Текст книги "Под небом Финского залива"

Автор книги: Лира Ерошевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 28 страниц)

И еще: первые воспоминания Светы о себе были неотделимы от граненого карандаша, красного – с одной стороны и синего – с другой, которым она раскрашивала картинки в своих книжках-раскрасках. Потом у нее появились цветные карандаши и простая ученическая тетрадка, в которую она перерисовывала картинки из журналов. Это было ее любимым занятием. Мать с трудом отрывала ее от тетрадки, чтобы уложить спать, и Света, засыпая, мечтала о том, что завтра она, как только встанет, будет опять рисовать, рисовать и рисовать. Этим она могла заниматься с утра до вечера. Может, поэтому она мало интересовалась игрушками.

Тем не менее самое яркое впечатление на нее произвело игрушечное, красное с одной стороны и желтое с другой, яблоко, подаренное ей отцом, когда ей было года два с половиной, от силы три, которое обычно вешали на елку: сделанное из ваты, покрашенное клеевой краской и обсыпанное блестками.

Боже, каким красивым показалось оно Свете! Она до сих пор помнит то состояние счастья, испытанное ею, когда впервые держала его в руках. Оно стало ее любимой игрушкой. Она укладывала его на ночь с собой в кроватку вместо куклы или плюшевого мишки, которых у нее но было: наверное, в том небольшом селе, куда отец был направлен на работу директором школы, не продавали ни кукол, ни мишек. Первую куклу Свете сшила бабушка, когда они переехали жить к ней в город и когда Свете было шесть лет. Но кукла была некрасивая: голова и туловище набиты тряпочками, вместо рук – культяпки, лицо нарисовано красным карандашом,– и Света ее не любила, к тому же она была уже большая и куклами не интересовалась, она уже умела писать и сама читала разные интересные книжки.

А это яблоко! От пего невозможно было оторвать глаз. Как его Света любила! И она никак не могла понять, как так получилось, что она незаметно для самой себя обгрызла его со всех сторон,– не сразу, не в один день, но все-таки обгрызла окончательно: исчезла блестящая, манящая своей яркостью поверхность яблока, остался круглый комок прессованной ваты, но тем не менее за ним она продолжала видеть прежнее, необыкновенно красивое яблоко. Поэтому, когда мать хотела выбросить этот белый грязноватый комок, Света закричала:

Мамочка, не надо, не выбрасывай, это мой любимый яблок:

Какое это яблоко? Где – яблоко? – спросила мать.– Это уже комок ваты, ты его весь сгрызла.

– Все равно,– сказала Света,– пожалуйста, не выбрасывай. Волшебное слово подействовало, но Снега и сама

понимала, что нет у нее больше красивого яблока, что остались только воспоминания о нем. Поэтому, когда спустя какое-то время отец привел ее в магазин и, взяв на руки, поднес к прилавку с игрушками, первое, что Свете бросилось в глаза; точно такое же яблоко, лежавшее рядом с другими елочными игрушками. Она не видела уже ничего, кроме этого яблока! Отец сказал:

Ну, выбирай любую игрушку. Что тебе купить?

Яблок,– без колебаний ответила Света.

Не яблок, а яблоко,– поправил ее отец.– Зачем тебе яблоко? Я тебе его уже покупал. Смотри, какая машина с колесами. А вот какая лошадка: качается туда, сюда.

– Яблок, яблок, яблок! Со слезами в голосе закричали Светка, полностью игнорируя поправку отца и боясь, что отец купит ей ненужную лошадку вместо нужного и любимого яблока, которое у нее было и которого не стало.

Отец купил ей яблоко. Светка зажали его в руке, а руку прижала к груди. Она снова испытала состояние счастья, прижимая к себе это яблоко. Какая радость опять стала жить в Светиной комнате: она забросила даже цветные карандаши. Но Боже мой, как же это случилось: не прошло и недели, и она опять обгрызла яблоко... Как она могла это сделать, как могла? Но сделанного не воротишь, и никто не виноват, кроме нее самой, в том, что у нее опять не стало любимой игрушки.

В день, когда она отгрызла последний кусочек блестящей поверхности яблока, Света вечером подошла к отцу, сидевшему за рабочим столом, хотя знала, что к нему нельзя подходить, когда он работает, и попросила:

Папа, купи мне еще один яблок.

Нет,– сказал отец.– Не куплю. Во-первых, ты до сих пор не научилась его правильно называть, а во-вторых, ты его обгрызаешь со всех сторон, хотя оно несъедобное и грызть его нельзя – вредно для здоровья.

Но я же выплевываю обгрызки,– резонно сказала Света.

Не обгрызки, а огрызки,– опять поправил отец.– Когда ты научишься правильно говорить?

Раз "обгрызать", значит, "обгрызки",– обиделась Света, повернулась и ушла в свою комнату, где у нее стоял свой рабочий стол.

Она взяла наполовину изрисованную тетрадку в клеточку, красный карандаш и стала рисовать яблоко по памяти. Скоро она нарисовала очень похожее яблоко, только на нем не было белых блестящих маленьких снежинок, потому что у Светы не было белого карандаша. Света долго думала, как и чем нарисовать эти блестки, но все-таки додумалась. Она вспомнила о маленьком кусочке мела, принесенном ей отцом с работы. Она отыскала его и едва заметными касаниями покрыла яблоко белыми крапинками. Вот теперь яблоко было почти такое же, как-то, которое покупал ей отец.

Она долго смотрела на него: похоже, но не такое красивое, а главное, его нельзя взять в руку и подержать, можно только смотреть, но и смотреть приятно, потому что она его очень любила – "этот несъедобный яблок..." Позднее Света поняла, почему она обгрызла это ватное яблоко и почему его так любила. Она интуитивно чувствовала, что оно должно быть съедобным и вкусным, а не только красивым. Пожалуй, она и знала об этом. Но в своем детстве Света вообще не имела представления о вкусе каких бы то ни было фруктов. Первое настоящее яблоко Света съела, когда училась в школе, и далеко не в первом классе, такое было время, да и жила Света совсем не в яблочном краю. Но воспоминания о яблоке, имитирующем настоящее, осталось в ней как воспоминание о чем-то необыкновенно красивом.

И вот сейчас, сидя напротив Гены и видя его лучистые глаза и лицо, сияющее красотой и счастливой улыбкой, ей вспомнилось это блестящее необыкновенное яблоко, которое она так любила. Эта ассоциация пришла к ней из глубины ее подсознания и сделала ее такой же счастливой, как тот "яблок ее детства", но это было то яблоко, которое она нарисовала, потому что Геной в данный момент можно было только любоваться, а так хотелось потрогать его волосы, прикоснуться губами к его глазам, обнять -почувствовать под руками его стройное, по-настоящему мужское тело, но желание было неосуществимо,– она боялась сделать даже шаг в его сторону – вдруг лодка перевернется. Света только восторженно смотрела на него, любуясь каждой черточкой любимого лица и чувствуя себя счастливой от встречи с его счастливым взглядом. Продлись, звездная минута! "Продлись, очарованье" этого солнечного дня! Продлись, это взаимное, полное восторженности, возвышенное чувство двух сердец! "Неземной рай любви не бывает долог на земле", но продлись же, продлись! Все-таки продлись!

Справа уже давно маячил небольшой остров, который теперь приблизился настолько, что можно было легко разглядеть деревья, растущие, как казалось издали, прямо из воды. Он выглядел достаточно экзотично для жителей материка

– Причалим? – спросил Гена и сам же себе ответил: – Причалим,направляя лодку к зеленому клочку суши.

Берег у воды был отлогим, но потом чуть-чуть поднимался, создавая невысокую террасу. Гена умело причалил, помог Свете выйти из лодки, а потом наполовину вытащил лодку на берег.

Островок казался маленьким только издали, а по сути был не так мал. Они обследовали его берег со стороны, к которой причалили. Все те же сосны, ели, березы и сочная зелень, не тронутая ногой человека. Тропинок не было, но лес был не густ, можно было легко пробираться между деревьями и кустами малины, густо усыпанной ягодами. Вовсю заливались птицы.

Ну как можно не полакомиться? – сказал Гена, общипывая ягоды и заставляя Свету раскрывать рот.

Никак,– согласилась Света.– Давай ешь сам, и я тоже поклюю немного.

Они поклевали вполне прилично, не по-птичьи. Потом сели прямо на террасу, возвышавшуюся над берегом, опустив ноги вниз.

Правда, хорошо? – спросил Гена.

Чудесно,– ответила Света.– Хорошо, что лодочник подсказал нам взять лодку на три часа, он знал, что нам попадется этот островок. Сколько сейчас времени?

Представь себе – осталось не очень много: отдохнуть полчаса и вернуться обратно.

Это так далеко мы заплыли?

Далеко – не далеко, но почти час плыли, я как раз на часы посмотрел, когда лодку на берег вытаскивал.

Ничего себе, а мне казалось, совсем немного времени прошло, наверное, потому что сама веслами не работала. Ты устал?

Нисколько. Я люблю лодочные прогулки, заплываю по нашему Южному Бугу очень далеко. Мы с другом два года тому назад лодку на двоих купили, с нее рыбачить хорошо: не клюет рыба в одном месте – на другое переплывешь.

Чувствуется тренировка, прямо играючи веслами работаешь.

– Ерунда, это разве работа, это – одно удовольствие. Полчаса пролетели как одна минута. Гена даже не

поцеловал Свету, наверное, боялся, что не захочется опять садиться на весла. И вот они уже на обратном пути. Теперь солнышко вошло в силу. Гена снял рубашку и майку:

– Пусть спина загорает.

Свете что, она бездельничает, ей не так жарко, дышится по-прежнему легко, и только солнечные лучи немного пекут макушку. Света на голову Генину рубашку приспособила. Через час они уже были на лодочной станции, чтобы через несколько минут, первыми из отдыхающих, войти в столовую.

Свет,– сказал Гена после обеда.– Я после санаторного часа в душевую схожу, как откроется. На "круг" попозже выйду.

Ладно,– ответила Света.– Я ждать буду.

Пришла в палату, умылась, ополоснулась прохладной водой из-под крана и уснула счастливым и глубоким сном.

В пять часов она проснулась, как будто кто-то толкнул ее – часовой механизм организма действовал четко. Света собралась, вышла на "круг", села на скамеечку. Появился Сережа, поздоровался, сел рядом со Светой:

Генка в душ пошел.

Знаю. Как у тебя дела?

Какие здесь дела могут быть?

Амурные.

А... по этой части? Свет, я же сказал тебе, больше меня никто не интересует.

А чего Маринкой не займешься? Ты ей нравишься.

Да был у меня вчера с ней разговор. Я утром сидел газеты читал. Она подсела. Говорит: "Вот и распался ваш треугольник. Давайте с вами двухугольник создадим". Я отвечаю: "Такого в природе не существует". Она: "Ну тогда – пару". Я говорю: "Пара нет". Она спрашивает: А что, вам одному лучше?" Я говорю: "Лучше – не лучше, но женщин я сам выбираю".

Ну и напрасно ты так!

Ладно, Свет, мне Генкиных указаний хватает. Пойду в шашки поиграю,демонстративно встал и отошел к шашечному столику.

Скоро Гена вышел – в новой рубашке, благоухающий "Шипром".

Пойдем прогуляемся.

Давай к столику сходим, а то он, наверное, уже соскучился по нас.

Пошли не торопясь. Подходя к старой башне, Гена спросил:

– Не хочешь наверх подняться?

Говорят, там страшно, ступеней много полуразрушенных.

Посмотрим. Будет страшно – вернемся.

Пойдем,– согласилась Света.

Подошли к башне: вокруг были небольшие валуны разбросаны. Вместо дверей – большой проем. Вошли – стали подниматься. Витая лестница то и дело поворачивала налево. Кое-где были провалы ступеней, приходилось перешагивать через ступеньку. Света впереди шла, руку от перил не отрывала, Гена следом. Немного страшновато было, ступени на "честном слове" держались, пролетам конца не было. У Светы ноги свинцом налились. Наконец-то забрались на смотровую площадку.

– Никакая это не водонапорная башня,– сказала Света,– а смотровая, отсюда, вероятно, неприятеля высматривали.

Действительно, весь лес лежал как на ладони, далеко был виден. Санаторий превратился в небольшое приземистое здание. Отрезки сплошной стены башенки чередовались с нишами, огражденными каменными перилами. Все отрезки стен были испещрены от пола до потолка любовными автографами со знаками "плюс" и "равняется". Каких только имен здесь не было. Разные почерки, величина букв и наклон надписей – нескончаемые скрижали человеческих чувств.

– Давай тоже оставим автограф,– предложил Гена, отыскивая на полу осколок стекла.– На, царапай, у меня почерк плохой.

Света взяла стекляшку, отыскала самый заостренный край:

Где писать-то? Уже ни кусочка стены, свободного от надписей, не осталось – столько желающих увековечить свои имена.

А вот здесь, смотри, нормально, уместится, если не очень крупно писать.

Света начала царапать, старалась покрасивее написать: "Гена плюс Света равняется...

Чему равняется? – с лукавой усмешкой спросила у Гены.

Напиши: "навсегда",– сказал Гена, улыбаясь.

Света написала: "навсегда", положила осколок стекла возле куска бетона, бывшего когда-то частью ступени, и посмотрела на Гену.

– Ну вот, увековечено,– сказал Гена и поцеловал Свету. Они еще немного постояли, обозревая окрестности, и

стали осторожно спускаться. Теперь Гена шел впереди, а Света за ним, держась за его руку. Спускаться было еще страшней, провалы зловеще щерились, от краев ступеней два раза оторвались небольшие куски камня и скатились вниз, однако они благополучно миновали все многочисленные пролеты каменной лестницы и вышли на воздух, пронизанный солнечными лучами.

Фу,– сказала Света,– как все там мрачно, похоже на каменную клетку, а здесь – такой простор.

Неинтересно было? – спросил Гена.

Нет, интересно, иногда хочется острых ощущений, без них жизнь пресная становится.

Они отошли на несколько шагов от башни и задрали головы – посмотрели, как высоко они только что находились. Потом пошли дальше. До столика они не добрались: едва приметная боковая тропинка уже в самом конце пути заманила их в сторону – в глубь леса. Здесь им попался уголок, окруженный со всех сторон сквозистыми лиственными деревьями и в то же время хранящий в себе некую таинственность вольного диковатого леса. Очищенный временем от коры, ствол поваленного дуба пришелся как нельзя кстати.

И опять время помчалось с бешеной скоростью. Гена был открыт для Светы и откровенен. Ничего не осталось от той замкнутости, которая была его внешней оболочкой, не зря Свете казалось с самого начала, что его замкнутость происходит от неуверенности в себе и легко одолима. Эта защитная облатка была только тонкой ледяной корочкой, которая растаяла от первого теплого прикосновения.

Гена был с ней таким, каким ей хотелось его видеть, ее воплощенной мечтой, принцем той сказки, которую она для себя придумала еще в молодости. Они говорили на языке влюбленных: вели тот легковесный разговор, который что-то значил только для них двоих, шалили и дурачились, как дети, не боясь быть глупыми в глазах друг друга. Слова расположения и обоюдной симпатии волшебной небесной музыкой ложились на их сердца. Это были те слова, которые никогда не забудутся, как бы ни были они непритязательны и просты, главное, они были непритворны и естественны и не становились избитыми от повтора их многими влюбленными. Эти слова знают все, кто когда-нибудь чувствовал искренне и сильно, поэтому автор не будет повторять их за своими героями, чтобы не испортить непрошеным вторжением очарования их откровений, одно было несомненно: им было хорошо друг с другом.

Они пришли сюда и после ужина, и опять слова, которые сами срываются с губ, когда чувства остры и глубоки, слышали только вечерние облачка, пролетавшие в вышине над ними, но они растворяли их в себе, чтобы быть легкими и красивыми, как и признания многочисленных влюбленных, над которыми они проплывали в этот вечер.

Когда они возвращались в санаторий, торопясь к "отбою", уже в конце спуска им встретился Сережа. Он медленно, заложив руки за спину, с независимым видом и хмурым закрытым лицом, не глядя на них, поднимался вверх. Светка так была поражена его необычным неприступным видом, что не произнесла ни слова. Гена -тоже. Они прошли мимо друг друга, словно совершенно незнакомые люди.

Куда это он? – удивилась Света.– Уже поздно, он опоздает к закрытию.

Успеет еще,– ответил Гена спокойно.– Корпус закрывают не минута в минуту.

Когда Света пришла в палату, Елена Ивановна уже лежала в постели. Света тоже стала готовиться ко сну, как всегда делясь с Еленой Ивановной впечатлениями дня. Они уснули почти сразу же, но проснулись среди ночи от того, что рядом с их окном, необычно громко для второго этажа, звучали шаги, отдаваясь в ночной тишине гулко и непривычно.

Елена Ивановна соскочила с кровати, стала глядеть в одно из окон палаты, которое выходило на противоположный выступ здания. Кто-то поднимался вверх по пожарной лестнице, которая проходила рядом с их окном. Шаги звучали уже тише и глуше. Но вот они, после небольшой паузы, опять зазвучали громко и резко. Очевидно, человек спускался обратно. Вот миновал их окно, и вновь шаги стали глуше, а затем смолкли.

– Свет,– сказала Елена Ивановна от окна.– А ведь это Сережка. Встань-ка, посмотри, я не ошибаюсь?

Света тоже приникла к окну: в тусклом колеблющемся свете не очень близкого фонаря Света сразу узнала силуэт Сергея, его спортивную фигуру трудно было спутать с чьей-либо еще. Он стоял уже на земле, спиной к их окну, и, задрав голову, держа руки на поясе, смотрел на выступ здания. Света тоже перевела взгляд на противоположную стену и увидела, что на втором этаже балконная дверь, ведущая в коридор, была приоткрыта. На нее и смотрел Сережа, очевидно, прикидывая, как до нее добраться.

Да, это Сережа, вы правы,– сказала Света, прижимаясь лбом к стеклу.Мы его встретили перед самым закрытием корпуса, когда выходили из леса, а он в лес шел – попался нам навстречу. Что же он так долго там делал, в лесу? Ведь сейчас два часа ночи, если не больше.

О тебе, наверное, страдал,– осуждающе сказала Елена Ивановна.– Только переборщил немного. За такое опоздание запросто из санатория выгонят. Стучаться ему, конечно, так поздно нельзя, это будет настоящее ЧП. Главный узнает – и все! Он такого не любит. Говорят, в прошлый сезон двоих выгнал за такие опоздания.

Все от дежурной зависит... Видно, он хотел через чердак попасть в корпус, поэтому и поднимался по нашей пожарной лестнице, но чердачная дверь, наверное, оказалась закрытой,– рассуждала Света.– Вот теперь и соображает... А что можно сообразить? Хорошо, когда в таких заведениях палаты на первом этаже расположены: в любое окно стукни – откроют и пропустят в коридор, а у нас – ни одной палаты внизу. Ему бы все окна первого этажа проверить, вдруг какое наглухо не закрыто.

Да уж, наверное, проверил.

Тем временем Сережа, видно, продумал план действий. Теперь под его шагами загудела пожарная лестница на противоположном выступе здания. Он поднялся до уровня балкона, постоял немного, глядя на балконную дверь, которая так соблазнительно зияла, потом поднялся еще на несколько ступенек, остановился на лестничной площадке, которая располагалась намного выше того уровня, где был балкон. Опять немного постоял и вдруг... прыгнул.

– Ой,– схватилась Света за вырез ночной рубашки на груди, но Сережа уже висел на поперечной перекладине балконной ограды.

Вот он подтянулся, зацепился ногой за край балкона, сделав усилие, рывком перебросил тело через ограду и нырнул в спасительную щель балконной двери. Света перевела дух:

С ума сойти, у меня чуть сердце не оборвалось... Мог же сорваться, какие же руки цепкие надо иметь, чтобы вот так рисковать. Это же надо так рассчитать прыжок, посмотрите, на какое значительное расстояние лестница отдалена от балкона! А если б сорвался... Ужас какой!

Как обезьяна,– покачала головой Елена Ивановна, отходя от окна.Смотри не проговорись ему, что мы видели его прыжок, а то будет каждую ночь представления такие устраивать.

Да что вы! Зачем же я ему об этом говорить буду?! Но я думаю, теперь ему вряд ли захочется еще раз до полуночи в лесу гулять. Такое повторить еще раз – удовольствие маленькое.

А может, наоборот, один раз удалось – понравится, кто его знает... Мужики – непонятные для нас люди.

Вы думаете, это ему так легко далось, как нам из окна смотреть? Небось, сердечко-то ухнуло посильней, чем у меня. Жулики рискуют, так знают за что, а он ради чего такие трюки выделывает? Балда, вот балда!

Ладно, давай ложиться, теперь и не уснешь еще,– сказала Елена Ивановна, ложась в постель, и тут же засопела, мгновенно опровергая свои опасения, а Света еще долго лежала с открытыми глазами, ей было страшно даже вспоминать этот рискованный прыжок, на который не каждый профессиональный атлет мог решиться и не каждый каскадер благополучно завершить.

ДЕНЬ ОДИННАДЦАТЫЙ

После завтрака Гена сказал Светлане:

Мне сегодня с утра к врачу назначено. Ты поскучаешь без меня часок? А может, меньше, я постараюсь побыстрее освободиться.

Да, конечно, иди,– ответила Света.

Где я тебя найду?

Все там же – на "круге", в палате сидеть не хочется, а куда-то идти без тебя тем более.

– Ну все, пока, я пошел,– помахал Гена рукой.

Света поднялась в палату, взяла книгу, которую мурыжила уже вторую неделю, оставалось дочитать немного, и спустилась вниз. За шашечным столиком сражались Сережа и Толя. Света поздоровалась, остановилась возле, оценивая игровую обстановку. У Толи наметилось позиционное преимущество, и даже более того.

Гена к врачу пошел? – спросил Сережа.

Пошел,– ответила Светка, продолжая изучать слабые и сильные стороны противников. У Сергея имелся один очень хитрый ход, который мог сразу изменить силовую расстановку на доске. Света хотела подсказать, но раздумала, пусть сам соображает, сказала:

Сереж, не спеши, подумай хорошенько, есть у тебя классный ход, не торопись. – Повернулась, чтобы отойти от столика,– Сережа встрепенулся:

Куда ты, Свет? Подожди, сейчас сыграем, или хочешь, с Толей померяйся силами.

Да нет,– ответила Света,– не хочется, пойду почитаю, а то я здесь совсем обленилась для умственной работы, нужно дочитать несколько страниц.

Она пошла в самый дальний угол санаторной территории, к самой дальней скамейке, углубилась в книгу. Развязка была, как всегда, несколько увлекательней, чем основная часть книги, и Света перевернула последнюю страницу. Посмотрела на часы -в кои веки она не забыла надеть их на руку,скоро должен был появиться Гена. Как хорошо ждать, когда точно знаешь, что тот, кого ждешь, обязательно придет. Однако Гена задерживался.

Сережа с Толей продолжали с глубокомысленным выражением лиц стоять за шашечным столиком. Света стала смотреть на кроны деревьев, выискивая среди зеленого ветвистого изобилия лиственные комбинации, похожие на какие-либо лица или фигуры. Гены все не было. Света решила забросить книгу в палату. Когда проходила мимо шашечного столика, Сережа окликнул ее:

Свет, я все-таки нашел тот ход, на который ты намекала, и партию ту выиграл. Скажи, Толь?

Выиграл, выиграл, вот теперь попробуй эту выиграй,– Толя сделал очередной ход.

– Сереж, не сдавайся,– сказала Света, не останавливаясь. Когда она через несколько минут вышла на "круг", Гена

уже сидел на скамеечке.

– А я в палату поднималась, чего это ты так долго пропадал?

Угадай,– сказал Гена с радостным выражением лица.

Ты так весь светишься, что я даже не знаю, что подумать. Может, в какую-нибудь лотерею выиграл?

Я продлил свою путевку еще на неделю, чтобы тебя проводить. Бегал оформлял.

Да? Как хорошо. А с работой получается?

Да. У меня как раз неделя отпуска оставалась до начала работы. Вот я ее и подключил. Конечно, у меня там дела кое-какие останутся несделанными, но зато тебя провожу, а дела подождут.

Может, зря ты это придумал, ничего со мной не случится, если провожатого не будет.

Нет, нет. Я должен тебя проводить, и раз есть такая возможность, почему ею не воспользоваться.

В принципе, конечно. И если есть возможность отдохнуть лишнюю неделю почему бы не отдохнуть. А дела – их никогда не переделаешь. Я рада, Гена, что не последней буду уезжать,– спасибо.

– А я как рад! Даже не думал, что это так легко, доплатил немного. Успеем еще в лес заглянуть? – Гена посмотрел на часы.– Да, только заглянуть, и не более того. Пойдем?

Они пошли в сторону залива, и те два часа, что оставались до обеда, опять превратились в быстротекущие минуты, потому что влюбленные останавливались под каждым тенистым деревом, чтобы хоть на мгновенье прижаться друг к другу.

После обеда Света вспомнила о своих грибах, сушащихся в кочегарке, которые она собиралась забрать вчера, в смену того рабочего, который разрешил ей их там повесить, но его сменщик оказался не менее любезен, и Светлана принесла в палату грибное благоухание, которому предстояло облагораживать зимой Светины непритязательные супы.

С Геной они договорились встретиться, как всегда, после санаторного часа, и в пять часов Света уже сидела на скамеечке "круга". Подошел Сережа, руки за спиной держит, остановился напротив:

Рыжик, угадай – в какой руке?

Сам – Сыроежка. В левой...

На, держи,– Сергей кинул с левой руки Свете на колени яблоко, она еле успела его поймать.

Соблазняешь?

Нет, угощаю. Держи еще,– Генку угостишь,– бросил другое яблоко с правой руки, повернулся и пошел к шашечному столику, где Толя уже шашки расставлял.

Света сидела, держала в обеих руках по яблоку, яблоки крупные были. "Девушка с яблоками",– подумала сама о себе. Надкусила то, которое в правой руке держала, стала жевать, яблоко имело немного лимонный вкус. Пока жевала, Гена подошел, присел рядом.

– На, это тебе,– сказала Света, протягивая ему левую руку с яблоком.

Сережка соблазняет? – спросил Гена, нехотя беря яблоко.

Сказал: угощает...

Ладно, разберемся,– Гена так же неохотно надкусил бок яблока,– Пойдем?

Жевать по дороге будем?

А, подумаешь.

Направились к выходу с территории санатория. Навстречу Маринка попалась. Поздоровалась, потом попросила полушутя:

– Яблочком угостите!

Гена никак не отреагировал на ее слова. Света руки развела:

– Увы! Попроси у Сережки, это он нас угостил,– и в сторону корпуса кивнула.– Вон он, в шашки играет.

Вышли за территорию.

К заливу пойдем? – спросил Гена, почему-то он больше любил ходить к заливу, чем в сторону, куда они раньше втроем ходили. Свете теперь тоже больше нравилось ходить по тропинкам лесного массива возле берега залива. Сегодня залив был, как никогда, притихшим.

Почему возле него нет чаек? Все же почти море. Я в Баку к сестре ездила, там в центре города море грязное до невозможности, просто черное и мутное, а чайки носятся как сумасшедшие, людей совсем не боятся, под самым носом у них снуют.

Поэтому и носятся, рыба на поверхность выходит. Чайки прибой любят, тогда им раздолье.А нет прибоя – и рыба на поверхность почти не выглядывает. Что им здесь делать?

Бедные рыбки, сколько желающих полакомиться ими. Ген, а охотой ты не увлекаешься?

Нет, охоту я не люблю. Понимаешь, рыбок мне почему– то особо не жалко, может, потому что они хладнокровные, хвостом похлещут и все: ни жалобного крика, ни крови, а птичек и животных мне жалко. Я думаю, что никогда не смог бы выстрелить в утку или в зайца.

Мне тоже кажется, что, для того чтобы быть охотником, нужно иметь крепкую нервную систему. Странно мир устроен, правда? Но, наверное, так надо, чтобы один вид уничтожал другой, иначе и самой Земле – конец.

Светлана любила пофилософствовать, но Гена обнял ее, и она прижалась к его крепкому плечу, забыв обо всем на свете. Она почему-то не любила много говорить рядом с ним, да и есть ли необходимость в длинных разговорах между влюбленными, чувства которых еще на взлете и потому более красноречивы, чем упражнения языка в выражении абстрактных измышлений ума. Но и в своих разговорах Света всегда была сдержанна с Геной, она непроизвольно боялась разрушить сложившееся равновесие их дружеского альянса, ведь любовь – это такая область человеческих отношений, где человек чувствует себя робким и неуверенным даже в случае, когда все складывается ровно и благополучно, и становится совсем беспомощным, когда появляется хотя бы небольшой срыв во взаимоотношениях. И хотя любовь, как и океан, не бывает без туманов и штормов, все же в отличие от него любовь всегда зависима не только от определенных обстоятельств, но и от отношения самих влюбленных к этим обстоятельствам, и, казалось, ничто пока не предвещало каких-либо сбоев в звучании оркестра их сердец.

Они опять до самого ужина пробродили по окрестным лесным тропкам и пришли на ужин с небольшим опозданием. Официантка, поставив перед Светой последнюю, оказавшуюся в ее руках тарелку с отбивными, сказала Гене: "Вам придется подождать", и ушла за перегородку, чтобы загрузить раздаточный столик на колесах очередными порциями блюд. Света успела все съесть, прежде чем Гене тоже привезли ужин. Не желая смущать его своим бездеятельным сидением напротив, Светлана покинула душный зал столовой, сказав, что подождет его на "круге".

На их скамейке сидела пожилая пара, видно, только что приехавшая сегодня был большой заезд. Света прошла к срединной по кругу скамейке, чтобы видеть выход из корпуса, и, присев на ее край, стала бездумно созерцать асфальт под ногами. Она даже не заметила, как к ее скамейке подошел мужчина нерусского происхождения, но достаточно интеллигентного вида, с правильными чертами красивого лица, сухощавый и такого высокого роста, что обычно о таких говорят – длинный. Одет непритязательно, темные брюки и клетчатая бордовая рубашка с короткими рукавами и расстегнутым воротом.

Прическа не претендовала на оригинальность: черные, густые и курчавые волосы с небольшой проседью на висках были коротко подстрижены. Глаза тоже черные с карими крапинками на радужке, придававшими ей своеобразную подсветку.

– Вы не возражаете? – спросил он Свету, опускаясь на скамейку на некотором расстоянии от Светы.

Света пожала плечами:

Пожалуйста,– она сразу поняла, что человек приехал сегодня, иначе его нельзя было до сих пор не заметить среди неброской публики санатория.

Вы давно отдыхаете? – спросил мужчина как бы невзначай.

Недели две,– ответила Света равнодушно.

С тех пор как любовь к Гене взяла ее в свой плен, она совсем перестала обращать внимание на мужчин, какими бы внешними данными они ни обладали.

А я приехал сегодня, только начинаю знакомство с местными достопримечательностями. Не подскажете, где здесь можно интересно провести время? Есть ли в городе что-либо заслуживающее внимания?

Как посмотреть... В городе есть два ресторана, один при вокзале, другой – при гостинице, и пивбар, который работает только днем с раннего утра. Есть городской парк, кинотеатр. Театра нет. Есть музей, библиотека. Вот, пожалуй, и все.

Не густо,– сказал мужчина.– Но это уже кое-что. Говорят, что вблизи санатория очень красивые места?

Раз говорят – значит, так и есть, зря не скажут.