Текст книги "Шафрановые врата"
Автор книги: Линда Холман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 27 страниц)
Я приехала в Марракеш, чтобы найти Этьена. Я нашла его. Я поняла, почему он бросил меня. Все оказалось просто: он никогда меня не любил.
Мне непонятна была сущность Этьена. В действительности я никогда не знала этого мужчину. Он открывался настолько, насколько это было выгодно ему. То короткое время, что я провела с ним, я жила в мире фантазий. Возможно, то, что я считала любовью, тоже было фантазией.
Это была обычная история, и каждая женщина знает такие примеры. Но трудно мыслить здраво, когда ты находишься внутри этой истории, запутавшись в фантазиях, прихотях и надеждах. И сейчас она закончилась. У такой истории есть конец.
Я снова была одна. Но все было не так, как когда я была одна до появления Этьена, когда я не была знакома с мужчинами и даже еще не думала о своем собственном ребенке.
Я подошла к столу, над которым мой последний холст – палисандровое дерево в Шария Зитун – был прикреплен к стене. Я вспомнила Баду, так гордо и почтительно открывавшего мой коробок с красками во внутреннем дворе, и, сжав руку в кулак, поднесла ее к груди.
Баду. Унаследовал ли он, как ребенок Этьена, этот чудовищный ген, таится ли он в этом маленьком совершенном теле? Я прижала кулак ко рту, вспоминая тепло его тела, когда обнимала Баду. Я вспомнила свой невыносимый страх и беспокойство, когда думала, что он потерялся в песчаной буре. А также облегчение и радость, когда Ажулай принес его.
Ночь в грузовике с Ажулаем и то, что я почувствовала тогда.
Я вспомнила слова Мохаммеда с обезьянкой на Джемаа-эль-Фна, сказавшего мне, что я найду под Южным Крестом то, что искала. Мохаммед был прав. Я кое-что нашла.
Но не смогла удержать. Ажулай был Синим Человеком Сахары, Баду – ребенком другой женщины. Я влюбилась в эту страну, в ее цвета и звуки, запахи и вкусы. В ее людей. В одного высокого мужчину и одного маленького мальчика.
Я думала о нашей крепнущей дружбе с Меной. О том, что нужно защитить Фалиду. О руке Баду в моей.
И снова об Ажулае.
Лучшее, что я смогу сделать, – это вернуться в Олбани и отразить это все в моих картинах.
Но даже там, холодной зимой, я не буду рисовать Марокко таким, каким видит его обычный турист, простой наблюдатель. Я больше не была наблюдателем, я участвовала в этой жизни. «Но это не твой мир», – повторяла я себе. C'est tout.Вот и все. Конец истории.
Я не могла есть. Мена спросила, не больна ли я.
– Нет. Но мне грустно. Скоро я поеду домой, – сказала я ей по-арабски.
– Почему? Тебе не нравится Шария Сура? Навар плохо с тобой обращается?
Я покачала головой и пожала плечами. Как я могла объяснить ей все на моем примитивном арабском?
Она облизнула губы, и тень беспокойства пробежала по ее лицу.
– Мой муж? Он обидел тебя?
– Нет. Нет. Я его не вижу совсем.
Ее лицо расслабилось.
– И не Ажулай? – спросила она. – Мне кажется, он хороший человек.
– На'ам, – сказала я. – Да.
– Не все мужчины хорошие, – добавила она, прикоснувшись к затылку, и я вспомнила, что у нее там шрам. И Манон, целующую Этьена.
Я лежала на кровати в темноте, все еще в кафтане, когда услышала мужские голоса во дворе. Я узнала голос мужа Мены и обоих сыновей, а еще... голос Ажулая. Я вскочила и поспешно подошла к окну.
Он был там, сидел с ними и пил чай. Они разговаривали – обычный дружеский визит. Потом они закончили пить чай и хозяин и его сыновья поднялись.
Ажулай что-то сказал, и хозяин посмотрел вверх. Я отпрянула от окна, и в этот момент в дверь тихо постучали.
Я открыла. Это была Мена.
– Ажулай здесь, – сказала она. – Он хочет видеть тебя. Накинь на лицо покрывало, Сидония. – Она нахмурилась. – Мой муж дома.
Я сделала как она просила. Она спустилась по задней лестнице – ею женщины пользовались, чтобы не идти через двор, если там был мужчина. Я спустилась во двор. Ажулай встал.
– Ты в порядке? – спросил он.
– Да, – ответила я.
– Но ты видела Этьена, – сказал он. – Я ходил в Шария Зитун сегодня. Манон сказала мне, что ты была там. Она сказала мне... – он замолчал, и я выжидающе посмотрела на него. – Теперь ты понимаешь, почему я не сказал тебе об Этьене сразу же? Теперь ты понимаешь, что я хотел защитить тебя? Я знал, что не смогу удержать тебя и тебе откроется правда – уж Манон постаралась бы, чтобы ты узнала все, – но я хотел... Прости. Я был эгоистом. Я хотел, чтобы ты еще несколько дней... Я хотел...
Я присела на скамью. Он больше ничего не сказал и сел напротив меня. Наконец я заговорила:
– Я все понимаю, Ажулай. Но я не совсем хорошо себя чувствую.
Как только я произнесла эти слова, я вдруг подумала о Баду. Последнее, что он помнил обо мне, – это как я била Этьена по лицу и пронзительно кричала. Я прикрыла глаза рукой, представив искаженное болью и страхом лицо мальчика, когда он подбежал к Фалиде, и выражение их лиц, когда они убегали со двора.
Они наверняка считали, что я не лучше Манон. Теперь я была для них женщиной, которая кричит и бьет.
– Сидония!
Голос Ажулая отвлек меня от неприятных мыслей, и я опустила руку.
– Я думала о Баду, – сказала я. – Бедный ребенок!
– Это нелегкое испытание для него. Однако же многие дети в Марокко... во многих местах... У него есть крыша над головой, и он не голодает, – сказал он. – Я пытаюсь сделать его жизнь немножко лучше.
Я кивнула.
– Я рада, что у него есть ты. Невыносимо думать, что он растет возле Манон. Но что просто разрывает сердце, – я сорвала с головы покрывало, совсем забыв о муже Мены в тот момент, – так это мысль о том, что ему предстоит перенести.
– Перенести?
– Ну, ты знаешь. Болезнь. Хорея Гентингтона. Конечно, Манон это не волнует; она, возможно, считает, что к тому времени, как он станет взрослым и болезнь проявится, она уже умрет. Так зачем же беспокоиться?
– Я не понимаю, – сказал Ажулай.
Я пристально посмотрела на него.
– Чего ты не понимаешь?
– У Манон она не проявляется. Почему она должна проявиться у Баду?
– Но Этьен, он ведь болен.
– Да. Он его дядя, но эта болезнь передается только от родителей. Разве нет? Так сказала мне Манон.
Я покачала головой.
– Ажулай, разве ты не знаешь? Манон никогда не говорила тебе, что Баду – сын Этьена?
Ажулай чуть отстранился.
– Манон не знает наверняка, кто его отец.
Я сглотнула, не веря своим ушам.
– Но она знает. Она сказала мне, что его отец – Этьен, когда рассказывала об их отношениях. Сегодня днем. И Баду – это плод их связи.
Ажулай встал и быстро зашагал по двору, явно пытаясь сдержать гнев. Затем он вернулся и снова сел напротив меня. Он покачал головой, уставившись на стену над моей головой. Я уже достаточно хорошо его знала, чтобы понять, что он о чем-то размышляет. Наконец он посмотрел мне в глаза.
– Манон была с Этьеном до того, как он уехал в Америку, это правда. Но она была также еще с двумя мужчинами, причем одновременно: с евреем из Феса и испанцем из Танжера. А Баду родился через десять месяцев после того, как Этьен уехал в Америку. Поэтому его отец или еврей, или испанец.
Я услышала тихое воркование голубя на высокой стене позади Ажулая.
– Но...
И снова Ажулай покачал головой.
– Сидония, Манон утверждает это, чтобы добиться своей цели. Она сказала тебе очередную ложь, а ты продолжаешь ей верить.
– Своей цели?
– Ее цель – навредить тебе. С первого дня нашего с тобой знакомства я увидел, как Манон к тебе относится, и понял, что она делает. Сначала главной причиной этого была ревность, и я понимал, что она усиливается с каждым днем, потому что не только Баду тянется к тебе, но также... – он умолк.
– Главной причиной? Что ты имеешь в виду?
– Она ревнует, поскольку допускает, что ее брат любил тебя. Даже несмотря на то что он ей не нужен – ведь она уже достигла своей цели, – она не может смириться с мыслью, что он любит кого-то еще. Он ей нужен весь, целиком и полностью. – Он прислонился к стене. – Манон такая. Конечно же, ты сама видишь это.
Я смотрела на его губы, когда он говорил.
– Она терпеть не может чувствовать себя второсортной; как она сама говорит, она всегда ощущала себя такой, пока не выросла. И поэтому сейчас... Она должна быть главной женщиной для каждого мужчины в ее жизни. Ей не нужны соперницы, даже в отношении ее сына. – Он замолчал. – Она не хочет делиться с тобой никем. Никем! У тебя есть тому доказательство. – Он наклонился вперед, взял меня за руку, перевернул ее и потрогал своим большим пальцем небольшую отметину на моей ладони. – Вот что она сделала, когда узнала, что я хочу провести время с тобой. Вот как она навредила тебе.
Я все еще думала о том, что Манон, как сказал Ажулай, ревнует Этьена ко мне.
– Он проявил слабость, – сказала я, пытаясь, чтобы это не прозвучало враждебно. – Если бы он действительно любил меня, как она допускает, он не ушел бы так, как он это сделал.
Рыжий кот прокрался во двор, остановился и внимательно смотрел на что-то в кустах, помахивая хвостом из стороны в сторону.
– Она сказала Этьену, что Баду его сын, чтобы он дал ей больше денег, – заключила я.
Ажулай кивнул.
– Отчасти это так. Она хотела, чтобы он ее обеспечивал, – якобы ради Баду. Но я думаю, изначально она просто, взывая к его совести, просила у него денег как у дяди Баду.
Я вспомнила ее слова, что она не сделала аборт, потому что ребенок был гарантией ее беззаботного существования.
– Но когда он рассказал о тебе – я при этом присутствовал – об американке, которая носит его ребенка, она просто взбесилась. Он сказал, что не знает, что ему делать, но якобы не может все так оставить. И вот тогда она сказала ему, что Баду – его сын. Как и ты, он поверил Манон; ему и в голову не могло прийти, что и в этом она ему врет. Он не знал, что она была с другими мужчинами в то же время, что и с ним; он не знал точной даты рождения Баду. Для него обстоятельства и время сходились. Я прекрасно понимал, что она делает.
Его голос становился все громче, а тон – возмущеннее.
– Она не хотела снова быть второй. После тебя, Сидония. Она не хотела, чтобы я заботился о тебе, а ей было известно, что я это делаю. И когда она узнала, что ты забеременела от Этьена – я уверен, что это случилось именно в тот момент, когда она услышала от него об этом, – ее ревность взыграла настолько, что она захотела (ей это было просто необходимо) превзойти тебя.
Я была поражена.
– И из-за своей ревности и своего шаткого положения она придумала такую чудовищную ложь?
– Когда она сказала ему, я разозлился на нее. Я открыл было рот, чтобы возмутиться, рассказать Этьену правду, сказать, что она солгала. Но все произошло так быстро! Этьен буквально подпрыгнул на месте; он сказал, что хотел во что бы то ни стало остановить болезнь, не передать ее следующему поколению. А получилось, что это произошло дважды: он уже зачал одного ребенка – с тобой, Сидония, – и только что узнал, что создал и второго. Баду. Его лицо стало белым, он поднялся, пошатнувшись. Я схватил его за руку со словами: «Нет, подожди, Этьен!», но он убежал в ночь.
Я представила эту сцену.
– Я поругался с Манон, сказал, что она должна рассказать ему правду. Но она заявила, что он заслужил это чувство вины и унижение. Что в мире недостаточно вины для Этьена; может быть, теперь он поймет, что чувствовала она, когда их отец предал ее. – Он помолчал. – Манон и Этьен похожи, Сидония, тем, что думают только о себе. Это их общая черта.
Я знала, что он прав.
– Тем не менее, несмотря на ярость Манон, я оставался там всю ночь, – продолжил он, – надеясь, что Этьен вернется. Она делала много чего такого, что я не одобрял, но этого я не мог допустить. Несмотря на недостатки Этьена и его проступки, было нечестно заставлять его так страдать. С него достаточно и неизлечимой болезни. Я собирался открыть ему правду о том, что Баду – не его сын. – Он обхватил себя руками. Я увидела выступившие на них вены. Это были руки, которые могли выполнять тяжелую работу и нежно обнимать ребенка. – Но он не вернулся. Он ушел, оставив свою одежду, книги и даже очки. Через несколько недель он прислал Манон письмо – то, о котором я тебе уже говорил. Он написал, что у него было время подумать и он готов взять ответственность за своего ребенка. Он будет приезжать, чтобы видеться с ним, каждые несколько месяцев. Он писал, что хочет быть уверен, что его ребенок ни в чем не нуждается.
Я кивнула. Манон решила, что она победила. Теперь она могла выпрашивать у Этьена что угодно. И он бы обеспечивал ее, чувствуя свою вину.
Было тихо, только время от времени раздавалось воркование голубей.
– И что – ты сообщил ему?
Ажулай покачал головой.
– Когда я забирал Баду перед тем, как мы поехали в мою деревню, он был там, как я тебе уже говорил. Но тогда момент был неподходящий. Баду был там, и Манон поторопилась нас выпроводить. А Этьен сказал, что останется здесь на некоторое время. Я знал, что скажу ему, когда мы вернемся из блида.И я пошел туда сегодня вечером, чтобы поговорить с ним, но его не было – так сказала Манон. Но ей известны мои намерения, поэтому она сделает все возможное, чтобы остановить меня. Она сказала, что не хочет меня видеть и чтобы я больше не приходил в Шария Зитун.
Остался ли Этьен в Марракеше? Я вспомнила, как он ушел сегодня днем, и мне было интересно, сбежал ли он снова, как когда-то сбежал в Америку, узнав, что женщина, которую он любит, – его сводная сестра? Как он умчался в Марокко, когда я сообщила ему, что беременна? Как он сбежал в другой город, когда Манон сказала ему, что Баду его сын? Вот как Этьен ведет себя, когда не хочет решать проблему. Убегает.
– Все, что мне остается, – это надеяться, что я увижу его снова и смогу открыть ему правду. Но это будет трудно. Манон постарается этого не допустить.
Мы помолчали.
– И что теперь, Сидония? – спросил он.
– Теперь?
– Что ты будешь делать?
– Я... Теперь меня здесь ничто не держит. В Марракеше. – Я посмотрела на него, ожидая, что он скажет то, что я хотела услышать: «Останься, Сидония. Я хочу, чтобы ты осталась. Останься и будь со мной».
Он долго ничего не говорил, не смотрел на меня. Я видела, как двигался его кадык, когда он сглатывал. Наконец он сказал:
– Я понимаю. Эта страна так отличается от той, где ты жила с рождения. Тебе нужна свобода. Здесь ты будешь чувствовать себя заключенной.
– Заключенной?
Только теперь он снова посмотрел на меня.
– Положение женщины здесь... совсем не такое, как в Америке, в Испании. Во Франции. Во всех странах мира, где такая женщина, как ты, может делать то, что захочет. То, что ей нравится.
Мне хотелось спросить его, что значит «такая женщина, как ты». Я подумала о своей жизни в Олбани. Была ли я свободной?
– Я не чувствую себя здесь в заключении, – сказала я. – Да, сначала мне было трудно. Я... боялась. Но это было отчасти из-за того, что я была одна, а еще из-за того, что не до конца понимала, какова моя цель, хотя убедила себя, что понимаю. Но с тех пор как я поняла... с тех пор как я сроднилась с Марракешем, освоилась здесь, в медине, я, хотя и по-прежнему не уверена в том, что поступаю правильно, осознала, что чувствую. Я чувствую, что живу. Даже мои картины стали другими. Они тоже живые, никогда раньше они не были такими.
– Но, как ты сама сказала, причина, по которой ты приехала в Марракеш, уже не актуальна.
– Да. Этьен для меня теперь не существует. – Я отвернулась от Ажулая и уставилась на плитку. Разве он не понимает, что я хочу ему сказать? Разве он не разыскивал меня, не звал меня с собой в сад, в деревню, где живет его семья? Разве он не попытался защитить меня, когда узнал, что Этьен в Марракеше? Он только что сказал, что Манон ревновала, потому что знала, что Ажулай заботится обо мне.
Неужели я его не так понимала? Но время, которое мы провели в блиде...то, как он смотрел на меня. То, как мы рассказывали друг другу о своей жизни. То, как он касался моих ног. Его губы возле моих.
Но он не попросил меня остаться.
Неужели я настолько ошиблась?
– Может... может быть, я останусь, но только чтобы закончить мою последнюю картину, – сказала я, заставив себя посмотреть на него.
Он кивнул.
Мне хотелось, чтобы он сказал еще что-нибудь. Но он молчал. Потом встал и пошел к воротам. Я поднялась, пошла за ним и взяла его за руку.
– Значит, мы с тобой сейчас прощаемся, Ажулай? Значит, это наша последняя встреча? – Я с трудом произнесла эти слова. Я не могла сказать ему «прощай». Не могла.
Он посмотрел на меня, его глаза потемнели и уже не были такими синими.
– Ты этого хочешь?
«Ажулай! – хотела крикнуть я. – Перестань быть таким... таким вежливым!» Я не смогла найти более подходящее слово. Я покачала головой.
– Нет. Нет. Я не хочу прощаться.
Он не приблизился ко мне.
– А... ты думаешь, ты действительно сможешь жить в таком месте? Жить, Сидония. Не приезжать, не оставаться на короткое время. Не бродить по рынкам или мечтать в садах. Я имею в виду действительно жить. – Он помолчал. – Растить детей. – Он снова умолк. – Несмотря на такую разницу между миром, который ты когда-то знала, и этим?
Я не могла говорить. Он задавал слишком много вопросов, но среди них не было главного.
– Ты хорошо представляешь такую жизнь? – не унимался он.
Я была озадачена его словами и растерянно смотрела ему в глаза.
А затем я открыла рот. «Да, – хотела сказать я. – Да, да, я представляю свою жизнь с тобой», но он опередил меня.
– У тебя нет ответа, – начал он. – Я понимаю больше, чем ты думаешь. – Он отвернулся и вышел со двора, тихо прикрыв дверь.
Я села на скамью, не понимая, что произошло. Рыжий кот подошел ко мне и потерся о мои ноги. Затем он прыгнул на скамью рядом со мной и, положив голову на лапы, уставился на меня.
Я услышала громкое мурлыканье.
Глава 39
Следующие несколько дней я занималась тем, о чем и говорила Ажулаю. Я закончила свою последнюю картину, отнесла ее мсье Генри и забрала деньги за те картины, которые были проданы.
– Ваши работы стали популярны за такое короткое время, мадемуазель, – сказал он. – Владелец галереи на Руи Квест просил передать, что ему хотелось бы поговорить с вами. – Он дал мне визитную карточку. – Вы можете связаться с ним в любое время.
Я сидела в прохладном вестибюле, глядя на конверт и выполненную типографским способом визитную карточку. Смела ли я в Олбани надеяться, что смогу содержать себя благодаря своим картинам? Будет ли мне интересно работать там так же, как здесь?
Но мне невыносимо было думать об Олбани и Юнипер-роуд.
Я медленно возвращалась в медину, конечно же, в сопровождении Наиба. Когда мы шли по Шария Зитун, я, как обычно, машинально посмотрела на нишу в стене.
С тех пор как я впервые увидела Баду и Фалиду, прятавшихся там с котятами, я никогда больше их там не видела. Но сейчас я заметила чью-то тень.
Я подошла ближе. Это была Фалида с маленьким серым котенком на руках.
– Фалида, – позвала я, и она подпрыгнула от неожиданности.
Она посмотрела на меня своими слишком большими для ее узкого лица глазами. Вид у нее был болезненный.
– Что с тобой? Что случилось, Фалида?
Ее глаза блестели. Сколько раз я была свидетелем того, как Манон жестоко обращалась с ней, но я никогда не видела, чтобы она плакала.
– Я снова на улице, мадемуазель, – сказала она.
– Манон выставила тебя?
– Они все уехали.
– Все уехали? Что это значит?
– Моя хозяйка и мужчина. Уехали. И Баду. Я не хочу жить на улице. Я теперь слишком взрослая. Нехорошо девушке быть на улице. Со мной может случиться что-нибудь плохое. Я боюсь, мадемуазель! – Она поднесла котенка к лицу, возможно, пряча от меня слезы, но я заметила, что ее узкие плечи трясутся.
Я наклонилась и положила руку ей на плечо.
– Фалида, расскажи мне, что случилось.
Она подняла голову. Ее губы потрескались. Я поинтересовалась, когда она в последний раз ела.
– Моя хозяйка и мужчины. Они драться.
– Этьен? Она дралась с мсье Дювергером?
– Все мужчины, мадемуазель. Мсье Оливер, и Ажулай, и мсье Этьен. Была драка. Баду очень грустный. Он испугался. Он плачет и плачет.
Я облизнула губы, которые вдруг стали такими же сухими, как и у Фалиды.
– Но... куда они пошли? И кто? Это были Манон, Этьен и Баду? Они куда-то ушли?
Фалида покачала головой.
– Другой, мсье Оливер. Он сказал, что забирать мою хозяйку, но не Баду. Ему не нужен Баду. Моя хозяйка сказала, что она давать Баду мсье Этьену. Но Ажулай говорить с мсье Этьеном, и тогда мсье Этьен драться с моей хозяйкой и уходить и не вернуться. Моя хозяйка... она такая злая. Баду и я спрятаться. Мы бояться. Она плохая, когда злая, она бить нас. Мы спрятаться здесь, но когда наступить ночь, я не знать, что делать. Баду голодный и все время плакать. Я отводить его назад к хозяйке, она давать мне бумагу и сумку с вещами Баду. Она сказать отводить его к Ажулаю и давать Ажулаю бумагу.
– И... ты отвела?
Фалида кивнула.
– Ажулая там не быть. Я оставить Баду со служанкой. Она сказать мне уйти. – Фалида снова спрятала лицо за котенком, и слезы заблестели на ее щеках.
– Когда это случилось? – спросила я.
– Я две ночи на улице, – сказала она.
– Ты не знаешь, Манон ушла на этот раз насовсем? С мсье Оливером?
Фалида покачала головой.
– Пойдем со мной, – сказала я и, забрав у нее котенка и положив его в нишу, встала и взяла ее за руку.
Мы пошли в Шария Сура, я дала ей лепешку и кускусс курицей, не обращая внимания на взгляды Навары. Я велела служанке нагреть воды, и, после того как Фалида поела, я дала ей возможность искупаться в моей комнате и оставила один из своих кафтанов, чтобы она переоделась. Когда я вернулась, она спала, тяжело дыша, как очень уставший человек. Когда стемнело, я прилегла рядом с ней на матрас и закрыла глаза.
Я проснулась ночью. Фалида свернулась калачиком возле меня. Я обняла ее одной рукой и снова заснула.
На следующее утро я расчесала Фалиде волосы, заплела их в две длинные косы и снова накормила ее. Как и вчера, она молчала и постоянно смотрела в пол. Хотя она была худее меня, я отметила, что по длине кафтан был ей впору – она была почти такого же роста, что и я. Когда мы позавтракали, я позвала Наиба.
– Можешь отвести меня к дому Ажулая? – спросила я Фалиду. Я не была уверена, что смогу найти туда дорогу из Шария Сура.
Она кивнула, и в сопровождении Наиба мы пошли через медину. Наконец я узнала улицу, на которой стоял дом Ажулая.
– Фалида! – радостно выкрикнул Баду и улыбнулся мне. – Другой зуб шатается, Сидония, – сказал он, показывая мне нижний зуб и раскачивая его взад-вперед указательным пальцем.
Фалида стала на колени и обхватила Баду руками. Он обнял ее, а затем быстро убрал руки, говоря что-то прямо ей в лицо, возбужденно и сбивчиво.
– Мы вчера тебя искали. Угадай зачем? Ажулай сказал, что в следующий раз, когда мы поедем в блид,я могу привезти оттуда щенка. И мы научим его приносить палку, как собака Али. А ты будешь помогать нам, Фалида. Так ведь, Oncle Ажулай?
– Да, – подтвердил Ажулай, глядя на меня, а не на детей.
Он был одет в простую темно-синюю джеллабу.Он не улыбался.
– Отведи Фалиду в дом и дай ей дыню, которую мы приготовили на обед, Баду.
Я смотрела, как дети уходят со двора. Мои руки слегка дрожали. Я не решалась посмотреть на Ажулая, не знала, что сказать.
– Плохи дела, – наконец заговорила я, все еще стоя у ворот. – Что случилось? Фалида сказала, что Манон уехала с Оливером.
– Сидония... – То, как он произнес мое имя, заставило меня посмотреть на него. – Я не знаю, могу ли я... – Он замолчал, его лицо было таким спокойным, таким серьезным. Таким красивым. Мне захотелось прикоснуться к нему.
Он взглянул на Наиба, все еще стоявшего за мной.
– Ты побудешь здесь, хотя бы недолго? Мне не нравится, что мы разговариваем на пороге. – Его лицо все еще ничего не выражало.
Когда я кивнула, на его щеке дрогнул мускул. Он поговорил с Наибом, и мальчик ушел. Ажулай, взяв меня за руку, завел во двор и закрыл дверь в воротах. Я вдруг ощутила слабость во всем теле и прислонилась к двери.
– Я открыл Этьену правду, – сказал Ажулай. – На следующее утро после того, как мы виделись в Шария Сура, я пошел в дом Манон и сказал ему, что Баду не его сын.
Я ждала, наблюдая за лицом Ажулая.
– Он, конечно, вздохнул с облегчением. Сказал, что немедленно уедет из города; пусть он и приходится мальчику дядей, ему, по сути, никогда не было до него дела. Он не вернется в Марракеш.
Я молчала.
– Он попросил меня... он хотел, чтобы я сказал тебе, что он сожалеет. Сожалеет о том, что причинил тебе боль. Желает тебе здоровья и просит, чтобы ты его когда-нибудь простила.
Я опустила глаза. Я не знала, как на это реагировать, не хотела говорить об Этьене с Ажулаем. Мы стояли молча.
– А Манон? – наконец спросила я, когда снова смогла взглянуть на него.
– Манон наконец получила то, чего всегда хотела. Она оставила мне письмо. Она попросила продать ее дом, так как она уехала жить во Францию. С Оливером. Я не знаю, как долго он будет ослеплен ею; она воздействует на него так же, как и на других мужчин, по крайней мере, пока. Но он может, как и все остальные мужчины, устать от смены ее настроений, ее требований. К тому же в скором времени она утратит свою привлекательность.
– И тогда она вернется?
Он пожал плечами.
– Кто знает? Но здесь у нее уже ничего не будет. Ни дома, ни сына, ни друзей – я больше не могу считать ее после всего этого своим другом. У нее не будет... Есть такое выражение... Когда ты больше не можешь приехать домой...
Меня волновало другое.
– Но... Баду. Манон просто оставила его?
Он оглянулся через плечо и посмотрел на дом.
– Она написала, что коль уж меня так волнует будущее ребенка, коль я вмешиваюсь в ее жизнь и расстраиваю ее планы, – она хотела, чтобы Этьен забрал Баду, – то теперь я могу взять на себя ответственность за него. Он ей больше не нужен. Поэтому она бросила его, как делала со всеми, кто был ей уже не нужен.
Он стал передо мной, глядя на меня сверху вниз, а потом шагнул ко мне и положил руку мне на щеку, закрыв шрам.
– Но, конечно же, ничего страшного в этом нет. – Он умолк. – Я люблю этого мальчика.
Я пыталась придумать, что на это сказать, но слишком сосредоточилась на ощущении его руки на моей щеке. Он стоял так близко от меня! Я чувствовала тепло его пальцев, мне было интересно, останется ли на коже синеватое пятно, когда он уберет руку.
– Дважды я ходил в Шария Сура, чтобы поговорить с тобой, – сказал он. – Но оба раза мне говорили, что тебя нет.
– Но Мена не говорила...
– Они считают, что мы чересчур строптивые. Ты и я, Сидония. Они не одобряют... – Он слегка улыбнулся, когда сказал это.
Я ждала.
– Я честный человек, – продолжил он. – У туарегов свой кодекс чести.
– Я знаю, – прошептала я.
– Я был честен с тобой той ночью, когда сказал, что понимаю больше, чем ты думаешь. Я действительно понимаю, чего ты хочешь. Что ты хочешь сказать. И с того дня, когда я пришел в Шария Сура после того, как Манон причинила тебе боль, с того дня, когда ты прижала мою руку к своим губам и сказала, что думала о моих руках... С того дня мне очень трудно скрывать свои чувства. Ты отличаешься от всех женщин, которых я знал, Сидония.
Я смотрела на его губы.
– Ты боишься решиться и не хочешь жить, постоянно испытывая страх. Но ты заставила и меня бояться, Сидония. А я так долго не знал этого чувства, и страх посеял в моей душе сомнения. Я боялся, что, если попрошу тебя остаться со мной...
Он замолчал.
– Боялся чего? – спросила я снова почему-то шепотом.
– Я думал, что было бы лучше, если бы ты сказала «нет». Но если бы ты сказала «да», я бы переживал, думая, что со временем ты перестанешь чувствовать себя счастливой и захочешь вернуться к своей прежней жизни. Даже с твоими картинами. С Баду и Фалидой, с... с нашими собственными детьми. И того, что я смогу предложить тебе, будет недостаточно. Наши жизни такие разные, что...
Я потянулась к нему. И ощутила сладкий вкус дыни на его губах.
– Я вижу свою жизнь здесь, с тобой, – сказала я. Какая-то птица выводила на ветке трели.
– Ты видишь ее такой? И этого достаточно? – мягко сказал он, глядя мне в глаза.
Я подождала, пока птичка не закончит свою песню.
– Да, – сказала я. – Этого достаточно. «Иншаллах», —произнесла я мысленно.
Иншаллах.
Внимание!
Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.
После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.
Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.
[1] Сильный восточный ветер в Средиземноморье. (Здесь и далее примеч. пер.).
[2] Ветер с востока (исп.).
[3] Теплый, сильный, сухой южный или юго-восточный ветер в Средиземноморье.
[4] Холодный северный ветер на юге Франции.
[5] Мусульманский аналог монаха, аскета. Дервиши одевались в белые одежды с широкими юбками, в их ритуал входило очень быстрое кружение вокруг своей оси.
[6] Уже прибываем! (исп.).
[7] Зазывалы (фр.).
[8] Маленькое такси (фр.).
[9] Пожалуйста (фр.).
[10] Да. Спасибо (фр.).
[11] Ах, моя маленькая Сидо (фр.).
[12] Выпей (фр.).
[13] Дом постройки начала XX века в 3—5 этажей.
[14] Ford Model Т – «Форд Модэл Ти», также известен как «Жестянка Лиззи» – автомобиль, выпускавшийся с 1908-го по 1927-й годы. Считается первым доступным автомобилем, выпущенным миллионами экземпляров, который «посадил Америку на колеса».
[15] Головной убор в форме усеченного конуса с кисточкой, который носят мужчины в странах Восточного Средиземноморья.
[16] Кушать, еда (фр.).
[17] Да (фр.).
[18] Нет, нет (фр.).
[19] Первый раз (фр.).
[20] Большая страсть (фр.).
[21] Один из видов североамериканской орхидеи.
[22] Вид многолетней травы, произрастающей в Северной Америке; растение из семейства ароидных, соцветие которого напоминает кобру в стойке.
[23] Слишком горячий (фр.).
[24] Я знаю (фр.).
[25] Маленькая площадь (фр.).
[26] Арабское наркотическое средство.
[27] Длинный балахон с капюшоном; традиционное одеяние в Марокко и других странах Северной Африки.
[28] Мой двоюродный брат (фр.).
[29] Идите (фр.).
[30] Что? (фр.).
[31] Тропа (фр.).
[32] Простите? (фр.).
[33] Сельская местность (в Северной Африке); захолустье, дыра (фр.).
[34] Табор бедуинов; мусульманское селение.
[35] Помешанный (фр.).
[36] Синий человек (фр.).
[37] Да. Все в порядке (фр.).
[38] Итак (фр.).
[39] Фольклорный стиль, отличающийся простотой и целесообразностью. Так называется горный массив на северо-востоке штата Нью-Йорк, США, где этот стиль и возник в середине XIX века. Стул в стиле адирондак обычно низкий, прямого силуэта, с наклонной спинкой.
