Текст книги "Средневековая андалусская проза"
Автор книги: Лисан ад-Дин Ибн аль-Хатыб
Соавторы: Абу Абдаллах Мухаммад ибн Абу Бакр Ибн аль-Аббар,Абу Мухаммед Абдаллах ибн Муслим Ибн Кутайба,Абу Марван Ибн Хайян,Абу-ль-Хасан Али Ибн Бассам,Абу Бекр Мухаммед ибн Абд ал-Малик Ибн Туфейль,Абу Бакр Мухаммад ибн Абд аль-Азиз Ибн аль-Кутыйя,аль-Андалуси Ибн Хузайль,Абу Мухаммед Али Ибн Хазм
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 32 страниц)
Затем он представил пред собой мысленно все виды животных, внимательно их пересмотрел и обнаружил, что чувство, питание и свободное движение в любую сторону является для них общим свойством, а он знал, что как раз эти действия – наиболее характерные действия животного духа, все же прочее, чем различаются виды между собой, далеко не столь характерно для него, рядом с общностью у них этих трех свойств.
Ему стало ясно после этого рассмотрения, что животный дух, присущий всему животному роду, в действительности един, хотя в нем и есть незначительные различия, обособляющие один вид от другого, подобно одной и той же воде, размещенной по многим сосудам, так что вода одного сосуда может быть холоднее другого, хотя в основе она одна и та же. Все же вода одной степени холодности может быть уподоблена тому, чем характеризуется животный дух в одном виде. И как вся вода едина, точно так же един и животный дух, хотя и случается ему быть разделенным на многие виды. Итак, с этой точки зрения он видел весь род животных единым.
Потом он возвратился к рассмотрению видов растений во всем их разнообразии и заметил, что отдельные представители каждого рода схожи между собой ветвями, листьями, цветами, плодами. Сравнивая их с животными, он понял, что у них есть что-то единое, общее им, подобно духу у животных, и что они благодаря этому представляют собой нечто единое. Таким путем исследовал он весь род растений и установил единство его, исходя из наблюденного им единообразия их действий в питании и росте.
Затем он поставил мысленно рядом царство животных и царство растений и увидел, что оба они сходны между собой в питании и росте, однако животное имеет преимущество над растением в чувстве, понимании и способности передвигаться. Но иногда и в растениях обнаруживается нечто подобное, вроде поворачивания лепестков цветка по направлению к солнцу, продвижения корней в ту сторону, где находится источник питания и тому подобное.
Из этого наблюдения стало ему очевидным, что растения и животные суть нечто единое, благодаря какому-то одному объединяющему их началу, которое в одном из них выступает наиболее законченно и полно, в другом же этому мешает какое-то препятствие; что они подобны одной и той же массе воды, разделенной на две части, одна из которых замерзла, а другая течет. Словом, растения и животные в его глазах объединились.
Далее он направил исследование на тела, не обладающие способностью чувствования, питания и роста, именно на камни, землю, воду, воздух и пламя. Он увидел, что это тела измеряемые, имеющие длину, ширину и глубину, которые отличаются друг от друга только тем, что у одних есть цвет, у других его нет, одни горячи, другие холодны, и иными подобными свойствами. Он заметил, что горячие тела становятся холодными и холодные горячими. Он видел, как вода превращалась в пар и пар в воду, а предметы сжигаемые становились углями, пеплом, пламенем и дымом. Дым же, встречая при подъеме своем каменный свод, сгущался на нем и становился похожим на некоторые земные тела. Ему стало ясно, что все эти тела в действительности суть нечто единое, хотя множественность и приходит к ним случайно, так точно, как приходит она к животным и растениям.
Далее, направив свое внимание на то, что делало животных и растения чем-то единым, он увидел, что это – какое-то тело, подобное этим телам, что оно обладает длиной, шириной и глубиной и либо горячо, либо холодно, как любое из этих тел, лишенных способности чувств и питания. Единственно оно отличается от них своими действиями, проявляющимися посредством органов животных и растительных, и ничем иным.
Но, может быть, эти действия не составляют его сущности и лишь привходят к нему от чего-нибудь другого, и если бы они привходили и к этим телам, то последние были бы подобны ему самому?
Тогда он исследовал его сущность, независимо от этих действий, которые по первому взгляду кажутся исшедшими от него, и увидел, что оно не что иное, как одно из этих тел. И тогда он убедился, что все тела являются чем-то единым, будь они одушевленные или неодушевленные, двигающиеся или покоящиеся. Только у некоторых из них он наблюдал действия, производимые органами, но не мог понять, являются ли эти действия для них существенными или привходят со стороны.
В это время предметами его созерцания были только физические тела. Таким путем он представлял себе все существующее чем-то единым, когда же он становился на первоначальную точку зрения, то казалось ему все существующее чрезвычайно множественным, не поддающимся счету и не имеющим предела. И с такими представлениями он оставался некоторое время.
Затем он исследовал тщательно все тела, одушевленные и неодушевленные, казавшиеся ему то чем-то единым, то чем-то множественным и беспредельным.
Он заметил, что каждое из них обладает каким-нибудь одним из двух следующих свойств: либо оно движется по направлению в высоту, наподобие дыма, пламени и воздуха, когда он попадает под воду, или же оно движется в противоположном направлении, вниз, как, например, вода, частицы земли, растений и животных. И никогда ни одно из тел не бывает свободно от этих двух движений. В состоянии же покоя оно находится лишь при наличии препятствия, преграждающего ему дорогу, как это бывает с падающим камнем, попавшим на твердую поверхность земли, чрез которую он не может пройти; а если бы он смог сделать это, то, конечно, не отклонился бы от своего движения.
Поэтому, когда ты поднимаешь камень, то ощущаешь, как давит он на тебя своим уклоном книзу, стремясь опуститься. Точно так же дым перестает подниматься только тогда, когда встречает свод, являющий ему твердую преграду. Тогда он расстилается вправо и влево и, найдя выход из этого свода, прорезает воздух, поднимаясь кверху, так как воздух не может задержать его.
Он наблюдал также, что если наполнить воздухом кожаный бурдюк, завязать его и погрузить в воду, то воздух стремится подняться наверх и давит на того, кто держит бурдюк под водой, и не перестает давить, пока не попадет в воздушную сферу, то есть когда выйдет из-под воды. Тогда он приходит в спокойное состояние и перестает давить и стремиться кверху, что наблюдалось у него раньше.
Он искал, не найдется ли какое-нибудь тело, лишенное хоть одного из этих движений или стремления к ним, пусть даже на один момент, и не встречал этого в окружавших его телах. Искал же он этого с единственной целью найти и рассмотреть природу тела, именно как тела, совершенно не связанного с какими бы то ни было свойствами, порождающими множественность.
Не успев в этом, он стал исследовать тела, несущие в себе наименьшее количество особенных свойств, но не видел и среди них лишенных хоть одного из этих двух свойств, называемых тяжестью и легкостью.
Тогда он подверг исследованию тяжесть и легкость, и возник у него вопрос: принадлежат ли они телу как таковому или являются понятием надбавочным к телесности его. И он убедился, что они – понятие надбавочное к телесности, так как, если бы они принадлежали телу как телу, не было бы тела, которое бы ими не обладало, а мы между тем находим тело тяжелое, не заключающее в себе легкости, и легкое, не заключающее в себе тяжести. Оба последние, без сомнения, тела, и каждому из них принадлежит надбавочное качество к телесности его, качество, благодаря которому оно обособляется от других. Этим же качеством каждое тело и отличается от другого, а если бы не это, то они оба были бы чем-нибудь совершенно единым со всех сторон.
Теперь выяснилось для него, что сущность каждого из этих двух тел, тяжелого и легкого, сложена из двух качеств. Одно из них таково, что они оба участвуют в нем, и это – качество телесности. Другое же таково, что сущность каждого из них обособляется от другого, и это либо тяжесть в одном, либо легкость в другом, присоединенные к понятию телесности, то есть качества, благодаря которым одно тело движется вверх, а другое – вниз.
Точно так же исследовал он все неодушевленные и одушевленные тела и увидел, что сущность бытия каждого из них слагается из качества телесности и чего-то другого, надбавочного к телесности, либо единого, либо множественного. И предстали перед ним формы тел во всем их разнообразии, и это было первое, что предстало ему из области духовного мира, так как эти формы не постигаются чувством, но только особым образом духовного видения.
И среди прочего явилось у него такое представление, что обитающий в сердце животный дух, о котором была речь выше, также должен иметь качество надбавочное к своей телесности, при помощи которого он получает способность совершать эти особенные действия, выражающиеся в разного рода чувствованиях, познавательных процессах и движениях.
Это качество есть форма его, то, чем отличается он от всех остальных тел и что умозрители обозначают словами «животная душа». Точно так же то, что заменяет у растений природную теплоту животных, является особой вещью, их формой, именно тем, что умозрители выражают словами: «растительная душа». Также и всем неодушевленным телам, – а таковы все, за исключением животных и растений, – существующим в мире Бытия и Уничтожения, присуще нечто характерное для них, то, что и дает каждому из них силу выполнять особое свое действие в виде разного рода движений и качеств, познаваемых при помощи чувств. Это есть форма каждого из них, то, что умозрители называют природой[113]113
Это есть форма каждого из них, то, что умозрители называют природой. – Соотношение души живого существа с его формой подробно рассматривалось в философии неоплатоников. Хайй рассматривает весь известный ему мир как состоящий из двух миров. Формы высшего мира организуют материю низшего мира, ибо без этого последний оставался бы нагромождением первичного неупорядоченного материала.
[Закрыть].
Убедившись на основании этого исследования, что сущность животного духа, бывшего раньше предметом его особого любопытства, слагается из качества телесности и другого качества, надбавочного к телесности, что первое качество принадлежит и ему, и всем другим телам, а второе связано только с ним и есть то, чем отличается он сам от всех других, он перестал интересоваться качеством телесности, оставил его, а сам обратился ко второму качеству, именуемому философами душой. И у него пробудилось желание выяснить истинную ее сущность, и он сосредоточился мысленно на ней.
Исследование свое он начал с того, что стал рассматривать все тела не как тела, но как носителей форм, сопровождаемых особыми свойствами, которыми тела отличаются друг от друга. Исследование это он сосредоточил у себя в душе и увидел, что каждая определенная совокупность тел обладает какой-нибудь определенной формой, из которой исходят те или иные действия. Далее, что отдельная группа из их общего тела, помимо этой общей формы ее со всеми телами, имеет еще сверх того другую форму, также являющуюся источником определенных действий. Наконец, он увидел, что часть тел этой группы, вместе с первой и второй общими формами, имеет сверх того еще форму третью, порождающую также определенные действия.
Например, все тела земные, вроде почвы, камня, минералов, растений, животных и других тел, обладающих тяжестью, составляют одну категорию, объединяемую единой формой, которая служит источником движения тел книзу, раз нет им препятствия в этом; так что, если ты поднимешь их кверху насильно, а потом отпустишь, то они, под действием своей формы, двинутся книзу.
Некоторая же группа тел из этой категории, а именно растения и животные, будучи близкими к вышеупомянутой категории, обладающей первой формой, обладают сверх того еще другой формой, служащей источником питания и роста. Питание есть замена питающимся того, что убыло от него, превращением подходящей к нему материи в состояние, подобное его сущности. Рост же есть движение по трем направлениям с сохранением соотношений: в длину, ширину и глубину. Эти два действия общи растениям и животным и происходят, без сомнения, от формы, принадлежащей им обоим и называемой растительной душой.
Часть тел из этой группы, именно животные, отличена сверх первой и второй формы, общих у нее со всей группой, еще формой третьей, являющейся источником чувств и способности передвигаться с места на место.
Далее, он увидел также, что каждый вид животных имеет свой характерный признак, которым он отделяется от остальных видов и выделяется в особый вид. И понял он, что это происходит от его формы, характерной для него, принадлежащей ему сверх качества той формы, которой он обладает вместе с другими животными. То же самое он увидел и у каждого вида растений.
Ясно стало ему тогда, что сущность одних тел, познаваемых чувством, из мира земного, мира Бытия и Уничтожения, слагается из большего числа качеств, сверх качества телесности, других – из меньшего числа их. Понимая, что познание менее многочисленного легче познания более многочисленного, он остановился сначала на исследовании сущности того, что состоит из наименьшего числа качеств.
Он увидел, что сущность всех животных и растений слагается из большего числа качеств в силу разнообразности их отправлений, и отложил поэтому рассмотрение их формы. Он заметил также, что одни части земли менее сложны, чем другие, и принялся изучать самые несложные, какие только мог найти.
Он увидел, что вода есть нечто несложное в силу немногочисленности ее действий, порождаемых ее формой; то же увидел он в огне и воздухе. А уже раньше была у него мысль, что эти четыре тела переходят одно в другое[114]114
А уже раньше была у него мысль, что эти четыре тела переходят одно в другое… – По представлениям древних греков, заимствованным средневековыми арабами, вода, земля, воздух и огонь были четырьмя основными элементами в природе.
[Закрыть], что у них есть нечто единое, именно телесность, общее всем им, и что это нечто должно быть свободным от всех качеств, которыми они отличаются между собой.
Так, нельзя допустить, чтобы оно двигалось кверху или книзу, было горячим или холодным, влажным или сухим, так как ни одно из этих свойств не является признаком, общим для всех тел, и не могут эти свойства принадлежать телу, как таковому. А если бы удалось найти тело, в котором не было бы никакой формы сверх его телесности, то не было бы в нем ни одного из этих свойств? И наличие этого свойства у него было бы допустимо только в том случае, если бы оно обобщало тела, имеющие ту или иную форму?
И он посмотрел, не найдет ли какое-нибудь свойство, обобщающее все тела, одушевленные и неодушевленные, но не нашел ничего другого, общего всем телам, кроме понятия протяженности по трем направлениям, присущего им всем и обозначаемого длиной, шириной и глубиной. Он понял тогда, что это понятие принадлежит телу, как таковому, однако невозможно найти чувственным путем существование тела, обладающего только одним этим свойством, лишенного всякого понятия сверх упомянутой протяженности, свободного от каких-либо форм.
Дальше он стал размышлять об этой протяженности по трем направлениям и думал: является ли она непосредственным понятием тела, так что, кроме него, нет другого понятия, или дело обстоит не так? И увидел он, что за этой протяженностью стоит другое понятие, заключающее в себе эту протяженность, и что одна протяженность не могла бы существовать сама по себе, подобно тому, как данная протяженная вещь не может существовать сама по себе без протяженности.
Пример представился ему в некоторых материальных вещах, носителях формы, например, в глине. Он видел, что когда из нее делается какая-нибудь фигура, например, шар, то у него есть определенная длина, ширина и глубина. Затем, если этот самый шар взять и переделать в фигуру кубическую или яйцеобразную, то эти длина, ширина и глубина изменятся и примут иные, отличные от прежних, размеры. Глина же останется одна и та же и не изменится, но всегда будет иметь длину, ширину и глубину той или иной величины, и невозможно, чтобы она оказалась лишенной их. Но изменчивость этих измерений убедила его, что они суть понятие, независимое от глины, а то обстоятельство, что глина вообще не может быть лишена их, показало ему, что они относятся к сущности ее.
В результате этих наблюдений он пришел к выводу, что тело как таковое сложено в действительности из двух понятий, одно из которых занимает место глины в шаре предыдущего примера, а другое заменяет длину, ширину и глубину шара, или куба, или другой фигуры, приданной глине. Тело немыслимо иначе, как сложенным из этих двух понятий, и одно из них не может существовать без другого. Понятие, допускающее изменение и переменчивость всевозможного рода, то есть понятие протяженности, подобно форме, присущей всем телам, обладающим ею. Понятие же, пребывающее в одном состоянии, соответствующее самой глине в предшествовавшем примере, подобно понятию телесности, которой обладают все тела, носители форм. То, что соответствует глине в этом примере, и называется философами материей, или первичной материей, совершенно свободной от формы.
Когда исследования его дошли до такого предела и он несколько удалился от материального мира, приблизившись к границам мира идеального, он почувствовал смутное беспокойство и затосковал о чувственном, привычном ему мире. Он отступил немного назад, оставив абсолютное тело как вещь, не поддающуюся познанию чувств и непостижимую, и взялся за самые простые из тех, которые он видел.
Таковыми оказались те четыре, на которых уже останавливалось его исследование. Прежде всего рассмотрел он воду. Он увидел, что когда она предоставлена власти своей формы, то в ней обнаруживается ощущаемый холод и стремление книзу. Когда же она нагревается огнем или солнечной теплотой, тогда прежде всего покидает ее холод, но стремление опускаться в ней остается. Если же нагревание становится чрезвычайно сильным, тогда прекращается ее стремление опускаться книзу, и в ней возникает стремление подняться вверх. Тогда совершенно исчезают те два свойства, которые прежде происходили от ее формы. Но так как форма была известна только со стороны этих двух свойств, то по исчезновении их уничтожается и самая идея формы.
Водяная форма удалилась от этого тела, как только в ней проявились действия, природа которых заставляет отнести происхождение их к другой форме, и у него создалась иная форма, прежде не бывшая, и благодаря этой форме произошли от него действия, по природе своей вовсе не должные происходить от него, как обладателя первой формы, и таким образом выяснилось с несомненностью, что у всего созданного должен быть создатель.
В его душе, на основании таких соображений, в общих и грубых чертах обрисовался творец формы. Затем он перебрал в уме все формы, виденные им до этого, одну за другой, и усмотрел, что все они созданы и у каждой из них должна быть творящая причина. Далее, он обратился к сущности форм и увидел, что они не представляют ничего больше, как расположенность тела производить данное действие.
Например, вода, когда доводится до крайнего предела нагревания, становится расположенной к движению в высоту и приспособляется к нему. Эта расположенность и есть ее форма, ибо здесь нет ничего, кроме тела, фактов, познаваемых теперь чувствами, а раньше не существовавших, вроде качеств и движений, и творящей причины, создавшей их после того, как их не было. Способность же тела к одним движениям больше, чем к другим, есть его расположенность и его форма.
То же самое он обнаружил во всех формах и убедился, что действия, происходящие от форм, принадлежат в действительности не им, но только причине, творящей чрез них действия, приписываемые им. И эта мысль, открывшаяся ему, выражена в словах Посланника Божиего (да благословит его Аллах и да приветствует): «Я есмь слух его, которым он слышит, и зрение его, которым он видит»[115]115
«Я есмь слух его, которым он слышит, и зрение его, которым он видит». – Эти слова приписывают пророку Мухаммаду в одном из хадисов (предания о речах и деяниях Мухаммада).
[Закрыть], а также в ясном стихе Божественного Откровения: «Это не вы их убили, но Бог убил их, это не ты бросил, когда бросил, но Бог бросил».
А когда предстала перед ним творящая причина в этих общих неясных чертах, в нем пробудилось страстное желание узнать ее более подробно. Так как он пока еще не мог расстаться с чувственным миром, то он стал искать эту творящую причину среди предметов материальных и не знал, одна ли эта причина или много их.
Он исследовал все тела, окружавшие его и постоянно служившие объектом его размышлений. Он увидел, что все они то возникают, то гибнут. И то, что не уничтожается целиком, уничтожается в своих частях. Примером может служить вода и земля, так как он видел, что части их обеих гибнут от огня. Точно так же и среди остальных тел, окружавших его, он не видел ни одного, которое не возникало бы однажды и не нуждалось бы в творящей причине.
Тогда он бросил их все и перенесся мыслью к телам небесным. Этих размышлений он достиг к концу четвертой седьмины своей жизни, то есть к двадцати восьми годам.
Он знал, что небеса и все звезды, находящиеся в них, суть тела, так как они протяженны по трем направлениям: в длину, ширину и глубину, и ни одно из них не свободно от этих свойств; а то, что не свободно от них, и есть тело, значит – все они суть тела.
Затем он стал думать: протяженны ли они до бесконечности и простираются ли они без конца, всегда сохраняя длину, глубину и ширину, или они конечны, имеют свои границы, где они кончаются и за которыми не может быть никакого протяжения? И тут он смутился несколько, но потом силой своей природы, благодаря проницательности ума увидел, что тело бесконечное есть нечто абсурдное и невозможное, понятие непостижимое. Это решение было подкреплено многочисленными доводами, являвшимися его мысли.
Он рассуждал так: «Это тело ограничено в направлении ко мне и со стороны, познаваемой моими чувствами, в чем я не сомневаюсь, так как постигаю это своим зрением. Что касается со стороны противоположной и вызывающей у меня сомнения, то я также признаю невозможность протяженности ее бесконечно. В самом деле, пусть я воображу две черты, берущие начало в одной конечной стороне, и тело, простирающееся ввысь бесконечно, сообразно его протяженности. Далее, представлю себе, что у одной из этих черт отрезана значительная часть, прилегающая к конечной ее стороне. Затем взят остаток ее, и тот конец его, где был произведен разрез, приложен к концу черты нетронутой. Черта, от которой часть отреза на, совпадет тогда с чертой нетронутой, мысль же пусть последует вместе с ними по направлению к стороне, пред полагаемой бесконечной. Тогда либо обнаружится, что обо черты всегда простираются до бесконечности и ни одна из них не короче другой, и черта резаная будет равна нерезаной, что является абсурдом; либо, что черта укороченная не всегда будет продолжаться рядом с другой, но остановится и кончит свое продолжение, когда та будет еще бежать, – в таком случае она будет конечной. Если же к ней будет прибавлена длина черты, отрезанной от нее вначале и являющейся конечной, то и вся линия будет конечной. И будет она не меньше и не больше черты нерезаной, то есть будет равна ей. Но эта черта конечна, следовательно, и та черта конечна, и тело, на котором предположены эти черты, будет также конечно. Черты же эти можно провести во всяком теле. Итак, если мы предположим, что какое-нибудь тело бесконечно, то мы предположим абсурдное и невозможное».
Когда у него благодаря высокой даровитости, которая привела его к этому доказательству, создалась уверенность в том, что тело небесное имеет предел, он пожелал узнать, какую оно имеет фигуру и как заканчивают его ограничивающие его поверхности.
Первым делом он стал смотреть на солнце, луну и другие звезды и увидел, что все они восходят со стороны востока и заходят со стороны запада. Те из них, которые проходили через зенит, описывали очень большую окружность, а отклонившиеся от зенита к северу или югу описывали окружность меньшую. Окружность каждого небесного тела, более удаленного от зенита в какую-нибудь из двух сторон, была меньше окружности тела, менее удаленного от нее, так что самыми малыми окружностями, по которым двигались звезды, оказались две окружности; одна из них, с центром в Южном полюсе, была окружностью Сухейля[116]116
Сухейль – звезда Канопус.
[Закрыть], а другая, с центром в Северном полюсе, – окружностью двух звезд аль-Фаркадани[117]117
Аль-Фаркадани – две звезды Малой Медведицы.
[Закрыть]. А так как он обитал под экватором, как это было описано раньше, то плоскости всех этих окружностей были перпендикулярны к плоскости его горизонта и расположены симметрично на запад и на восток, и оба полюса вместе были видны ему. Он произвел наблюдение, что когда две звезды восходят одновременно, одна по большему кругу, а другая по кругу меньшему, то одновременно совершается и заход их, что он наблюдал постоянно и на всех звездах.
Это убедило его в шарообразности неба; опору своему убеждению он нашел в возвращении солнца, луны и других звезд к востоку, после захода их на западе, а также в том, что небесные тела, как он видел, представляются его взору одной и той же величины в моменты восхода, середины бега и захода их. А между тем, если бы движение их не было кругообразно, то, без сомнения, они были бы в какой-то один момент ближе взору его, чем в другой. И если бы было так, то размеры и величины их были бы различны для его глаз; он увидел бы их на более близком расстоянии большими, чем на более далеком. Так как ничего подобного не было, шарообразность небесной сферы стала для него истиной.
Он не переставал исследовать движение Луны от запада к востоку и точно такие же движения планет[118]118
Он не переставал исследовать движение Луны от запада к востоку и точно такие же движения планет… – Имеются в виду Меркурий, Венера, Марс, Юпитер, Сатурн, о движении которых Ибн Туфейль судит в соответствии с представлениями, которые существовали до Коперника.
[Закрыть], так что пред ним открылась большая часть астрономии. Ему стало ясно, что движения их могут быть только в многочисленных небесных сферах, заключающихся в одной сфере, самой высокой из них, двигающей все с востока на запад днем и ночью.
Объяснять, как последовательно он совершенствовался в знании этого, было бы слишком длинно, да и сведения об этом имеются в книгах; для нашей же цели не нужно более того, что мы привели.
Достигнув этого знания, он установил твердо, что вся небесная сфера и все заключающиеся в ней являются чем-то единым, так что одно в нем соединено с другим; что все тела, исследованные им прежде, например, земля, вода, воздух, растения, животные и все другое, однородное с ними, содержатся в небесной сфере и не выходят из нее; что вся она более всего походит на какое-нибудь из животных; звезды, сверкающие в ней, соответствуют чувствам животных; различные сферы, содержащиеся в ней и соединенные друг с другом, подобны членам животных, и, наконец, тот мир Бытия и Уничтожения, который находится внутри ее, подобен тем веществам и влагам, что находятся в желудке животного, в котором так же часто возникает животный организм, как и в макрокосмосе.
Когда он уяснил себе, что вся сфера в действительности подобна одному одушевленному организму, он прозрел и единство многочисленных ее частей, а сумел он это сделать благодаря такому же исследованию, которое раскрыло ему единство и в телах мира Бытия и Уничтожения.
Он стал тогда размышлять о мире в целом: появился ли он после небытия и начал существовать, прежде не быв, или же он нечто такое, что не переставало существовать в прошлом и до чего не было никакого небытия. Им овладело сомнение относительно этого, и ни одно мнение не брало у него перевес над другим. Всякий раз, как он решался признать вечность мира, он сталкивался со многими обстоятельствами, говорившими о невозможности беспредельного бытия, похожими на те умозаключения, которые показали ему невозможность существования бесконечного тела. Он видел также, что все существующее возникло во времени и не могло предшествовать тому, что его самого создало.
Но когда он решался признать возникновение, пред ним появлялись препятствия другого рода. Именно, он видел, что понятие возникновения мира после небытия мыслимо только в том смысле, если время существовало раньше его. Но время составляет часть всего мира и неотделимо от него, и, следовательно, предположение более позднего возникновения мира, чем времени, немыслимо.
Рассуждал он и так: раз мир создан, то неизбежно должен быть у него Создатель его и почему же этот Создатель создал его именно в тот момент, а не прежде? Подействовало ли на него что-либо новое, явившееся пред ним? Но тогда не существовало ничего, кроме него. Или какое-нибудь изменение произошло в нем самом? Но тогда кто же Создатель этого изменения? Он размышлял об этом беспрестанно в течение нескольких лет, и много доказательств являлось перед ним, но ни одно объяснение не брало окончательного перевеса над другими.
Тогда, не будучи в силах объяснить это, он начал исследовать выводы, вытекающие из каждого из этих двух объяснений, в надежде, что, может быть, в этих выводах обнаружится какое-то единство. Он увидел, что из предположения о возникновении мира и о явлении его в быт но после небытия вытекает с необходимостью, как следствие, что мир не мог явиться сам по себе, но что для него обязателен Творец, который вывел его в бытие. Этот Творец не может быть познан какими-нибудь чувствами, так как в таком случае он был бы каким-нибудь телом, а если бы он был телом, то принадлежал бы ко всему миру, сам возник бы и нуждался бы в Создателе. Если этот второй Создатель был бы также телом, то он нуждался бы в третьем Создателе, третий – в четвертом и так до бесконечности, но это абсурд.
Итак, мир требует Создателя, который не был бы телом. Но если он не тело, то невозможно его и постичь чувственным путем, так как пять чувств постигают только тела и то, что связано с ними. А раз Создатель не может быть познан посредством чувств, его невозможно и вообразить, так как воображение есть не что иное, как представление образов вещей, познанных чувствами, когда сами эти вещи отсутствуют. И раз он не тело, то все свойства тел неприложимы к нему. И самое первое свойство тела – протяженность в длину, ширину и глубину – чуждо ему, как и все остальные телесные свойства, следующие за этим. Наконец, если он Творец мира, то он, несомненно, властен над ним, сведущ в нем. «Разве не знает он, тот, кто создал? Он благий, ведающий».
С другой стороны, он видел, что, если предположить вечность мира и бытие его всегда таким, каким оно есть, как если бы до него не было никакого небытия, то вывод будет такой: движение его вечно и беспредельно в смысле безначальности, так как не было до него никакого покоя, во время которого началось бы его движение. У всякого же движения обязательно должен быть двигатель, и этот двигатель будет либо силой, разлитой в каком-нибудь теле, – безразлично, в тело ли, двигающем самого себя, или в другом, находящемся вне движущегося тела, – или не будет силой, разлитой по телу.
Каждая же сила, разлитая и распространенная по телу, делится вместе с его делением и удваивается вместе с его удвоением. Такова, например, тяжесть в камне, двигающая его книзу: если камень разделен пополам, то и тяжесть его делится пополам, а если к нему прибавлен другой камень, подобный ему, то и тяжесть его увеличится на величину, равную ему. И если бы возможно было увеличивать камень постоянно до бесконечности, то и тяжесть бы его увеличивалась до бесконечности. А если бы камень дошел до определенного размера, а потом остановился, то и тяжесть его дошла бы до определенного размера, а потом остановилась. Но уже доказано, что всякое тело обязательно конечно, стало быть, и каждая сила, находящаяся в нем, также конечна. И если бы мы нашли силу, совершающую какое-нибудь бесконечное действие, то эта сила не заключалась бы в теле.
