Текст книги "Под небом Финского залива"

Автор книги: Лира Ерошевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 28 страниц)

Что с тобой случилось? Почему ты исчез? – сейчас в ней говорила женщина, оскорбленная в самом сокровенном, в своей верной и преданной любви.

Да ты понимаешь, малыш, неожиданно послали в командировку в Куйбышев, простудился: двустороннее воспаление легких. Провалялся там в больнице...

Почему ты мне не писал?

Забыл номер твоего дома.

Писал бы без номера, дошло бы. Не такая у нас улица большая, все жители наперечет.

Лена чувствовала какую-то фальшь и в интонациях Димкиного голосами в его наивном объяснении, почему он не мог сообщить о себе. "Что-то не так" билось в ней настойчиво.

Да, вот так получилось. Я тебе что хочу сказать? Меня сейчас посылают на продолжение лечения, в санаторий, так вот, на обратном пути, это будет в конце марта, как раз в последнюю субботу, я смогу к тебе заехать. Можно?

Заезжай. Почему ты спрашиваешь?

Понимаешь, я приеду очень рано, часов в шесть, наверное, разбужу тебя. Ничего?

Ну и разбудишь. В какой санаторий ты едешь? – спросила Лена, несколько смягчаясь.

Димка замялся.

По Белорусской дороге, – сказал он неопределенно.

Может, к тебе приехать?

Да нет, не надо.

Лена обиженно замолчала.

Договорились? – спросил Димка.

Договорились, – опять сухо сказала Лена.

– Ну все, жди. Целую. Пока? – голос звучал вопросительно.

– Пока, – сказала Лена и первой положила трубку. Она так устала от этого короткого и напряженного

разговора, как будто сдавала экзамен по неимоверно трудному предмету. На нервное напряжение, в каком она пребывала уже давно, наложилось теперь волнение от неожиданного, хоть и жданного, Димкиного звонка и разговора с ним.

Не хотелось ни о чем думать и ни о чем вспоминать. Она оцепенело сидела на стуле, опустошенная до основания, силясь понять, что такое с ней произошло? Почему вдруг улетучилась радость от долгожданного и желанного Димкиного звонка? Глубокая усталость и апатия – вот все, что властно диктовало в ней право на безвольную душевную и телесную расслабленность, и только приход очередной читательницы заставил ее пересилить это нахлынувшее на нее состояние, и она, как кукла с механическим заводом, когда пружина раскручивает свой последний виток, непослушными пальцами стала перебирать читательские формуляры, отыскивая нужный.

Весь остаток рабочего дня она работала почти автоматически, произнося какие-то фразы, отыскивая нужные книги, без всякого участия в этом сознания, как запрограмированный робот.

Приехав домой, она немного посидела за накрытым для ужина столом. Есть не хотелось. Ни к чему не притронувшись, она снова убрала все в холодильник в прилегла на диван-кровать поверх покрывала. "Полежу чуть-чуть", подумала она и в ту же минуту погрузилась в глубокий сон. Проснулась она среди ночи от того, что холод по-хозяйски обшаривал ее не прикрытое одеялом тело. Она встала, быстро разобрала постель, разделась и снова нырнула в спасительное бездумье сна. Зато утром она почувствовала прилив сил, голова была ясной, готовой к

любой мыслительной деятельности. Нервная депрессия уступила место собранности и готовности к рабочему дню.

Она с аппетитом позавтракала и по дороге на работу смогла наконец-то проанализировать свой вчерашний разговор с Димкой. Однако ей было ясно: что-то Димка недоговорил, что-то было совсем не так, как он пытался объяснить, и весь разговор, его тон, его непохожесть на все многочисленные разговоры с ним по телефону, всегда ласковые и непринужденные, какая-то чувствующаяся на расстоянии поспешность, далее какая-то его виноватость, которую она уловила между фраз, наводили на мысль, что он, заявив о своем существовании, пока еще не появился в Ленкиной жизни прежним любящим Димкой, и появится ли – было неизвестно. Его нежелание после такой долгой разлуки увидеться раньше, чем кончится его срок пребывания в санатории, тем более что она напрашивалась на приезд сама, говорили о каком-то новом повороте в их отношениях, а о каком, Лена не могла пока ни понять, ни объяснить, так как ее прежней веры в его невозможность жить без нее уже не было.

Разве так должен был говорить с ней Димка, если взять за основу версию его болезни, в результате чего, как бы там ни было, он был лишен целых два месяца возможности общаться с ней?! Да он должен был наговорить ей тысячу ласковых слов, тех самых, которые сами слетают с языка, и радость того, что он обрел эту возможность, должна была залить светом и еще большей радостью измученную неизвестностью Ленкину душу. И все-таки сознание того, что Димка живой, снимало с Ленкиной души ту боль, которая не давала ей покоя раньше.

Месяц без малого до намеченного свидания Лена прожила как долгий год. И вот наступила та пятница, которой Лена не могла дождаться: завтра должен приехать Димка. Приедет ли? Теперь уже Лена сомневалась в этом. Она пораньше легла спать, но уснуть не могла, мысли набегали одна на другую. Лена снова и снова продумывала свою линию поведения с Димкой. "Никаких нежностей, пока не узнаю всей правды, и вообще пусть все расскажет о себе. И почему это раньше мне не казалось странным, что я даже не знаю, где он живет, хоть бы раз в общежитие свое пригласил. Никогда!" Но вот мысли стали путаться, и на смену им пришел сон, отключивший от всех забот сегодняшнего и завтрашнего дня.

Проснулась Лена от негромкого стука в окно. "Димка..." – Лену как будто током ударило. Она вскочила мгновенно, мельком взглянула на часы, отметив для себя, что стрелки перевалили за восемь. "Ого!" – подумала она. – А говорил, в шесть приедет. Хитрил: надо было как-то объяснить свой неуверенный вопрос, можно ли ко мне приехать. Посторонней стала... Раньше говорил: я к тебе приеду тогда-то... Не спрашивал..."

Быстро одевшись в платье, приготовленное еще вчера после тщательного просмотра своего нехитрого гардероба, и по-быстрому застелив диван-кровать, Лена пошла открывать дверь. Отодвинула задвижку и отступила в прихожую. Димка осторожно вошел, держа чемоданчик в правой руке. Лена внимательно смотрела в его лицо, стараясь сохранить на своем равнодушное выражение. Ей казалось, что в эти первые мгновенья встречи она сможет понять по его глазам, насколько правдив он был по телефону.

Сколько раз вот так же Димка входил в ее квартиру, и всякий раз Лена тут же приникала к нему, пряча свое лицо где-то под его подбородком, Димка приподнимал ее голову и целовал по очереди глаза, нос, щеки и губы. Но сейчас Лена не сделала навстречу ни единого шага.

Привет!

Привет! Проходи, раздевайся, – сказала она, как чужому, отступая все дальше в глубину прихожей.

Димка поставил в угол чемоданчик, снял плащ, повесил

его рядом с Ленкиной курткой, сказал:

– Так. В этом доме нам уже не рады. Здесь нас уже забыли...

Лена давно знала эту Димкину привычку нападать, когда нужна была оборона. Не было правды в его глазах. Лена промолчала.

Быть может, я здесь совсем лишний?

Ладно тебе... А вообще-то за это время все могло произойти.

Димка прошел в комнату, сел у стены на стул:

Как я давно здесь не был! Как ты живешь?

Да живу... Ты давай о себе рассказывай.

Да чего рассказывать, ты уже все знаешь. Так получилось... – Димка пожал плечами.

Не верю я тебе почему-то. Я уж думала, что тебя и на свете нет, а ты, оказывается, просто номер моего дома забыл, очень уважительная причина, если учесть, что ты находился в другом городе, почти на другой планете. Там, небось, и телефона-то нет.

Ты что, никогда в больнице не лежала? Какая тебе там междугородка? сказал сердито Димка и добавил мягче уже:

Совсем чужая стала...

У Лены защипало в носу от подступивших слез. "Может, правда все, подумала. – Болел все-таки, не до меня было..."

Как сейчас-то себя чувствуешь? – спросила она, забывая все странности Димкиного разговора по телефону.

Да сейчас вроде нормально.

Ну а в санатории как отдыхалось?

Тоже ничего. Скука, правда, там зеленая. Воздухом хоть подышал – и то хорошо.

Димка встал, подошел к Лене, обнял ее, прижал к себе. Лена не сопротивлялась, но что-то мешало ей отвечать на его ласки. Нет, не поверила она ему до конца. "Потом разберусь, целый день впереди", – решила она, слегка отстраняясь.

– Димка, я совсем без дров сижу, иди-ка наруби, а то все еще топить приходится через день, а я пока завтрак приготовлю. Справишься после болезни?

– Попробую, – улыбнулся Димка. – Может, что получится. Чувствовалось, что настроение у него улучшилось. Он

снял пиджак, бросил его на спинку стула, взъерошил растопыренными пальцами свои каштановые волосы и вышел во двор.

Лена открыла холодильник, вытащила промытую с вечера зелень и длинный темно-зеленый огурец и стала крошить для салата. Потом нарезала и положила на тарелочки отдельно колбасу и сыр и поставила на огонь купленные вчера на скорую руку киевские котлеты. "Накрою в комнате", – решила она. Выдвинула на середину комнаты раскладной полированный столик, стулья поставила по обе стороны стола, сняла со спинки стула Димкин пиджак, отнесла в прихожую и повесила рядом с плащом и своей курткой. Котлеты потрескивали, распространяя по кухне аппетитный запах, не зря вчера они показались Лене свежими и в меру смягченными хлебом. Лена перевернула их и взяв в обе руки тарелки с закусками, направилась в комнату.

Войдя, она вдруг увидела рядом со стулом, на котором только что висел Димкин пиджак, небольшую книжечку в коричневом переплете. "Выпала из нагрудного кармана , – сообразила она и, поставив тарелки на стол, подняла ее. "Удостоверение личности", – было вытеснено на лицевой стороне переплета золотыми буквами. Лена раскрыла книжечку и на нее глянул с фотографии Димка в военной форме офицера. "Шалашов Дмитрий Яковлевич", -прочитала она в первой графе после номера удостоверения. На секунду у Лены закружилась голова, и она присела на тот самый стул, который так легкомысленно подвел Димку, и снова впилась глазами в анкетные Димкины данные: "Ст. лейтенант... Слушатель Военно-воздушной Академии им. Жуковского... Дата выдачи документа-Ага! Четыре года тому назад! На пятом курсе", – соображала Лена, хотя сердце у нее стучало, как у зайца, за которым гонятся собаки. Осторожно выглянула в окно. Димка упоенно размахивал топором. Лена перевернула еще пару страниц. Прописка: улица... дом... квартира... Так. Семейное положение: жена – Людмила Петровна Шалашова, год рождения... Дочь – Наталья Дмитриевна, год рождения... Восемь лет дочери", – опять подсчитала Лена. Вот оно что! Ни разу Димка не приезжал к ней в военной форме, никогда не говорил ни о жене, ни о дочке. Предложение ей делал... Как же так?! В груди защемило от боли и от предчувствия надвигающейся на нее беды. Но сердце не хотело расставаться с надеждой на какое-то чудо. "Может, разведенный? Тогда штамп должен стоять о разводе!" Ничего не могла понять Лена, никак не могла она связать это нечаянное открытие с Димкой, которого она за год знакомства привыкла считать принадлежащим только ей одной. "Надо же, и фамилия другая, и ни в каком почтовом ящике он не работает, слушатель..." И снова на нее накатила волна неожиданной усталости, как тогда, после телефонного разговора. Большим усилием воли она заставила себя успокоиться. Опять выглянула в окно: Димка продолжал трудиться. Лена почему-то на цыпочках подошла к вешалке и положила удостоверение в Димкин нагрудный карман, хорошо, что он был один-единственный и ей не надо было гадать, в какой положить: в левый или в правый. Котлеты на сковороде трещали так, что Лена поняла – подгорели. Она выключила газ, переложила котлеты на тарелочку, посыпала чуть-чуть зеленью, поставила на конфорку чайник и снова начала хождение из кухни в комнату и обратно. Через минуту стол был накрыт. Лена выключила закипевший чайник, бросила прямо туда заварку, постояла немного у окна, стараясь по возможности привести в порядок свое душевное состояние, потом вышла на крыльцо:

Хватит, Димка, иди, пока котлеты не остыли, я потом сама все сложу.

Сейчас, – откликнулся Димка, поднимая топор. – Только вот с этим чурбаном расправлюсь.

Лена прошла в комнату, села на стул спиной к окну, оставив Димке более освещенный. Пока Димка мыл на кухне руки, Лена старалась соорудить на своем лице нечто наподобие улыбки или хотя бы хорошего расположения духа.

– Как вкусно все, – сказал Димка, входя в комнату, наклонился, клюнул Лену в ухо, и раскрасневшийся и довольный, сел за стол напротив Лены.

– Давай ешь, – сказала Лена и взялась за вилку. Димка с аппетитом откусил от куска хлеба и захрустел

огурцом.

Слушай, Дим, а как твоя фамилия? – не хватило у Лены терпения на светскую беседу, пока они завтракали.

Коршунов. Как будто ты не знаешь?!

Лена немного помолчала, чтобы дать возможность Димке разделаться с котлетами. Но внутри ее так и распирало от желания вывести Димку на чистую воду.

А где ты учишься?

Чего это ты мне допрос устраиваешь? В институте связи. Зачем тебе это?

Так, знать хочется. Когда ты вот так неожиданно пропал, мне все сны какие-то странные снились, и вот в одном мне приснилось, что ты не Коршунов, а Куропаткин.

Придумаешь тоже!

Да нет, правда во сне приснилось.

А еще чего приснилось?

Да много чего разного снилось. Например, что ты женатый и у тебя дочка есть.

Димка на минуту перестал жевать.

– Ну-ну, – сказал он. – Давай дальше.

На лице его появились следы усиленной умственной деятельности, видно, соображал, случайно Ленка такое сказала или действительно чего-то знает.

– Да лезло всякое в голову, вот и снилось... – проговорила Лена, как бы отступая и стараясь придать своему голосу спокойное равнодушное выражение.

Димка мгновенно успокоился.

Я уж чего только не передумала, ведь как в воду канул!

Ну понимаешь, бывает же такое, вот вылетел начисто номер твоего дома из памяти... Я виноват, конечно. А с другой стороны: не адресное же бюро запрашивать. Дедушке на деревню писать не хотелось. Думал, приеду, объясню все – поймешь.

Пожалуй, сейчас Лена поверила бы всей этой истории, так искренне и непринужденно говорил Димка, если бы перед глазами не стояли строчки из удостоверения личности.

Дим, а чего ты ко мне ни разу в форме не пришел? Тебе, наверное, идет.

В какой форме? – опешил Димка.

В какой... В военной!

С чего это ты взяла? – он опять перестал жевать.

Сорока на хвосте принесла, – Лена старалась говорить легко, почти шутливо, хотя душа ее давно уже плакала от обиды и горечи.

Тоже во сне приснилось? – спросил Димка, не принимая ее шутки.

Он встал и вынул из кармана брюк пачку сигарет. Димка курил редко, все собирался бросить, но, видно, так пока и не собрался. "Было бы двустороннее – бросил бы", -подумала Лена.

Она тоже встала, вышла в кухню, налила в бокалы чай, чтобы остыл немного. Когда она снова вошла в комнату, Димка стоял у окна и курил в форточку.

Ты мои документы проверяла, пока я дрова рубил, – сказал он угрюмо, не оборачиваясь от окна.

Да, проверяла, – сказала Ленка вызывающе, звенящим голосом.

Для этого и дрова рубить послала?

Для этого! Ты же видел, сарай прямо полнехонек рубленых дров. Будешь еще есть? – спросила Лена, смотря на раскрошенную в тарелке Димки котлету.

– Спасибо. Наелся, – Димка по-прежнему смотрел в окно. Лена стала убирать со стола. Перенесла все в кухню,

поставила на кухонный столик. Внесла в комнату и поставила на стол вазочку с печеньем и конфетами.

А чай будем пить?

Давай попьем, – согласился Димка.

Лена принесла два больших толстостенных бокала с чаем, снова села на свое место. Стала чуть прихлебывать из бокала – чай был горячий. Димка все стоял у окна. Вторая по счету сигарета полетела в форточку. Потом сел за стол и молча стал крутить в руках бокал с чаем. На Лену он не глядел, в стол глядел и все крутил и крутил бокал, как будто руки грел. А Лена, исподтишка наблюдая за Димкой, горько думала: "Все правда. Женатый. Может, жена куда уезжала, вот он и обрадовался..." Слезы стояли так близко, что Лене стоило немалых усилий сдержать их. Глотал чай, она вместе с ним проглатывала и стоявший в горле комок. Все глотала, глотала, пока бокал не опустел. Процедура чаепития немного успокоила ее. Димка тоже допивал свой чай. Ни он , ни она не притронулись ни к печенью, ни к конфетам. И Лена, как только Димка отодвинул пустой бокал, отнесла все опять в кухню. Потом попросила Димку:

– Давай передвинем стол на место.

Димка одним резким движением приподнял и поставил стол в угол. Лена передвинула на свое место стулья, скинула тапочки, залезла на диван-кровать, поджав под себя ноги.

Садись, – сказала Димке. – Рассказывай. Димка тоже сел на диван.

Все рассказывать?

Все.

С самого начала?

С самого начала.

Димка долго молчал, может, думал – с чего начать. Лена тоже молчала. Не подгоняла, понимала, как тяжело сейчас Димке собраться с мыслями.

Ну вот слушай. У этой истории есть предыстория. Да, я женат, и дочка у меня есть, все как у людей, только плохо у меня в семье, и с самого начала так было. Спросишь, почему женился? Сейчас расскажу. Служил я после училища в Германии, в небольшом гарнизоне: холостяков – пруд пруди, а девчонок раз, два и обчелся, не задерживались они в невестах. Два года прослужил, и вот приехала в гости к моему сослуживцу сестра. Так, обыкновенная девчонка, даже можно сказать, дурнушка, в России я на такую бы и не взглянул, а там любая девчонка нарасхват. Все холостяки зашевелились, ну и я тоже стал обхаживать. Гляжу: она мне предпочтение отдает, а я и рад. Ну в кино, в клуб сходили, туда-сюда, начал я к ней подъезжать, кровь-то застоялась, молодой. Она ни в какую. "Женись, – говорит. – Тогда". Я ей говорю: "Если я у тебя буду первый – женюсь. Согласна?" – "Согласна", – говорит. Вот так я и женился – дал слово, а отступать некуда было, девчонкой она оказалась, перед приятелем неудобно было, знал он о наших отношениях. Да и одному, в общем– то, тяжко было. Только и двух месяцев не прошло, как понял я, что сделал большую ошибку. Одно дело – не любил я ее, а другое – характер у нее невозможный оказался. Ссорились каждую неделю. Может, если бы я ее любил, так где-то и уступил бы, а здесь, как коса-на камень: она мне – сцену, мне с ней неделю разговаривать не хочется. Живем как кошка с собакой, хоть, говорят, и кошка с собакой иногда дружно живут. А у нас не жизнь, а сплошная ссора. Дочка родилась – вроде как-то ровнее у нас отношения стали, да только на первых порах. А потом опять началось... Она кричит, а я молчу или встаю, одеваюсь и иду куда глаза глядят, а ее это еще больше злит. А мне уж и глядеть-то на нее не хочется. Через три года поступил я в Академию, переехали в Москву, дали нам комнатку небольшую, смирился я со своей судьбой, дочкой стал больше заниматься

подросла, интересно с ней стало, а с женой все то же, совсем чужие стали, но живем – куда деваться. Вот тут-то ты мне и подвернулась. Как раз очередную сцену она мне устроила. Я, как всегда, собрался, чтоб криков ее не слышать, и вперед – куда глаза глядят, а они на тебя и поглядели. И все – как приколдовала ты меня, понял, о тебе мечтал еще в юности, да не встретилась ты мне тогда. Решил ничего тебе не говорить, так как боялся, что не захочешь ты меня и видеть, как узнаешь, что я женат. А жить без тебя я уже не мог. Пошел в магазин, купил себе раскладушку и стал жить, как квартирант, вечером раскладываю раскладушку, утром – складываю. С дочкой общаюсь, с женой вообще не разговариваю, что она говорит

не слышу как будто. Покричит она, покричит, надоест – перестанет. Потом поняла, что дело далеко зашло, что появилась в моей жизни другая женщина: по субботам ночевать перестал приходить, – избрала другую тактику, ласкою хотела взять, чего от нее никогда и не видел. Только поздно было, не подпустил я ее к себе. Вот так и жили целый год. Перестала она кричать, перестала готовить и стирать на меня, сам я все делал. Деньги – часть ей отдавал, часть себе оставлял. Думал, закончить бы Академию, а там разведусь, покаюсь перед тобой, никому тебя не отдам.

Димка говорил каким-то ровным, бесцветным, невыразительным голосом все на одной ноте, не глядя на Лену. А Лена была рада, что он не смотрел на нее, потому что она представляла, какое страдальческое выражение сейчас было написано у нее на лице. В душе она рыдала, и, чтобы не разрыдаться по-настоящему, она постоянно твердила себе: "Спокойно, спокойно. Потерпи еще немного, пусть рассказывает, тебе надо узнать все до конца". Сердце стучало тяжело и часто и ныло, ныло, ныло... С этим ничего нельзя было поделать. И она напрягала тело, подавляя дрожь, которая вот-вот должна была вырваться наружу.

– Вот так и было до поры до времени. Помнишь нашу последнюю встречу? Так вот, перед той нашей встречей, после долгой игры в молчанку, когда дочка, приготовив уроки, пошла погулять, она устроила давно ожидаемый мною скандал, обзывала меня и так и эдак, впрочем, я это заслужил в ее глазах, тебя честила теми же словами, а под конец сказала: или я образумлюсь, так и быть, она мне все простит, или она пойдет к начальнику Академии и сообщит ему о моем поведении. Давно я уже ждал такого ультиматума, и так слишком долго она терпела сложившуюся ситуацию, не думал я, чтобы ее так надолго хватило. Только не было у меня желания возвращаться в мою прежнюю жизнь. Думаю, если согласишься принять -к тебе перееду, не согласишься – уйду куда-нибудь на квартиру. Что будет! Выгонят из Академии – пусть выгоняют, а может, обойдется, не выгонят, пятый курс все же. Выговор – мелочь. А что еще? Еще могут в звании понизить, из партии выгнать, первое – переживем, второе -посерьезнее. Да только, думаю, чего паниковать раньше времени. Все равно нет мне возврата к прежней жизни. В воскресенье у нас с тобой разговор состоялся, ты согласилась, чтоб я к тебе переехал. Домой вернулся поздно, мои спали. Утром молча ушел в Академию. После занятий зашел в магазин, купил чемодан, пришел домой, открыл шифоньер, сложил в чемодан все свои вещички, в вещмешок сапоги затолкал и обувь, плащ-палатку скатал. Молчу, она тоже молчит. Ну, думаю, сейчас дочка придет после прогулки, скажу – в командировку еду и... к тебе. Все ничего, но о дочке сердце щемит. В первый класс ходит, все понимает уже... Последнее время как-то отдалилась она от меня, все больше с матерью, видит ведь, что совсем мы не общаемся, но ничего не говорит, а что думает... И вдруг звонок в дверь, приятель один с женой заявился, сто лет они у нас уже не были, вроде проходом, а я так понял, что это – жены моей работа. За стол сели, я делаю вид, что все у нас с женой прекрасно, разговариваю с ней, она тоже отвечает. Посидели, выпили. Жена приятеля все тосты за боевых офицерских подруг предлагает, а приятель напрямик спрашивает: "Ты что? Загулял, говорят? Только не стал я с ним этот вопрос обсуждать, обрезал его, мол, это мое дело, и чтоб он сюда носа не совал. Еще посидели немного, и ушли они. К тебе я решил ехать на другой день после занятий. Помог ей со стола убрать, разложил раскладушку и спать лег. А на другой день прихожу домой, а мои вещички опять все в шифоньере лежат, и дочка -дома, не гуляет, хотя погода прекрасная. Чемодан в углу пустой стоит, вещмешок на своем месте пустой висит. Я снова за чемодан и снова – вещички складывать. Чемодан собрал, вещмешок собрал. Чемодан – в руку, вещмешок -за плечи, плащ-палатку – на плечо, думаю, что дочке на прощанье сказать, смотрит на меня глазенками, и чувствую – стыдно мне, как будто предаю ее. Только хотел рот открыть, как такое началось... Заголосила жена, вцепилась в чемодан: "Не пущу." Дочка на шее повисла, тоже плачет: "Не уходи, папа! Видно , мама хорошую разъяснительную и всякую прочую работу с ней провела. В общем, чувствую, что мне сейчас не вырваться. Жалко дочку стало, и жену никогда плачущею не видел. Говорит: "Давай забудем все, не порть мне жизнь, кто меня теперь с ребенком возьмет. Я многое поняла за это время, посмотришь, по-другому жить станем. Только не уходи... Все прощу, не вспомню никогда... Люблю я тебя!" Первый раз такие слова услышал от нее. Да ведь , действительно, наверное, любит: могла бы тогда за любого в нашей части холостяка выйти, а меня выбрала. Это я виноват, что добивался ее, не любя... В общем, сломался я как-то враз, так решил: на сегодня -отложим, а там – посмотрим. Первый скандал устроит, а это, думаю, не долго ждать, и привет. На душе муторно, себя тоже жалко, о тебе даже вспоминать боюсь. Остался... Спать вместе легли, только не тронул я ее, клянусь тебе, ну да и она не настаивала, видно, понимала, что трещина уж больно глубокая между нами пролегла, долго ее законопачивать надо. Лежу, а сам о своей раскладушке мечтаю, думаю, как бы на нее опять завтра перебраться. Так что ты думаешь?! На другой день прихожу я с занятий, а она мне радостно так: "Ой, Дима, я раскладушку продала. К Васильевым (это соседи) мать приехала в гости, а им ее положить негде, а я Марине говорю: хочешь, бери нашу раскладушку". Уж и раскладушка не моя, а наша стала. Вот так и пошлопоехало... И правда, другой стала, кто бы сказал, что такое может быть, не поверил бы. А дочка так и льнет, и на улицу уже не выгонишь. Живу и ругаю себя последними словами за слабодушие, другой раз в Академии к телефону подойду, – так тебе позвонить хочется, хоть голос твой услышать, а что скажу? Все жду, выжидаю, чего, и сам не знаю. Хожу сам не свой. Сердце побаливать стало. Пошел к терапевту, давление подскочило, стал таблетки пить, верхнее в норму пришло, а нижнее не снижается. А тут вот эта путевка подвернулась, военврач наш говорит: "Может, съездишь, занятия у вас закончились, а диплом успеешь сделать, там у тебя еще почти два месяца остаются". Вот я и поехал. Димка помолчал.

– Приезжала ко мне туда два раза вместе с дочкой... Послезавтра путевка кончается, два дня могу у тебя побыть, не выгонишь?

Лена молчала, ждала, что он еще скажет, но он, видно, ждал ответа на свой вопрос. А Лене свое хотелось спросить: если бы она не узнала, что он женат, и, следовательно, не произошло бы этого разговора, то он, выходит, побыв у нее два дня и ничего не объяснив, опять исчез бы таким же самым образом? Она разжала сомкнутые губы, произнесла два слова, но дальше говорить не смогла, ливневым потоком хлынуло из нее долго сдерживаемое рыдание, сотрясая все тело.

– Лена, Лена, ну успокойся, прошу тебя.

Но Лена была уже не властна сама над собой. Уткнувшись лицом в маленькую диванную подушечку, Лена рыдала громко, в полный голос, на бабий манер, только что не причитала, и Димка не знал, как остановить эту бушующую стихию. Поняв, что любые слова и уговоры сейчас бесполезны, он вышел во двор и затянулся сигаретой. Когда он вернулся в дом, Лена уже не рыдала, а только тихонько всхлипывала время от времени.

Лена, – сказал Димка, – поверь, что я не планировал своей жизни отдельно от твоей. Это временное отступление, ну смалодушничал, ты должна же меня понять. Все решаешь ты! Поедешь со мной туда, куда пошлют? Одно твое слово! Теперь ты знаешь все! Я не прошу ответа сразу, подумай. Я знаю, что сейчас на тебя свалилось слишком много информации, тебе нужно к ней привыкнуть, переварить все. Но у нас есть еще время. Ты слышишь меня, малыш?

Послушай, Дима, ты всегда говорил мне, что ценишь в человеке честность и не переносишь лжи и фальши. Я старалась не соврать тебе даже в малом и верила каждому твоему слову, а ты... Как ты мог так долго мне врать, ведь и сегодня ты не собирался мне ничего рассказывать. А у тебя было достаточно времени объясниться намного раньше, ведь это признание вынужденное. Я даже не знаю, как бы ты повел себя дальше, если бы я не вынудила тебя на откровенный разговор. Как же мне теперь верить тебе?!

Прости, ты права, я виноват. Только не говори пока больше ничего. Не спеши, подумай.

И какое право ты имел делать мне предложение, имея жену и дочь?! Лена изо всех сил старалась, чтобы у нее не дрожал голос. – Ты говоришь: согласилась принять. Я согласилась принять свободного мужчину, а не чужого мужа. В какое положение ты хотел меня поставить своею ложью?

Ты права, – повторил Димка. – Мне казалось, главное – перешагнуть через...

Жену и дочь, – жестко подсказала Лена. – А через меня ты перешагивал и ...

Опять подступившие слезы не дали Лене договорить, и она замолчала.

Димка ходил по комнате туда-сюда, и половицы под его шагами скрипели противными голосами: "Как быть?" -когда он шел к двери, "Быть как?" – когда он шел обратно.

– Сядь, Дим, – попросила Лена, – в глазах рябит. – Хотя сама она и не смотрела на Димку, вниз, на угол дивана все время смотрела.

Димка сел на стул, на диван – не решился, чувствовал, сейчас к Лене не подступиться, лучше подальше держаться, пусть выскажется, он потерпит, но Лена больше ничего не сказала, говори не говори – ничего от этого не изменится. В ней созревало и крепло решение: "Все! Нет у нее больше Димки. Отнимать его у двух женщин, которым он принадлежит, она не будет. Чужой, чужой, чужой! И всегда был чужим. Все врал! – обида тоже вносила свою лепту в тот хаос, который царил в ее мятущейся душе. А любовь к Димке превратилась в тугой комок боли, который, заняв огромное пространство где-то там, где было сердце, властвовал над всеми остальными чувствами. Казалось, он поселился там навечно. "Ну ладно, не признался во вторую, в третью встречу, но потом-то можно было объясниться, может быть, тогда мне легче было бы простить и перестроить себя, но ведь целый год обманывал, а я уши развесила. Фу, как гадко".

Никак Лена не могла справиться с неожиданной новостью, поставившей с ног на голову все их отношения.

– Лена, – сказал Димка, послушай, если нет в семье лада и любви – все равно она рассыплется, не я первый, не я последний. Надеюсь, это ты понимаешь?! Я виноват, что не сказал тебе о семье раньше, но давай не будем расплачиваться за мою ошибку самым дорогим – нашей любовью. Ну хочешь, я останусь у тебя с сегодняшнего дня навсегда? Форма военная у меня в чемодане, остальное потом заберу. И будь что будет, только чтобы вместе. Лена покачала головой:

Не хочу, Дима. И вообще уезжай. Мне нужно побыть одной. Не обижайся.

Ну не будь такой жестокой, Лена, ведь мне тоже сейчас плохо.

Знаю. Но хорошо нам сегодня уже не будет. И наверное, никогда уже не будет. Уезжай, Дима.

Хорошо, я уеду, пусть будет по-твоему, – Димка стал собираться. – В понедельник я тебе позвоню... А может, я останусь, Лена?

Нет, Дима. Я прошу тебя. Димка вышел в прихожую, оделся:

Ты меня хоть до порога проводишь?

Лена встала, вышла вслед за Димкой. Димка притянул ее к себе, хотел поцеловать. Но Лена уперлась руками ему в грудь:

Не надо.

Как хочешь. До свиданья. Зря ты так!