Текст книги "Немезида"

Автор книги: Линдсей Дэвис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц)

Annotation

Линдсей Дэвис

Линдсей Дэвис

Немезида (Марк Дидиус Фалько, #20)

ГЛАВНЫЕ ПЕРСОНАЖИ

Марк Дидий Фалько, человек смешанной судьбы и искатель истины.

Елена Юстина, его настоящая любовь, которую он искал и завоевал, семья Фалько низкого происхождения, но не такая плохая, как кажется: Джунилла Тасита, грозная жена жалкого Гемина

Майя Фавония, сестра Фалько, лучшая из всех Флавия Альбия, убитая горем и готовая разбить голову. Катутис, секретарь Фалько, разочарованный человек Семья Елены, высший класс, но не такие хорошие, как кажутся: Авл Камилл Элиан, который старается не привлекать к себе внимания Квинт Камилл Юстин, который держит свою карьеру намеченной благодаря: Клавдии Руфме, его жене и финансовому покровителю Лентуллу, несчастному случаю, который вот-вот случится Соратники Фалько в Риме

Луций Петроний Лонг, честный дознаватель (низкая оплата), Луций Петроний Рект, его брат, чувствовал себя не в своей тарелке, Нерон, их "бык", еще один пропал без вести, Тиберий Фускул, заместитель Петро.

Сергий – их кнутовщик (всегда подбадривает) Клузиус – коварный соперник-аукционист (низкие мотивы) Гай – сомнительный ученик (большие надежды) Горния – молчаливый носильщик (без комментариев) Септимус Парво – семейный адвокат (абсолютно без комментариев) Талия – акробатка, у которой есть проблема, от которой нужно выпутаться

Филадельфия и Давос, ее любовники, держащиеся подальше от сцены. Минас из Каристоса, адвокат, на подъеме. Хосидия Мелина, невеста (в поисках счастья?). Также в Риме.

Тиберий Клавдий Лаэта – льстивый бюрократ с высокими амбициями. Мом – грубый аудитор с низменными привычками. Тиберий Клавдий Анакрит – главный шпион, высокомерный человек с низким достатком. Мелитяне – его агенты (сомнительные связи). Перелла – убийца, которая хочет новую работу (своего босса).

Гераклид – организатор вечеринок для звезд Нимфидий – его повар-вор Скорпус – певец, шпионящий за шпионами (идиот) Алис – гадалка, которая обвиняет маму (мудрую женщину)

Аррий Персик – бабник, чрезмерно сексуальный и растративший бюджет.

Курьер, недавно женившийся и недавно умерший, Волузий, сын мамы, жертва, умеющая считать, в Лациуме

Януария – официантка в Сатрикуме, мастерица на все руки. Ливия Примилла и Юлий Модест – жалобщицы в сильном негодовании. Секст Силан, их племянник в Ланувии, в плохом расположении духа. Мацер, их верный надсмотрщик, пропал без вести. Сир, их беглый раб, смертельно избит. Мясник в Ланувии – очень беспечный кредитор. Ужасные соседи Клавдиев из Аида: Аристокл и Каста – холодные, вспыльчивые родители (покойные).

Клавдий Нобилис был настолько скандальным, что «пошёл навестить свою бабушку»

Близнецы Пий и Виртус «работают вдали от дома»

Пробус «поддерживает семейное имя»

Феликс «потерялся»

Плотия и Бирта – угнетённые жёны, Деметрия – беглая жена Клавдия Нобилиса (низкого достоинства)

Костус – ее новый парень (нарывающийся на неприятности) Вексус – ее отец (ожидающий худшего) Фамирис – работодатель Нобилиса и Костуса (чрезмерно

уверенный)

Сильвий, офицер городских когорт, работающий под прикрытием

Плюс полный актерский состав второго плана:

Питон Джейсон, собаки, пропавшие без вести, рабы (не личности), личные косметологи, безличные судьи

А также с участием:

Сволочи из преторианской гвардии!

РИМ И ЛАЦИЯ: ЛЕТО, 77 ГОД Н.Э.

1

Меня удивляет, что за домашним ужином не убивают ещё больше людей. В моей работе мы считаем, что убийства чаще всего происходят среди близких знакомых. Кто-то наконец срывается после многих лет, когда его доводят до слепой ярости те самые люди, которые лучше всех знают, как свести его с ума.

В кои-то веки будет слишком тяжко наблюдать, как кто-то другой съедает последний кунжутный блинчик, который, конечно же, был выхвачен с торжествующим смехом, призванным уязвить. И вот жертва умирает, а мёд всё ещё стекает по подбородку, хотя это случается реже, чем можно было бы ожидать.

Почему кухонные ножи не застряли между толстыми плечами отвратительных дядюшек, от которых рабыни беременеют? Или та хитрая сестра, которая бесстыдно ухватывает самую желанную спальню, откуда открывается вид на угол Храма Божественного Клавдия, а в стенах почти нет трещин? Или этот грубиян-сын, который безудержно пукает, сколько бы ему ни твердили...

Даже если люди не закалывают и не душат своих, можно было бы ожидать, что они выбегут на улицы и выместят свою злость на первом встречном. Возможно, так и есть. Возможно, даже случайное убийство незнакомцев, которое вигилы называют «беспричинным преступлением», иногда имеет вполне понятную бытовую причину.

Это вполне могло произойти и с нами.

Я вырос в большой семье, ютясь в паре маленьких, унылых комнаток. Вокруг нашей квартиры толпились другие компании, слишком шумные, слишком буйные и слишком тесно сгрудившиеся. Возможно, от трагедии нас спасло то, что отец ушёл из дома – единственный способ избежать ситуации, которую он считал отвратительной, и событие, которое, по крайней мере, избавило нас от бремени ещё детей. Позже мой брат ушёл в армию; в конце концов я понял, что это разумно, и сделал то же самое. Мои сёстры уехали, чтобы домогаться безответственных мужчин, которых они силой заставили выйти замуж. Моя мать, воспитавшая семерых детей, осталась одна, но продолжала оказывать на всех нас сильное влияние. Даже мой отец, вернувшись в Рим, относился к маме с настороженным уважением.

Как она постоянно напоминала нам, матери никогда не уходят на пенсию. Поэтому, когда у моей жены начались схватки с третьим ребёнком, мама пришла всем командовать, несмотря на то, что она уже слабела и у неё были проблемы со зрением. К нам в дом примчалась и мама самой Елены, благородная Джулия Хуста, засучив рукава, чтобы вмешаться в её изысканные дела. Мы наняли вполне приличную акушерку.

Сначала матери боролись за доминирование. В конце концов, когда обе стали крайне нужны, всё это прекратилось.

Мой новорождённый сын умер в день своего рождения. Мы сразу почувствовали, что живём в трагедии, которая случилась только с нами. Наверное, так всегда кажется.

Роды прошли легко, схватки были короткими, как у нашей второй дочери. Фавонии потребовалась неделя, чтобы освоиться, но потом она пошла в гору. Я думала, что произойдёт то же самое. Но когда появился этот малыш, он уже был на грани исчезновения. Он никак на нас не реагировал; он исчез через несколько часов.

Акушерка сказала, что мать должна держать мёртвого ребёнка; после этого им с Юлией Юстой пришлось бороться, чтобы заставить Элене снова отказаться от тела. Элена впала в глубокий шок. Женщины, как это обычно бывает, убрались. Элена Юстина оставалась в спальне, отказываясь от утешения, игнорируя еду, отказываясь видеться с дочерьми, даже отдалившись от меня. Моя сестра Майя сказала, что этот день останется чёрным в календаре Элены на всю оставшуюся жизнь; Майя знала, что значит потерять ребёнка. Сначала я не могла поверить, что Элена когда-нибудь оправится. Мне казалось, мы никогда не доживём до того момента, когда горе настигнет её только в годовщины. Она застыла, когда ей сообщили о смерти мальчика.

Все действия легли на меня. Это не было юридической необходимостью, но я дал ему имя: Марк Дидий Юстиниан. На моём месте многие отцы не стали бы этим заниматься. Его рождение не было зарегистрировано; у него не было гражданского статуса. Возможно, я ошибался. Мне просто нужно было решить, что делать. Его мать выжила, но пока я был один, пытаясь сохранить семью, пытаясь уладить все формальности. Всё стало ещё сложнее, когда я узнал, что ещё произошло в тот день.

Маленький запеленатый свёрток оставили в комнате, которой мы редко пользовались. Что мне было делать дальше? Новорождённого не следует хоронить; он был слишком мал для полной кремации. Взрослых хоронили за городом; семьи, которые могут себе это позволить, строят мавзолей у большой дороги для своих забальзамированных тел или кремационных урн. Это никогда не было для нас;

Прах плебея Дидии некоторое время хранился в шкафу, а затем был таинственным образом утерян.

Моя мать призналась, что всегда отвозила своих мертворождённых детей на ферму в Кампанье, где она выросла, но я не мог оставить свою обезумевшую семью. Отец Елены, сенатор, предложил мне место в полуразрушенном колумбарии Камилли на Аппиевой дороге, с грустью сказав: «Это будет очень маленькая урна!» Я подумал об этом, но был слишком горд. Мы живём в патриархальном обществе; он был моим сыном. Мне плевать на формальные правила, но захоронение было моей обязанностью.

Некоторые хоронят новорожденных под плитой в новых зданиях; ничего не было, и я уклонялся от идеи превратить нашего ребёнка в жертву. Я не раздражаю богов и не поощряю их. Мы жили в старом городском доме у подножия Авентина, с задним ходом, но почти без земли. Если я выкопаю крошечную могилку среди шалфея и розмарина, существовала ужасная вероятность, что играющие дети или повара, роющие ямы для захоронения рыбьих костей, однажды случайно найдут рёбра маленького Маркуса.

Я поднялся на нашу террасу на крыше и остался наедине со своей проблемой.

Ответ пришёл ко мне как раз перед тем, как я скованно себя чувствовала. Я отвезу свой печальный узелок к отцу. Мы сами когда-то жили там, на Яникуланском холме за Тибром; по сути, я была той идиоткой, которая купила это неудобное место. С тех пор я работала по обмену с отцом, но оно всё ещё казалось мне домом. Хотя отец был нечестивцем, его вилла стала для ребёнка местом упокоения, где, когда Елена будет готова, мы сможем поставить над ним мемориальный камень.

Я на мгновение задумался, почему мой отец до сих пор не пришел с соболезнованиями.

Обычно, когда людям хотелось побыть в одиночестве, он был первым. Он чуял трагедию, как запах свежеиспечённого хлеба. Он непременно войдет в дом с ключом, который никогда мне не вернёт, а потом будет раздражать нас своей бесчувственностью. Мысль о том, что Па будет сыпать банальностями, чтобы вытрясти из Елены её печаль, была ужасна. Он, вероятно, попытается меня напоить. Вино обязательно должно было когда-нибудь стать частью моего выздоровления, но я хотел сам выбирать, как, когда и где будет применено лекарство. Дозу должен был налить мой лучший друг Петроний Лонг. Единственная причина, по которой я до сих пор к нему не обращался, – это деликатность, ведь он тоже потерял маленьких детей. К тому же, у меня были дела поважнее.

Моя мама жила у нас дома. Она будет жить у нас столько, сколько посчитает нужным. Возможно, это продлится дольше, чем нам бы хотелось, но мама сделает то, что посчитает нужным.

Хелена не хотела участвовать в похоронах. Она отвернулась, вся в слезах, когда я рассказал ей о своих планах. Я надеялся, что она одобрит. Я надеялся, что она понимает, что справиться с этим – единственный способ помочь ей.

Альбия, наша приёмная дочь-подросток, собиралась сопровождать меня, но в итоге даже она была слишком расстроена. Мама, возможно, и совершила паломничество, но я с благодарностью оставил её присматривать за маленькими Джулией и Фавонией. Я бы не стал просить её увидеть папу, с которым она была так горько отчуждена тридцать лет. Если бы я попросил , она, возможно, заставила бы себя приехать и поддержать меня, но мне и без этого хватало переживаний.

И я пошёл один. И я был один, когда усмирённые рабы в доме моего отца сообщили мне следующую плохую новость. В тот же день, когда я потерял сына, я потерял и отца.

II

Когда я свернул с неприметной дороги на ухабистую подъездную дорожку к дому Па, всё выглядело нормально. Из новой бани не шёл дым. Никого не было видно; садовники явно решили, что ближе к вечеру пора заканчивать работу. Сады, спроектированные Хеленой, когда мы здесь жили, выглядели в хорошем состоянии. Поскольку Па был аукционистом, скульптуры были просто великолепны.

Я думал, что Па, должно быть, в Риме, на своем складе или в своем офисе в Септе Юлии; в противном случае теплым летним вечером я бы ожидал услышать тихое жужжание и позвякивание винных принадлежностей, когда он развлекает коллег или соседей, развалившись на скамейках, которые неизменно стояли под старыми соснами.

Меня привезли в закрытых носилках. Мёртвый ребёнок лежал в корзине на противоположной скамье. Я оставил его там на время. Носильщики высадили меня у короткой лестницы на крыльце. Я постучал кулаком в большие двустворчатые двери, чтобы обозначить своё присутствие, и сразу же вошёл в дом.

Меня встретила странная сцена. Все домашние рабы и вольноотпущенники собрались в атриуме, словно ждали меня.

Я был ошеломлён. Ещё больше меня поразил размер мрачной толпы, заполнившей коридор. Они выносили подносы, набивали подушки, извлекали ушную серу, пылеуловители. Я никогда не представлял, сколько прислуги у папы. Мой отец куда-то исчез. Сердце забилось неровно.

На мне была чёрная туника вместо моих обычных цветов. Всё ещё пребывая в ужасе от смерти ребёнка, я, должно быть, выглядела мрачно. Рабы, казалось, были к этому готовы и, как ни странно, испытали облегчение, увидев меня. «Марк Дидий, ты слышал!»

«Я ничего не слышал».

Все прочистивали горло. «Наш дорогой хозяин скончался».

Меня ошеломила эта безумная фраза «дорогой хозяин». Большинство людей знали Па как…

«Этот ублюдок, Фавоний» или даже «Гемин – пусть он горит в Аиде, а лысый ворон вечно клюёт его печень». Птица бы начала клевать скорее, чем

по-видимому, ожидалось.

Вся компания подчинялась мне с новообретённым смирением. Если им и было неловко, то это ничто по сравнению с тем, что чувствовал я. Они стояли, пытаясь скрыть тревогу, свойственную рабам недавно умершего гражданина, ожидая, что с ними сделают.

Вряд ли это была моя проблема, поэтому я им не помогала. Мы с отцом были в плохих отношениях после того, как он бросил маму; наше примирение в последние годы было нестабильным. У него не было на меня никаких прав, а я не брала на себя за него никакой ответственности.

Кто-то другой должен был бы распоряжаться его имуществом. Кто-то другой мог бы содержать или продавать рабов.

Мне пришлось бы сказать семье, что его больше нет. Это вызвало бы массу неприятных ощущений.

Этот год становился плохим.

Официально это был год консулов Веспасиана Августа и Тита Цезаря (Веспасиана, нашего пожилого, сварливого, всеми почитаемого императора, находившегося на восьмом консульстве, и его энергичного старшего сына и наследника, отмечавшего шестое консульство).

Позже появились консулы-суффекты, что было способом распределения нагрузки и почестей. В тот год «суффектами» стали Домициан Цезарь (гораздо менее любимый младший сын) и неизвестный сенатор по имени Гней Юлий Агрикола.

ничем не примечательный; несколько лет спустя он стал губернатором Британии. Больше сказать нечего. Он был слишком незначителен для цивилизованной провинции, поэтому Сенат обманул его, сделав вид, что Британия – это вызов, и им нужен человек, которому можно доверять...

Я игнорирую гражданский календарь. Но есть годы, которые ты помнишь.

Долг начал давить на меня. Смерть сеет хаос в жизни выживших. Годами мне приходилось играть роль главы семьи, поскольку мой отец предал его, а мой единственный брат погиб. Па сбежал со своей рыжей шевелюрой, когда мне было около семи – ровно тридцать лет назад. Моя мать больше с ним не разговаривала, и большинство из нас были верны маме. Даже после того, как он робко вернулся в Рим, назвавшись Гемином для нерешительной маскировки, Па долгие годы держался вдали от семьи. В последнее время он всё же навязывался, когда ему было удобно.

Он был снобом по поводу моих связей с сенаторской семьёй, поэтому мне приходилось видеть его чаще. Недавно моя сестра Майя взяла на себя его бухгалтерские обязанности в аукционном доме, один из моих племянников осваивал этот бизнес, а другая сестра управляла…

бар, которым он владел.

Как только щебечущие рабы сделали свое заявление, я предвидел большие перемены.

«Кто мне расскажет, что произошло?»

Первым оратором был разливщик вина, не такой уж красивый, как он думал, который хотел, чтобы его заметили: «Марк Дидий, ваш любимый отец был найден мертвым сегодня рано утром».

Он был мёртв весь день, а я не знала. Я переживала рождение и смерть ребёнка, и всё это время происходило то же самое.

«Это было естественно?»

«Что еще это может быть, сэр?» Я мог придумать несколько ответов.

Нема, личная рабыня Па, с которой я был знаком, подошла и рассказала подробности. Вчера мой отец вернулся с работы в септе Юлия в обычное время, поужинал и лёг спать, раньше обычного. Нема слышала, как он шевелился сегодня утром, очевидно, во время омовения, а затем раздался внезапный громкий стук. Нема вбежала, а Па лежал мёртвым на полу.

Поскольку я, как известно, всю свою рабочую жизнь подвергал сомнению подобные заявления, Нема и остальные выглядели обеспокоенными. Я подозревал, что они обсуждали, как убедить меня в достоверности этой истории. Они сказали, что раб, обладавший некоторыми медицинскими познаниями, диагностировал у меня сердечный приступ.

«Мы не посылали за врачом. Ты же знаешь Гемина. Он бы не хотел платить, когда было бы очевидно, что ничего нельзя сделать…»

Я знал. Отец мог быть до глупости щедрым, но, как и большинство мужчин, накопивших много денег, он чаще бывал скупым. В любом случае, диагноз был вполне обоснованным. Он вёл тяжёлый образ жизни; он выглядел уставшим; мы все недавно вернулись из тяжёлой поездки в Египет.

Тем не менее, любые сомнения могли бы навлечь на рабов подозрение. С юридической точки зрения их положение было опасным. Если смерть их хозяина считалась неестественной, их всех могли казнить. Они боялись – особенно меня. Я стукач. Я подделываю кредитные проверки и характеристики. Я доставляю повестки в суд, представляю интересы недовольных наследников, защищаю обвиняемых в гражданских исках.

В ходе этой работы я часто сталкиваюсь с трупами, и не все из них – это люди, тихо умершие от старости у себя дома. Поэтому я стараюсь искать проблемы.

Ревность, жадность и похоть имеют дурную привычку преждевременно приводить людей к смерти. Клиенты могут нанять меня для расследования подозрительной смерти возлюбленного или делового партнёра.

Иногда оказывается, что мой клиент на самом деле убил покойного и нанял меня в качестве прикрытия, что, по крайней мере, приятно.

«Принести завещание?» – спросил Квириний, чьей основной работой было задерживать кредиторов, угощая их сладкими напитками и выпечкой на террасе, пока папа ускользал через черный ход.

«Сохраните это для наследника».

«Вернусь через мгновение!»

Боже милостивый.

Я? Наследник моего отца? С другой стороны, кто ещё там был? Какой друг или близкий родственник, кроме меня, мог быть у Па? Он знал пол-Рима, но кто имел для него значение? Умри он без завещания, это в любом случае стало бы моей ролью. Если уж на то пошло, я всегда представлял, что он умрёт без завещания .

Тревога сменилась страхом. Похоже, Па собирался поручить мне распутать запутанное логово его дел. Мне предстояло узнать подробности его сомнительной личной жизни. Назначенный наследник не наследует имущество автоматически (хотя и имеет право как минимум на четверть); его долг – стать продолжением покойного, почитая его богов, расплачиваясь за его благотворительность, сохраняя имущество, выплачивая долги (поверьте, это частая причина отказаться от роли душеприказчика). Он организует определённые завещания и тактично отбивается от тех, кого лишили наследства. Он делит добычу, как ему было велено.

Мне придётся всё это сделать. Это было типично для моего отца. Не знаю, почему я чувствовал себя таким неподготовленным.

Завещание, по-видимому, было трудно найти. Это не было подозрительным: папа ненавидел документацию. Он любил, чтобы всё было неопределённо. Если ему требовались письменные доказательства, он старался затерять свиток среди кучи мусора.

Рабы продолжали смотреть. Я откашлялся и уставился на мозаичный пол.

Когда мне надоедало считать кусочки мозаики, мне приходилось на них смотреть.

Это была разношёрстная компания. Разных национальностей и профессий. Некоторые работали на папу десятилетиями, других я не узнал. Вряд ли он нашёл кого-то из них обычным путём. Для моего отца это был не поход на рынок рабов, когда ему нужен был конкретный работник, с вежливым торгом, а затем рутинная покупка. В его мире многие деловые долги погашались натурой. Некоторые душеприказчики находили старинные вазы большой ценности, которые служили платой вместо гонорара. Но поскольку мой отец всё равно торговал старинными вазами, он принимал и другие товары. Таким образом, у него образовалась на удивление колоритная семья .

Иногда это срабатывало; у него был замечательный свирельщик, хотя сам он был тугоухий. Но большинство сотрудников выглядели невыразительно. Банкроты

Обноски. Двое кухонных работников были слепыми; это могло бы быть забавно. У садовника была только одна рука. Я заметил несколько отсутствующих выражений лиц, не говоря уже о привычных слезящихся глазах, свежих ранах и зловещей сыпи.

Пока мы ждали, они набрались смелости и подали мне прошение. Очень немногие из этих испуганных домочадцев уже были вольноотпущенниками; отец давал щедрые обещания, но так и не удосужился выдать официальные документы об освобождении. Это было типично: он умудрялся добиваться от своих слуг достойной службы, но предпочитал, чтобы они зависели от него. Я быстро узнал, что у многих из этих встревоженных душ были семьи, хотя рабам и запрещено жениться.

Они настаивали на том, чтобы я даровал им свободу, а также свободу их жёнам и детям. Некоторые из них принадлежали отцу, так что их судьбы можно было бы распутать и упорядочить, если бы я этого хотел. Но другие принадлежали соседям, так что это был полный бардак. Другие владельцы не одобрили бы моих попыток придумать сказочные решения для их служанок и башмачников.

Рабов также беспокоило, где они окажутся в конечном итоге. Они понимали, что виллу, возможно, вскоре придётся продать. Их, возможно, ждёт невольничий рынок, где их ждёт весьма неопределённое будущее.

Пока мы смущенно топтались вокруг, к нашему удивлению, одна из женщин спросила: «Хотите увидеть его сейчас?»

Я чуть не сказал: «Должен ли я это сделать?», но это было бы нечестием.

Не будь таким, мой мальчик. Разве это слишком, чтобы проявить уважение к твоему бедному старому отец? . . .

В комнате стоял вольноотпущенник. Из дверного проёма на меня пахнуло благоуханием: кассия и мирра, традиционные погребальные благовония, дорогие. Кто это разрешил? Я помедлил на пороге, а затем вошёл.

Я видел множество трупов. Это была работа. Это был долг. Я предпочитал другое.

Не нужно гадать о личности. На довольно изысканном диване в этой полутемной комнате, выходящей в тихий коридор, лежал мой покойный родитель: Марк Дидий Фавоний, также известный как Гемин, потомок древнего рода сомнительных авентинских плебеев и почитаемый среди дельцов, мошенников и аферистов Септы Юлия.

Его омыли и помазали, одели в вышитую тунику и тогу, возложили венок; глаза почтительно закрыли руками, а на шею надели нелепую цветочную гирлянду. Его гематитовый перстень-печатка, другое золотое кольцо с головой императора и ключ от банковской ячейки в Септе лежали на небольшом бронзовом блюде, подчёркивая, что все эти житейские атрибуты ему больше не нужны. Лежа на спине, аккуратно разложенный на двух матрасах, этот болтливый и общительный человек, теперь уже вечно молчаливый, казался худее, но, по сути, таким же, каким я видел его на прошлой неделе у нас дома.

Неопрятные седые кудри предсказывали, какими будут мои собственные через десять лет. Жизнь, проведенная за приятными трапезами и делами за бокалами вина, отражалась на его внушительном животе. Тем не менее, он был невысоким, крепкого телосложения, привыкшим перетаскивать тяжелую мебель и мраморные артефакты. Его волосатые руки и ноги были мускулистыми. В Риме он часто ходил пешком, хотя мог позволить себе носилки.

Этот неподвижный труп не был моим отцом. Исчезли черты, которые делали его таким: блестящие, лукавые глаза; хриплые, замысловатые шутки; бесконечная страсть к барменшам; способность делать деньги из ничего; те вспышки щедрости, которые всегда приводили к мольбам об ответных услугах и ласке. Навсегда исчезло то, что моя мать называла его хрустальной улыбкой. Никто не мог бы с большей уверенностью заключить сделку. Никто не получал такого удовольствия от заключения сделки.

Я ненавидела его присутствие в своей жизни, но теперь вдруг не могу представить себе жизни без него.

Я вышла из комнаты, чувствуя тошноту.

В прихожей Квириний, смутившись, сказал мне: «Я думал, что знаю, где хранится его завещание, но я искал повсюду и не смог его найти».

«Пропал?» По профессиональной привычке я произнесла это зловеще, но меня это не волновало.

Его отсрочили. К моему удивлению, к нам присоединились новые люди; люди приехали из города на похороны. С удивлением я узнал, что сегодня утром к семье и коллегам отца по бизнесу уже были отправлены гонцы. Мой носилок, должно быть, пересек их путь.

Должно быть, слух облетел весь Рим. Отец принадлежал к аукционистам.

Похоронный клуб; в основном он ходил за вином. Хотя он не платил членский взнос последние полгода, остальные члены, похоже, не держали на него обид (ну, то есть, это был Па). Похоронные были организованы. Командовал спокойный сановник.

Горния, пожилой помощник с антикварного склада, был одним из первых, кто пришёл. «Я принёс алтарь, который мы тут пинали, молодой Маркус. Довольно симпатичный этрусский артефакт, с крылатой фигурой...» Вот уж точно преимущество профессии.

Они всегда могли прикоснуться к алтарю. У них был доступ ко всему, и я как раз думал, что Горния поможет мне выбрать урну для праха, когда один из сотрудников похоронного клуба достал алебастровый предмет, явно соответствующий инструкциям моего отца. (Каким инструкциям?) Мужчина осторожно передал его мне, отмахнувшись от моего бормотания об оплате. У меня было чувство, что я попал в закрытый мир, где сегодня всё будет легко. Долги придут позже. Вероятно, немалые. Конечно, от меня ожидали их уплаты, но я был слишком благоразумен, чтобы расстраиваться из-за этой мысли прежде, чем придётся.

Собралась удивительная толпа. Мужчины, которых я никогда раньше не видел, утверждали, что они коллеги уже десятки лет. Выдавливая почти искренние слёзы, незнакомцы сжимали мою руку, словно знакомые дядюшки, и рассказывали, какая неожиданная трагедия случилась. Они обещали мне помощь в решении неясных вопросов. Один или двое даже многозначительно подмигнули. Я понятия не имел, что они имеют в виду.

Прибыла и семья. В мрачных платьях, с покрытыми вуалями головами, мои сёстры – Аллия, Галла, Юния – протиснулись вперёд, таща за собой моих кошмарных зятьев и Мико, вдовца Викторины. Я счёл это вопиющим лицемерием. Появился даже Петроний Лонг, приведя мою младшую сестру Майю, которая, по крайней мере, имела право быть здесь, ведь она работала с Па.

Это Майя сунула мне набор таблеток.

«Вам понадобится завещание».

«Я в шоке от услышанного. Он хранил его в офисе?» Я как раз собирался…

разговор. Я засунул эту штуку за пояс.

«Это была его последняя версия!» – усмехнулась Майя. «На прошлой неделе нужно было внести срочные изменения, поэтому он перенёс её в формат Септы. Ему очень понравилось с ней возиться».

«Знаете, что там написано?»

«Страдание не сказало бы».

«Ты не смотрел?»

«Не шокируйте – это за семью печатями!»

Некогда было удивляться сдержанности Майи (если это было правдой), случилось другое чудо. Маленькая фигурка, закутанная в чёрнейшее покрывало, ловко спрыгнула с наёмного осла (дешевле, чем носилки) с видом человека, ожидающего почтения. Она его получила. Толпа тут же расступилась перед ней, по-видимому, не удивившись её присутствию. Если до этого день казался нереальным, то теперь он превратился в безумие. Мне не нужно было заглядывать под покрывало. Моя мать возвращала себе свои права.

К счастью, никто не видел её лица. Я знал, что она не бросится безутешно на гроб и не станет рвать на себе волосы. Она отправит Па в преисподнюю с хихиканьем, радуясь, что он ушёл первым. Она была здесь, чтобы убедиться, что ренегат действительно отправился в Стикс. Самодовольные слова, которые я слышал сквозь эту завесу весь день, были: «Я никогда не люблю злорадствовать!»

Я торжественно поприветствовал маму и велел двум сёстрам вести её за руки, наказав ей всегда хорошо видеть происходящее и не воровать из дома серебряные подносы или старинные греческие вазы. Я знал, как сын должен обращаться со своей овдовевшей матерью. Я уже достаточно клиентов консультировал по этому вопросу.

Процессия выстроилась, словно рептилия, медленно пробуждающаяся на солнце. В оцепенении я обнаружил, что меня везут в начало длинной похоронной процессии. Мы немного прошли к тому месту в саду, которое папа, должно быть, уже выбрал местом своего упокоения. Он всё спланировал, как я понял. Меня заворожило, что у него есть эта патологическая черта. Его тело несли на гробу, на двухъярусном матрасе с подголовником из слоновой кости. Я был одним из восьми носильщиков, вместе с Петронием и другими зятьями: Веронтием, продажным дорожным подрядчиком; Мико, худшим штукатуром в Риме; Лоллием, вечно неверным лодочником; Гаем Бебием, самым скучным таможенником в этом далёком

Из шумной профессии. Номера составляли Горния и некий Клузиус, некий видный знаток аукционного дела, вероятно, тот, кто надеялся прибрать к рукам большую часть бизнеса моего отца в ближайшие несколько недель. Были факелы, как это принято даже днём. Были валторнисты и флейтисты. Любопытно, что все они умели играть. К моему облегчению, не было наёмных плакальщиц, причитающих, и, слава Плутону, не было артистов-мимов, изображающих папу.

Гробовщики, должно быть, привезли оборудование и, незаметно, уже соорудили костёр. Он был трёхъярусным. Вскоре склон холма наполнился погребальными ароматами: не только миррой и кассией, но и ладаном с корицей. Сегодня в Риме никто не смог бы купить праздничные гирлянды; у нас были все цветы. Высоко на Яникуланском холме ветерок помог огню разгореться после того, как я воткнул первый факел. Мы стояли вокруг, как и положено, часами, ожидая, пока тело сгорит, пока неразумные люди предавались воспоминаниям о Па. Те, кто подобрее, просто молча наблюдали. Гораздо позже мне предстояло залить пепел вином – всего лишь посредственным; из уважения к Па я приберег его лучшее для питья. Хотя я всё ещё не был уверен, какая часть организации лежит на мне, я пригласил всех на пир через девять дней, после установленного срока официального траура. Это побудило их уйти. Это был хороший шаг назад в Рим, и они поняли, что я не предлагаю им ночлега.