Текст книги "Шафрановые врата"
Автор книги: Линда Холман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 27 страниц)
– Тайна? – повторила я; мое сердце все еще громко стучало от ощущения его тела рядом. – Но, будучи доктором, неужели ты действительно веришь в тайну? Разве ты не полагаешься всецело на факты?
Он повернулся ко мне.
– Без тайны не было бы поиска и открытий. – Мы пару секунд смотрели друг на друга. – Ты тайна, Сидония, – сказал он, опуская картину.
Я слышала свое собственное дыхание – оно было слишком громким, слишком частым. Он обвил меня руками, и я подняла свое лицо, чтобы он понял, как сильно я хочу, чтобы он меня поцеловал. Он так и сделал. На этот раз я не дрожала, но мое тело неожиданно стало таким тяжелым и в то же время легким, гибким, а ноги ослабели.
Продолжая целовать, он нежно повел меня назад, пока я не прикоснулась ногами к краю родительской кровати, и я опустилась на нее, не отрываясь от его губ. Он сел возле меня, но как только он попытался нежно уложить меня, я высвободилась, снова села и поправила свои волосы. Я осознавала все происходящее: сладкий запах бурбона в его дыхании, твердость его груди на моей, реакция моего тела. Но мы были на кровати моих родителей, кровати, на которой они спали с тех пор, как я себя помнила, кровати, на которой умирала моя мама.
Я встала.
– Прости. – Этьен тоже поднялся. – Я не должен был так себя вести, Сидония, извини. Это трудно – быть рядом с тобой и не... – он осекся и опустил на меня взгляд, отчего мое тело начало просто пылать.
– Я сделаю кофе, – сказала я, отвернувшись от него, поскольку не знала, что еще можно сказать или сделать.
Но мои руки так дрожали, что чашки сильно стучали о блюдца, когда я доставала их из шкафа.
– Я расстроил тебя, – сказал Этьен, беря у меня фарфоровые чашки и ставя их на стол. – Наверное, мне лучше уйти.
Я покачала головой и провела пальцем по краю одной из чашек.
– Нет. Нет, не уходи. Ты не расстроил меня. Дело не в этом. – Я не могла поднять на него глаза, и он прижал свои ладони к моим щекам и заглянул мне в глаза.
– Мы не будем делать ничего такого, чего ты не захочешь, Сидония, – сказал он. – Это было бестактно с моей стороны. Еще раз прости. – Он убрал руки и отвернулся, а мне потребовалась вся моя сила воли, чтобы не прильнуть к нему и на этот раз попросить не останавливаться.
Неужели я была безнравственной? Конечно же нет. Я понимала, что не должна ложиться с Этьеном в постель. И тем не менее... Мне было двадцать девять лет. Он был первым мужчиной, обратившим на меня внимание, и он заставил меня ощутить себя красивой и желанной, но ни к чему меня не принуждал. Я хорошо понимала, чего хочу. Я сама, когда он в следующий раз заехал за мной, чтобы отвезти поужинать, затащила его в дом, прижалась к нему и поцеловала, сбросила с него пиджак и повела в свою спальню.
Он остановил меня, говоря:
– Сидония, я не ожидал...
Я поднесла пальцы к его губам и прошептала:
– Я знаю. Я хочу этого, – и положила его руки себе на грудь, а потом переместила его пальцы на пуговицы моего платья.
Конечно, он знал, что для меня это было впервые, но я все равно сказала ему, что не знаю, как себя вести, и хочу, чтобы он научил меня. Его тело было тяжелым, хотя и худым, а его кожа – горячей и гладкой.
Глядя снизу на его лицо, когда он обнимал меня, я не чувствовала ни страха, ни беспокойства, только сильное волнение. Его губы, которые были так близко, прошептали:
– Ты уверена... – и я кивнула.
Он любит меня. Он никогда не обидит меня. Я чувствовала себя в безопасности, ведь он заботится обо мне так, как никто и никогда раньше.
– Скажи, что мне делать, – прошептала я, положив свои руки на его бедра, и он показал мне.
Позже, когда я лежала, положив голову ему на грудь, слезы потекли из моих глаз, и он, сначала неправильно это расценив, погладил меня по обнаженному плечу и сказал:
– Прости, прости меня, Сидония, я сделал тебе больно, мне не следовало...
Но я перебила его:
– Нет. Ты не сделал мне больно. Я не знаю, почему я плачу, но это не из сожаления. Это из-за чувства вины. Это... – Я запнулась. – Это счастье, Этьен. Я счастлива! Ты сделал меня счастливой. Я не знаю, чем заслужила это счастье, чем заслужила тебя.
Он несколько секунд молчал.
– Сидония, – начал он и провел губами по моим волосам. – Ты прекрасна. Ты сильная и уверенная в себе женщина, которая прожила такую нелегкую жизнь. Ты много знаешь. Но в то же время такая хрупкая... Мне хотелось бы, чтобы ты посмотрела на себя моими глазами. Иногда... иногда tu battre mon coeur.
Ты разбиваешь мне сердце.
После того как он ушел, я посмотрела на себя в зеркало.
Была ли еще какая-нибудь женщина так же счастлива, как я, так же влюблена, как я в тот миг? Был ли еще какой-нибудь мужчина таким же любящим и внимательным, таким же искренним, как Этьен Дювергер?
Отныне мы с Этьеном жили по своего рода графику; в следующие несколько месяцев с осени и до декабря мы вместе проводили вечера, когда он был свободен, иногда раз в неделю, иногда два – либо в моем доме, либо ехали ужинать в Олбани, либо шли на концерт или в театр, либо просто гуляли по улицам и смотрели на витрины магазинов. Он оставался у меня на ночь, несмотря на то что порой ему нужно было рано уезжать, когда было еще темно, чтобы заехать к себе и переодеться перед работой. Он жил в доме с меблированными комнатами – в довольно унылом месте недалеко от больницы, как он сказал мне, – но это устраивало его, ведь он проводил там совсем мало времени.
Когда я просыпалась утром одна, после того как мы были вместе, я какое-то время оставалась в постели, поглаживая Синнабар, и ощущала желание жить, чего никогда не испытывала раньше. Но надо было вставать – я была так голодна, что сложно передать. Я готовила себе большой завтрак из яиц, бекона и тоста и выпивала три чашки кофе. Я ставила папины пластинки и напевала что-то себе под нос, пока мыла посуду. Теперь музыка приобрела новое значение, как и книги, которые я читала. Как и солнечные лучи, пробивающиеся через окна, или как ветер, шумящий в кронах деревьев. Все, что я слышала, или читала, или видела – даже мои рисунки, – было тем или иным образом связано с моей новой неожиданной радостью.
Конечно, наши с Этьеном отношения не были общепринятыми, но и я не была обычной женщиной, в конце концов, разве не так? Я знала, что мое поведение как с точки зрения общественной морали, так и с точки зрения религии считается греховным, и тем не менее чувство вины не терзало меня. Я знала, что поступаю правильно, и, кроме того, хотя никто из нас не говорил о любви и будущем, я знала, что Этьен любит меня, как и я его. Женщины знают подобные вещи.
Я также знала, с невозмутимой уверенностью, что он сделает мне предложение и у нас будет свадьба, а грех будет смыт с наших душ. Как когда-то в школе, я написала на листе бумаги, который потом сожгла в камине: «Миссис Этьен Дювергер». Сидония Дювергер. Прекрасно звучит.
Наши разговоры стали еще более интересны для меня. Никогда раньше я ни с кем не вела интеллектуальных дискуссий; хотя мы с отцом подолгу обсуждали происходящие в мире события, мы ни о чем не спорили. Неужели мы просто во всем соглашались друг с другом? Я не могла вспомнить. Или, может быть, это происходило потому, что я была влюблена в Этьена и страсть вмешивалась в наши беседы. И эта страсть усиливалась, как только мы прикасались друг к другу.
Спорить с ним было сложно и в то же время захватывающе. Его аргументы были убедительными, но он со вниманием выслушивал мое мнение и готов был принять мою точку зрения. Мне льстило, что он хотел, чтобы я поделилась с ним какими-либо незаурядными умозаключениями.
Однажды вечером, в декабре, мы сидели рядом на диване в моем доме. Синнабар прыгнула мне на колени, и я рассеянно проводила рукой по ее спине.
– Она родилась глухой? – спросил он, и я кивнула.
– Полагаю, что так. Она попала в наш дом еще котенком и всегда была глухой.
– Надеюсь, ты не позволяла ей спариваться.
Я посмотрела на него.
– Нет. Но что ты имел в виду, сказав «надеюсь»?
– Потому что ей, конечно же, не следует этого делать.
Я удивленно уставилась на него.
– Ее глухота. Было бы неправильно позволить ей иметь потомство, ведь этот дефект может передаться по наследству. – Этьен сделал еще один глоток бурбона. Он пил его постоянно, когда по вечерам приходил ко мне, хотя этот спиртной напиток не оказывал никакого видимого воздействия на него. – У нее есть отклонение, в конце концов. А проблема состоит в том, что, если позволить ей размножаться, он может привести к ослаблению рода.
Этьен был помешан на генетике, и когда он говорил на эту тему, то сразу оживлялся. Каким-то образом ему удавалось сделать так, что словосочетание «исследование генов» звучало интригующе.
– Помнишь, я рассказывал о теории наследственности Менделя? Что в каждом живом организме присутствует половина генов отца и половина генов матери?
– Да, – ответила я.
– Так что это довольно просто. Только сильным и безупречным можно позволять иметь потомство. Подумай, Сидония. Подумай о мире без слабых. Без хилых и умственно или телесно ущербных.
Я затаила дыхание. Неужели он не понимает, насколько я восприимчива ко всему этому? Ведь я была одной из этих ущербных, о которых он говорил. И тогда я отвернулась от него.
– Но разве тебе не кажется, что те, у кого есть изъян, могут чем-нибудь привлекать?
Он знал меня слишком хорошо.
– Сидония, – сказал он, прикоснувшись к моему подбородку так, чтобы я снова посмотрела на него. Я слегка улыбнулась. – Ты больна. Но это не наследственная болезнь. И благодаря ей ты стала сильнее. Ты же знаешь, что для меня ты настоящая красавица.
Он никогда не уставал делать так, что я чувствовала себя желанной, сокровищем. Я склонила голову ему на плечо.
– Но твоя кошка, – продолжил он, и мои волосы от его дыхания шевелились над моим ухом, – это другое дело. В соответствии с принципом разумного размножения отбирают лучших представителей рода, чтобы получить самое сильное и умное потомство – так с помощью особого разведения создаются лучшие виды. Поэтому хорошо, что Синнабар не передаст свой дефект потомству.
Мне не нравилось, что он говорил так о Синнабар.
– Но я читала в одной книге, которую ты мне дал, не помню, в какой именно... – начала я. – Так вот, там было что-то о выживании. Что выживают не самые сильные представители видов и не самые умные, а те, кто лучше всех приспосабливается к изменениям. Разве ты не согласен с этим?
– Нет, – ответил он, нежно убирая волосы с моей щеки и целуя мой шрам. – Но давай не будем говорить об этом сейчас, – пробормотал он.
И хотя я горела желанием спорить с ним, мне не хотелось, чтобы он перестал целовать меня в щеку.
– Хорошо, – прошептала я, потому что мое тело страстно желало его. Я знала, что пройдет четыре, а может быть, и пять дней, прежде чем я увижу его снова. – Хорошо, – повторила я, поворачивая лицо под его губы и сбрасывая Синнабар со своих колен.
Глава 12
– Мадам! Это Марракеш, вот мы и приехали, – сказал Азиз, озадаченно глядя на меня. – Вы не рады приехать в Марракеш?
Я не могла ни говорить, ни смотреть на него. Вместо этого я устремила взор вперед, на приближающееся предместье города. Вдоль дороги росли финиковые пальмы, образуя целые рощи. Мустафа вел автомобиль с напускной сосредоточенностью и решимостью, хотя, как и большинство водителей, он постоянно сигналил – я не видела, из-за чего именно, но, похоже, это что-то его дико возмущало.
– Куда ты направляешься? – спросила я его. – Мустафа, куда ты меня везешь?
Я не давала ему никаких указаний на этот счет, однако он явно ехал целенаправленно. Это в некотором роде обнадеживало меня, так как я понятия не имела, где можно остановиться в Марракеше. Поскольку он и Азиз заботились обо всем необходимом во время путешествия, я могла надеяться, что так они поступят и здесь.
– Азиз, – обратилась я к своему второму спутнику, когда Мустафа не ответил мне. – Куда мы направляемся?
– Мы едем во французский квартал, мадам, Ла Виль Нувель. В новой части города есть гостиницы для иностранцев.
Красный цвет парапетов стен Марракеша казался еще насыщеннее в лучах заходящего солнца. У меня в голове не было никакой картинки Марракеша, мне было известно лишь, что многие его здания построены из яркого красно-коричневого местного материала и что новую часть города построили французы – там когда-то жил Этьен. Старый город был обнесен стенами. На французском языке говорили в Ла Виль Нувеле, в то время как арабский, естественно, был языком старого города.
Здесь росло множество деревьев: олива, липа, гранат, миндаль и апельсин. Несмотря на внутренний трепет, я не могла не заметить, что они облагораживали квартал Ла Виль Нувель с широкими бульварами и маленькими такси, лавирующими между ослами с тележками и открытыми экипажами, в которые были впряжены белые лошади, высоко вскидывающие ноги. Побеги фуксии с яркими цветками свисали со стен садов. Этьен рассказывал мне, что подземная сеть трубопроводов и резервуаров для воды была сооружена здесь много веков назад, ведь город должен был стать центром региона, а торговые пути соединяли его с северной частью Марокко и Испанией.
Я смотрела на деревья и цветы, боясь, что если буду разглядывать лица людей, то смогу неожиданно увидеть Этьена. Знаю, было нелепо думать, что я увижу его в первые же минуты своего пребывания в Марракеше, и тем не менее мое сердце не переставало сильно стучать.
Мустафа остановил автомобиль перед впечатляющей респектабельной гостиницей, окруженной высокими раскачивающимися пальмами. «Hotel de la Palmeraie»[40] ,– прочла я скромную надпись, выгравированную на каменном выступе, нависающем над широкой двойной входной дверью. Гостиница впечатляла чудесным мавританским дизайном, и все же, как и гостиница «Континенталь» в Танжере, она была гостиницей европейской. На входе стоял по стойке «смирно» темнокожий мужчина в тесном красном пиджаке, отделанном золотой тесьмой, и красной же феске с золотой кисточкой.
Мустафа выпрыгнул из машины и открыл мне дверь, низко поклонившись и показывая рукой в направлении здания, словно он вновь вдруг обзавелся манерами.
– Гостиница «Ла Пальмере», – произнес он, и я вышла из машины.
Азиз вытащил мои чемоданы и поставил их на землю. Мужчина в красно-золотом поспешил к нам и взял чемоданы, тоже поклонившись мне.
— Bienvenu, Madam[41] ,– сказал он, – добро пожаловать в гостиницу «Ла Пальмере». – И отнес мои чемоданы в вестибюль гостиницы.
Я открыла свою сумку и вытащила ранее оговоренную сумму, добавив к ней несколько франков. Я вложила деньги Мустафе в руку, а потом вытащила еще несколько франков и дала их Азизу, который стоял возле открытой дверцы машины.
– Спасибо, Азиз. Я благодарна тебе за помощь, – сказала я ему, и он наклонил голову.
— De rien, мадам, не за что. До свидания, мадам.
Сказав это, он развернулся и сел на сиденье возле Мустафы, который постукивал ногой по педали газа, так что работающий двигатель издавал ритмичные звуки, и тут я осознала, что снова останусь одна в незнакомом городе.
Такое же ощущение возникало у меня в Марселе и в Танжере, разве что тогда я знала, что остаюсь там только на короткое время, ровно настолько, чтобы подготовиться к дальнейшему путешествию. Сюда, в Марракеш.
– А вы не будете ночевать в Марракеше? – спросила я, не понимая, почему меня это интересует. Я останусь здесь, в роскошной гостинице во французском квартале, в то время как они остановятся в другом месте, возможно, в старом городе.
– Нет, мадам, мы уезжаем. Может быть, мы быть дома, в Сеттате, утром. Я думаю, что эта дорога не разбита.
– Вы собираетесь ехать всю ночь?
– Да, мадам, – ответил Азиз и захлопнул дверцу. – До свидания, мадам, – сказал он во второй раз.
Я отступила от машины.
– Ну что же, тогда до свидания, Азиз, до свидания, Мустафа, – сказала я. – Спасибо. Счастливо добраться домой.
– Иншаллах!– пробормотали оба мужчины, и я, отвернувшись от машины, стала отряхивать сильно запыленную юбку и попыталась подобрать растрепанные ветром волосы заколками.
Когда я подняла глаза, желая помахать на прощание мужчинам, они были уже в конце подъездной аллеи. Я подняла руку, но в эту секунду автомобиль свернул на оживленную дорогу и я потеряла его из виду.
Портье – невысокий мужчина с хитрой улыбкой и блестящим золотым передним зубом – не отрывал от меня глаз, пока я приближалась к стойке. Его взгляд переместился с моих волос на платье и ботинки.
– Добро пожаловать, мадам, – сказал он не особенно доброжелательным тоном. – Желаете остановиться у нас?
– Да. Пожалуйста, мне нужен номер.
Он вытащил из широкого полированного шкафа журнал регистрации.
– Разумеется, мадам, разумеется. Но вы должны заполнить здесь, – сказал он, протягивая мне ручку с пером. Он смотрел, как я пишу свое имя, и его брови слегка приподнялись, затем он поправил себя: – Ах, мадемуазель. Это... ой... я прошу прощения. Как ваша фамилия?
– О'Шиа, – ответила я. – Мадемуазель О'Шиа.
– Вы приехали на поезде?
– Нет. Я приехала на машине из Танжера.
Он кивнул, но его брови поднялись еще выше.
– Тяжелое путешествие, я в этом не сомневаюсь, – сказал он, рассматривая мою прическу.
Я неожиданно осознала, насколько грязная. За последние два дня мне ни разу не удалось переодеться, я спала в этой одежде ночью в блиде,у меня даже не было возможности умыться. Я также понимала, что мои волосы спутались от ветра.
– Да.
– И как долго вы пробудете у нас, мадемуазель?
Я опустила глаза на свою подпись и увидела, что на странице напечатана стоимость номера за сутки. Мне это было совсем не по карману, однако же я понятия не имела, где еще могла бы остановиться.
– Я... Я не знаю, – ответила я ему.
По его лицу ничего нельзя было понять.
– Как пожелаете, мадемуазель, как пожелаете. Вам рады в гостинице «Ла Пальмере» в любое время. Я мсье Генри. Пожалуйста, зовите меня, если вам что-нибудь понадобится. Принцип нашей гостиницы: наши гости ни в чем не должны нуждаться. Вы хотели бы, чтобы я зарезервировал вам столик? Ужин подают с семи часов.
Буду ли я ужинать? Голодна ли я? Или я готова тут же выбежать на улицу и начать поиски? Я плохо соображала. Я уже открыла было рот, чтобы опять сказать «я не знаю», а потом поняла, что мне нужно поесть и поспать, чтобы восстановить силы.
– Да, спасибо, – сказала я. – Я поужинаю.
– В семь часов? Восемь? Какое время вы предпочитаете?
Он ждал, его рука с ручкой повисла над другим журналом.
– Я... Семь часов, – ответила я.
Он записал и кивнул.
– А теперь, я уверен, вы хотите подняться в свой номер, чтобы отдохнуть и освежиться после тяжелого путешествия.
– Да, – отозвалась я.
Он поднял руку и несколько раз щелкнул пальцами – в ту же секунду подбежал крепкий мальчик в такой же форме, что и мужчина, открывший мне входную дверь, и поднял мои чемоданы.
Я пошла вслед за мальчиком по роскошным толстым коврам вестибюля, чувствуя себя чужой и даже более неприкаянной, чем когда больше месяца назад покидала Олбани.
Номер оказался шикарным, с деревянными панелями на стенах и картинами в толстых позолоченных рамах, изображавшими горы и виды Марокко. На белом покрывале на кровати лепестками роз были выложены узоры. Я подняла один лепесток и ощутила пальцами его шелковистую поверхность, затем понюхала его.
Кровать, покрытая лепестками роз. Я себе такого и представить не могла. Я зашла в ванную и обнаружила там огромное серебряное блюдо с еще большим количеством розовых лепестков. Здесь же были мягкие белые полотенца, сложенные в форме цветов и птиц, пара тапочек из мягкой белой кожи и белый шелковый халат.
Мне следовало как можно скорее найти менее дорогую гостиницу. Но в данный момент я не могла ничего предпринять и решила, что останусь здесь на ночь, а завтра разберусь со всем этим на свежую голову. Я взяла со стеклянной полки над раковиной один из флакончиков с душистым маслом и вылила его в воду, от которой шел пар, а затем бросила туда розовые лепестки. Здесь везде были зеркала, даже возле ванны.
Я погрузилась в воду и откинулась назад. Кожа на кистях и запястьях была намного темнее, чем на остальных частях тела; я повернула голову и посмотрела на себя в зеркальную стену. Отражение показало, что лицо и шея у меня тоже темные; три дня путешествия по солнцу и ветру так изменили мое лицо, что я с трудом узнала себя.
Я легла на спину и стала рассматривать свое тело. Тазовые кости выпирали, как, впрочем и колени.
Мой живот казался невероятно плоским под теплой ароматной водой.
Вымыв волосы, я сколола их на затылке, хотя они были еще влажными. Затем я надела свое лучшее платье, то же простое темно-зеленое шелковое платье с белым тонким узором, которое надевала очень давно, когда ходила на прием к Этьену. Оно было с длинным рукавом и прикрывало колени. Я попыталась расправить его – платье сильно измялось, затем достала из чемодана мою вторую пару ботинок: хоть и ужасные, черные, один с утолщенной подошвой, но, по крайней мере, в них не въелась красная пыль.
Затем я спустилась в тускло освещенный вестибюль; посредине находился огромный тихо журчащий фонтан. В воде плавало множество лепестков роз. Стены были обшиты деревянными панелями разных оттенков – от белого до коричнево-красного, – украшенными приятным рисунком. Они сияли в мягком свете канделябров.
– Мадам? – Мальчик, высокий и худой, лишь с намеком на усы, появился возле меня. На нем была красно-золотая форма отеля и белые хлопчатобумажные перчатки. – Желаете пройти в столовую?
– Да, пожалуйста, – сказала я, и он предложил мне руку.
Я взяла его под руку. Он шел довольно быстро, широко шагая, что естественно для высоких длинноногих молодых людей, но, почувствовав мое замешательство, остановился и опустил глаза на мои ботинки. Затем он немного наклонил голову, как бы извиняясь, и пошел медленнее, так что я могла теперь идти даже в ногу с ним.
У двери в столовую он остановился, сказал что-то низким голосом метрдотелю, еще одному привлекательному молодому человеку. Его волосы были гладко зачесаны назад и смазаны гелем, на нем были смокинг с длинными полами, бордовый пояс и белые перчатки.
– Ваше имя, мадам? – спросил он и, когда я назвала себя, кивнул мальчику, на чью руку я все еще опиралась.
Как только я увидела величественный зал, сразу поняла, насколько мой вид не соответствует дресс-коду. Мужчины были одеты в темные костюмы или смокинги, а большинство женщин – в длинные атласные вечерние платья и вуали, их волосы были либо коротко острижены и завиты, либо тщательно зачесаны наверх, на шее и запястьях блестели изысканные украшения.
Я стояла в дверном проеме в своем помятом зеленом шелковом платье, влажные пряди выбились из прически и падали на воротник и на уши, я чувствовала себя убогой и понимала, что совсем неуместна здесь. Но молодой человек, на чью руку я опиралась, красиво улыбнулся мне из-под своих едва пробивающихся усиков и сказал:
– Прошу вас, мадам.
И эта его улыбка придала мне уверенности, так что я подняла голову и прошла с ним через зал. Я смотрела прямо перед собой, на темнеющееся за высокими открытыми окнами небо. К счастью, парень не посадил меня в центре зала, среди ужинавших людей, но провел к маленькому столику, стоявшему возле окна в сад. Он выдвинул мне стул, и я опустилась на широкое бордовое бархатное сиденье. В зале слышались тихий смех и разговоры, звон серебра о фарфор и нежные звуки арфы в углу. В эту весьма принужденную атмосферу врывались доносящиеся откуда-то из сада отдаленный слабый шум и ритмичные удары барабанов.
Я сделала глоток минеральной воды, которую мне сразу же налили в стакан, и выбрала простой рататуй из обширного меню, протянутого мне еще одними руками в перчатках, а затем посмотрела в окно.
В сумерках еще были видны ряды деревьев и высоких цветущих кустарников, а также тропинки, петляющие между ними. В дальнем конце сада высокая стена была увита бугенвиллеей. А за стеной, напоминая одну из картин в моей комнате, виднелись покрытые снегом горы – Высокий Атлас. Я слышала вечернее пение птиц, разливавшееся в благоухающем воздухе.
При виде этой невероятной красоты я на мгновение забыла о цели моей поездки в Марракеш.
Я очнулась, только когда официант пробормотал:
– Начинать, мадам. Bon appetite[42] ,– и поставил передо мной тарелку с маленькими пирожными милле-фолле.
Я положила одно из них себе в рот; это напомнило мне бастилу, которую я ела в Танжере, но здесь внутри было что-то, что я не могла определить. Шум снаружи – отдаленный гул, равномерный и ритмичный, как биение сердца, – усилился, и его ритм стал более частым. Я оглянулась на тускло освещенную благоухающую комнату, но, казалось, никто ничего не замечал.
– Простите, – наконец обратилась я к паре за соседним столиком. – Что это за звук?
Мужчина опустил нож с вилкой.
– Главная площадь в медине – старом районе Марракеша, – ответил он с британским акцентом. – Джемаа-эль-Фна. Тихое место, – сказал он. – Как я понимаю, вы только что приехали в Марракеш?
– Да.
– Ну что же, тогда вам нужно обязательно посетить медину. Район Марракеша, в котором находимся мы с вами, – Ла Виль Нувель – сильно отличается от старой части города. Здесь все новое, построенное после захвата власти французами. Но Джемаа-эль-Фна, – он посмотрел на мой столик, накрытый на одного человека, а потом перевел взгляд на мое лицо, – считается величайшим соукомв Марокко, причем на протяжении многих веков. Но я бы не рекомендовал ходить – или даже осмелиться сунуться – в старый район без сопровождения. Позвольте мне представиться и познакомить вас с моей женой. – Он поднялся и благородно поклонился. – Мистер Клив Рассел, – назвался он. – И миссис Рассел. – Он протянул руку высокой стройной женщине с алебастровой кожей, сидевшей напротив него. Тонкая нить сверкающих рубинов в золотой оправе охватывала ее длинную безукоризненную шею.
Я представилась, и миссис Рассел кивнула.
– Мистер Рассел прав. Медина внушает страх. А эта площадь – ох, там столько людей! Здесь я видела вещи, которых не видела больше нигде. Чародеи со змеями, агрессивные обезьяны, пожиратели огня и стекла. Несносные попрошайки, преследующие тебя. И то, как мужчины разглядывают... Это буквально вызывало дрожь в моем теле. Одного раза было для меня достаточно, даже несмотря на то, что мистер Рассел находился рядом, – сказала она.
– Это название – Джемаа-эль-Фна – означает «Собрание мертвых», или «Скопление покойников» – какие-то вселяющие ужас вещи, – продолжил мистер Рассел, снова садясь за стол, но подвинув свой стул так, чтобы видеть меня и продолжить разговор. – Раньше на площади часто выставляли отсеченные головы, это было своего рода предостережением. Французы положили конец всему этому.
– И слава Богу! – добавила миссис Рассел.
– Вы давно в Марракеше? – спросила я.
– Несколько недель, – ответил мистер Рассел. – Но сейчас здесь слишком жарко. Мы уезжаем на следующей неделе. В Эс-Сувейру, где можно насладиться морским бризом. Вы там еще не были?
Я покачала головой. Это название заставило меня вздрогнуть: это там, в Эс-Сувейре, брат Этьена Гийом утонул в Атлантическом океане.
– Прелестный прибрежный городок. Прелестный, – добавила миссис Рассел. – Знаменитый своей мебелью и украшенными резьбой изделиями из туи. Аромат этого дерева может наполнить весь дом. Я надеюсь найти небольшой столик и отправить домой. Как вам нравится интерьер? Я чувствую себя здесь словно во дворце паши.
– А вы не встречали за время вашего пребывания здесь доктора Дювергера? – спросила я, не отвечая на вопрос миссис Рассел.
Гостиница была буквально наводнена богатыми иностранцами; возможно, Этьен останавливался здесь. Или даже находился здесь сейчас. Мое сердце гулко застучало, и я быстро обвела взглядом комнату.
– Как звали доктора, с которым мы встретились в поезде?
Услышав эту фразу миссис Рассел, обращенную к мужу, я снова посмотрела на них.
Мистер Рассел покачал головой.
– То был доктор Уиллоуз. Мне очень жаль. Мы не знаем доктора Дювергера. Но вам нужно спросить у портье, если вы полагаете, что он может быть здесь.
– Спасибо, – сказала я. – Я так и сделаю.
Мне и в голову не пришло спросить напыщенного мсье Генри, не останавливался ли здесь в последнее время доктор Дювергер. Как я могла не догадаться задать такой простой вопрос? Хотя я была немного не в себе, когда приехала. Наверное, и сейчас еще не пришла в себя.
– Это сад... – я махнула рукой в сторону окна.
– Это был своего рода парк несколько столетий назад, – пояснила миссис Рассел, прежде чем я успела продолжить. – Есть прекрасные сады, подобные этому, по всему Марракешу, за стенами медины. Очевидно, у правящих султанов была традиция дарить своим сыновьям дом и сад за пределами медины в качестве свадебного подарка. Много французских отелей построено там, где когда-то были сады правителей. Этот простирается на несколько акров. Вам стоит прогуляться по нему чуть позже, ведь аромат цветов становится насыщеннее к вечеру, когда спадает жара. К тому же он обнесен стеной, поэтому там абсолютно безопасно.
Я кивнула.
– Да. Я схожу.
– Я бы посоветовал вам взять на десерт наполеон. Его здесь прекрасно готовят, в этой гостинице очень талантливый французский шеф-повар, кондитер, – продолжил мистер Рассел, разворачивая свой стул и этим как бы давая мне понять, что разговор окончен. – Нам он очень нравится, правда, дорогая? – сказал он миссис Рассел.
После того как я закончила ужинать, ощутив тяжесть в желудке, хоть еда и была легкой, я прошла через огромную стеклянную дверь в сад. Многие гости теперь танцевали в одном из залов, через которые я прошла, поэтому тропинки сада были пусты, но освещены зажженными факелами. Здесь были апельсиновые и лимонные деревья и тысячи розовых кустов с яркими красными цветами. Я вспомнила о лепестках, разбросанных по всему моему номеру. Соловьи и горлицы гнездились на пальмовых деревьях, что росли вдоль тропинок. В саду было изобилие сладко пахнущей мимозы и растений, которые были удивительно похожи на те, что росли в моем саду: герань, левкой, львиный зев, бальзамин, шалфей, анютины глазки и штокроза.
Удивительно, но мои воспоминания о доме – и моей прежней жизни – казались чем-то далеким, будто женщина, которая жила там обычной жизнью, не поддерживая связи с миром за пределами Юнипер-роуд, никак не могла быть мной.
На этой новой для меня земле я уже не была той Сидонией О'Шиа. С тех пор как я покинула Олбани, все, что я видела, слышала и вдыхала, к чему прикасалась и что пробовала на вкус, было неожиданным и непредсказуемым. Что-то было прекрасным, что-то устрашало. Что-то было опасным и волнующим, что-то – ясным и спокойным. Все воспринималось так, будто новые события были фотографиями из книги, фотографиями, которые я запечатлела в своей памяти.
