Текст книги "Средневековая андалусская проза"
Автор книги: Лисан ад-Дин Ибн аль-Хатыб
Соавторы: Абу Абдаллах Мухаммад ибн Абу Бакр Ибн аль-Аббар,Абу Мухаммед Абдаллах ибн Муслим Ибн Кутайба,Абу Марван Ибн Хайян,Абу-ль-Хасан Али Ибн Бассам,Абу Бекр Мухаммед ибн Абд ал-Малик Ибн Туфейль,Абу Бакр Мухаммад ибн Абд аль-Азиз Ибн аль-Кутыйя,аль-Андалуси Ибн Хузайль,Абу Мухаммед Али Ибн Хазм
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 32 страниц)
Что же касается Хаййя ибн Якзана, то он не знал, что это за существо, так как не видел в нем облика какого-нибудь из животных, виденных им раньше. Про черную рубаху из волос и шерсти на Асале Хайй подумал, что это его природный покров[135]135
Про черную рубаху из волос и шерсти на Асале Хайй подумал, что это его природный покров. – Тяжелая власяница из шерсти (шерсть по-арабски суф) была обычным одеянием суфийских аскетов, отсюда термины – суфий, суфизм.
[Закрыть]. Он долго стоял пораженный тем, что видел.
Но вот Асаль повернулся и побежал от него, боясь, что он отвлечет его от обычного состояния, а Хайй ибн Якзан направился по его следам, так как доискиваться сущности вещей лежало в самой его природе. Когда же Хайй увидел, что тот ускоряет свой бег, он остановился и спрятался, так что Асаль подумал, что он прекратил преследование и удалился.
Тогда Асаль начал молиться и читать, взывать и плакать, молить и рыдать, пока это не увлекло его совершен но. А Хайй ибн Якзан стал подходить к нему все ближе, в то время как Асаль и не подозревал о нем, пока не приблизился к нему так, что мог слышать его чтение и славословие и видеть его смирение и плач. Он услышал тогда приятный голос и размеренные звуки, каких не слыхал ни от одного из животных. Он присмотрелся к его виду и чертам и убедился, что облик его такой же, как и у него.
Тогда ему стало ясно, что рубаха, бывшая на нем, не есть его природная кожа, а только одежда, сделанная, как и его одежда. Видя же его смирение, его рыдание и плач, он не сомневался, что это обычно для тех, кому ведом Истинный. Он почувствовал расположение к нему и желание узнать, что с ним, что вызвало этот плач и рыдания. Он все приближался к нему, пока не почувствовал Асаль его присутствие и не побежал изо всех сил.
А Хайй ибн Якзан бросился по его следам и наконец догнал, – так как Господь одарил его силой и превосходством как в уме, так и в теле, – схватил и не давал ему двигаться далее. И когда Асаль увидел его, – а он был облачен в косматые шкуры диких зверей с шерстью, и волосы его были так длинны, что покрывали большую часть его тела, – увидел его стремительный бег, силу натиска, он почувствовал перед ним великий ужас. И начал он просить его смилостивиться над ним и умолять его словами, которых Хайй ибн Якзан не разумел и не понимал, что они значат, различая в них только оттенок страха. Тогда Хайй принялся успокаивать его звуками, которым научился у некоторых животных, клал руку на голову ему, гладил и ласкал его бока, выказывая свою радость и довольство так, что наконец Асаль успокоился и понял, что тот не желает ему зла.
Как-то давно, из любви своей к знанию, Асаль изучил большинство языков и достиг в них искусства. И начал он теперь разговаривать с Хаййем и расспрашивать его на всех известных ему языках, прибегая ко всем ухищрениям, чтобы тот понял его, но ничего этим не достиг. А Хайй ибн Якзан между тем все продолжал удивляться слышанному, ничего не понимая, и только выказывал радость и приветливость.
Так смотрели они с удивлением друг на друга. А были у Асаля остатки провизии, захваченной им с обитаемого острова, и он предложил ее Хаййю ибн Якзану. Но тот не знал, что это такое, так как не видал этого прежде. Тогда Асаль поел ее и знаками указал, чтобы он сделал то же самое. Но Хайй ибн Якзан подумал о тех условиях принятия пищи, которые он сам себе поставил, и, не зная происхождения вещей, предложенных ему, и того, позволительно ли ему принять их или нет, отказался от еды.
Асаль же не переставал просить и упрашивать его. Тогда, побуждаемый любовью, пробудившейся к нему, и страхом, что, упорствуя в своем отказе от пищи, он вызовет нерасположение угощавшего его, Хайй ибн Якзан взял пищу и стал есть. Когда же, попробовав и обнаружив сладость еды, он понял, как дурно поступил, нарушив свой запрет относительно пищи, он раскаялся в своем поступке и решил удалиться от Асаля, предаться своему занятию и стремиться снова достичь своей высшей стоянки.
Однако состояние созерцания не наступало и не возвращалось к нему. И тогда он решил остаться с Асалем в чувственном мире, пока не узнает достоверно сути его дела, пока не освободится сам от влечения к нему и не сможет удалиться на свою стоянку, в которой ничто не будет отвлекать его. И стал он дружить с Асалем.
Последний же, видя, что Хайй ибн Якзан совершенно не говорит, почувствовал, что общение с ним не принесет вреда его религии, и возымел надежду научить его речи, науке, религии и получить чрез это высшую награду Господа. И начал Асаль обучать его речи, сначала показывая ему самые предметы и называя их по именам, потом повторяя слова и заставляя его произносить их. И Хайй ибн Якзан произносил слова, указывая на предметы, и таким образом Асаль научил его названиям всех вещей и мало-помалу в очень короткое время довел его до полного владения речью.
И стал спрашивать его Асаль, кто он и откуда пришел на этот остров. Тогда Хайй поведал ему, что он не знает ни своего происхождения, ни матери, ни отца, никого, кроме газели, вскормившей его. Он описал ему всю свою жизнь и как он постепенно возвышался в знании, пока не дошел до степени соединения.
И вот, когда Асаль услышал от него описание этих истин и сущностей, отдельных от чувственного мира, знающих о сущности Истинного, Великого и Славного, описание сущности самого Всевышнего и Славного с его совершенными свойствами, а также описание, поскольку это можно описать, тех наслаждений людей, достигающих соединения, и страданий отдаленных от Бога, которые он пережил в соединении своем с Богом, – не усумнился тогда Асаль, что все то, трактовавшее о Боге, Великом и Славном, об ангелах, писаниях и посланниках его, о последнем дне, рае и адском огне, что вошло в его закон, – все это символы того, что воочию созерцал Хайй ибн Якзан.
И открылся взор его сердца, и воспламенился огонь его мысли, и совпали в глазах его предание и разум. Доступны стали ему тогда пути толкования, и не осталось ничего темного неразъясненным для него в законах божественных, ничего закрытого – не открытым, ничего скрытого – не ставшего явным. И вошел он в число мудрых. На Хаййя стал он теперь смотреть с уважением и почитанием и проникся уверенностью, что он из избранников Божиих, тех, «над кем нет страха и кто не испытывает печали». И стал он служить ему и руководствоваться его примером и указаниями в спорных делах религиозного закона, который изучил он в веровании своем.
А Хайй ибн Якзан начал, в свою очередь, выспрашивать его о нем самом, о его делах. И Асаль описал ему свой остров и его население, как жили они до принятия религии своей и как живут теперь, приняв ее. Рассказал он ему также все, что говорит предание о Мире божественном, рае, огне адском, о воскресении из мертвых, о сборе людей после него, о расчете в день Страшного суда, о весах[136]136
…о весах… – Согласно Корану, в день Страшного суда все дела каждого человека будут взвешены на весах.
[Закрыть] и о праведном пути.
И Хайй ибн Якзан уразумел все это и не видел в этом ничего противоречащего тому, что он созерцал на своей высшей стоянке. Тогда он признал, что тот, кто описал и сообщил это, был точен в описании и правдив в слове своем, что он – посланник от Господа своего. Он уверовал в него, признал правду его и исповедовал посланничество его. Затем он стал расспрашивать о заповедях, принесенных им, и обязательных обрядах поклонения, им установленных.
И Асаль рассказал ему о молитве, обязательной милостыне, посте, паломничестве и других внешних обрядах. Все это Хайй ибн Якзан воспринял и последовал этому и принялся выполнять, руководствуясь повелением изрекшего их, в правдивости которого он был твердо уверен. Только две вещи, поразившие его, остались у него в душе, мудрость которых он никогда не мог постичь.
Одна из них была такова: почему посланник в большинстве случаев при описании Божественного мира пользовался притчами? Почему воздерживался он от ясного раскрытия, так что люди впали в тяжкий грех придания Богу телесных свойств и уверовали относительно сущности Истинного во многое такое, от чего он свободен и к чему он непричастен? То же самое – и относительно награды и наказания.
Вторая заключалась в следующем: почему он ограничился преподанием заповедей и обязательства в религиозных обрядах, почему разрешил стяжать имущество и дал полный простор в еде, так что люди предались пустым занятиям и отвратились от Истинного? По его же собственному мнению, каждый должен брать лишь столько пищи, сколько ему необходимо для поддержания жизни. Что же касается богатств, то они не имели для него никакого значения. Он видел предписания закона, относившиеся к ним, например, об обязательной милостыне и видах ее, о купле, лихоимстве, о мерах ограничения и наказания, и все это казалось ему странным, все казалось излишним.
Он сказал себе: если бы люди поняли истинную сущность вещей, то, конечно, они отвернулись бы от этих пустяков и обратились бы к Истине, и все это стало бы им ненужным, ибо тогда ни у кого не было бы частной собственности, с которой спрашивают узаконенную милостыню и за воровство которой отрубают руки, а за открытый грабеж лишают жизни. Мыслил же он так потому, что полагал, что все люди обладают высокими врожденными свойствами, проницательным умом, твердой душой. Он не знал об их вялости, недостатках, скудоумии и слабоволии, не знал, что они «как скот, нет, более чем скот, сбились с дороги».
Когда он почувствовал к ним сильное сострадание и желание принести спасение своими руками, в нем пробудилась мысль пойти к ним и раскрыть и разъяснить истину пред ними. Он посоветовался с другом своим Асалем и спросил, есть ли для него средство добраться к тем людям. Асаль рассказал про порочность их природы и про их отвращение от повелений Бога, но он не понимал этого и привязался душой к своей мечте.
Тогда Асаль проникся желанием, чтобы Господь направил через его посредство на правый путь некоторых его знакомых, расположенных к этому руководству и стоявших ближе к спасению, чем другие, и стал оказывать содействие его намерению. Тогда они решили оставаться на морском берегу и не покидать его ни днем, ни ночью, ожидая, что, может быть, Господь предоставит им возможность перебраться через море. И они неуклонно выполняли это, смиренно вознося молитвы к Господу, Великому и Славному, дабы он устроил им их праведное дело.
И вот случилось по воле Господа, Великого и Славного, что один корабль сбился в море с пути, ветры и течение волн прибили его к берегу того острова. Приблизившись к суше, корабельщики увидели двух людей на берегу и подошли к ним. Асаль вступил с ними в разговор и начал просить взять их обоих с собой. Те согласились на это и пустили их на корабль. И Господь послал им добрый ветер, который привел корабль в кратчайшее время к желанному им острову. Они вышли на него и взошли в город.
К Асалю тогда собрались друзья его, и он рассказал им историю Хаййя ибн Якзана. Они обступили его со всех сторон плотной толпой, дивились его приключению, выражали ему свое уважение и почитание. Тогда Асаль сообщил ему, что эти люди наиболее понятливы и сметливы и что, если ему не удастся научить их, то еще меньше надежды научить простой народ. А повелителем этого острова и старшим на нем был друг Асаля – Саламан, тот, который стоял за связь с обществом, а уединение рассматривал как нечто запретное.
И начал Хайй ибн Якзан поучать их и открывать им тайны премудрости. Но едва он поднялся немного над вещами, всем известными, и приступил к описанию того, что прежде они разумели превратно, как они начали отстраняться от него, чувствовать отвращение к его словам и ощущать недовольство в сердцах, хотя на лицах и показывали расположение из уважения к нему, как к чужестранцу, и из почтения к другу его Асалю.
А Хайй ибн Якзан не переставал ласково поучать их и днем и ночью, объясняя им истину и тайно и явно. Но они все больше бежали и удалялись от него. И ведь при всем том они любили добро и стремились к истине, но по недостаточности своей природы не домогались ее верным путем, не брались за нее с правильной стороны и не искали ее верным путем, но, наоборот, желали познать ее обычным людским способом. И он отчаялся исправить их и оставил надежду быть воспринятым ими.
Тогда он стал исследовать разные сословия людей и увидел, что «каждая ее часть довольна тем, что находится пред ней», «они делают божеством своим страсти свои», и поклоняются предметам желаний своих, и губят друг друга, собирая тленные мирские блага. «Их забавляет умножение богатств, пока в конце концов не совершают они паломничество на кладбище». Не действуют на них увещания, не трогают их добрые речи, а спор с ними только увеличивает их упорство. Заказаны для них пути к мудрости и нет для них доли в ней, ибо они потонули в невежестве. «Как ржавчина на сердцах их то, что они стяжали». «Запечатал Господь сердца и слух их, а глаза их затянул покров. Великое наказание ожидает их».
И он увидел полог наказания, окружавший их, и мрак завес, скрывавших их, и что все они, за малыми исключениями, берут из религии своей только относящееся к миру сему, а дела, предписываемые ею, как бы удобны и легки они ни были, они «швыряют за спину и продают по дешевой цене»; что «отвлекает их от упоминания Господа Всевышнего купля и продажа, и не боятся они того дня, в который перевернутся сердца и очи».
Тогда ему стало ясно и он окончательно убедился, что беседовать с ними путем раскрытия глубинных истин невозможно и возлагать на них исполнение более высоких действий неосуществимо; что главная польза для большинства людей в божественном законе ограничивается их настоящим существованием, чтобы привольно текла жизнь человека и чтобы не враждовал с ним никто другой из-за вещи, принадлежащей только ему.
Счастья же будущего достигнут из них только очень немногие, те, «кто желает будущей жизни и делает большие усилия, чтобы добиться ее, тот, кто верует». «Но кто несправедлив и предпочитает жизнь здешнюю, тому обиталищем будет геенна».
Что может быть тягостнее и злополучнее, чем вид человека, среди дел которого, если обозреть их с момента пробуждения до времени возврата ко сну, не найдется ничего, кроме стремления приобретать самые чувственные и гадкие вещи: стяжание богатств, поиски наслаждений, удовлетворение страстей, утоление гнева, получение должностей, выполнение религиозного обряда, или все то, что позволяет ему тщеславиться или охраняет особу его? И все это – «мрак, один выше другого в глубоком море». «И никто из вас не минует его. Таков окончательный приговор Господа твоего».
Когда он понял, в каком положении находились люди и что большинство из них подобно неразумным животным, он убедился, что вся мудрость, все руководство и содействие заключаются в словах посланников и в содержании божественного закона и что ничто другое невозможно и ничего нельзя к этому прибавить. Каждое дело найдет своего исполнителя и каждый легко исполнит то, для чего он создал. «Таково было поведение Бога по отношению к тем, кто ушел прежде. Ты не найдешь в поведении Бога никакого изменения».
Тогда он обратился к Саламану и его друзьям и просил не винить его за те речи, с которыми он обращался к ним, и простить их ему. Он объявил им, что отныне он мыслит так же, как и они, и руководствуется тем же, чем и они. Он заповедал им следовать тем постановлениям закона и тому внешнему образу действий, которым они следовали, поменьше погружаться в то, что их не касается, твердо верить даже и в смутные заветы, отвращаться от ересей и предметов, возбуждающих страсть, подражать благим предкам и бежать новшеств. Он наказал им сторониться того небрежения к божественному закону и увлечения мирскими благами, к которым склонен простой народ, и особенно предостерегал их от этого. Ибо теперь поняли они, он и друг его Асаль, что для этих простодушных и недалеких людей нет иного пути к спасению; что если и поднять их до высот умозрительного размышления, то разрушится то, чего они держались, но и степени счастливых достичь им будет не по силам. Они придут в волнение, смутятся и найдут недобрый конец. Если же они останутся с прежними верованиями до самой смерти, то обретут спасение и найдут удел стоящих направо[137]137
Если же они останутся с прежними верованиями до самой смерти, то обретут спасение и найдут удел стоящих направо. – Согласно мусульманским представлениям, в день Страшного суда праведники станут по правую руку господа.
[Закрыть]. «А находящиеся впереди? – они близко стоят [к богу]». Тогда простились оба они с людьми, и удалились от них, и стали выискивать средства вернуться на свой остров, пока Господь, Великий и Славный, не оказал им помощь, переправив их.
И стал Хайй ибн Якзан стремиться к своей высшей стоянке прежними средствами и вновь вернулся к ней, а Асаль подражал ему, так что достиг почти той же степени. И поклонялись они оба Господу на том острове до самой смерти.
Вот что – да укрепит тебя Аллах духом своим – известно о Хаййе ибн Якзане, Асале и Саламане. В этом рассказе есть много таких вещей, каких ты не найдешь в книге и не услышишь в обычной беседе. В нем есть сокровенное знание, доступное только людям, познавшим Бога, и непонятное не признающим его. Мы отступили в этом от пути благих предков, дороживших этой тайной, скупых на нее. Облегчили же нам открыть эту тайну и прорвать завесу те скверные учения, появившиеся в наше время, которыми отличались так называемые философы века сего, так что они проникли и в другие страны и вред от них стал всеобщим. И мы побоялись за нетвердых людей, отбросивших авторитет пророков и ищущих авторитета глупцов и неразумных, как бы не подумали они, что следует посвящать в эти учения людей, не умеющих разобраться, и чтобы не увеличилась их любовь и привязанность к таким учениям. И решили мы сверкнуть перед ними хоть одной стороной этой тайны из тайн, дабы привлечь их к истине и отвлечь от того пути. Но мы не лишили совершенно эти тайны, доверенные нами сим немногим листкам, легкой завесы, которую быстро прорвет тот, кто достоин, но которая окажется непроницаемой и недоступной для того, кто не достоин эту завесу переступить.
Я же прошу братьев моих, читающих эти строки, принять извинения мои за легкость в объяснениях и широту в утверждениях. Я сделал это лишь потому, что поднялся на высоты, пред которыми слабеет взор, и хотел описать их приблизительно, дабы возбудить в людях желание и стремление вступить на ту же дорогу. Я прошу у Аллаха прощения и отпущения грехов, чтобы он ниспослал нам чистое знание о себе, ибо он Всемилостивый и Всеблагой. Мир же да будет с тобой, о мой брат, помогать которому мой долг, да будет с тобой милосердие Божие и его благословение.
Рассказы о поэтах и катибах, вазирах и воителях
Перевод и комментарии
Б. Я. Шидфар
Стихи в переводе
В. Б. Микушевича
Ибн Бассам
Из книги «Сокровищница достоинств жителей Андалусии»
Перевод сделан по изданию: И б н Б а с с а м. Аз-Захира фи фадаиль ахль аль-Джазира (Сокровищница достоинств жителей Андалусии). Дамаск, 1978.
Говорит Абу-ль-Хасан Али ибн Бассам из Сантарена, что в Андалусии, да помилует его Аллах: «После восхваления Аллаха, кому подобает похвала и кто достоин ее, и после приветствия господину нашему Мухаммаду, последнему из пророков и лучшему из них, мы начнем. Поистине, самый высокий плод образованности и искусства речи – послание, в котором слова рассыпаны свободно, или стихи, что нанизаны в прекрасном порядке. Строки посланий подобны нитям дождя, изливающегося на лепестки цветов среди душистых лугов, а стихи – сходны с ожерельем, чьи бусинки нанизаны и крепко связаны друг с другом, переливаясь на груди красавицы.
В краях Андалусии вплоть до нашего времени не перевелись еще знаменитые мастера обоих видов искусства слова, доблестные рыцари и достойные имамы [138]138
Имам – см. коммент. 7. Здесь автор имеет в виду выдающихся мастеров слова.
[Закрыть] , чье мастерство прекрасно и благоуханно, словно мускус, и сверкает ярче самоцветов. Они умело начинают свою речь и красноречиво кончают ее, владея всеми видами слов подобно тому, как мрак овладевает веками того, кто истомлен бессонницей. Они будто выковали в горниле звезд жемчужины слов, диковинки прозы и стихов, так что смутили ночные светила своими блестящими посланиями и светоносными касыдами.
Если бы их творения узнал Бади аз-Заман, то забыл бы свое имя, а если бы Ибн Хиляль ас-Сули прочел их послания, то отдал бы им предпочтение. Если бы Кусайир услышал их стихи, то перестал бы восхвалять правителей и воспевать женщин, а если бы Джарваль аль-Хутайя познал их, то у него недостало бы сил, чтобы выть и лаять, произнося свои злые стихи.
Люди наших краев упорно стараются следовать во всем жителям Востока – они вновь и вновь повторяют их старые истории, желая заслужить одобрение и награду, словно законоведы, ссылающиеся в своих хадисах на праведного Катаду. Дело дошло до того, что если в землях Востока каркнет ворона или в пустынях Сирии и болотах Ирака прожужжит муха, то в Андалусии эти звуки станут столь сладостными для слуха, что мои земляки падают ниц в умилении, словно преклоняясь перед идолом и моля его о спасении. Они сразу запоминают это каркание и жужжание и будут повторять его, читая нараспев, как священную книгу, хотя дивные истории и всем известные стихи жителей восточных стран в наше время не более чем падение стрелы, пролетевшей мимо цели, или привал выбившейся из сил верблюдицы. Они уже не тешат ни душу, ни разум и не дают простора ни языку, ни руке.
И возмущенный такой несправедливостью, решил я не потворствовать заблуждениям и собрать все сокровища и диковинки речи поэтов и катибов своего времени, которые мне удастся найти, ревнуя о чести своей родины и не желая, чтобы ее сверкающие ночные светила представали бы в виде бледных полумесяцев, а прекрасные моря казались бы лужами с загнившей водой. Ведь в Андалусии столько видных ученых и поэтов были забыты, и их знания и мастерство не были оценены по достоинству, так что можно сказать, что они умерли раньше своей смерти. О, если бы знать, кто это придумал, будто знания могут существовать только в определенное время, о, если бы ведать, кто первым отдал предпочтение жителям Востока над мусульманами Запада?!
Я включил в этот сборник, который назвал «Сокровищница достоинств жителей Андалусии», диковинки прозы и стихов, что звучат слаще клятв влюбленных при свидании, и слушать их приятнее, чем звуки лютни во время пиршества, когда подносишь к губам благовонный напиток. Ведь андалусцы искони были прославленными ораторами, искусными катибами и вдохновенными поэтами. Стихи их переливались, искрясь, и моря почитали их своими друзьями, они восходили на небосклоне, состязаясь в блеске с солнцем и луной. Их речи были нежными, словно дуновение ветерка, и крепкими, как гранитная скала. Абд аль-Джалиль ибн Вахбун, один из наших славных поэтов, сказал, описывая свои стихи:
Вершины горные чаруя и плодородные долины,
Мой стих воркует, словно голубь, но у него полет орлиный.
И красноречию жителей Андалусии не преграда то обстоятельство, что они постоянно отражают натиск врагов, и то, что их родина – последняя из стран, завоеванных мусульманами, где арабы совершали свои славные подвиги. И впереди нас, и позади нас – только океан, румы и готы. Для тех, кто находится в подобном положении, и камешек кажется горой Сабир [139]139
…и камешек кажется горой Сабир… – Сабир – гора на Аравийском полуострове, ставшая в средневековой арабской литературе символом высоты и недоступности.
[Закрыть] , и лужа грозит разлиться безбрежным морем.
Рассказывал Абу Али аль-Багдади аль-Кали, который посетил Андалусию во время правления рода Марванидов: «Когда я приехал в Кайруан, то мне показалось, что чем дальше еду я, тем меньше понимают меня люди в тех странах и городах, мимо которых я проезжал, тем они глупее и невежественнее. И я сказал себе: «Если жители Андалусии окажутся еще более дикими и косноязычными, то мне понадобится толмач». Но нам-то известно, как восхвалял Абу Али моих земляков после того, как познакомился с ними и узнал их ум и проницательность в долгих диспутах и беседах…
Аллаху всевышнему ведомо, что составил я эту книгу, когда сердце мое было истомлено бедами, а мысли смешались, когда судьба стала переменчивой, меняясь, как изменяются цвета хамелеона, когда я был разлучен со своей родиной – Сантареном, что лежит в дальней западной стороне и был сломлен врагом, как ломается копье на войне. Душа моя полна страха после того, как пропало все, что я унаследовал, и все нажитое мною пошло прахом. Погибло великое и малое, тайное и явное под пятой врагов, хлынувших с западных берегов в наши родные края, где доселе благосклонная судьба хранила нас от всякого зла, ибо готовность и осторожность, которую мы держали наготове, спасала нас от поражения и горестных скитаний.
Но теперь румы рассеяли нас, после того как мы были едины, словно нанизанное ожерелье, и о нас можно сказать, как говорится в пословице: «Если куропатку оставить хоть ночью в покое, она бы уснула». Когда же бедствия и страх усилились, я и мои спутники принялись плутать по бесчисленным дорогам в бесплодных пустынях, где очи видят не то, что слышит ухо, где встречаются лишь мучения и горькие испытания:
Пустыни, где волка душа покидает в блужданье бесцельном,
Где ворону крылья не служат в полете, смертельном.
Наконец избавился я от скитаний, и мне повезло, как везет луне в конце месяца или игроку, когда выпадают пустые кости, и я попал в славный город Севилью, прозванный Химсом [140]140
…в славный город Севилью, прозванный Химсом… – Андалусцы называли Севилью Химсом потому, что в середине VIII в. в Севилье поселились арабы – выходцы из сирийского города Химс, которым Севилья и ее окрестности были отданы в надел омайядским эмиром Андалусии.
[Закрыть] , полумертвый от страха и болезней, с разбитой и ослабевшей душой. Но и там я плутал долгое время, прикрываясь вместо крыши тенью от облака, но не имея силы покинуть город, словно голубка, привязанная к своему гнезду. Моим другом было одиночество, а моей пищей – остатки с чужого стола, – ведь образованности и ее ценителей в Севилье меньше, чем верности, а образованный человек там пропадет, словно месяц среди зимних дождевых туч. Человека там ценят не по уму, а по деньгам, и примером для всех горожан служат богатые невежды. Там достаточно сохранить в целости и неприкосновенности достаток, честь же пускай будет с ущербом. Хоть и зол и нечестив богатый, но добром здесь почитают лишь серебро и злато…
Когда же меня попросили составить эту книгу и я убедился в том, что люди охотно прибегают к ее свету, радуясь даже искрам ее огня, то захотелось мне, чтобы мое сочинение стало странствовать по свету, прославив имя мое и того, для которого эта книга была составлена. Ибо это товар, который продадут на любом рынке, и дай бог, чтобы за него дали достойную цену…»
