Текст книги "Шафрановые врата"
Автор книги: Линда Холман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 27 страниц)
Я свернула на еще одну улицу и вдруг услышала беспрерывный механический гул. Я пошла на звук и оказалась в переулке с крошечными нишами в стенах. В каждой нише сидел старик, согнувшись над старой швейной машиной, вертя маховиком. Я вспомнила свою маму. Значит, это переулок портных.
В следующем переулке мужчины работали с деревом, тоже каждый в своей нише. Эти мужчины не были такими старыми, как портные, некоторые были босыми; они использовали различные инструменты. Запах здесь был свежим и чистым.
Свернув еще раз, я оказалась на небольшой площади. Над пустым пространством с пересекающихся веревок, натянутых между крышами, свисали огромные мотки шерсти: цветной потолок. Переулок красильщиков. Мотки были пурпурными, оранжевыми, желтыми, темно-зелеными, как океан, бледно-зелеными, как молодые листья, фиолетовыми и синими, яркими и неброскими. Какое-то время я стояла, с восторгом глядя вверх. Затем я увидела, что все красильщики были мальчиками, в основном лет двенадцати или тринадцати; они тоже сидели в крошечных нишах на возвышениях, скрестив ноги, и размешивали краску в чанах, куда опускали грубую серую шерсть. Их руки, державшие деревянные лопатки, были до запястий испачканы краской непонятного цвета. Когда я проходила мимо, они смотрели на меня, не переставая помешивать краску. Пар поднимался от чанов, и я могла представить, как неимоверно жарко в крошечных куполовидных нишах.
«Шария Зитун сразу же за переулком красильщиков», – сказал мне продавец бабучейна базаре. Я остановилась у стены в конце переулка; можно было идти только налево или направо. На стене был крошечный указатель, но надпись на нем была на арабском языке. Свернув налево, я пошла по переулку, и почти сразу же ко мне подбежали трое маленьких детей.
– Мадам! – закричали они; на их крики отворилась дверь в воротах, и грузная женщина высунула из нее голову, придерживая платок перед лицом. Она прикрикнула на детей, и они разбежались.
— Pardon[58] ,мадам, – сказала я ей.
Она посмотрела на меня недружелюбно.
— Je cherche[59] Шария Зитун, – сказала я.
Ее взгляд слегка изменился.
— Parlez-vous français[60] , мадам? – спросила я и медленно повторила: – Шария Зитун.
Женщина кивнула, указывая на землю. Я посмотрела вниз, не понимая, пока она не сказала:
– Шария Зитун.
– А, это и есть Шария Зитун?
Женщина снова кивнула.
– Пожалуйста, мадам, – сказала я, – я пытаюсь найти мадам Малики.
Женщина сделала шаг назад.
– Манон Малики, – уточнила я и кивнула, понуждая ее ответить.
И тут женщина повела себя странно. Она залезла рукой под кафтан, вытащила маленький кожаный мешочек и вцепилась в него. Я знала, что это был амулет, охраняющий от джиннов;Азиз носил такой. Чего я не знала, так это того, схватилась она за него, чтобы защититься от меня, или потому, что я произнесла имя Манон.
Но вот она подняла другую руку и махнула ею, указывая поверх моего левого плеча. Я повернулась и посмотрела на синие ворота, на которые она указывала.
— C'est la[61] ? – спросила я. – Это здесь она живет?
Теперь женщина спрятала амулет под кафтан и зашла во двор, громко хлопнув дверью.
Я пошла к воротам, на которые она показала. Они были ярко-синего цвета с бирюзовым оттенком, как и многие ворота здесь. Теперь я знала, что синий цвет защищает от злого глаза джинна.
На воротах было массивное медное кольцо в форме руки – хамса.И это было знакомо мне. Я видела много точно таких же колец на других воротах, они обеспечивали еще большую защиту от чар.
Я стояла перед воротами, тяжело дыша. Неужели я действительно нашла Манон? Я подняла руку, чтобы взяться за кольцо, но опустила ее.
Что, если я постучу, а дверь откроет Этьен? Но разве не на это я надеялась? Разве не ради этой минуты я совершила невероятно трудное путешествие, проделала весь этот путь до Марракеша? Я осознала, что мне страшно, я чувствовала себя безмерно одинокой. Сколько раз я спрашивала себя, смогу ли добраться до Марракеша, и если смогу, то найду ли Этьена?
И вот этот момент наступил.
И мне было страшно.
Что, если он лишь посмотрит на меня, нахмурившись и качая головой, и велит мне уйти, заявит, что я не имела права приезжать сюда, что он не хочет видеть меня. Что, если – когда я попытаюсь заговорить с ним, объяснить, что не сержусь на него за то, что он бросил меня, что прощаю его, и что бы он там ни скрывал от меня, это не может быть слишком ужасным, – он просто закроет передо мной дверь?
Нет. Этьен не поступит так со мной. Не поступит.
А что, если дверь откроет Манон? Что, если рассказанное ею о брате окажется неприемлемым для меня?
Я не могла дышать. У меня в ушах громко звенело, а синяя дверь становилась все ярче и ярче, пока не стала мерцать переливающимся светом. Одной рукой я оперлась на нее, но я так сильно дрожала, что мне пришлось опереться еще и плечом и закрыть глаза. Я не хотела быть здесь, только не сейчас. Мне нужно какое-то время. Я приду завтра, когда смогу контролировать свои эмоции. Этого достаточно для одного дня – найти, где живет Манон. Пусть пройдет хотя бы один день, прежде чем я встречусь с ней. Или с Этьеном.
Наконец я смогла открыть глаза, в ушах больше не звенело. Я выпрямилась и, бросив последний взгляд на ворота, повернулась и пошла прочь.
Дойдя до средины переулка, я остановилась. Я уехала из Олбани больше месяца назад. У меня было достаточно времени. И я не трусиха, я это много раз доказала себе, с тех пор как покинула Юнипер-роуд.
Я вернулась и снова стала перед воротами. Неосознанно я приложила к ним ухо, но ничего не услышала.
Затем я ухватилась за тяжелую хамсу,подняла ее и опустила раз, и два, и три. Стук получился тяжелым и суровым.
Глава 20
По ту сторону ворот было тихо. Я снова постучала, на этот раз с большей силой ударяя хамсой по дереву. Наконец я услышала шаги и дверь со скрипом отворилась.
В узкую щель выскользнула женщина, придерживая хик,чтобы лицо было прикрыто, к чему я уже привыкла. У нее были большие темные глаза; она часто заморгала, удивленно глядя на меня. В одной руке она держала металлическое ведро. В нем лежала тряпка, намотанная на палку. С нее на землю стекали белые капли. Я приняла эту женщину за служанку.
— Bonjour, мадам, – сказала я в надежде, что она говорит по-французски. – Я ищу мадам Малики. – До меня доносился резкий запах извести.
Когда она не ответила, я подумала, что она не понимает. Я поприветствовала ее на арабском языке: «Ассаламу аллейкум», – «Мир вам», – а затем медленно произнесла имя: «Манон».
Она продолжала изучать меня, теперь ее глаза стали необычно тусклыми, их свет погас. Я была ей благодарна за то, что она не достала амулет, как сделала женщина, живущая на этой улице. «Может быть, она слабоумная», – на секунду засомневалась я. Но хотя она молчала, в ее глазах светился ум, когда она изучала мое лицо. Она сделала шаг назад и поставила ведро. В эту секунду она ничем не отличалась от любой из закутанных женщин, которых я встречала в переулках Марракеша.
– Мадам Малики, – сказала я снова, пытаясь не выказать своего недовольства.
– Зачем вы ее ищете? – спросила женщина на безупречном французском языке, ее голос был слегка приглушен хиком.
Я сразу же расправила плечи.
– О! – воскликнула я, почему-то удивившись ее строгому тону и мелодичности ее голоса. Как могла я подумать несколько секунд назад, что она глупа? – Я... я пришла поговорить с ней, – пояснила я, не желая открывать причину, по какой я стояла в этом темном переулке.
– Что-нибудь случилось? – спросила она, и снова тон ее голоса внушил мне надежду, но все же меня раздражало то, что марокканская служанка полагает, что я буду говорить с ней о своих проблемах.
– Мадам Малики не о чем беспокоиться, – сказала я. – Извините, мадам, но я преодолела очень длинный путь, чтобы найти ее. Если она дома, мне бы очень хотелось с ней поговорить. Вы можете позвать ее?
Женщина вытерла руку о полу хика.У нее были длинные пальцы и овальные ногти с закруглениями в форме полумесяца.
– Проходите, – сказала она, шире открыв дверь, и я, затаив дыхание перешагнула через ведро с известью и зашла во двор. Я внимательно осмотрела все вокруг, каждый уголок. Чего я ожидала? Увидеть Этьена, сидящего посреди двора? Или следы его пребывания здесь: знакомый пиджак, книгу с лежащими на ней очками?
Но ничего такого я не увидела. В полном разгаре была уборка, по всему двору стояла мебель: диваны, стулья и длинные узкие матрасы, обтянутые разноцветной тканью, которые, как я знала, использовались, чтобы сидеть на них днем и спать ночью. В центре двора, вымощенного плиткой, находился фонтан, но вместо воды в нем были только мертвые сухие листья и застывшее тельце маленькой желтой птицы с крошечными, торчащими вверх лапками. В нескольких больших глиняных горшках росла пыльная герань. Крутые узкие кафельные ступеньки вели на второй этаж; окна, закрытые ставнями, выходили во двор.
Женщина продолжала изучать меня.
– Закройте дверь, – сказала она и посмотрела, как я это делаю.
Затем она повернулась и медленно пошла через двор, покачивая бедрами под хиком.Я не знала, то ли мне идти за ней, то ли остаться у ворот. Ребенок лет четырех или пяти выбежал во двор из дома.
— Maman !– позвал он, но женщина не обратила на него внимания и села на один из матрасов.
А затем в дверях появилась девочка. Ей было лет десять или одиннадцать, ее кожа была цвета кофе с молоком. Она была болезненно худой, одета в простую муслиновую сорочку. Ее колени и локти казались чересчур большими для ее ног и рук, а челюсть была слишком узкой.
Ее правая рука была вся в синяках, один глаз затек, а веко опухло. Голова была повязана платком в цветочек, а волосы – такого же цвета, как и ее кожа, – были туго заплетены в косы, свисавшие на грудь. Она держала в руке щетку для побелки и открыто смотрела на меня.
Я не могла понять, был младший ребенок мальчиком или девочкой; густые черные волосы были ровно подстрижены как на затылке, так и на лбу, они почти закрывали большие глаза, которые были такими же черными, как и волосы. Кожа ребенка была светлой. На нем был какой-то балахон, слишком длинный, чтобы быть рубашкой, и слишком коротким как для платья, и льняные штаны, порванные на коленях. Ребенок был босым.
– Кто эта леди, Maman? – крикнул ребенок. – Кто она?
Как и у матери, его французский был безупречен. Он подошел и стал передо мной; его голова на длинной и тонкой шее отклонилась назад – он пытался рассмотреть мое лицо.
– Пожалуйста, мадам! – окликнула я женщину. – Пожалуйста! Не могли бы вы попросить мадам Малики выйти во двор?
Мое сердце сильно стучало. Я понимала, что, если заговорю громче и если Этьен в доме, он может услышать мой голос. Я посмотрела на окна второго этажа, но ставни были закрыты.
– Как вас зовут, мадам? – спросил меня ребенок без тени смущения.
– Мадемуазель О'Шиа, – растерянно сказала я, все еще глядя на женщину. Почему она не делает того, о чем я прошу?
– Я Баду. – Как и внешность, имя ребенка не раскрыло его пол; этим французским именем называли как мальчиков, так и девочек.
– Мы белим стены внутри. Я помогаю, – гордо сообщил Баду. – Я с Фалидой передвигаю мебель.
Женщина сказала что-то на арабском, и Баду с девочкой, которая опустила свою щетку на землю, принялись с усердием толкать тяжелый табурет из пробкового дерева, пока тот не оказался напротив женщины. Я подумала, что сестра Этьена, должно быть, добрая женщина, раз позволяет служанке присматривать за детьми. Или, возможно, это такой марокканский обычай – то, что мать и дети работают вместе. Я не знала.
– Садитесь, – сказала мне женщина, вяло махнув рукой на пробковый стул.
Баду забрался ей на колени и прижался к ней, но она не обращала на него никакого внимания. Девочка – как я поняла, это и была Фалида – снова вернулась к двери и взяла свою щетку, все еще глядя на меня.
Мое беспокойство росло с каждой минутой, и я теряла терпение. Я неоднократно просила служанку позвать хозяйку, но было очевидно, что она не торопится делать это. Я досадливо вздохнула.
– Мадам, пожалуйста! Мне бы хотелось, чтобы вы сходили за мадам Малики. Она дома? – спросила я сухо, садясь на табурет. – Или... или здесь есть кто-нибудь еще?
Теперь женщина смотрела на меня с неприязнью и все еще прикрывала хикомнижнюю часть лица.
– Мадам Малики, – произнес ребенок тонким голоском, закручивая вокруг пальцев кусок веревки. – Баду Малики, – сказал он скорее шепотом, будто самому себе.
– Зачем вы ее ищете? – снова спросила женщина.
– Это дело личное, касающееся только мадам Малики, – медленно сказала я. Вдруг я ощутила сильную усталость и жажду.
Тогда женщина опустила руку, сжимавшую край хика,и открыла лицо. У нее был прямой нос и красиво очерченные губы. Глаза были такими же темными, как и мои, но кожа на тон светлее. От уголков ее глаз расходились морщины, и что-то в выражении лица выдавало ее бесконечную усталость. Она явно была старше меня. Ее лицо было печальным и бледным. И хотя сейчас она выглядела выжатой как лимон, в ней еще не угасла чувственность. Я осознала, что кроме лиц нескольких незакутанных берберских женщин, которых я встретила на площади, я не видела лица ни одной другой местной женщины, с тех пор как приехала в эту страну.
Она молчала, и я снова обратилась к ней:
– Пожалуйста, мадам! Я должна увидеть мадам Малики.
Во дворе было очень жарко. Пронзительно звенела цикада, и этот звук вонзался мне в уши.
– Это я, – спокойно сказала женщина.
Я едва заметно потрясла головой. Звон цикады немного заглушил голос женщины. Конечно же, я неправильно ее поняла.
– Извините, – заговорила я, – возможно, я не расслышала. Вы же не сказали, что вы мадам Малики?
Она кивнула, и я встала.
– Нет! – воскликнула я. – О нет!
Мое платье на спине было влажным от пота.
– Извините, мадам. Я, наверно, ошиблась. Я искала кого-то другого.
Я глубоко вздохнула от разочарования и досады. Я так надеялась и так переживала, и вот мои поиски оказались напрасными. Продавец бабучейна базаре что-то перепутал. Он с такой уверенностью сказал мне, что Манон Малики – дочь Марселя Дювергера. Но это не могла быть сестра Этьена. Это была марокканская служанка. Что теперь? Что еще могла я сделать, чтобы найти Этьена?
– Вы ищете кого-то еще? – спросила женщина. – Но вы пришли сюда в поисках Манон Малики. Это я.
– Нет. Женщина, которую я пытаюсь найти... – Я запнулась, подбирая нужное слово. – Мне дали неверную информацию. – Я посмотрела на синие ворота и сделала шаг в их направлении. – Извините за беспокойство.
– Зачем вы ее ищете? – Руки женщины, длинные и изящные, были приподняты над ребенком, как будто она не хотела прикасаться к малышу.
– Она сестра... друга.
– Сестра кого?
Меня раздражали ее прямые вопросы. Я хотела уйти, но эта женщина впустила меня во двор. Я не могла просто отмахнуться от нее.
– Манон, которую я ищу, – это дочь Марселя Дювергера, – пояснила я. – Один мужчина на базаре сказал мне, что Манон Малики и есть эта женщина.
Она сидела не двигаясь. Ребенок все еще играл куском веревки, не сводя с меня глаз. Девочка, открыв рот и прижавшись к двери, наблюдала за происходящим.
Снова начала петь цикада.
– Все правильно. Я дочь Марселя Дювергера.
– Но... если вы Манон... Извините, мадам. Просто я... я... – Значит, передо мной сидела не марокканка? – Манон, которую я ищу, сестра доктора Дювергера, – наконец сказала я.
Женщина какое-то время молчала, затем спросила:
– Откуда вы знаете Этьена?
То, с какой фамильярностью она произнесла его имя, заставило меня затаить дыхание. Ведь я не называла его имени!
– Вы его сестра? – пробормотала я, снова тяжело опускаясь на стул.
Она кивнула.
Во дворе было слишком жарко, хотя я и сидела в тени. Цикада продолжала громко звенеть. Я открыла было рот, чтобы продолжать говорить, однако мои губы плотно сжались. Я пыталась их облизнуть, но слюны почти не было.
– Он... он здесь? С вами? – я наконец смогла это произнести. – Этьен здесь? – Я смотрела на нее в надежде, что она кивнет и скажет: «Да, да, он здесь».
Женщина подняла руки и сняла хик,и я увидела ее волосы, длинные и тяжелые, спадающие на плечи. Темные и волнистые, как у меня, но с несколькими белыми прядями. Под хикомна ней был темно-пурпурный кафтан.
– Вы из Англии? Или из Америки? Не могу понять по вашему акценту, – сказала она.
Я снова попыталась облизнуть губы.
– Из Америки, – ответила я.
– Принеси нашей гостье воды, mon cher garçon[62] , – велела Манон ребенку – значит, это был мальчик.
Он соскользнул с ее рук и легко побежал в дом, коснувшись девочки рукой, когда пробегал мимо.
– Фалида, иди и помоги ему, – сказала Манон, и девочка вскочила и скрылась из виду.
Я изучала свои руки, сжав их на коленях, слушая звон цикады. Через минуту мальчик вернулся; он шел через двор медленно и очень осторожно, двумя руками держа перед собой железную кружку. Он не пролил ни капли и с гордостью предложил ее мне. Я выпила; напиток был прохладным и освежающим, с привкусом лимона.
Баду ждал, стоя передо мной; я отдала ему пустую кружку, он взял ее и понес в дом. Наблюдая за ним, я подумала, что Манон Малики в силу своего возраста не может иметь такого маленького ребенка; наверняка ему было не больше пяти лет. Но потом подумала, как выглядела бы я, если бы мой ребенок был... Я отогнала эти мысли.
– И давно вы ищете Этьена?
Я кивнула и на секунду прикрыла глаза.
– Я искала его в Марракеше, во французском квартале, несколько дней.
– А до этого?
Я нахмурилась, снова бросив взгляд на дом. Что она скрывала? Я снова поднялась, будучи не в состоянии просто сидеть.
– Мадам, Этьен здесь, в Марракеше? Пожалуйста. Я должна знать. Я должна знать, мадам Малики, – сказала я.
Мой голос теперь звучал громче, в нем появились резкие нотки. Что-то настораживало меня в этой женщине. Почему-то она мне не понравилась, хотя я общалась с ней всего несколько минут.
– Я же говорю вам, что приехала из Америки, чтобы найти его. Поездка и поиски заняли больше месяца.
Манон оставалась очень спокойной. Фалида и Баду вернулись, и снова Баду забрался на руки матери. Он прижался к ее груди, но, как и прежде, мать не прикасалась к нему. Его маленькое личико было спокойным, он казался очень смирным. Он явно не был похож на свою мать; ее спокойствие было обманчивым, за ее сдержанностью угадывался бушующий огонь.
– Вы очень расстроились? – спросила она, слегка наклонив голову и с любопытством глядя на меня. – Вам очень жарко, и у вас болезненный вид. Вам нехорошо, мадемуазель... как, вы сказали, ваше имя? – Ее взгляд внезапно скользнул с моего лица на тело.
Я глубоко вдохнула.
– О'Шиа. Сидония О'Шиа, – сказала я на выдохе, и что-то кольнуло в груди, потому что только сейчас я сообразила, что она не знает, кто я такая. Это значило, что или Этьена действительно здесь не было, или, если он все-таки здесь, он не упоминал обо мне. – Для меня очень важно найти Этьена. Мой вид – это следствие волнения. – Неужели я думала, что Этьен, приехав к своей сестре, рассказал ей о женщине в Америке, которую он... он что? Любил? С которой зачал ребенка? – Вы не знаете, кто я, – сказала я, подтверждая то, что теперь стало для меня очевидным.
– Откуда мне знать? Вы, иностранка, приехали из Америки, пришли в мой дом неожиданно, без предупреждения и спрашиваете о моем брате.
Я сглотнула.
– Я и Этьен... – Как назвать себя? – Я его невеста, – сказала я и зачем-то добавила: – Мы собирались пожениться.
Теперь выражение лица Манон изменилось. На нем уже не читалось любопытство, оно помрачнело. Она сжала руки, потом разжала и глубоко вдохнула. Когда она выдохнула, ребенок повернул голову и посмотрел на нее.
Она сказала что-то Фалиде на арабском языке. Баду поднялся без вопросов, и Фалида взяла его за руку. Они вышли через дверь в воротах, которая со стуком захлопнулась за ними.
– Значит, вы любовница Этьена? – безучастно спросила Манон.
– Я... я сказала, что я его невеста.
Она сжала губы, и снова то же странное выражение, что и несколько секунд назад, появилось на ее лице. Я не могла утверждать, но это было похоже на злость. Я вспомнила, как она на секунду сжала кулаки.
– А зачем вы пришли ко мне, Сидония О'Шиа?
Я достала из сумочки листок, слегка порвавшийся на тонких сгибах.
– Ваше письмо Этьену.
Она взглянула на листок в моих руках, затем перевела взгляд на мое лицо.
– Написанное когда?
– Шесть месяцев назад.
– Мужчина бросает вас, а вы находите старое письмо и едете в такую даль, чтобы найти его?
Я не хотела говорить, что он бросил меня, хотя это было очевидно. И вдруг я поняла, насколько нелепо выгляжу. Я почувствовала, что Манон воспринимает меня так же, как и люди в отеле в Танжере. «Героиня своей собственной драматической истории».Мне стало стыдно перед этой очень необычной женщиной. Я опустила взгляд на тонкий лист бумаги.
– Есть... было еще кое-что.
– Мадемуазель, у женщины всегда есть кое-что еще.
Мы помолчали. Было невыносимо жарко; казалось, я ощущала дыхание как взмахи стаи крошечных птиц, или, может быть, бабочек возле моих ушей. Наконец я снова посмотрела на Манон.
– Его здесь нет?
Она покачала головой.
– Вы знаете, где он?
На этот раз она изучала меня гораздо дольше – молчание все длилось и длилось, и я почувствовала, как капля пота скатилась по скуле с моего виска. Наконец она кивнула.
Я глубоко и судорожно вдохнула.
– Но он здесь, в Марракеше?
Снова молчание, а затем она пожала плечами.
– Возможно.
Что с ней было не так? Почему она вела со мной эту глупую игру? Я поднялась и сделала несколько шагов по направлению к ней. И опустила на нее взгляд.
– Мадам Малики, – решительно сказала я, – разве вы не понимаете, как важно для меня найти Этьена?
Она тоже поднялась.
– Я не могу сказать прямо сейчас, где он. Это невозможно, – заявила она.
Я покачала головой.
– Но... из ваших слов ясно, что вы знаете, где он. – Я заговорила громче: – Почему это невозможно? Почему вы не можете просто...
– Я сказала, возможно. Возможно, я знаю. Сегодня не очень хороший день для меня – звезды неправильно расположились. Я не могу больше говорить с вами сейчас.
Я пристально посмотрела на нее.
– Вам придется уйти, – сказала она.
– Но... но... Я не могу уйти, пока вы не расскажете мне об Этьене. Я приехала издалека, чтобы...
Тогда она встала прямо передо мной. Я стояла открыв рот, не в состоянии закончить предложение. Мы были одного роста. Ее лицо было так близко, что я видела ее зрачки, которые сначала расширились, а потом сузились и превратились в две жесткие темные точки. Я уловила легкий запах каких-то пряностей в ее дыхании, может быть, тмина, может быть, шафрана.
– Вы уйдете. Это мой дом, и вы уйдете, когда я велю вам уйти. Вы не имеете права находиться здесь.
Я почувствовала, что ее ноги коснулись моих, и машинально сделала шаг назад, но она сжала мою руку. И в ту же секунду кожа под рукавом платья запылала.
– Мадам Малики, – спокойно заговорила я, пытаясь увернуться от ее прикосновений. Было ясно, что она настроена враждебно и хочет спровоцировать или напугать меня. Было также ясно, что сейчас она больше ничего мне не скажет. – Возможно, завтра будет лучший день, чтобы поговорить об этом. Я приду завтра. Утром вас устроит? Скажите, когда мне лучше прийти?
Я оказалась права. Выражение ее лица изменилось, и я поняла, что причиной тому был мой умоляющий тон. Я намеренно стала покорной, уступчивой, и это обрадовало ее.
– Завтра не очень удобно, – сказала она. – Дайте подумать.
Мы продолжали стоять друг напротив друга. Она смотрела поверх моей головы, как будто что-то уточняя по невидимому календарю, а я сдерживала себя, чтобы не крикнуть и не ударить ее. Она наслаждалась тем, что в этот момент все решала она. Я понимала это и видела по ее лицу, что она это тоже понимает. По неизвестной причине ей нужно было ощутить власть надо мной, а у меня не было выбора, кроме как подчиниться ее воле.
Наконец она посмотрела мне в глаза.
– Хорошо. Вы можете прийти в два. Не раньше. Вы поняли? Не раньше двух.
Я медленно кивнула, затем вышла через ворота и пошла по переулку. Когда я дошла до его конца, раздался тоненький голосок:
– Мадемуазель!
Я заглянула в темную нишу в длинной стене и увидела Баду с Фалидой, сидевших на земле. Каждый из них держал в руках котенка. Я бы прошла мимо них, если бы Баду не заговорил.
Я остановилась, а они оба смотрели на меня не моргая.
– Да?
Но, похоже, ему нечего было сказать. Он прижимал к себе котенка.
Я кивнула, повернулась и пошла дальше, но что-то заставило меня оглянуться.
– Сколько тебе лет?
– Шесть, – ответил он.
Я думала, ему самое большее пять, таким он был щуплым и худеньким.
– А твоя сестра? – спросила я, глядя на нее. – Сколько тебе лет, Фалида?
Вместо нее ответил Баду:
– Она мне не сестра.
– О! – воскликнула я.
– Она наша служанка.
Я посмотрела на руку девочки, всю в синяках, и на налитый кровью, заплывший глаз.
– Здесь всегда есть котята, – сказал Баду. – Мама кошка живет здесь. – Он указал на отверстие внизу стены. – Мы играем с ними, когда они выходят. – Он нежно потрепал котенка по спине.
Он был племянником Этьена. Было ли в нем что-то от Этьена? Возможно, длинная шея, серьезное выражение лица.
Я вспомнила о своем потерянном ребенке. Мог ли он быть похожим на этого маленького мальчика?
– Вам нравятся котята? – спросил он, и я снова кивнула.
Потом я глубоко вздохнула и пошла прочь из Шария Зитун.
Глава 21
Возможно, сказала Манон, возможно, Этьен был здесь, в Марракеше.
Я прошла через площадь красильщиков, затем по переулкам столяров и портных. Теперь я поняла, что, разыскивая Шария Зитун, я ходила бесконечными кругами, и сейчас узнавала некоторые переулки, раскрашенные ворота и круглые каменные арки. А вот и стена с отпечатком на ней синей руки. Какой-то символ на ярко-желтом фоне. Я услышала шум базара и постаралась запомнить дорогу, чтобы быстрее попасть в Шария Зитун завтра. Наконец я увидела внушительный шпиль Кутубии и пошла по направлению к нему через Джемаа-эль-Фна.
Я была ошеломлена: я нашла Манон. Я все еще ничего не знала о местонахождении Этьена, но я приду к ней завтра. Я больше не позволю ей не отвечать на мои вопросы.
Я вышла из медины и двинулась по направлению к отелю, пристально всматриваясь в каждого европейца. Конечно, я делала это все время с тех пор, как приехала в Марракеш, думая, что могу встретить Этьена на улице, но теперь, после разговора с Манон, я буквально поедала их глазами. Я пыталась заметить знакомую походку, линию плеч. Когда я добралась до отеля «Ла Пальмере», меня трясло. Попав в свою комнату, я заказала легкий обед, но есть не могла. Я рано легла спать в надежде сразу же уснуть и не просыпаться до следующего утра. Но, конечно же, я плохо спала и всю ночь металась: было жарко и душно.
Утро было бесконечным. Я вышла из отеля слишком рано и была на Джемаа-эль-Фна около полудня.
Пока я шла по краю площади, чтобы избежать давки в центре, монотонный гул мужских голосов становился то выше, то ниже, но явно усиливался. И вдруг я вышла на них – их было человек двенадцать. Они сидели в ряд на жесткой земле под ярким солнцем, прикасаясь друг к другу плечами и все как один раскачиваясь взад-вперед. Все они были старыми, оборванными, большей частью беззубыми, и все были слепыми.
У некоторых были пустые глазницы, а у других поврежденные глазные яблоки, которые либо были неподвижны, либо беспорядочно вращались. Они пели в унисон, некоторые отбивали палками ритм. Я наблюдала за этими слепыми мужчинами, поющими, чтобы заработать на кусок хлеба, а еще видела, как писец писал что-то для тех, кто не умел этого делать, а рассказчик обогащал жизнь других своими знаниями.
Когда пение оборвалось, марокканец, стоявший перед слепыми, поднял руку одного из сидящих и вложил в нее монету. Слепой положил монету в рот, попробовал ее на зуб, а затем что-то сказал мужчине, давшему ему монету, – наверняка какое-то благословение, так как я услышала имя Аллаха. Затем он передал монету другому слепому, который также попробовал ее на зуб, и таким образом монета прошла через весь ряд, пока наконец последний мужчина не попробовал ее на зуб и не положил в мешочек, привязанный к его шее.
Слепые запели другую песню, и по ее завершении уже несколько марокканцев дали им монеты и получили благословение. Лица слепых были в морщинах и шрамах, и даже их свободные одежды не могли скрыть болезненную худобу. Я подумала о прекрасном отеле «Ла Пальмере», где остановилась, а затем об этих слепых нищих. Я подумала об Этьене, жившем здесь. Как он обращался с марокканцами? Ведь он был одним из тех, кто устанавливал в этой стране свои порядки.
И я была здесь чужой. Вдруг мне стало стыдно, я достала из сумки су и вложила в руку первого мужчины. Он сжал пальцами монету, а другой рукой схватил меня за руку и ощупал ее – мою ладонь, пальцы, а затем ногти, – потом кивнул. Его пальцы были жесткими, ногти – желтыми, длинными и острыми. Отпустив мою руку, он произнес ту же фразу на арабском языке, что говорил и марокканцам, давшим ему монету.
Я промолчала. Тогда он сказал:
— Merci, мадам, – и я ответила:
— De rien – не стоит.
– Марроканских женщин будут считать грязными, если они прикоснутся к нам, – сказал он, к моему удивлению, на правильном французском языке. – И все же ваша рука – не рука французской женщины. Это рука, которая знает работу. Вы не марокканка и не француженка, как мне кажется, но я благословляю вас, мадам. Бедняки попадают в рай раньше богатых. Когда вы подаете бедным, вы покупаете у нас маленький кусочек рая.
— Merci, – сказала я, потому что не знала, что еще ответить.
Я наблюдала за тем, как он попробовал на зуб монету, которую я ему дала, и передал ее дальше по ряду.
Манон сказала, чтобы я не приходила в ее дом на Шария Зитун до двух часов, но я больше не могла ждать. Было без десяти час, когда я постучала хамсойв ворота ее дома. Тяжелую дверь отворила Фалида. Я кивнула ей, и она смиренно наклонила голову. Теперь я знала, что она не дочь Манон, и удивилась, почему так решила вчера; было совершенно очевидно, что она – потомок рабов, о которых рассказывал Этьен. Конечно, вчера я была растеряна и пребывала в смятении, все казалось мне непонятным.
Сегодня двор не был заставлен мебелью; длинная кушетка с плотным ярким покрывалом, несколько пробковых табуретов, низкий круглый столик – все было расставлено по своим местам. Баду ходил по бордюру вокруг пустого фонтана, удерживая равновесие с помощью расставленных в стороны рук. Он спрыгнул на землю и подошел ко мне, а Фалида закрыла тяжелые ворота.
— Bonjour, Баду, – сказала я, и он чинно кивнул, из-за чего вдруг показался намного старше своих шести лет.
