Текст книги "Средневековая андалусская проза"
Автор книги: Лисан ад-Дин Ибн аль-Хатыб
Соавторы: Абу Абдаллах Мухаммад ибн Абу Бакр Ибн аль-Аббар,Абу Мухаммед Абдаллах ибн Муслим Ибн Кутайба,Абу Марван Ибн Хайян,Абу-ль-Хасан Али Ибн Бассам,Абу Бекр Мухаммед ибн Абд ал-Малик Ибн Туфейль,Абу Бакр Мухаммад ибн Абд аль-Азиз Ибн аль-Кутыйя,аль-Андалуси Ибн Хузайль,Абу Мухаммед Али Ибн Хазм
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 32 страниц)
Вернемся же назад, чтобы закончить рассказ тех, кто описывает это самозарождение. Они говорят так: после того как Душа присоединилась к этому вместилищу, смирились пред ней все силы и, по повелению бога, преклонились все, сколько их ни было. Против этого вместилища есть другой пузырек, разделенный на три отделения, с тонкими преградами и сквозными каналами, наполненными таким же воздушным веществом, как и первое вместилище, однако еще более нежным. В этих трех отдельных ложах одного вместилища разместились некоторые из сил, смирившихся пред Душой, обязанных охранять эти отделения, печься о них и доводить все возникающие в них малые и большие события до первой Души, укрепившейся в первом помещении. Против этого вместилища, в противоположной стороне от него есть еще пузырек третий, наполненный воздушным телом, более грубым, однако, чем вещество двух первых. В этом помещении обосновалась другая часть тех смирившихся сил, на обязанности которых лежит охрана его и попечение о нем[109]109
В этом помещении обосновалась другая часть тех смирившихся сил, на обязанности которых лежит охрана его и попечение о нем. – Имеются в виду сердце, мозг и печень, которые, согласно Аристотелю, выполняют основные функции в организме.
[Закрыть].
Эти вместилища, первое, второе и третье, зародились первыми в этой бродившей глине, расположившись указанным нами образом. Взаимная нужда связывает их. Так, первое вместилище нуждается в помощи и охране двух других, эти два нуждаются в первом, как подчиненный нуждается в начальнике, управляемый в управляющем. И каждый из этих двух, по отношению к органам, возникавшим после них, является, в свою очередь, начальником, а не подчиненным, и одному из них, именно вместилищу второму, присуще больше власти, чем третьему.
Первое вместилище, в силу того, что с ним связана Душа и в нем пылает ее жар, принимает коническую форму огня; грубое тело, окружающее его, принимает также его форму и становится твердым телом, облекаемым мембранообразной предохранительной оболочкой. Весь орган получает название сердца. Так как следствием жары является ослабление связей и уничтожение влаги, то сердце нуждается в органе, который бы поддерживал его, питал и постоянно восстанавливал утраченное, ибо без него оно не может существовать; а также и в таком органе, при помощи которого оно могло бы узнавать пригодное ему, дабы привлекать его к себе, и враждебное, дабы отталкивать его. Один орган взял на себя труд удовлетворять одну нужду при помощи находящихся в нем, но ведущих происхождение от сердца сил, а другой орган принял, на себя выполнение другой нужды. Орган, на ответственности которого находятся ощущения, есть мозг, а орган, заведующий питанием, – печень. Но оба эти органа нуждаются в сердце, как подкрепляющем их своей теплотой и теми особенными силами, которые находятся в них, но источник которых – сердце[110]110
…но источник которых – сердце. – Представление о главенстве в организме сердца заимствовано Ибн Туфейлем у Ибн Сины.
[Закрыть]. Ради выполнения всех этих взаимоотношений и образована между ними сеть путей и дорог, одни из которых, сообразно потребности, шире других. Таковы артерии и вены.
Далее, сторонники этой версии продолжают описывать образование всего организма и всех его частей так, как естествоиспытатели описывают образование зародыша в матке, не пропуская ничего, до полного сформирования и развития его членов к моменту выхода плода из чрева. При описании совершенствования они прибегают к этой основной глине, находящейся в брожении и обладающей формирующим началом, так как из нее образуются все оболочки, покрывающие тело человека, и все другое, необходимое для создания его. Затем, при полном развитии зародыша, отпали от него эти оболочки, подобно тому, как бывает это при разрешении от бремени, и треснула остальная глина, под действием сухости. Потом дитя, лишенное питательной основы, при усилении голода начало кричать, и вняла его зову газель, потерявшая своего детеныша. В дальнейшем устанавливается согласие между сторонниками первой и второй версии при описании воспитания этого младенца.
По словам тех и других, газель, взявшая на себя попечение о нем, напала на обильную траву и богатое пастбище, отчего утучнилось ее тело и молоко стало обильно, так что питание этого младенца наладилось самым лучшим образом. Она оставалась при нем и отлучалась только по необходимости на пастбище. Дитя привязалось к этой газели, так что, бывало, как только она замешкается, зальется оно слезами, и газель уже летит к нему.
А на острове том не было никаких хищных зверей. И рос младенец, питаясь молоком этой газели, и вот уже достиг двух лет, начал понемногу ходить, и прорезались у него зубы. Он не отходил от газели, а она проявляла к нему ласку и нежность и приводила его в места, где были плодовые деревья, и кормила его упавшими сладкими и спелыми плодами; если же они были покрыты жесткой кожей или скорлупой, она разгрызала их, давала ему ядра. Когда он обращался к ней за молоком, она поила его, когда он жаждал воды, она вела его к источнику, когда его пекло солнце, она укрывала его, и когда он зябнул, она согревала его. Когда же спускалась ночь, она возвращала его в первое местопребывание и укрывала своим телом и бывшими там перьями, которыми был устлан раньше ящик, когда клали в него дитя.
Утром и вечером сопровождало их обыкновенно стадо газелей, которые паслись в тех местах, где были они, и проводили ночь там же, где и они. Живя, таким образом, постоянно с газелями, ребенок подражал своим голосом их крику, так что почти невозможно было различить их голоса. Точно так же подражал он голосам всех птиц и других животных до полного сходства. Особенно хорошо удавалось ему подражать голосам газелей, зовущим на помощь, вызывающим на дружбу, подзывающим к себе, защищающимся от опасности, так как животные кричат в этих случаях разными голосами. И привыкли к нему звери, и он привык к ним, и не чуждались они друг друга.
Когда же закрепились у него в душе образы предметов, даже когда их не было перед глазами его, возникло у него к одним из них влечение, а к другим отвращение. Наблюдая за всеми животными, он видел покрытых шерстью, волосами и перьями, видел скорость их бега и силу нападения и их вооружение, приспособленное для отражения противника, вроде рогов, зубов, копыт и когтей. Обращаясь же мысленно к самому себе, он видел свою наготу, невооруженность, слабость бега и натиска в тех случаях, когда звери вступали с ним в борьбу из-за плодов, овладевали ими и отнимали их, а он не мог ни отогнать их от себя, ни убежать от них. Он видел, как у сверстников его, газелят, вырастали рога, которых прежде не было, как становились они сильными в беге, хотя раньше были слабыми, а у себя ничего подобного не видел.
И задумывался он над этим и не мог понять причину этого. Он наблюдал над животными уродливыми и неразвитыми, но и среди них не находил похожих на себя. Всматриваясь в выходные отверстия у разных животных, он видел, что они прикрыты, если то были отверстия для твердых отложений, хвостами, для жидких – шерстью или чем-либо подобным ей. Он видел также, что их половые части более сокрыты, чем у него, и все это огорчало и мучило его.
Все это долгое время заботило его, – и вот, приближаясь уже к семи годам[111]111
…и вот, приближаясь уже к семи годам… – Все основные стадии, которые проходит Хайй в своем становлении, совпадают с делением человеческой жизни на семилетья, восходящим к представлениям Пифагора и Галена. Число «семь» также имеет мистическое значение в иудео-христианской, а вслед за ней и в мусульманской символике чисел.
[Закрыть] и отчаявшись, что у него заполнится то, отсутствие чего причиняло ему страдание, он взял несколько широких древесных листьев и пристроил часть их сзади, а часть спереди, подвязав вокруг талии к поясу, который он сделал из листьев финиковой пальмы и хальфы. Но недолго держались на нем эти листья, потом они завяли, высохли и упали. Тогда он брал другие и сшивал их друг с другом гирляндами в несколько рядов; иногда они держались более продолжительное время, но все-таки недолго. Из ветвей деревьев он набрал себе палок с гладкими концами и ровной серединой и бил ими зверей, враждовавших с ним, нападая на слабых и сопротивляясь сильным. Благодаря этому он поднялся несколько в своих глазах и увидел, что руки его намного превосходят их лапы, так как он мог прикрывать ими свои срамные части и держать палки для самозащиты, не нуждаясь ни в хвосте, ни в природном вооружении.
Между тем мальчик рос, ему перевалило за семь лет, и он все должен был заботиться, возобновляя листья, которыми прикрывался. И вот завладела тогда его душой мысль воспользоваться хвостом какого-нибудь мертвого зверя, приспособив его к себе. Однако он заметил, что живые звери остерегаются и бегут мертвых, почему он и не решался отважиться на это, пока, однако, не натолкнулся на мертвого орла и не придумал, как выйти из положения.
Он воспользовался случаем, не видя зверей, в страхе бегущих от трупа, подошел к нему, оторвал крылья и хвост целиком, как они были, и развернул и расправил перья. Потом он содрал остальную кожу и разделил ее на две части, одну прикрепил на спине, а другую под пупком и ниже; хвост он привязал сзади, а крылья на плечах. Это давало ему покров и теплоту и внушало страх всем зверям, так что они уже больше не вступали с ним в соперничество и борьбу, и не приближался к нему никто, кроме газели, которая вскормила и вспоила его.
Она же не покидала его, и он не разлучался с ней, пока она не состарилась и не ослабела. Он водил ее на обильное пастбище, срывал для нее сладкие плоды и кормил ее. Но она продолжала слабеть и дряхлеть, пока ее не настигла смерть и не прекратились все ее движения и всякая ее деятельность.
Когда мальчик увидел ее в таком состоянии, он сильно затосковал, и душа его чуть не излилась от горя. Он звал ее голосом, на который она привыкла отвечать, и кричал так громко, как только мог, но не увидел у нее никакого движения и никакого изменения. Он осматривал уши ее и глаза, но не замечал в них никакого явного изъяна. Он пересмотрел все ее члены, но не нашел в них никакого недостатка. Мальчик все хотел напасть на место, в котором был изъян, и удалить его, чтобы она вернулась в прежнее состояние, но это ему не удавалось и он был бессилен что-либо сделать.
Поводом же, натолкнувшим его на эту мысль, было прежнее наблюдение над самим собой. Именно, он замечал, что когда зажмуривает глаза или закрывает их чем-нибудь, то не видит ничего, пока не исчезнет эта преграда. Точно так же он замечал, что когда вводит пальцы в уши и зажимает их, то не слышит ничего, пока не удалится препятствие. Далее, когда он зажимает нос рукой, то не обоняет никаких запахов, пока не откроет его. Поэтому он убедился, что у всех его познавательных и деятельных способностей существуют препятствия, мешающие проявлению их, и когда эти препятствия бывают удалены, возобновляется деятельность.
И вот, осмотрев все наружные ее члены и не заметив в них явного изъяна, но видя вместе с тем, что неподвижность касалась не только одного какого-нибудь органа, а распространялась на все ее тело, он пришел к мысли, что изъян, поразивший газель, может быть только в скрытом от глаз органе, который находится внутри тела, хотя и необходим для деятельности каждого из этих наружных членов. Когда изъян поразил ее, то разрушение распространилось по всему ее телу и бездеятельность охватила ее всю. Он был твердо убежден, что если найдет этот орган и удалит из него поразивший его изъян, то он придет в порядок и польза от этого разольется по всему телу, и жизнедеятельность вернется в прежнее состояние.
Уже раньше он видел на трупах диких и других зверей, что все члены их представляют сплошную массу и что полыми являются только череп, грудь и живот. В душу его запало, что пораженный орган может находиться только в одном из этих трех мест. Далее, им овладело твердое убеждение, что он должен быть в том из этих трех мест, которое занимает центральное положение, так как был уверен, что все органы нуждаются в нем, откуда следует, что он помещается в центре.
Обратившись к самому себе, он ощутил в груди своей нечто похожее на искомый орган. А так как, направляя свое внимание на другие члены, вроде руки, ноги, уха, носа, глаза, он мог мысленно разлучиться с ними, то пришел к выводу, что может обойтись без них. Когда же он размышлял о чем-то, находящемся в груди, то видел, что не обойтись ему без него ни на одно мгновение. Точно так же в борьбе со зверями он больше всего остерегался удара рогов в грудь, чувствуя что-то находящееся в ней. Когда окрепло его убеждение, что орган, пораженный изъяном, может находиться только в груди, он решил отыскать его и исследовать в надежде, что ему удастся найти изъян и исторгнуть его.
Потом он испугался, как бы самый поступок его не оказался опаснее изъяна, поразившего вначале газель, как бы ей не повредило его усердие. Затем он подумал, видел ли он какое-нибудь дикое или другое животное, которое было бы сначала в таком состоянии, а потом вернулось к прежнему положению, и не нашел ни одного. Тогда он отчаялся вернуть газель в прежнее состояние. А некоторая надежда вернуть ее к жизни оставалась у него только в том случае, если он найдет тот орган и удалит из него изъян. И решил он тогда вскрыть ей грудь и поискать, что было внутри ее.
Из обломков твердого камня и щепок сухого камыша он сделал подобия ножей, рассек ими между ее ребрами и, прорезав мясо, добрался до преграды, скрытой под ребрами. Видя ее крепость, он решил, что такая преграда может относиться только к подобному органу, и проникся надеждой, что найдет то, что нужно ему, если проникнет чрез нее. Он пытался разрезать ее, но это было трудно сделать за отсутствием инструментов, так как его инструменты были сделаны только из камней и камыша.
Тогда он взял новые, наточил их и употребил все старания, пытаясь прорвать оболочку, пока она не прорвалась, так он дошел до легкого. Сперва он подумал, что это и есть то, что нужно ему, и все вертел его, стараясь найти в нем место изъяна. Сначала он нашел только одну половину его с одной стороны и, видя ее наклоненной в одну сторону и будучи убежден, что этот орган должен находиться только в середине, как в ширину тела, так и в длину, он не прекращал поиски в середине груди, пока не нашел сердце.
Оно было покрыто очень крепкой оболочкой и привязано чрезвычайно прочными связями, а легкое окружало его с той стороны, с которой он начал разрез. Тут он сказал самому себе: «Если у этого органа с другой стороны находится то же самое, что и с этой, то он действительно лежит посередине и, без сомнения, и есть то, что я ищу, особенно, если принять во внимание его хорошее положение, красоту формы, плотность и крепость мяса и эту оболочку, которой он покрыт и подобной которой я не видел ни у какого другого органа».
Поискав с другой стороны груди, он нашел там оболочку, скрытую у ребер, и легкое, такое же, как и с этой стороны. Тогда он решил, что этот орган и есть искомый, и захотел прорвать покров и проколоть его оболочку, что и сделал после больших стараний и усилий, приложив все свое умение.
Обнажив сердце, он увидел его закрытым наглухо со всех сторон. Он исследовал его, ища в нем какого-нибудь явного изъяна, но не увидел ничего. Тогда он нажал на него рукой, и показалось ему, что в нем есть пустота, и он сказал: «Может быть, самое далекое, что я ищу, находится именно внутри этого органа, и я еще до сих пор его не достиг». Он проколол тогда сердце и увидел в нем две полости, одну в правой и другую в левой стороне. Полость правая была наполнена сгустившейся кровью, а полость левая пуста, не было в ней ничего.
И сказал он: «Искомый мною орган непременно находится в одном из этих двух помещений». Потом он сказал: «В правом помещении я не вижу ничего, кроме сгустившейся крови, и нет сомнения, что она сгустилась не раньше, чем все тело пришло в такое состояние (так как ему приходилось наблюдать, что кровь, вытекая, сгущается и затвердевает). Эта кровь, конечно, такая же, как и всякая другая. Я видел ее во всех органах, и она не являлась преимущественно у какого-нибудь одного из них. Искомый же мною орган никак не может быть такого рода. Нет, он есть нечто такое, что является исключительным свойством того места, без которого мне нельзя обойтись ни на мгновение ока. Вот к чему направлены поиски мои с самого начала. Что же касается этой крови, то сколько раз дикие звери наносили мне раны в схватке, и сколько текло ее у меня без вреда, и я нисколько не утрачивал способности к действию. Итак, мой искомый орган не находится в этом помещении. Что же касается помещения левого, то я вижу его пустым, не содержащим ничего. Но я не думаю, что оно бесполезно, так как у всех виденных мною органов были какие-нибудь особые действия, для них характерные. Как же в таком случае это помещение, при всем его очевидном высоком устройстве, может быть пустым? И я думаю, что искомый мною орган находился именно в нем, потом удалился и оставил его пустым, и вот тогда постигла это тело бездеятельность, и утратило оно способность восприятия и движения».
Придя к мысли, что нечто обитавшее в этом помещении удалилось из него, прежде чем оно пришло в разрушение, и оставило его, а оно приняло такой вид, он понял, что оно, вероятно, не возвратится в него после того разрушения и опустошения, которые в теле произошли.
И стало в глазах его все тело презренным, недостойным сравнения с тем, что, по его убеждению, обитало в нем некоторое время, а потом удалилось из него. И сосредоточился он мыслью на этом: что же такое оно, каковы его свойства, что привязывало его к этому телу, куда оно ушло и чрез какой выход покинуло тело? Что за причина заставила его удалиться, если оно ушло не по своей охоте, и что внушило ему такое отвращение к телу, что оно разлучилось с ним, если ушло добровольно? И отвлеклась мысль его всем этим, и забыл он про самое тело и оставил его.
Он понял, что мать его, выказывавшая нежность к нему и питавшая его, была именно тем удалившимся нечто. От него исходили все те ее действия, а не от этого недвижного тела. Оно же все являлось только орудием наподобие той палки, которую он сделал себе для битвы со зверями. Тогда его привязанность перенеслась от тела к его обладателю и двигателю, и вся любовь направилась к нему.
Между тем тело стало портиться, и понеслись от него неприятные запахи, и еще сильнее стало отвращение мальчика к нему, и не желал он видеть его. Но вот попались ему на глаза два ворона, бившиеся между собой, пока один не свалил другого мертвым. Потом оставшийся в живых начал разрывать землю, вырыл яму, спустил в нее мертвого ворона и спрятал его в земле. И сказал мальчик самому себе: «Как хорошо сделал этот ворон, похоронивший труп своего товарища, хотя и поступил он дурно, убив его. Я еще более обязан поступить так с моей матерью».
И вырыл он яму, положил в нее тело матери своей и засыпал его землей. А сам остался размышлять о том нечто, управляющем телом, и не мог постичь, что же оно такое?
Рассматривая тела всех газелей, заметил он, что все они имеют ту же форму и вид, какие имела мать его, и пришел к убеждению, что каждую из них приводит в движение и управляет ею нечто, похожее на то, что при водило в движение его мать и управляло ею. Тогда он привязался к газелям и почувствовал расположение к ним из-за этого сходства. Долго оставался он в таком со стоянии, исследуя разного рода животных и растения, и кружил по берегу этого острова в поисках, не найдет ли он что-нибудь, похожее на самого себя, как видел он много однородных образцов для всех отдельных животных и растений, но не находил ничего. Он видел, что море окружало остров со всех сторон, и сложилось у него убеждение, что, кроме этого его острова, не существует никакой земли.
Как-то раз случилось, что загорелся огонь в кустарнике от трения сучьев его между собой. Когда мальчик заметил это, то увидел зрелище, устрашившее его, и явление, ранее им не виданное. Пораженный, он стоял долгое время, а потом стал подходить все ближе и ближе. И увидел он яркий свет огня и его сокрушительное действие, так что, едва прикоснувшись к чему-либо, он тотчас переходит на него и уподобляет себе.
И вот удивление и та отвага и сила, которые вложил бог в природу его, побудили его протянуть руку, чтобы взять немного огня. Но когда он прикоснулся к нему, то огонь обжег руку, и не смог он схватить его. Это навело его на мысль взять головню, еще не охваченную целиком огнем. Он взял ее за нетронутый конец, в то время как на другом конце пылало пламя. Это ему удалось, и он отнес ее в место своего пристанища.
А оно находилось в глубокой пещере, которую он облюбовал раньше для жилья. Там он не переставал поддерживать этот огонь сухой травой и дровами и занимался с ним днем и ночью, любуясь и восхищаясь им. Особенно радовался он ему ночью, так как огонь заменял ему тогда солнце своим светом и теплом. И все больше привязывался он к нему и был уверен, что огонь выше всех окружавших его вещей.
Видя, что огонь постоянно движется кверху и стремится в высоту, он пришел к убеждению, что огонь из числа тех небесных существ, которые он созерцал. Он испытывал силу его на всех предметах, бросая их в него и наблюдая, как он пожирал их то скоро, то медленно, сообразно большей или меньшей способности к горению брошенного тела. Среди тех предметов, которые он бросал в огонь для испытания его силы, попалось какое-то морское животное, выброшенное на берег моря. Когда это животное изжарилось и распространился от него запах, он почувствовал жадность и, поев немного, нашел это вкусным; таким образом, он привык есть мясо и пустился на хитрости, охотясь на море и на суше, пока не достиг в этом искусства. И еще крепче полюбил он огонь, так как получил теперь благодаря ему разную вкусную пищу, которой раньше не имел.
И вот, когда при виде столь благотворного действия огня и мощной силы его он еще крепче его полюбил[112]112
И вот, когда, при виде столь благотворного действия огня и мощной силы его, он еще крепче его полюбил… – Хайй в своем развитии как бы проходит стадию огнепоклонничества – основы персидского зороастризма.
[Закрыть], запала в его душу мысль, что то нечто, переселившееся из сердца газели, которая вырастила его, было одной с ним природы или чем-нибудь однородно с ним.
Следующее наблюдение еще больше укрепило его в этой мысли: он видел, что животные сохраняют теплоту в продолжение всей своей жизни и становятся холодными после смерти, и так происходит постоянно, без исключения. И в самом себе он находил большую теплоту в груди, в том месте, которое он вскрыл у газели. В душу его запало, что если бы он захватил живьем какое-нибудь животное, вырезал сердце его и осмотрел бы ту полость, которую он при разрезе газели обнаружил пустой, то нашел бы он ее и в живом животном, но заполненной тем, что там обитает, и удостоверился бы, одной ли оно природы с огнем и есть ли у него свет и теплота или нет.
Тогда поймал он одно животное, связал его, разрезал точно так же, как и газель, и добрался до сердца. Сначала направил он свое внимание на левую сторону его, сделал в ней надрез и нашел эту полость наполненной парообразным воздухом, похожим на белый туман. Введя в нее свой палец, он ощутил там такую жару, что чуть не обжег его, а животное сейчас же умерло. Тогда ему стало ясно, что этот горячий пар и приводил в движение животное и что в каждом животном есть такой же пар, а когда он удаляется, животное умирает.
Потом пробудилось в душе его стремление осмотреть и другие члены животного, чтобы узнать устройство их, расположение, число и способ прикрепления одних к другим, как извлекают они себе силу из этого горячего пара, так что все живы чрез него, как он сохраняется, откуда получает поддержку и как не истощается теплота его. Все это он исследовал, вскрывая животных как живых, так и мертвых. И он продолжал устремлять свой взор на это и сосредоточивать мысль, пока не достиг степени великих естествоведов.
Ему стало ясно, что всякое животное, несмотря на множество членов и разнообразие чувств и движений, есть нечто единое благодаря этому духу, исходящему из единого центра, а все те члены, на которые оно распадается, являются только служебными ему, орудиями для него. Действие этого духа в управлении телом похоже на действие его самого в употреблении орудий, одним из которых он сражается с животными, другими ловит и третьими вскрывает их. Мало того, орудия, которыми он сражается с животными, делятся на такие, которыми он отражает удар, и такие, которыми он сам ранит других. Точно так же орудия ловли делятся на орудия, пригодные для ловли морского животного и пригодные для ловли животных на суше. Так же и те предметы, которыми он вскрывает их, делятся на инструменты, пригодные либо для разреза, либо для ломания, либо для протыкания. Таким образом, тело – одно, но оно управляет различными способами этими орудиями, сообразно их пригодности и целям, для которых они предназначены.
Дух животный также един. Когда он пользуется орудием – глазом, действие будет зрением, когда он пользуется орудием – ухом, будет действие слухом, носом – будет действие обонянием, когда он пользуется языком – будет действие вкусом, кожей и мясом – будет действие осязанием, когда он пользуется каким-нибудь членом, будет действие движением, печенью – будет действие питанием и пищеварением.
Каждому отдельному члену подчинена своя область действия. Но каждое действие выполняется только тогда, когда дойдет до члена часть этого духа по путям, называемым нервами. Когда же эти пути пресекаются или преграждаются, тогда действие этого члена прекращается. Эти нервы получают дух только из полостей мозга, а он получает его из сердца.
Мозг заключает в себе много духов, потому что он поделен на много отделений. Если у какого-нибудь члена отсутствует этот дух по какой-нибудь причине, прекращается его действие, и он становится подобен брошенному орудию, которым никто не действует и которым никто не пользуется. Если из тела весь дух выходит или пропадает, либо распадается каким-либо образом, тогда все тело утрачивает способность к действию и приходит в состояние смерти.
Такого рода размышления привели его к этому пределу после третьей седьмины его жизни, то есть когда он был в возрасте двадцати одного года.
В этот промежуток времени его изобретательность проявилась очень разнообразно. Так, он одевался и обувался в шкуры животных, которых подвергал вскрытию. Нитки изготовлял из шерсти, а также из коры стеблей проскурняка, мальвы, конопли и других волокнистых растений, на что навело его прежнее обращение с хальфой. Шилья он делал из крепких шипов и тростника, заостренного на камне. Наблюдения за действиями ласточек подали ему мысль о строительстве, и он соорудил себе дом и амбар для излишков своих продуктов и снабдил последний дверью из тростника, связанного между собой, чтобы не забралось туда какое-нибудь животное, когда он отлучится за чем-нибудь. Он приучил хищных птиц помогать себе на охоте и завел домашних птиц, чтобы пользоваться их яйцами и птенцами. Из рога диких быков он мастерил себе подобия острия копий, которые насаживал на крепкий тростник, на палки из бука и других деревьев, пользуясь при работе огнем и разными камнями, пока не получалось нечто похожее на копье. Из нескольких сложенных кож он устроил себе щит.
Все это он сделал, обратив внимание на то, что ему недостает природного оружия, но что руки его могут дополнить то, чего ему не хватает. Отныне ни одно животное, какой бы то ни было породы, не могло противостоять ему, – все они исчезали пред ним, спасаясь бегством. И стал он думать о средстве против этого.
Наиболее удачным казалось ему приручить каких-нибудь быстроногих животных, привязать их к себе подходящим кормом так, чтобы они позволили сесть на себя верхом, и тогда уже гнаться за другими животными. А были на том острове степные кони и дикие ослы. Он выбрал из них пригодных для себя и укрощал их, пока не довел до конца свой план. Из ремней и кож он устроил им подобие узды и седла, и ему удалось теперь, как он мечтал, преследовать животных, захватить которых раньше было ему не под силу.
Он занимался всякими такими разнообразными делами в то самое время, как вскрывал, животных, увлекаясь исследованием свойств и различий их членов, то есть в период, предел которого мы определили в двадцать один год.
Затем взялся он за работу из другой области. Он рассмотрел все тела в этом мире Бытия и Уничтожения: животных во всем разнообразии их видов, растения, минералы, камни разного рода, землю, воду, пар, лед, снег, град, дым, пламя и уголь. Он увидел, что они обладают многими свойствами и различными действиями, движениями, то согласными, то противоположными. Он приложил много внимания и усердия, исследуя все это, и обнаружил, что они благодаря одним свойствам сходятся друг с другом, благодаря другим различаются и что они едины, если смотреть на них со стороны сходства, и разнородны и множественны, если взглянуть на них со стороны их различия.
И когда он смотрел на особенности, присущие предметам, и на то, чем один из них обособляется от другого, то они представлялись ему бесчисленными, и все существующее раздроблялось пред ним безмерно. Множественным же рисовалось ему и его собственное существо, ибо он видел разнообразие своих членов, где каждый обособлен был от другого действием и свойством, характерным для него. Он рассматривал также каждый свой член и видел, что его можно разделить на очень много частей. И решал он относительно своего существа, что оно множественно и что точно так же множественна и сущность каждой вещи.
Потом он обращался к иному исследованию другим путем и замечал, что хотя члены его и множественны, однако они соединены друг с другом неразрывно, так что их следует рассматривать как нечто единое. Ведь они различаются только сообразно с различием их действий. Причиной же последнего является лишь то, что прибывает к ним от силы животного духа, который он исследовал раньше. Этот дух един в существе своем, и именно он есть истинная сущность, все же остальные органы являются как бы орудиями. Таким образом, в его глазах существо его становилось единым.
Затем он переходил ко всякого рода животным и видел, что каждая особь едина с такого рода точки зрения. Далее, он рассмотрел их вид за видом, например, газелей, лошадей, ослов и разного рода птиц, породу за породой, и обнаружил, что отдельные особи каждого вида похожи друг на друга внешними и внутренними членами, ощущениями, движениями и инстинктами, различие же между ними показалось ему по сравнению с этим сходством незначительным. И решил он, что дух, присущий всему этому виду, есть нечто единое, он не изменяется, а только размещается между большим числом сердец, и если бы было возможно собрать все его разделившиеся по этим сердцам части и поместить их в один сосуд, то образовалось бы нечто единое.
Так точно одна масса воды или другой жидкости, будучи разделена по разным сосудам и потом собрана, остается единой в обоих состояниях – разобщенности и собранности. Множественность, таким образом, проявилась в ней только случайно. Итак, он увидел с этой точки зрения весь вид единым. Множественность же его особей он низвел на одну степень с множественностью членов отдельного существа, которая в действительности не множественна.
