возникавшим при этом[124]124
Такому состоянию он помогал кружением и самовозбуждением, возникавшим при этом. – Кружась до потери сознания, Хайй действовал подобно суфиям, которые во время своих радений кружились в танцах и непрерывно повторяли имя бога и тем самым доводили себя до состояния экстаза, приближавшего их, по суфийскому учению, к божеству.
[Закрыть].
И когда его вращение достигало наивысшей силы, от него скрывался чувственный мир, слабело соображение и прочие силы, нуждающиеся в телесных органах, и усиливалась жизнедеятельность его сущности, освободившейся от тела. Моментами мысль его становилась чистой от всего постороннего, и тогда он непосредственно созерцал Существо, необходимо сущее. Но потом вновь нападали на него силы телесные, уничтожали состояние его, «низводили его вновь к низшей ступени»[125]125
…«низводили его вновь к низшей ступени…» – Здесь Ибн Туфейль интерпретирует кораническое представление о грехопадении в суфийском духе, как символ тех трудностей на пути восхождения к божеству, которые вытекают из человеческой природы.
[Закрыть], и он возвращался в прежнее состояние.
Если его охватывала слабость, мешавшая достижению цели, то он принимал некоторое количество нищи, соблюдая вышеупомянутые условия, и потом вновь трудился над уподоблением телам небесным в трех вышеупомянутых видах.
Он боролся со своими телесными силами, а они боролись с ним, он бился с ними, а они бились с ним. И в моменты, когда он одолевал их и мысль его очищалась от всякой мути, ему удавалось до некоторой степени достичь состояния людей, удостоившихся третьего уподобления, и после этого он еще более стремился к своей цели и делал попытки достичь ее.
Подвергнув рассмотрению свойства Существа, необходимо сущего, он убедился уже при теоретическом исследовании, до занятия действенного, что свойства эти бывают двух родов: либо положительные, вроде знания, силы и мудрости, либо отрицательные, вроде непричастности к телесности, к телам и ко всему тому, что их сопровождает и связывается с ними, хотя бы и в отдаленном времени. Но в свойствах положительных содержится уже, как условие, и эта непричастность, так что в них нет ни одного телесного свойства, и между прочим, множественности. При обладании этими положительными свойствами сущность его становится множественной, но все они сводятся к одному понятию, именно – к его истинной сущности.
Он стал тогда искать, как бы приобрести сходство с Необходимо сущим в двух этих видах. Что касается до свойств положительных, то, уяснив себе, что все они сводятся к истинной сущности его, которая никоим образом не множественна, так как множественность есть одно из телесных свойств, и что познание им его сущности есть сама его сущность, он ясно увидел, что если бы ему удалось познать сущность Существа, необходимо сущего, то такое познание ее не было бы понятием надбавочным к сущности этого Существа, но было бы он сам. Он увидел, что походить на него в свойствах положительных – значит познать его, и только, не присоединяя к нему никаких телесных свойств[126]126
Он увидел, что походить на него в свойствах положительных – значит познать его, и только, не присоединяя к нему никаких телесных свойств. – Здесь находит свое отражение спор приверженцев ортодоксального ислама, признававших извечность божественных атрибутов (всемогущество, всезнание и т. д.), с мусульманскими рационалистами (мутазилитами), утверждавшими, что приписывание божеству атрибутов ведет к нарушению принципа единобожия. Полемизируя с мутазилитами, аль-Газали (которому следует Ибн Туфейль) утверждал, что извечность божественных атрибутов не противоречит идее божественного единства. Вместе с тем аль-Газали отвергал и наивный антропоморфизм и говорил, что хотя бог сотворил человека по образу и подобию своему, было бы ошибкой полагать, будто бог имеет внешний вид, соответствующий наружности человека, ибо подобие это чисто духовное. Сочетание в человеке идеального, духовного и материального, то есть божественного и земного, позволяет ему подняться над земными делами и открывает ему путь к богу, допускает установление между человеком и богом мистического контакта.
[Закрыть]. Этим он и занялся.
Свойства же отрицательные заключаются в непричастности к телесности. И вот он начал отбрасывать от своей собственной сущности телесные свойства, большую часть которых уже отбросил в своем предшествующем упражнении, когда его целью было уподобление небесным телам. Однако их осталось еще очень много, например: кругообразное движение, а движение – наиболее характерное свойство тел, забота о животных и растениях, сострадание к ним и попечение об удалении возникающих перед ними препятствий. Ведь все это тоже свойства тел, как он заметил прежде, существующие только благодаря телесной силе, и потому он также совершал все эти действия при ее помощи.
И стал он отбрасывать все это от себя, так как оно но приличествовало тому состоянию, которое он теперь искал. Он ограничивался неподвижным пребыванием в глубине своей пещеры в молчании, с опущенным взором, отвернувшись от всего чувственного и всех телесных сил, сосредоточив помысел и мысль только на Существе, необходимо сущем, и ни на чем другом.
И когда пред его воображением вставал какой-нибудь другой предмет, он прилагал все силы, чтобы прогнать и изгнать его, и изощрял на этом свой ум.
В таких упражнениях он провел долгое время. Иногда в течение нескольких дней он не ел и не шевелился. В моменты усиления этой духовной борьбы иногда из его памяти и мыслей скрывалось все, кроме одной его сущности, но она не исчезала от него даже в моменты погружения его в созерцание Существа Истинного, необходимо сущего. Это мучило его, и он понимал, что это пятно на чистом созерцании и отвлечение внимания чем-то иным.
Он не переставал стремиться к отрешению от самого себя и к чистоте в созерцании Истинного, и вот наконец это ему удалось. Тогда из мысли и памяти его исчезли небеса, земля и что посреди их, все формы духовные и все силы телесные и нематериальные, которые суть сущности, знающие о Существе. Исчезла и его сущность вместе с этим. Все пропало и уничтожилось и стало «как пылинки рассеявшиеся». Остался только Единый, Истинный, Существо, незыблемо сущее. И сказал он слово свое, не явившееся, однако, понятием надбавочным к сущности его: «Кому принадлежит сегодня высшая власть? Богу Единому, Всемогущему!»[127]127
«Кому принадлежит сегодня высшая власть? Богу Единому, Всемогущему!» – Стих Корана, в котором говорится о всемогуществе бога как высшего судии в день Страшного суда, переосмыслен здесь Ибн Туфейлем в суфийском духе: исчезновение в мистическом опыте всего, кроме божества.
[Закрыть] И уразумел он слова его, и не помешало ему понять их даже то, что он не знал речи и ни с кем не беседовал.
Тогда он погрузился в это состояние и созерцал то, что «око не видело, ухо не слышало и не представлялось сердцу смертного»[128]128
…«око не видело, ухо не слышало и не представлялось сердцу смертного». – Изречение приписывается Мухаммаду в одном из хадисов.
[Закрыть].
Пусть сердце твое не привязывается к описанию того, что не открывается человеческому сердцу. Много есть вещей, доступных сердцу человека, описание которых трудно. Насколько же труднее сделать это с вещью, которая для сердца непостижима, совсем из иного мира, совсем из другой области! Я не разумею под сердцем тело сердца или дух, который в его пустоте, нет, я разумею под ним форму этого духа, форму, которая при посредстве сил своих изливается на человеческое тело. Ведь каждое из этих трех носит название сердца, но ни для одного из них непостижима эта вещь. Выразить можно только то, что открылось им, но кто стремится выразить это состояние, тот стремится к невозможному. Он похож на того, кто хотел бы вкусить цвет как таковой, кто пожелал бы узнать: является ли черное, например, сладким или кислым. Мы, однако, при всем этом не лишим тебя указаний, которые дадут тебе намек на те чудеса этого состояния, которые он созерцал, указаний, правда, аллегорических, не стучать в дверь истины, так как приобрести действительное знание об ощущениях на этой стоянке[129]129
Состояния, стоянки – понятия, заимствованные Ибн Туфейлем из учения суфиев, которые считали, что на пути к познанию божества человек проходит ряд стадий, «стоянок», и испытывает мистическое «состояние», которое не может быть понято непосвященным и описано словами.
[Закрыть] можно, только достигнув ее. Склони же теперь слух своего сердца и устреми взор ума своего к тому, что я тебе сообщу, и, может быть, ты найдешь в этом руководство, которое наставит тебя на твердый путь. Но таково мое условие тебе, чтобы ты ничего не требовал от меня сверх того, что я доверяю этим листкам, никаких других пояснений живыми словами, ибо арена тесна и опасно определять живыми словами то, что невыразимо по самой природе своей. Итак, я говорю.
После того как он утратил ощущение сущности, как своей, так и всех других, и видел существующим только Единого, Самосущего, и созерцал то, что созерцал, а затем вернулся снова к лицезрению других вещей, придя в себя от своего состояния, подобного опьянению, – тогда явилась ему мысль, что у него нет сущности, которой он отличался бы от сущности Истинного; что истинная сущность его и есть сущность Истинного; что то, что он считал вначале за сущность свою, отличную от сущности Истинного, есть в действительности ничто; более того, что нет ничего, кроме сущности Истинного. Это похоже на свет солнца, который падает на плотные тела и делается видным на них, так как хотя его и приписывают телу, на котором он появляется, но на самом деле он суть только свет солнца, и когда исчезает тело, исчезает и свет его, но остается неизменным свет солнца, не утративший ничего при наличии этого тела и не увеличившийся в отсутствие его. Когда есть тело, способное принимать такой свет, оно принимает его, а когда его нет, нет и этого принятия и не может быть о нем речи. Эту мысль подкрепило еще его прежнее убеждение в том, что сущность Истинного, Великого и Славного не допускает никоим образом множественности и что познание им его сущности есть сама сущность этого Существа. Отсюда он вывел, как необходимое следствие, что обладающий знанием, сущности его сам приобретает эту сущность. У него было это знание, следовательно, у него проявилась и сущность; однако эта сущность проявляется только в ней самой и самое проявление ее есть сущность, – следовательно, он есть сущность как таковая.
Таковы и все сущности нематериальные и знающие эту истинную сущность, которая прежде казалась ему множественной, а теперь стала после этих размышлений чем-то единым. А ведь это ошибочное мнение едва не утвердилось в нем, если бы Господь не помог ему своею милостью и не направил его своим руководительством. Он понял, что ошибка эта возникла у него от остатков мрака, объемлющего тела, и отсутствия чистоты в предметах чувственного мира. Ведь многое и малое, единое и единство, множество, собрание и разделение – все это свойства тел, и не следует про эти сущности самодовлеющие, знающие о сущности Истинного (Великого и Славного!) и непричастные к материальности, говорить ни что они множественны, ни что они едины, ибо множественность есть только состояние разделенности одних сущностей по отношению к другим, а единство бывает только при соединенности, но и то и другое мыслимо только в понятиях сложных, смешанных с материей.
Впрочем, объяснение здесь становится трудным. Ведь если говорить об этих самодовлеющих сущностях как о многих, как мы и говорили, то это навевает мысль о понятии множественности, заключающемся в них, но они непричастны к множественности; если же говорить о них как об отдельных, то это наводит на мысль о понятии единства, что также немыслимо в них.
Но тут я как будто вижу, что читающий эти строки из числа тех летучих мышей, которым солнце слепит глаза[130]130
Но тут я как будто вижу, что читающий эти строки из числа тех летучих мышей, которым солнце слепит глаза… – Уподобление человеческого разума, ослепленного светом истины, летучей мыши, ослепленной дневным светом, восходит к Аристотелю («Метафизика») и встречается у аль-Газали.
[Закрыть], начинает биться в цепях собственного безумия и говорит: «Ты перешел границы в утонченной точности своих выражений, так что утратил даже облик людей умных и отбросил закон уразумеваемого. Ведь, по требованиям разума, вещь либо едина, либо множественна».
Но пусть он умерит свой пыл и удержит от резкостей свой язык, пусть он усумнится в самом себе и поучится на чувственном и презренном мире, к которому принадлежит и сам, как учился на нем Хайй ибн Якзан, когда он созерцал его с определенной точки зрения и увидел множественностью необъятной, безграничной, потом взглянул на него под другим углом зрения и увидел единым, и так он колебался и не мог принять окончательно ни одного из этих двух мнений.
Мир чувственный есть родина многого и единичного, и в нем постигается истинная природа их обоих; в нем и отдельность и соединенность, соединение и разъединение, согласие и разногласие. Но что может мыслить он о мире божественном, о котором нельзя сказать ни что он все, ни что он часть, относительно которого нельзя произнести ни одного слова, привычного для слуха, без того, чтобы не заподозрить в нем чего-либо противоречащего действительности? Что может он мыслить о мире, который может быть понят только тем, кто созерцал Необходимо сущего, и истинная природа которого известна лишь достигшему его? А что до слов его: «Так что утратил даже облик людей умных и отбросил закон уразумеваемого», – то мы соглашаемся с ним в этом и оставляем его с его разумом и его разумными людьми.
Ведь тот разум, который имеют в виду он и ему подобные, есть лишь разумная сила, исследующая отдельные вещи чувственного мира и затем извлекающая из них общие понятия. Умные люди, подразумеваемые им, как раз и являются теми, кто пользуется этим способом исследования, тогда как тот прием рассмотрения, о котором мы говорим, выше всего этого. Но пусть затыкает уши человек, не знающий ничего, кроме мира чувственного и его общих понятий. Пусть он возвращается к союзникам своим, которые «знают только очевидное, из этого мира, миром же будущим небрегут».
Если ты из тех, кто может удовольствоваться краткими намеками и указаниями такого рода на то, что содержится в Божественном мире, и не извратить их в то, во что их обычно извращают, то мы прибавим тебе еще нечто к описанию того, что созерцал Хайй ибн Якзан на вышеупомянутой стоянке людей, обладающих истиной.
Достигнув чистого погружения, полного исчезновения своего «я» и действительного соединения, он увидел, что высшая небесная сфера, за которой нет ничего телесного, обладает сущностью, непричастной к материальности. Сущность эта не есть сущность Единого, Истинного, ни сама небесная сфера, но не есть и нечто отличное от них обоих. Сущность эта как бы образ солнца, отражающийся в полированном зеркале, который не есть солнце, не есть зеркало, но не есть и нечто третье, отличное от них[131]131
Сущность эта как бы образ солнца, отражающийся в полированном зеркале, который не есть солнце, не есть зеркало, но не есть и нечто третье, отличное от них. – Образ ряда зеркал, последовательно передающих одно другому отражение солнца (истины), неоднократно встречается у философов-неоплатоников (Плотина, Прокла и др.) и у аль-Газали в его критике аль-Халладжа и других крайних суфиев.
[Закрыть].
Он увидел у этой самодовлеющей сущности неба совершенство, блеск и красоту слишком великие, чтобы язык мог их описать, слишком утонченные, чтобы их можно было облечь в буквы или звуки. Он увидел ее пребывающей в беспредельном наслаждении, радости, счастии и веселии от созерцания сущности Истинного, Всеславного.
У следующей небесной сферы, сферы неподвижных звезд, он также увидел сущность нематериальную, также не являющуюся ни сущностью Единого, Истинного, ни сущностью самостоятельною высшего неба, ни самим небом, но и ничем другим, отличным от них. Сущность эта как бы образ солнца, отражающийся в зеркале, образ, падающий на него от другого зеркала, поставленного против солнца. У этой сущности он увидел такую же красоту, блеск и наслаждение, как и у сущности высшей сферы.
У следующей небесной сферы, именно у сферы Сатурна, он наблюдал такую же самостоятельную сущность, нематериальную, не являющуюся ни одной из сущностей, виденных им раньше, но и ничем отличным от них. Она была похожа на образ солнца, отраженный в зеркале, получившем его как отражение от другого зеркала, обращенного к нему, которое, в свою очередь, получило его от зеркала третьего, поставленного против солнца. И у этой сущности он увидел тот же блеск и наслаждение, как и у сущностей прежних.
И не переставал он усматривать в каждой небесной сфере самостоятельную сущность, изъятую от материальности, не являющуюся ни какой-либо из сущностей предыдущих, ни чем-нибудь от них отличным, но как бы образом солнца, отражающимся от одних зеркал в других, расположенных в порядке расположения небесных сфер.
И у каждой из этих сущностей он видел такую красоту, блеск, наслаждение и радость, которых «око не видело, ухо не слышало и не представлялось сердцу смертного».
И так дошел он до мира Бытия и Уничтожения, состоявшего из содержимого лунной сферы. У него он также увидел сущность, свободную от материи, также не являющуюся ни одной из сущностей, виденных им прежде, но и ничем отличным от них. И было у этой сущности 70 тысяч лиц, и у каждого лица 70 тысяч уст, и в каждых устах 70 тысяч языков, славивших сущность Единого[132]132
И было у этой сущности 70 тысяч лиц, и у каждого лица 70 тысяч уст, и в каждых устах 70 тысяч языков, славивших сущность Единого… – намек на слова аль-Газали о 70 тысячах покровов света и тьмы, окружающих божество.
[Закрыть], Истинного и благословлявших и славословивших неослабно. В ней, считавшейся у него множественной, но не множественной на самом деле, он увидел такое же совершенство и наслаждение, какое видел и у предшествовавших сущностей. И была она как бы образ солнца, отражающийся в колышущейся воде, принявшей этот образ как отражение от другого зеркала, получившего его через ряд зеркал, расставленных в прежнем порядке, от зеркала первого, обращенного к самому солнцу.
Потом обнаружил он, что и сам он владеет самостоятельной сущностью. Если бы возможно было разделить сущность семидесяти тысяч лиц, то она, сказали бы мы, была бы частицей этой сущности. И не будь эта сущность возникшей после своего небытия, то, сказали бы мы, она и есть сущность мира Бытия и Уничтожения. И если бы она не получила в собственное обладание его тела при его возникновении, то можно было бы сказать, что она не возникла.
Он видел на той же ступени другие сущности, подобные его, принадлежавшие телам, которые существовали, а потом исчезли, и телам, существовавшим одновременно с ним. Он видел их беспредельно множественными, если можно сказать, что они множественны, или всех их чем-то единым, если можно их назвать едиными. Он видел в своей сущности и в сущностях, находившихся на одной с ней ступени, такую беспредельную красоту, блеск и наслаждение, которых «око не видело, ухо не слышало и не представлялось сердцу смертного». И не смогут их описать даже люди, владеющие искусством описания, разумеют их только те, кто достиг и познал их.
Он видел много сущностей: нематериальных, похожих на зеркала заржавленные, покрытые грязью и повернутые сверх того спиной к зеркалам полированным, отражающим образ солнца, отвернувшиеся от них. Он увидел в этих сущностях такую мерзость и недостатки, о которых никогда он и не помышлял. Он нашел их в бесконечных страданиях и в непрекращающейся скорби, испытывающими муки и сжигаемыми огнем разлуки с Существом, необходимо сущим. Помимо этих мучимых сущностей, он видел сущности то появлявшиеся, то исчезавшие, то сгущавшиеся, то рассыпавшиеся. Он остановился, на них и внимательно их исследовал. И испытал он волнение огромное, увидав вещи великие, созидание в кипении и устройство поразительно искусное, соразмерность, соединение и разъединение.
Но недолгое время был он в таком состоянии. К нему вернулись чувства, и он пришел в себя от этого состояния, похожего на обморок. Ноги его скользнули с этой стоянки, пред ним предстал мир чувственный и скрылся мир божественный, так как соединение их в один и тот же момент невозможно. Ибо мир здешний, и мир будущий – как бы две жены: если ты удовлетворил одну, то разгневал другую.
Если ты скажешь: «Из того, что ты рассказал об этом созерцании, ясно, что отдельные сущности, раз они принадлежат телу, вечно существующему, но уничтожающемуся, вроде небесных сфер, также будут вечными, а если они принадлежат телу, идущему к уничтожению, вроде разумного животного, то и они также уничтожаются, исчезают, гибнут согласно с твоим примером об отражающих зеркалах. Ведь образ существует только, поскольку существует зеркало; если уничтожается зеркало, то и образ непременно гибнет и пропадает».
В таком случае я отвечу: «Как скоро забыл ты уговор и нарушил союз! Разве мы не предупреждали тебя, что арена объяснений тесна и слова обязательно впутают нечто не являющееся истиной. В такую недоверчивость ты был вовлечен только тем, что не видел различия между тем, что сравнивают, и тем, с чем сравнивают».
Но этого не следует делать и в обычных словопрениях, тем более это недопустимо здесь. Ведь и солнце и свет его, и образ и фигура его, и зеркала и образы, возникающие в них, – все это нечто неотделимое от тел, нечто существующее только через них и в них, нуждающееся поэтому в них для своего существования и уничтожающееся с их уничтожением.
Что же касается до сущности божественных и духов верховных, то все они непричастны к телам и ко всему, связанному с ними, совершенно свободны от них, так что у них нет никакой зависимости и никакой связи с телами. Для них безразличны гибель тел и их существование, бытие и небытие их. И единственная связь и зависимость существует у них только по отношению к сущности Единого, Истинного, Существа, необходимо сущего, который есть первый из них, есть начало и причина их, вызвавший их к существованию, тот, кто дает им длительное существование и поддерживает их вечным и бесконечным бытием.
Они не нуждаются в телах, но тела нуждаются в них. Если бы прекратилось их бытие, то перестали бы существовать и тела, ибо сущности эти суть начала их, как равно если бы можно было прекратиться сущности Единого, Истинного, Высочайшего, Чистого от такого предположения (нет Божества кроме него!), – то перестали бы существовать и все эти сущности, прекратилось бы существование тел, и совершенно погиб бы мир чувственный, и не осталось бы ничего существующего, так как все связано между собой.
Но мир чувственный хотя и следует за миром божественным наподобие его тени, в то время как мир божественный не зависим и свободен от него, однако невозможно признать прекращение бытия именно потому, что он следует за миром божественным и его расстройство может быть только изменением, но никогда не становится полным небытием. Об этом повествует и Книга Святая там, где она говорит, что горы задвижутся и сделаются подобными хлопьям шерсти, а люди – бабочками, что солнце и луна облекутся во мрак, и образуются моря «в тот день, когда земля превратится в нечто другое, чем земля, как равно и небеса».
Вот все те указания, которые я счел возможным дать тебе относительно того, что видел Хайй ибн Якзан на этой благородной стоянке. Не проси же прибавить слов к этому – это невозможно. Что же касается завершения его истории, то я тебе ее расскажу.
Вернувшись в мир чувственный после совершенного им странствования, он возымел отвращение к заботам здешней жизни, и влечение его к жизни дольней усилилось. И начал он искать возврата снова на эту стоянку такими же средствами, как и прежде, пока не достиг ее с меньшими усилиями, чем в первый раз. Пробыв на ней время более долгое, чем раньше, он снова вернулся в чувственный мир. Затем он задался целью опять приблизиться к ней, и теперь было это ему легче, чем в первый и второй раз, и оставался он на ней еще дольше. И не переставал он приходить на эту благородную стоянку, и все легче удавалось это ему, и все дольше оставался он на ней. Наконец достиг он того, что приходил на нее и уходил с нее, только когда хотел.
Он привязался к ней и покидал ее только в силу потребностей тела, которые он все ограничивал, пока не осталась только самая малая часть их[133]133
Он привязался к ней и покидал ее только в силу потребностей тела, которые он все ограничивал, пока не осталась только самая малая часть их. – Несмотря на приписываемое Мухаммаду прямое высказывание против идеи монашества, с конца VII в. в мусульманской практике появляются захиды (дервиши) и аскетизм воспринимается и культивируется в среде суфиев.
[Закрыть]. Но он все желал, чтобы Господь, Великий и Славный, освободил его совершенно от тела, которое принуждает его покидать эту стоянку, дабы он мог вечно отдаваться своему наслаждению и избавиться от этих страданий, которые он встречал, расставаясь с ней и возвращаясь к телесным потребностям.
В таком положении он существовал до перехода за седьмую седьмицу своей жизни, то есть до пятидесяти лет. И вот тут он случайно сошелся с Асалем. История их сейчас будет рассказана, если то угодно Господу.
Рассказывают, что на остров, где по одной из двух различных версий родился Хайй ибн Якзан, переселилась одна из правоверных религиозных общин, заимствовавшая учение свое от некоего из древних пророков (да будут молитвы Аллаха над ними!). Эта община выражала все истинно существующее притчами, которые создавали отражение вещей и укрепляли их образы в душах, как это происходит на проповедях к простому народу[134]134
Эта община выражала все истинно существующее притчами, которые создавали отражение вещей и укрепляли их образы в душах, как это происходит на проповедях к простому народу. – Обращает на себя внимание то обстоятельство, что описание исламской религии Ибн Туфейль дает в самых общих чертах, как бы со стороны, и трактует ее лишь как способ передачи высших духовных истин «простому народу», в соответствии с учением аль-Фараби и аль-Газали, без какой-либо конкретизации основ этой религии в терминах ислама.
[Закрыть]. Учение этой общины все распространялось по этому острову, усиливалось и обнаруживалось все более определенно, пока наконец не принял учения повелитель острова и не за ставил свой народ также принять его.
А на этом острове жили двое юношей из людей достойных, с благими стремлениями. Одного из них звали Аваль, а другого Саламан. Узнав про эту общину, они горячо приняли ее учение и стали следовать всем законам во всех делах своих, действуя в этом дружно. По временам они рассуждали о выражениях этого учения о Господе, Великом и Славном, об ангелах его, о воскресении из мертвых, награде и наказании.
Что касается Асаля, то он обладал большой способностью погружаться в сокровенное, схватывать духовное понятие и, склонностью к толкованию. Саламан же более держался ясного смысла и был очень далек от толкований, и остерегался самостоятельных трактовок и исследований. Оба они усердствовали во внешних обрядах, постоянно следя за собой и укрощая желания свои.
В этом законе были поучения, побуждавшие удаляться от мира и уединяться, указывавшие, что в этом лежит спасение и освобождение. Но были и другие поучения, склонявшие к общению и дружбе с людьми. Асаль почувствовал склонность к поискам уединения, и наставление об этом получило перевес у него, так как по своей природе он был склонен постоянно размышлять, толковать окружающее и погружаться в отвлеченные понятия. Наиболее благоприятную обстановку для этого ему удавалось найти в уединении.
Саламан же любил связь с обществом, и у него взяло перевес поучение, говорившее об этом, так как по природе он боялся размышлять и действовать самостоятельно. Связь с обществом была в его глазах средством, не быть искушенным, отстранить скверные мысли и убежищем от дьявольских наущений. Это разногласие во мнениях было причиной их отдаления друг от друга.
Как-то прослышал Асаль об острове, на котором, как говорили, родился Хайй ибн Якзан, узнал о его плодородии, угодьях и умеренном климате и подумал, что, уединившись на нем, он найдет то, что искал. Тогда он решил переправиться на этот остров и провести там, в удалении от людей, остаток дней своих. Собрав все свое имущество, он истратил часть его на наем судка для переправки на тот остров, остальное разделил между бедными, простился со своим другом и отправился в путь по водному лону. Матросы привезли его к тому острову, высадили на берег и там расстались с ним.
И Асаль остался там, поклоняясь Господу, Великому и Славному, величая и славословя его, размышляя о его прекрасных именах и высоких свойствах. Ничто не прерывало его мысли и не нарушало чистоты его размышлений. Когда он чувствовал потребность в пище, он утолял голод плодами, бывшими на этом острове, и мясом пойманных животных.
И так провел он долгое время, пребывая в полном счастии и величайшей радости от тайного собеседования с Господом своим. Каждый день он видел от него такие милости и такие ценные дары, находил такое содействие в добывании пищи, что все это укрепляло его уверенность и освещало его взор.
А Хайй ибн Якзан в это время был глубоко погружен в свои высшие стоянки и покидал пещеру только раз в неделю для того, чтобы принять какую придется пищу. Поэтому Асаль и не натолкнулся на него сразу. Даже потом, когда он ходил вокруг по берегу этого острова и бродил по его окраинам, он не встречал никакого человеческого существа и не видел никакого следа. И благодаря этому довольство и искренняя радость его усилились, так как он достиг того удаления и уединения, найти которое намеревался.
Но вот случилось однажды, что Хайй ибн Якзан вышел за пищей, а Асаль также пришел в ту часть острова, и взоры их встретились. Асаль не сомневался, что это один из благочестивых отшельников, попавших на этот остров в поисках уединения, как попал и он сам. Он побоялся подойти к нему и познакомиться с ним, чтобы не нарушить своего одиночества и не помешать своему уединению.
