Текст книги "Под небом Финского залива"

Автор книги: Лира Ерошевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 28 страниц)

О нет, Гена, эту звездочку я не возьму, пусть она остается твоей, может, опять тебя спасет когда-нибудь. А еще у тебя есть какая-нибудь любимая звездочка?

Тогда я тебе целое созвездие подарю – Стожары или Плеяды, я его очень люблю, смотри, вон там, видишь, как маленькие звездочки переливаются, мерцают и блестят.

Да, вижу. Спасибо, Гена, твой подарок намного богаче. А еще мне нравится вечерняя звезда, пускай она будет нашей общей любимой звездочкой. Ген, а скажи, какую луну ты больше всего любишь?

Я люблю, когда она растет.

И я тоже. А полная луна наводит на меня какую-то оторопь: как будто кто-то внимательно наблюдает за мной с неба. Я обычно плохо сплю в полнолуние.

Ой, Светик, осталось нам только две минуточки, так мало.

Они поцеловались на прощание и пошли в корпус, держась за руки. Возле входа в коридор второго этажа Гена, оглянувшись по сторонам, не видит ли кто, опять поцеловал Свету:

До завтра, Светик!

До завтра, Геночка!

ДЕНЬ СЕМНАДЦАТЫЙ

– Ты не хочешь посмотреть на залив с высоты?– спросил Гена Светлану за завтраком.

С того холма, где вы собираетесь, чтобы выпить? Откуда ты знаешь?

– Слышала. Ну так как?

– С удовольствием. А мы не спугнем какую-нибудь компанию или, наоборот, она нас?

По утрам там обычно никого не бывает.

– Прекрасно.

Через пять минут они подходили к внутреннему склону холма, обращенному к заливу. Подъем к нему начинался от береговой полосы, становясь крутым только в конце, поэтому подниматься было нетрудно. Вот уже и вершина холма, как специально срезанная, поросшая уже затоптанной и потому пожухлой травой. На этой площадке, ближе к краю над заливом, стоял на одной ноге сколоченный из грубых досок столик и вокруг него две покосившиеся и выщербленные кое-где скамейки.

– Оказывается, здесь все удобства есть,– сказала Света. – Прямо ресторан под открытым небом.

Шоссе было полностью закрыто от глаз огромными елями и лиственными деревьями, верхушки которых тянулись намного выше, чем требовалось, чтобы загородить холм от любопытного глаза прохожего, только шум от проезжающих по шоссе машин доносился сюда, а сторона, выходящая на залив, была открыта.

Света остановилась на краю холма: внизу расстилался залив во всей своей красоте и необозримости. Отсюда он казался более картинным и величавым. Света вбирала в себя всю ширь и чопорность этого самовлюбленного великана:

– Какая прелесть... Люблю все красивое – красивые картины природы, красивых людей, красивые отношения между ними, все, что радует глаз и вызывает радостные чувства. Стоя здесь, над заливом, чувствуешь себя более значимым, чем есть на самом деле, как будто ты своими руками создал все, чего касается взор, как будто ты властен над всем этим. Посидим, не хочется уходить отсюда, хочется чувствовать себя хоть немного причастной к этой частице прекрасного и более долговечного, чем мы сами.

Они сели рядом на скамейку, лицом к заливу. Отсюда залив нисколько не терял своего великолепия. Игра красок на его поверхности напоминала бесконечное мелькание пестрых узоров калейдоскопа, не повторяющихся и чуждых любой статичности. Хотелось без конца смотреть на постоянно меняющуюся мозаику бликов. Большие серые камни-валуны возле берега отбрасывали на поверхность залива серо-фиолетовые тени. Небеса словно приблизились и в то же время стали еще глубже, бездоннее и пронзительнее.

"Кавказ подо мною, один В вышине..." продекламировал Гена. Я помню, в детстве, зимою, по сугробу, который примыкал к глухой стене нашего небольшого домика, забирался на крышу и воображал себя покорителем горной вершины.

Ты тогда уже учился?

Да. Наверное, в третьем классе.

Мне кажется, что ты в детстве был очень серьезным и примерным мальчиком: никогда не шалил и не сердил своих учителей. Точно?

Пожалуй, что так. Я рос с мачехой. Мама умерла, когда мне было пять лет. Отец почти сразу женился, взял молодую, моложе себя на десять лет. Но она ко мне неплохо относилась, она была для меня как родная, только не любила выпускать меня со двора. Во двор выпустит – хоть целый день играй, а к товарищам редко пускала. Поэтому я больше жил своим внутренним миром, придумывал всякие игры для самого себя, а позже – много читал. Учился ровно, отличником не был, но и троек старался не хватать.

Не била она тебя?

Нет, никогда. В угол ставила, "пока прощения не попрошу". Только я прощения никогда не просил, сколько бы ни стоял в углу.

А почему не просил?

Не знаю... Она говорила, что я упрямый, но это было не упрямство, а... Не мог, и все...

А с отцом они не ссорились?

Ссорились, но меня всегда выгоняли во двор, когда у них назревал какой-то конфликт. А когда я учился в восьмом классе, она ушла от нас. Я пришел из школы, отец сидит за столом с бутылкой и говорит: "Осиротели мы с тобой, сынок". Я так перепугался, спрашиваю: "Мама умерла?" Он говорит: "Лучше бы умерла. Оставила она нас с тобой". Она ушла к другому, который был ее ровесником. Когда она с ним так близко сошлась – не знаю. Я приходил из школы – она всегда была дома, вечером отец приходил с работы... Она не работала, может, они по утрам встречались. Я узнал ее новое местожительство и пошел к ней, мне казалось, что, если я ее позову обратно, она вернется, но из этого ничего не получилось. Она очень смутилась, когда я ее спросил, почему она нас бросила. Сказала: "Когда вырастешь – тогда поймешь". Накормила меня, сунула деньги, а когда я уходил, сказала, не глядя мне в глаза: "Ты уж меня прости, но не приходи ко мне больше, теперь у меня другая семья, и могут быть неприятности из-за этого". И еще сказала: "У меня скоро маленький будет". Так я и не попытался позвать ее обратно, я понял, что это бесполезно. Ушел и больше никогда не приходил к ней.

Переживал?

Сначала переживал, потом – привык. Через два года, когда я в десятом классе учился, отец опять привел в дом женщину, тетю Веру, она была разведена с первым мужем. Но тетя Вера как была, так и осталась для меня чужой, просто тетей Верой. А после школы я уехал в училище, после училища по месту службы. Первые годы в отпуск с женой к ним ездили. Они позже расписались. А потом отец умер скоропостижно – инфаркт. Мы на похороны ездили. И все, больше я ни разу туда не заглядывал. Не хотелось. Тетя Вера с первым мужем сошлась, так живут в нашем домике.

А свою настоящую мать помнишь?

Смутно очень. Мне неродная родной была. Я потом понял ее, поэтому все ей простил. Я знаю, что у нее сейчас двое детей: сын и дочь. Видно, она вышла за отца, потому что ей тогда было уже двадцать пять лет, и ей казалось, что это ее последний шанс.

Я понимаю, какой трагедией все это для тебя было.

Да нет, я все же был почти взрослым. Если бы она раньше ушла, то я бы сильней это переживал, а так я в это время уже с Тоней встречался. Я, собственно, к этому времени уже вышел из детского возраста.

Ген, а почему ты мечту свою не осуществил? Почему в летное училище пошел, а не в военно-морское?

Так в летном на целый год меньше учиться, а мне хотелось скорее стать самостоятельным, я боялся, что Тоня меня не дождется. И потом профессия летчика мне тоже нравилась.

А пожалуй, неплохо, что ты не стал моряком, все же жизнь моряка – это особая жизнь, очень непростая, к ней не каждый может приспособиться.

Да, я смирился, что не стал моряком. Хотя, с другой стороны, жаль своей мечты... И меня, наверное, поэтому тянет к воде, люблю рыбалку, лодочные прогулки, люблю просто смотреть на воду.

Они проговорили здесь до самого обеда и, встретившись после тихого часа, опять до ужина бродили по берегу залива. Он притягивал их своей похожестью на их душевное состояние, как будто частота биения их сердец совпадала с частотой импульсов, идущих откуда-то издалека, но затихающих здесь, у самого берега залива.

– Одухотворенная субстанция, пытающаяся повлиять на все, что с ней соприкасается даже на расстоянии,– задумчиво сказала Света.

А смотри, он становится выпуклым, как линза. Это, наверное, оттого, что солнечные лучи касаются его поверхности под очень небольшим углом, эффект отражения.

Да, правда, немного выпуклый, это обман зрения. Но от этого он стал еще необычнее. И смотри, там, возле леса – серо-пепельный цвет печали, а здесь – еще радостные блики. Но скоро он весь станет пепельным. Как все преходяще, непрочно и зыбко... Жаль, мы не можем увидеть его глубокой ночью, наверное, при лунном свете он становится еще более грустным и загадочным.

Но лунная дорожка должна его оживлять.

Лунная дорожка... Луна – она такая печальная, она способна залить своей печалью все вокруг... Только звезды не подчиняются ее таинственному влиянию, потому что они сами светоносны. Но они так далеки от Земли...

Вот лучи солнца скользнули еще более косо, и воды залива стали казаться покрытыми блестящей серебристой фольгой, они словно переходили в какое-то свое новое плазменное состояние, которое разрушало теплое очарование окружающей его природы.

– А нам пора на ужин,– сказал Гена, вырывая Свету из созерцательности и мечтательности, и потемневшие небеса опустились низко-низко над холодной металлической сеткой запечалившихся вод, потому что солнце вдруг спряталось за незаметно подкравшейся тучкой.

...Наверное, в жизни каждого человека бывают моменты, когда тебя охватывает предчувствие какого-то неожиданного поворота или вмешательства в твою жизнь чего-то непредвиденного и нежеланного, и тогда какая-то необъяснимая грусть среди полного довольства всем и вся вдруг на минуту стискивает сердце, предрекая свое более тесное вторжение в твою безмятежность, и ты, пугаясь этой минуты, стараешься немедленно заглушить печальный голос подсознания, который хочет намекнуть тебе о чем-то, но разум зачастую не может разгадать предупредительного знака своего ближайшего помощника, поэтому он заглушает негромкий звонок интуиции созданием искусственного веселья и добронастроения...

Так было и со Светой, когда по ненавязчивому предложению Гены она собиралась после ужина на танцы, напевая незатейливый мотив "Последней электрички" и настраивая себя на соответствующую волну увеселительного мероприятия.

Когда они пришли на танцплощадку, музыка уже вовсю играла. Они станцевали один танец и остановились недалеко от входа. Народу было не очень много. Сережи не было. Когда заиграла новая пластинка, на танцплощадке появился Вано. Увидел Свету с Геной – подошел.

– Ты не против, если я приглашу на один танец твою даму? – спросил он Гену.

Тот ничего не ответил. Света тоже на Гену поглядела, как бы спрашивая у него разрешения, потому что ей было неудобно отказать Вано в танце, все же она чувствовала себя немного виноватой перед ним.

– Иди, иди,– сказал Гена с очень непонятной интонацией. Вано взял Свету за локоть, повел в центр танцплощадки.

Вслед за ним другие пары потянулись,

– Послушай,– сказал Вано, легко ведя Свету между танцующими.– Я специально зашел на танцплощадку, хотел тебя увидеть. Как дела? Все нормально? Ты довольна?

Сколько вопросов одновременно... Все нормально, Вано, спасибо.

Ну и хорошо. А я вот только сейчас разглядел, что между вами существует какое-то внешнее сходство, правда, правда. Смотритесь рядом, только мне кажется, что он "парень с характером". Ты так не считаешь?

А почему тебе так кажется?

Вчера мы опять встретились с ним в курилке. Я пришел, когда он уже курил. Я спросил у него: "Ты не мог мне сразу сказать, что Светка – твоя девушка?" Он молчит. Курит и молчит. Тогда я спросил у него: "Ты что, может, что-то вкусное кушал и язык проглотил? Можешь ответить?" Он затянулся, бросил сигарету в урну и ушел, так и не сказав ни слова. Тебе нравится такой парень? I

Вано, значит, у меня испорченный вкус. А о вкусах, как знаешь, не спорят. Да, есть у него что-то такое характере... Но мы ведь все не без недостатков. У каждого

– свои. Но мне он нравится.

Смотри тоже язык не проглоти, если этот парень у тебя такой вкусный. Будете жестами друг с другом разговаривать.

Влюбленным много слов не надо,– отпарировала Света

Люби, люби, это я так,– сказал Вано, ведя Свету к тому месту, где они только что стояли с Геной, потому что танец кончился.

Где он, твой джигит?

Найдется... Может, тоже танцует, пока проводит партнершу на место...сказала Света, оглядываясь вокруг.

Ну ладно, я пошел, извини, если что не так.

Ты – в кино?

Нет, меня в гости пригласили.

Вот как? Ну, давай, удачи!

Вано пошел к выходу с танцплощадки. Света стояла, ждала – Гена подойдет, но вот уже все танцующие разошлись по своим местам, а Гены след простыл. Света незаметно осмотрела всю танцплощадку – нет нигде Гены. "Неужели опять психанул?" – устало подумала Света. Зазвучала новая мелодия. Света стояла одна, грустная и потерянная. Скоро танцевали почти все женщины, если не с мужчинами, то друг с другом. Только к Свете никто не подошел, никто не пригласил. А кто ее пригласит? Почти все знают, что в кавалерах у нее недостатка нет, только что танцевала: то – с одним, то – с другим. Никто и подумать не может, как одиноко и неприкаянно Свете стоять на краю танцплощадки. Но пока она пересиливает себя, все еще ждет: может, вернется Гена через танец-другой, немного поостынув, может, поймет, что Света только отдала дань вежливости, не больше того. Но увы! Теперь Света поняла, что за интонация звучала в его голосе, когда он ей сказал: иди, иди... "Иди, иди, а когда придешь обратно, меня уже здесь не будет" – так это надо было понимать!

На два танца хватило терпения Светы – как на панели простояла, потом незаметно покинула танцплощадку. Чего стоять? Не вернется Гена, и ждать его бесполезно. А больше ей здесь делать нечего. Никто ей, кроме Гены, не нужен. Она обошла танцплощадку с внешней стороны и села на пустую скамейку, стоявшую под густой листвой старого дуба, не пытаясь справиться со своим невеселым настроением. И опять мысли о Гене взяли ее в оборот. Ну что за человек? Только два дня тому назад просил у Светы прощение за весьма похожую ситуацию и опять устроил номер почище. Имел ли он право оставлять ее одну на танцплощадке, если они пришли вместе? Кто же так делает? Сплошные непредсказуемые взрывные реакции. Два человека в одном! Такие непохожие... Обида бродила в душе Светы, свивая лохматое гнездо. Напрасно пыталась она разорить его и разбросать по ветру темные соломинки.

"Мне нужно понять его,– подумала она. Он рос с мачехой, и это подспудно наложило свой отпечаток на его характер. Детство, которое не было по-настоящему детством, не отпускает его до сих пор из своих объятии, этим и объясняются все его мальчишеские поступки. Но за это мальчишество я и люблю его. Именно непосредственность его характера и импонирует мне. Но к непосредственности натуры примешивается еще ложное понятие о гордости, гипертрофированное чувство собственного достоинства, неумение контролировать спонтанные вспышки темперамента. Все так! Но какой вывод для себя я должна сделать? Подделываться под него? Стать иной, чем я есть? Не считаться со своими чертами характера? Забыть о своем самолюбии, о своей женской гордости? Стать покорной рабыней, думающей только о том, как не рассердить своего господина? "Потрафлять во всем",– как говорила бабушка. Нет, нет! Так я не сумею. Взаимное желание избежать каких-то неровностей во взаимоотношениях – это другое дело, но его резкости не дают возможности как-то их сгладить или нейтрализовать, я становлюсь пассивной фигурой сложившихся обстоятельств. Бросил и ушел! Ну сказал хотя бы: "Как хочешь", а то – иди, иди". И вот тебе – отмщение! Если разобраться: не понятно за что".

Ее размышления прервал шелест листвы, и на другой край скамьи опустился Сережа, вынырнувший из-за густой древесной поросли:

Свет, ты чего здесь сидишь?

А что я должна делать?

Танцевать... Опять поссорились?

Что-то вроде того.

А я заглянул на танцплощадку, посмотрел – вас нет, ушел. Ты что – вся в расстроенных чувствах? Сидишь – грустишь? Я, между прочим, тоже сюда погрустить пришел. Давай вместе погрустим – хочешь?

Как это?

Дай руку.

Света протянула руку – две соединенные руки опустились на скамейку, так как Сережа сидел от Светы на расстоянии:

– Ни о чем не думай, ничего не говори, слушай музыку. Света так и сделала. Музыка красивая звучала. Сидели

– молчали. Слушали. Вот голос Николая Сличенко вывел медленно и проникновенно:

Знай всегда вражде и дружбе цену,

И судом поспешным не греши.

Гнев на друга может быть мгновенным,

Изливать покуда не спеши...

"Генке бы послушать эту песню,– подумала Света.– Какая в ней мудрость и глубина. Пожалуй, дружба и цены-то не имеет, а мы так легко разрушаем эту хрупкую, как стеклышко, вещь".

Потом фокстрот зазвучал и снова – танго. Долго так сидели, держась за руки и слушая мелодии. Уходила куда-то Светина обида, растворяясь в гармонии музыкальных созвучий, и тепло, которое излучала Сережина рука, доходило до ее души умиротворением той бури, которая в ней бушевала. "Ну пропал вечер, Бог с ним... Завтра он должен успокоиться и понять, что поступил не по-мужски",-расслабленно и затуманенно подумала Света о Гене, сдаваясь в плен музыкального волхвования.

Но вот музыка замолчала – кончились танцы. Было слышно, как расходятся люди, негромко переговариваясь и шаркая ногами о деревянный настил. Потом все смолкло.

Ну как? – спросил Сережа.– Стало легче?

Стало,– ответила Света.– А твоя грусть исчезла?

Она стала светлой.

А была какой?

Серобуромалиновой...

А у меня грусть всегда чисто серого цвета.

А радость у тебя какого цвета? – спросил Сережа.

Радость? Конечно, розового...

А голубою не бывает?

Нет. Голубой – это цвет надежды.

А любовь какой тебе видится?

Любовь всеми красками переливается, как северное сияние...

А у меня любовь имеет цвет,.. Как тебе сказать? Не красный и не оранжевый, а... цвет пламени, вот.

Почему не солнца?

Нет, не солнца. Именно цвет пламени. Солнце слепит, а пламя тоже всполохами переливается, как северное сияние.

Сереж, а чего ты вчера какой-то хмурый в кино пришел? Не поссорились с Генкой?

– Да так... Обменялись любезностями. Я ему один ценный совет дал, а он сказал: "Обойдемся без советчиков".

А какой совет?

А вот этого тебе знать не надо. Мало ли какие разговоры между мужиками бывают.

Не надо так не надо.

Посмотри в себя. Какой цвет у тебя сейчас в душе?

Кажется, голубой. Да, голубой с небольшой желтизной...

Попробуй убрать желтизну.

Не получается... Нет, никак не получается.

Ну ладно, сойдет и с желтизной. Закрепи его. И пойдем, скоро корпус закрывать будут,– Сережа помог Свете подняться, потом отпустил ее руку.Теперь – никаких мыслей. Как придешь в палату – ложись и сразу уснешь Главное, ни о чем не думай.

Света шла, смотрела в себя, держась за голубой цвет перемежающийся желтыми полосками,– цвет предвечернего неба.

– Спасибо, Сереж, за психотерапию,– свернула Света на свой этаж.

В палате было душно. Елена Ивановна уже в постели лежала:

На танцах, наверное, были?

Завтра расскажу... Спать очень хочется – вдруг сон растеряю...

Света умылась, разобрала постель, легла, продолжая всматриваться в экран своего душевного состояния. Желтые полоски стали разрастаться, и вот уже не осталось голубого – сплошной желтый цвет застилал пространство перед глазами, но не ядовито желтый, а нежно-лимонный, как маленький, только что вылупившийся из яйца, цыпленочек "Я знаю, что это за цвет – это цвет горечи",– подумала Света, засыпая.

ДЕНЬ ВОСЕМНАДЦАТЫЙ

Света долго стояла перед зеркалом, подкрашивая глаза: карандаш затупился, а подточить было нечем, еле-еле нарисовала черточки над глазами. Подновила маникюр Блузку новую надела.

Что-то ты сегодня долго возишься,– сказала Елена Ивановна.– Верный признак – что-то у тебя неблагополучно. Поссорились?

А... Снова приревновал,– ответила Света, причесывая волосы.– Впрочем, я уже готова. Пойдемте.

Завтрак был еще только в разгаре, но Гена уже допивал компот.

– Здравствуй,– поздоровалась Света.

Гена ответил. На нее не глянул, зря Света так старалась получше выглядеть.

Почему ты вчера меня бросил? – спросила Света негромко, боясь, что он сейчас уйдет и она не успеет ничего ему сказать.

Ладно, все! – жестко сказал Гена.

Что – все? – спросила Света.

Все – значит, все! – ответил Гена, ставя пустой стакан на стол. Встал и пошел к выходу из столовой.

Через Свету как электрический ток пропустили. Ничего себе: "Все, значит, все!" Света думала, что он погорячился, отойдет и пожалеет, что так сделал, а оказывается, все продумано. Решил так! Второй раз она слышит это жесткое слово: все!

"Может, я виновата все же,– подумала Света.– Ну даже если и так упрекнул бы, поссорились, возможно, обменялись бы обидными фразами и помирились." Впрочем, нет, не чувствовала Света за собой вины. Ну, какой здесь криминал, не дикари же они, ну станцевала с Вано, ну и ей, наверное, не очень понравилось бы, если бы Гена пошел танцевать с другой женщиной, но никакой истерики она бы по этому поводу не устроила.

Света сидела, ковыряла вилкой в котлете и пыталась сдержать свою обиду: господи, куда деть это несправедливое "все"? Как его пережить? Что сделать, чтобы на душе опять стало светло и спокойно, как в первый день приезда в санаторий? И чем вообще заняться? Надо чем-то перебить невыносимо горький душевный ералаш. "На съемки, что ли, поехать? – подумала Света.Все немного отвлекусь, а то просто тоска зеленая. Да, поеду на съемки. Сейчас нельзя замыкаться в себе, иначе не выбраться из омута сердечной боли". Света поднялась наверх, взяла сумочку, паспорт – и на автобусную остановку.

В коридоре импровизированного Ленфильма никого не было, все переодевались. Света записалась и тоже пошла в костюмерную. На этот раз одевали в платья богатых горожан послереволюционного времени. Света не стала долго копаться, надела серый приталенный жакет с длинной расклешенной юбкой. Воротника не было: сверху, прямо от горловины блестели черные пуговицы, близко-близко пришитые, еще по ряду пуговиц было пришито по бокам. На голову черную плоскую шляпку прицепила. Порядок! Пока переодевалась, мысли о Генином "все" немного отодвинулись. Она изо всех сил старалась направить их хоть в какое-то другое русло. "Не очень большая массовка",– подумала, оглядывая разодетых в самые разнообразные одежды женщин и мужчин.

Автобус подбросил их в Дом культуры, где должны были снимать. В фойе, вдоль стен, были расставлены стулья. Женщина, занимающаяся массовкой, сказала:

– Пока отдыхайте. Мужчины, разбирайте женщин! Будете парочками прогуливаться, потом на концерте сидеть. Ждите, позовем.

К Свете подошел высокий представительный мужчина примерно ее возраста:

– Давайте с вами пару создадим.

Ничего так, стройный, и черты лица правильные, только интеллекта особого на его лице Света не заметила.

– Давайте. Кадра не испортите.

Мужчине, видно, понравились Светины слова, он заулыбался:

Сядем? Меня Володей зовут. А вас?

А меня Светой.

А где живете?

В Москве.

В Москве? – присвистнул Володя.– А здесь что делаете?

А здесь я в санатории отдыхаю.

А что, скучно у вас в санатории? На съемки пришли?

Скучно,– сказала Света.– Весело было б – не пришла.

А деньги? – спросил Володя.

Да, деньги... Деньги тоже неплохо.

Мало платят,– сказал Володя.– Я сюда ради развлечения прихожу, а так я хорошо зарабатываю.

Он помолчал и добавил:

– А я здесь живу... Один... Квартира у меня двухкомнатная, дети уже выросли, самостоятельно живут,а я – один.

А жена где ж?

С женой мы разошлись. Как дети выросли, так и разошлись.

Бывает,– сказала Света.

Дача у меня есть, хорошая дача...

Общая с женой?

Нет, моя... Жена машину забрала.

Странно,– удивилась Света.– Обычно наоборот бывает.

А что ей с дачей делать, они ее все равно не потянут, а мне с машиной делать нечего. Я сам водитель: куда надо – туда и поеду. Несколько раз налево съезжу – и считай, полмашины в кармане. Так что если хотите, то после съемок ко мне зайдем, чайку попьем, пообщаемся.

Да нет, спасибо,– отказалась Света, подумала: "Сексуально озабоченный, оказывается".

А чего вы боитесь? Если вы не захотите, то я вас не трону.

Лучше перестраховаться,– сказала Света.– А то вдруг – захочется.

Сами себя боитесь?

Очень,– Света начинала злиться.

– Такая, значит, темпераментная женщина? Света поморщилась:

Давайте тему сменим.

Давайте,– согласился Володя.– Начинайте.

Я и помолчать могу,– помолчали...

Вы зря на меня обиделись,– не выдержал Володя долгой молчанки.– Это ведь все жизненно, а жизнь – она быстро летит.

Боитесь опоздать?

Куда? – спросил Володя.

Я не знаю куда, вам виднее, сетуете, что жизнь быстро летит.

Володя вздохнул:

Я вот сюда уже который раз прихожу, хочу женщину хорошую встретить не получается. Одна понравилась – я ей не понравился, другой – я понравился, она мне – не понравилась. Закон подлости! А вам я как?

У меня муж есть,– соврала Света.

Замужем: – удивленно протянул Володя.– Что ж вы мне голову морочите?

Я – вам? – еще больше удивилась Света.– Я думала: вы – мне.

"Кадра не испортите",– сказали...

Кадра не испортите – это точно.

Что мне до вашего кадра...

Володя помолчал, раздумывая, потом сказал:

Я так понял: вам все равно с кем "кадриться"?

Абсолютно,– рассмеялась Света.

А я-то, дурак, вчерашнюю женщину ради вас оставил! А она ничего баба. Давайте так: я сейчас ее кавалера "по кадру" вам пришлю, а сам к ней перейду.

Давайте,– согласилась Света.

Володя деловито подошел к паре, сидевшей на противоположной стороне фойе. Света сосредоточила внимание на женщине. Приятная женщина: небольшого росточка, сбитненькая, ладненькая, не красавица, но и не дурнушка, черненькая, с быстрыми светло-карими глазами. Володя долго общался с ней, потом вернулся к Свете.

Не хотят,– сказал коротко.

Оба не хотят?

Оба не хотят, снюхались...

Ну, а что же вы думаете, так можно поступать, как вы: хочу – брошу, хочу – подберу?

Черт попутал, вы мне понравились,– сказал Володя и головой сокрушенно покачал.

А не подумали: лучше синица в руке, чем журавль в небе?

Вот это вы правы, не подумал. Придется мне до конца съемок с вами "кадриться".

Ничего, потерпите. Это вам хороший урок будет на будущее.

Да у меня уж этих уроков... А как это вас муж в санаторий пускает?

Очень спокойно. А вы бы не отпустили?

~ Я бы не отпустил. Что, дома делов нет? Жена должна детей воспитывать, дом вести и...

И мужа ублажать,– подсказала Света.

А муж всегда должен быть на первом месте. Ну уж, по крайней мере, не по курортам разъезжать.

Так ведь на курорты лечиться ездят.

Ну, а больная и вообще кому нужна? Толку-то от нее? У меня вон дача, там вкалывать нужно, не один же я должен...

Да, Володя, с такими взглядами, мне кажется, вы долго жену искать будете.

Взгляды у меня правильные – баб хороших нет.

А бабы говорят, что мужиков хороших нет.

Зажрались бабы, вот что я вам скажу. Такими мужиками разбрасываться, как я... Не пью, не курю. Ну что я, плохой мужик? Ну вот скажите, плохой?

Кадра не испортите.

Заладили: кадра не испортите. Я и жизнь украсить могу любой женщине.

Не знаю, не знаю, может быть,– сказала примирительно Света.– Только не любой.

Ну а что, у вас лучше муж?

Еще хуже,– сказала Света.

Вот видите! Я так и знал. Потому и на курорт поехали. Кто от хорошего мужа на курорт поедет? Правильно?

Пожалуй что так.

Может, у вас его и вообще нет? Угадал? Света рассмеялась:

А как вам больше хочется?

– А мне уже никак не хочется. Не по мне вы. Интеллигенция...– сказал он презрительно.

Да, Володя, я для вас совсем непоходящий объект. На даче вкалывать не умею... А вы что, по внешнему виду не можете определить: может женщина на даче вкалывать или нет?

Да все я могу, только все заносит меня, все тянет меня на этих интеллигентных дамочек вроде вас, а если разобраться, что с них толку?

Никакого,– согласилась Света.– А чего с женой-то разошлись?

Если честно: ушла она к другому.

Ну вот, а говорили, что жизнь любой украсите. Что же не украсили? Получше нашелся?

Если бы лучше, а то в подметки мне не годится: маленький, лысый. Тьфу! – Володя даже сплюнул.– Заморыш!

А в чем же дело?

На свежатинку потянуло, вот в чем дело,– раздраженно сказал Володя.

Как вы мне сказали: от хорошего мужа на курорт не ездят. Вот и я вам скажу: от хорошего мужа жена к другому не уйдет.

Да выгнал я ее!

Так всегда говорят, когда жена уходит.

Удовлетворять я ее перестал... Как же!

Вот как? А в гости приглашали с намеком – вот бы опозорились.

С вами бы не опозорился, а ей все мало и мало. К соседу– вдовцу стала бегать, вот я ее и выгнал. Сосед не принял – другого нашла.

Понятно... Да вы не расстраивайтесь, найдете вы еще свою судьбу,сказала Света, видя, что Володя даже весь раскраснелся от волнения.

Сегодня вот день пропал...

Ну почему ж пропал? Поговорили мы с вами... Съемки весь месяц будут продолжаться.

А что толку? Все время одни и те же ходят. Завтра буду с Зойкой "мосты наводить", она ничего баба.

Правильно,– поддержала Володино решение Света.– Вы первым делом извинитесь. Можете даже сказать, что я вас позвала, а вы не устояли.

О, хорошо, вы мне подсказали: извиниться. Я бы сам не додумался. Оправдываться бы стал, а извиниться бы не догадался. Все, теперь я на этом коньке и выеду. Считайте, она у меня в кармане.

Скоро всех пригласили на съемки. Парочки дефилировали, создавая фон для двух героев, один из которых давал другому пощечину. Света с Володей тоже чинно прошлись по улице возле Дома культуры. Как ни странно, сняли с первого дубля. Потом они немного посидели во втором ряду небольшого зрительного зала, надо понимать, изображая театральную публику, а на сцене ломала руки актриса Ирина Алферова. Дублей было

несколько, и всякий раз, в одной и той же сцене, Ирина была совсем другой.

Вот талантливая актриса,– сказала Света.

А какие здесь сложности? Так можно свой хлеб зарабатывать. Подумаешь, талант! А вообще мне больше всех Нонна Мордюкова нравится. Вот играет так играет.

Но ведь у нее свое постоянное амплуа. Она, по сути, сама себя играет. Вот вам супругу такую – с вашим дачным участком справилась бы.

Я бы не отказался!

Их все время заставляли хлопать, да еще как можно громче, они просто отбили все ладони. Но вот отсняли последний дубль, опять одарили пятью рублями и отпустили. Автобус отвез их туда, где они переодевались. "К обеду успею",– подумала Света, прощаясь с Володей.

Завтра придете? – спросил Володя.

Навряд ли. Тем более что вы с Зоей "мосты наводить" завтра будете,пошутила она.

Было бы ваше желание, все переиграть можно.

– Нет, нет, я пошутила. До свидания, Володя. Удачи вам! Она нырнула в костюмерную, примостилась в углу,

стаскивая с себя неудобную юбку.

– Ну как? – услышала Света чей-то задорный вызывающий голос возле себя.