Текст книги "Хочешь выжить - худей! (СИ)"

Автор книги: Лилия Хайлис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

Глава 15

Фиана наспех перекусила в кафешке резервации, причем до кафе следом тащился Яшка, не переставая бубнить «Снова жрать! И куда только там влезает!», хоть внутрь за ней не вошел, – отравил, как мог, да и вернулся делать свою революцию. Как страшно девушка потом жалела, что даже не подумала остановить его, разве можно назвать шуточки хотя бы слабой попыткой. Но ей и в голову не пришло, что Цыган способен довести что-либо задуманное, а тем более, такое до конца. Поэтому сегодня отнеслась к его затее с легкой иронией и, забежав домой натянуть купальник, пошла к бассейну.

Едва она погрузилась в теплую воду, полегчало.

Закрыв глаза, – казалось, каждый поймет, что если человек закрыл глаза, значит, не хочет никого видеть, – девушка начала разминку. Не тут-то было. Одно только счастье, что народу поубавилось, поэтому не окружили толпой. Всего-навсего две бабули, но поговорить им хотелось за шестерых.

Лапни, благосклонно кивая бабулям, совершенно не слышала их болтовни. В принципе, тем и не нужны были ответы: достаточно высказаться самим. Она пристегнула к лодыжкам резиновые привески, взяла в руки пластиковые гирьки и потренировала руки-ноги, потом сделала хорошую растяжку всего тела, предварительно отбросив балласты...

Наконец, Фиана закончила упражнения, извинилась перед общительным народом и стала натягивать резиновую шапочку, а тапочки, наоборот, сняла и поставила на борт. Надела очки со странным названием "гаглз", ассоциировавшимся в ее мозгу с чем-то вроде рвотного, и поднырнула под веревку в зону пловцов. И – поехали.

Плаванье всегда не только спасало от тягостных размышлений, но и поднимало настроение, стоило только несколько раз одолеть дорожку от восточного бортика до западного. Вот так, сначала плавные взмахи руками и все тело слегка качается с боку на бок, двенадцать раз туда-сюда – четверть мили. А потом еще немного кролем для укрепления мышц живота, – и несколько раз на спинке, а потом еще снова на спинке, но медленно, ради возвращения к отдыху. Боже, как давно она не плавала! И как же сильно она любит воду!

Иногда Фиана представляла себя русалкой, ей даже чудилось: ноги срослись и стали большим серебристым хвостом, и не хватало только запеть, но ведь она не сирена, а только русалочка... И нет, не Андерсеновская, позволившая какой-то дурацкой любви погубить себя... Кретину, типичному представителю своего пола, не сумевшему разглядеть и оценить ее... А сильная, умная, не нужно ей никакой такой любви, которая требует кровавых жертв... Это чья-то чужая высшая сила – любовь с непременными соплями и ложью.

А высшая сила самой Фианы Лапни – ярость, мощь, победа сопротивления воды, возвышение над соплями, ни один Джейсон не стоит ее слез, вот и пусть бежит от риска к каким-то Эмилям и Клэрам... Тем более, Яшка со своим бунтом в стакане воды... И уж точно не Люк, вон он, вырисовывается, голубоглазый дружок, маячит у борта, ждет общения...

Остальные же вообще никто и годятся только для того, чтобы их использовали в качестве вибратора, иногда ведь хочется в этих целях живого тела рядом... На один раз, чтоб не привыкнуть, как к тому же Яшке, чтоб не страдать ни от обиды, ни от унижений, ни от горечи потери... Пусть сами страдают, а она, Фиана Лапни нанималась помогать несчастным женщинам, сестрам по боли... Жаль, от природы не лесби, насколько все было бы проще, если б так...

Разумеется, и со слабым полом нелегко, уж расстаралась мамочка, заставила возненавидеть все человечество, вынудила озлобиться на весь белый свет, но все же сестры по мукам – это не оскотинившиеся мужики, которые только и делают, что мучают и издеваются над слабыми...Так, хватит об этом, – девушка с силой оттолкнулась от бортика, перекувыркнулась через голову и встала на ноги. Снова поднырнула под веревку и стала избавляться от причиндалов.

Люк, будто только того и ждал, мгновенно очутился перед Фианой. Его голубые глаза смотрели на нее печально и вопросительно. В смысле, с печальным вопросом... Или надеждой, а вдруг девушка разрешит все его сомнения... Да почему же вдруг не такой – такой точно, как все они... Ну в чем-то возможно и отличается, но в принципе...

Фиана приветливо кивнула парню и он, конечно, воспринял этот кивок, как приглашение.

– Как ты? – По-обыкновению грустно, словно не ожидая ничего хорошего, спросил Люк.

– Нормально, – отплавав свою дорожку, Лапни даже смогла улыбнуться.

– Давно тебя здесь не видел.

Фиана еще раз улыбнулась и рассеянно оглядела бассейн. На нижней ступеньке сидела Трэйси, уже отдавшая последнего младенца маме, и тетешкала своего Дэвида. Тот, даром что карапуз, со снисходительным видом взрослого, поддерживал игру и брызгал ручонкой словно только ради того, чтоб доставить удовольствие мамочке. Фиана знала, что папами этот малыш называет всех мужчин, мамой же – одну единственную Трэйси, действительно ставшую ему самой что ни на есть настоящей мамой, хоть и не рождала. Та, сама взрослый ребенок, играла с мальчиком самозабвенно, даже издалека чувствовалось их обожание и наслаждение друг другом.

– Двайт считает ее святой, – кивнул Люк. – Так и есть.

– Еще бы...

– Пора Дэвиду учиться плавать.

– Он же вроде крошка еще!

– В детях встроена способность к плаванью, – сказал Люк. – От рождения.

Потом в воду прыгнул Двайт и одним рывком оказался у ступенек. Дэвид потянулся к нему. Двайт взял малыша на спину и сделал круг, мальчик помогал, загребая воду обеими ручками. Трэйси заулыбалась.

– Папа, – довольно произнес Дэвид.

– Извини, – начала Трэйси, обращаясь к Двайту. – Надо же, он опять это делает.

– Папа, – звонко и так громко, как только маленькие дети и умеют, повторил ребенок. – А почему ты с нами живешь только в воде?

Трайси чуть не захлебнулась от смущения. Бренда, незаметно оказавшаяся рядом, сказала: – О! Он уже задает вопросы!

Не смутился один Двайт. Он принял вертикальное положение, посадил малыша лицом к себе на бортик, сделал губками ему одному понятную гримасу и спокойно ответил: – Видишь ли, я только что принял решение стать твоим папой, – и переглянувшись с Трэйси, красной, как кетчуп, добавил: – А совсем скоро стану жить с тобой и на земле. Если твоя мама не против.

Дэвида, по обыкновению нелегко сбить с курса, раз уж взялся спрашивать.

– А почему мамы всегда живут со своими ребенками, а папы долго решают?

Двайт не нашел ничего умнее, чем сообщить, что и мамы не всегда...

Дэвид перебил: – А разве мама может уйти от своего сына, который вылез из ее животика? – Затем, обернувшись к Трэйси, переспросил: – Мамочка, деточки ведь вылезают из маминых животиков?

Та настороженно кивнула и немедленно получила следующий вопросик: – И я вылез из твоего, верно?

– Да, конечно, – пробормотала пунцовая Трэйси.

– А почему тогда она говорит, что ты мне не мама, а чужая тетя?

– Кто она?

– Ни няю, – ответил малыш. Иногда он вдруг переходил на язык годовалого. А иногда ни с того ни с сего начинал выражаться самим же придумаными словами, причем опять же тоном крошки не старше года.

– Не слушай никого другого, – заявил Двайт: – только маму.

Ну ничего себе беседа, – подумала Фиана.

Тут разговор снова перехватила Трэйси: – Я никогда тебя не брошу, что бы ни случилось.

– А если я буду плохой?

– Ты не будешь плохой, – серьезно сказала мама. – Никто не плохой. Иногда мы ошибаемся, но мы хорошие.

– Все?

– Все.

– И даже плохие папы и тети?

– Нет плохих. Только хорошие, – устало сказала Трэйси.

У Фианы, хорошо осведомленной о биографиях сотрудников, перехватило горло. Эта, насильно разлученная родителями с собственным ребенком женщина, не имела к человечеству никаких претензий! Все хорошие – пожалуй, стоит спросить ее как-нибудь о мировых злодеях. И те хорошие?

– А почему все дети живут только с мамами? – Дэвид пошел по второму кругу. – А их папы решили не быть их папами, потому что они больные?

Фиана догадалась: имеются в виду младенцы, живущие в резервации. Других-то этот малыш и не видел. Интересно, стоит ли внушать ребенку такое безоговорочное доверие ко всем подряд? Его станут обижать всякие разные сволочи, а он – талдычить им, ах-ах-ах, плохих людей не бывает. Надо будет поговорить на эту тему с Анжеликой, детским психологом из центра для обиженных женщин... Подумать только: все хорошие...

На дорожке, огибавшей застекленную стену бассейна извне, вдруг появился Яшка. Он размашисто шагал ко входу. Мальчик терпеливо ждал ответа.

– Бывают разные мамы и разные папы, – сообразил, наконец, Двайт. – Я тоже никогда тебя не брошу.

– А почему... – снова завел Дэвид.

У Фианы заныло сердце, она больше не могла всего этого слышать. Она резко оттолкнулась к другому краю бассейна. Люк, как пришитый, двинулся следом. Яшка, разбежавшись, бултыхнулся в воду, чем поднял маленькое цунами, с эпицентром точно между ними. Вынырнув в трех дюймах, он грозно обратился к парню: – Снова клеишь мою женщину? Тебе что, своих мало?

– Пошел ты, – бросила Фиана по-русски.

Цыган, будто только и ждал команды, тоже перешел на русский: – Я-то, может, и пойду, да вот с кем ты останешься? С этим? – Он кивнул на Люка.

Тот, не понимая, переводил свой печальный взор с одного на другого.

– Не обращай внимания, – бросила ему по-английски Фиана. – У него в голове революция.

– Какую именно ты имеешь в виду? – спросил Люк. – Французскую, русскую, американскую?

Фиана прыснула. Яшка пояснил: – Слушай ее больше. Это у нее в голове дырка.

– Не понял, – медленно произнес грустный Люк. – Слушать Фиану больше – это я согласен, но в чем тут связь между дыркой и революцией? В голове?

Глава 16

Где-то в синеве у моста Золотых Ворот, между морем и небом, мелькнул парус. Алый. Уже не в первый раз Дина видела алые паруса, то у Золотых Ворот, то у знаменитого Дома на Скале, куда иногда ездила с мужем на прогулку. Феликс читал Грина еще в юности, но не думал, что и другие американцы читали какого-нибудь Грина, помимо Грэма, да и того сотая часть.

– Может, кто-то из русских миллионеров? – размышляла Дина.

Муж пожал плечами: – Не обязательно быть миллионером для обладания парусником... Скорее всего, кто-нибудь оригинальничает...

Но Ундина часто думала над разгадкой американских алых парусов, и ей все чудилось, вот-вот он войдет в магазин и признается: именно он хозяин заметной яхты. А что тогда будет, зависело от настроения и желания фантазировать. Иногда хотелось, чтобы это оказался седовласый Яков, но на богатенького тот не похож...

Дина взглянула на дверную ручку, та покойно молчала. В магазин как будто никто не рвался. Женщина схватила взятый из дому сэндвич с арахисовым маслом и откусила кусочек. Ручка двери, как по команде, стала проворачиваться.

– Поесть не дадут, – сварливо буркнула Ундина. – Сейчас снова пойдет допрос, не русская ли я, да конкретно откуда, великие знатоки географии, да покупаю ли матрешки сама для себя. Боже, как надоели!

Она лихорадочно заработала челюстями, чтобы успеть проглотить. В кассе ноль целых хрен десятых и только несколько мелких купюр да мелочь для сдачи.

Дверь широко распахнулась, и в магазин ворвался горький и одновременно сладкий и пряный аромат шоколада Гирардели из соседнего домика шоколадной фабрики, терзавший Дину весь день. И поехали. Один за другим, гуськом просочилась целая толпа азиатских туристов, скорее всего, китайцев. Незамедлительно запахло чесноком и неведомыми восточными специями, прощай любимый шоколад. Спасибо, что не с вонючими животными и не индусы. Когда толпой заходили индусы, в магазине надолго оставались специфические миазмы – да что там говорить! – фимиам проникал через дверные щели, стоило им только оказаться поблизости, и после долго не выветривался. Хуже была только вонь псины и кошачья. А при восприимчивости беременной хоть "караул" кричи.

ТА МОГИЛА давно была открыта и разорена. Дракула вовсю пил кровь и крепчал. Даже в детстве Дина не ощущала себя перед ним такой бессильной. Она боялась смотреть ему в лицо, тем более страшилась разглядывать его черты, она только чувствовала его во тьме, слышала в своем его злобное дыхание и не могла сопротивляться его присутствию, постепенно подчинявшему уже не только подсознание, но и собственное сознание.

Китайцы мгновенно заполнили небольшую комнату, галдя на своем языке, и прямо под плакатиками "руками не трогать" принялись хватать расписанные вручную матрешки. Но открывать несчастные куклы до последней им было мало. Некоторые зачем-то еще стучали по тщательно отлакированной поверхности кончиками ногтей, вероятно, чтоб уж попортить так попортить... Действо это раздражало, тем более, сразу становилось ясно, что не купят даже на центик. Пришли погалдеть, поглазеть, помурыжить...

И, конечно, один из них тут же возник перед ней и стал показывать свои познания в русском. Зачем Дине его "прыует" – мучитель и сам не знал, и даже не подозревал, как страшно она ненавидела зевак, которым необходимо впустую тратить на эту чушь собачью ее душевные силы, насмехаться над ее языком и над ней, а иначе, чем глумление, она все это не воспринимала.

Самое страшное представляли собой соотечественники. Те не церемонились: врывались и тут же без спроса целились в нее фотоаппаратами и видео-камерами, лапали несчастные экспонаты, тыкали пальцами, критиковали что могли, громко и обязательно на ломаном английском сообщали копеечные цены на те же изделия в России, чем отпугивали возможных покупателей, хорошо, когда давали советы, а чаще указания, которые тут же требовали исполнять, хамили, жаловались и хаяли Америку, перли на рожон, давя показухой, или громко орали между собой, как-будто ее тут нет... Или вопили во все горло их дети, на которых родители не обращали внимания... И, конечно, никогда ничего не покупали.

Если раньше Дина о том недостаточно часто задумывалась, то теперь за короткий срок работы в магазине возненавидела все человечество, состоявшее по ее сегодняшнему мнению, из сплошного быдла и хамья.

От них некуда было спрятаться, спасения тоже не было, достойно парировать она не умела, а если старалась опустить глаза, чтоб не видеть этого разгула, ее все равно как-то выдергивали из ухода в себя и продолжали испытывать терпение, каждый раз находя для этого новые варианты.

Азиаты, наконец, выкатились наружу, оставив после себя разгром, растерзанные матрешки и приступ злобы в опустошенной душе Дины. Она откусила кусочек от своего сэндвича и пошла к полкам зализывать раны.

На этот раз дверь отворилась, чтобы впустить мучителя постоянного. Тот работал в музее восковых фигур на главной улице пристани и внешне напоминал яйцеголового марсианина из "Аэлиты", только цвет его постной рожи был не голубым, а серым, глаза – бесцветными и блеклыми, а голос, монотонный и глухой, нудил и тянул бесконечную пустую болтовню.

Хотелось доесть злополучный сэндвич, выпить чаю, ненадолго отойти от бессмысленного потока туристов, так нет – тут как тут, гад, явился не запылился.

Мерзопакостный тип ввинтился в магазин и встал перед Диной с немым упреком в глазах, молчаливым ожиданием как бы заставляя ее начать непринужденную беседу.

– Чтоб ты провалился! – подумала Дина. Если в первые дни знакомства она еще пыталась проявить заинтересованность, то теперь даже обычная вежливость продавца давалась с трудом.

– Могу вам чем-нибудь помочь? – она еле-еле натянула на лицо вымученную улыбку.

– Я просто смотрю, – поклонился незваный гость, вперив ей в лицо отвратные глаза.

Улыбка сползла с губ. Дина не сдержалась: – Но вы не смотрите наши изделия, вы смотрите на меня!

– Разве нельзя?

– Здесь можно смотреть на вещи, которые хотите купить. А я не на распродаже!

– Я просто хотел спросить, что ты думаешь о последнем русском президенте.

– Плевать я хотела на всех русских президентов... Американские меня тоже мало волнуют.

– Почему же? – Вежливый нахал стал пристраиваться к прилавку поудобнее, давая понять, что беседа началась.

– Я не собираюсь это здесь обсуждать, – чуть ли не выкрикнула Дина.

– А какие темы вы хотели бы обсудить?

Дина поняла, что его не проймешь ни злобным фырканьем, ни просительными намеками, и она бухнула прямо ему в физиономию: – Я ничего не желаю обсуждать. Я хочу закрыть магазин, вы мне мешаете.

– А разве время? – он даже и не подумал сделать движение на выход.

– Не ваше дело.

Дина схватила бумажку с надписью "вернусь скоро" и ринулась к двери, пока не влез кто-то третий. Пришпандорила бумажку на стекло и распахнула дверь, жестом приглашая нахала выйти.

И все-таки своего добилась. Он выполз наружу. От удивления и обиды ноги его не гнулись, но он оставил ее в покое. Молодая женщина по-детски радовалась своему избавлению.

Она закрылась на ключ и доела, наконец, сэндвич, потом мешочек винограда, потом подумала и схватила апельсин. Дверь рвали каждые пять секунд, но девушка не реагировала. Она расправилась со всем, что принесла из дома, и вышла на площадь. Алые паруса исчезли. Зато никуда не делась шоколадная фабрика, усердно излучая пахучесть необыкновенной горькой сладости, обещавшей вкусовое наслаждение. Дина рванула туда, на эпицентр блаженства рая.

Очень скоро девушка сидела на бортике фонтана, держа в руке заветную закрученную в кулек вафлю, заполненную шоколадным мороженым и взбитыми сливками, все обсыпано орешками, а на верхотуре, конечно, маринованая черешенка. Дина опустила губы в лакомство, буквально сияя от счастья. О наказании резервацией она и думать забыла.

– Вкусно? – спросил опустившийся рядом человек.

– С ума сойти, как вкусно! – простонала девушка и подняла на него глаза, облизывая губы. – Она даже не сразу сообразила, что говорят по-русски.

Вот от чего можно сходить с ума, так это от подобных мужчин. Далеко до него Якову, не говоря уже о Феликсе... Рядом сидел не просто киношный красавец, а какое-то высшее существо, это легко определялось не только по всему его виду, от могучих плеч до роскошных темно-русых кудрей, но читалось и в золотых глазах, припорошенных пушистыми ресницами, и в отсутствующем выражении лица.

– Вот он, настоящий Печорин, – мелькнуло в голове. – Уайту спрятаться надо!

– Ну что вы! – как будто подслушав ее мысли, возразил атлет. – Обыкновенным, правда, называться не стану...

– Вы читаете чужое сознание? – даже мороженое подтаивало, так как перестало занимать ее.

– Милая вы моя, – улыбнулся незнакомец. – Все мысли, сотворяемые в вашей прелестной головке, выписываются крупными буквами на вашем прекрасном лице.... Алон, – назвал он себя. – Алон Полинер.

– Язык сломаешь, – подумала Дина и тоже представилась, не в силах отвести от него взгляд. Где-то она уже встречала этого человека или же он был на кого-то похож, на кого-то весьма знакомого, но она никак не могла сообразить, на кого именно.

– Я уже не в первый раз напоминаю знакомых человеку, которого вижу впервые в жизни, – улыбнулся Алон.

– Обалдеть! – подумала молодая женщина. – Но как с таким разговоришься? Да и давно пора возвращаться в лавку, пока не уволили.

– Так вы в том сувенирном? – Полинер снова разгадал ее мысль. – Пойдемте, я вас провожу, – предложил Алон. – Давно намеревался посмотреть изделия у вас в продаже.

Дина выбросила в урну протекшую вафлю и забормотала что-то насчет ручной работы.

Полинер осматривал полки с видом знатока и вел себя вполне прилично: не критиковал цены, не указывал, как расставлять матрешки правильно и уж, тем более, ничего не хватал руками.

Наконец, он дошел до старинной иконы с изображением беременной Девы Марии и застыл перед ней.

– Вон на той стене висит еще одна икона, – сказала Дина. – С распятием. Та подешевле.

– Разве я торговался? – Алон заметно сморщился: – Проживу без распятия уж как-нибудь. Что за манера – выставлять напоказ чьи-то муки. Неужели так приятно смотреть на искаженное от боли лицо! Наслаждаться смертной агонией, запечатленной застывшей в веках. Я понимаю, застопорить во времени удовольствие, счастье, радость, но агонию! Только люди способны на такую невероятно пакостную мерзость!

Дина молча смотрела на атлета во все глаза и понимала, что не только видела раньше его лицо и даже фигуру, но и слышала эти речи, и узнавала невообразимо приятный бархатистый музыкальный голос.

Полинер, закончив свой гневный монолог, снова уставился на икону. Трудно представить покупателя, способного приобрести эту вещь, самую дорогую в лавке, – нули в цене зашкаливали.

Дина лихорадочно соображала, где и когда встречала этого человека, и не могла оторвать от него глаз. Наконец, Алон развернулся лицом к ней и, отставив левую руку по-направлению к иконе, сказал: – Беру это.

Девушка назвала цену. Неожиданный покупатель изящно отбросил в сторону правую руку. И тогда Ундина, наконец, догадалась, где его видела. В каждом музее была статуя Аполлона точно в такой же позе, и Алон Полинер внешним видом абсолютно идентично воспроизводил изваяния греческого бога, будто одно из них ожило. Но откуда она знала его голос?

– Ну что же вы? Заверните, – небрежно произнес Алон, доставая бумажник.

У Дины затряслись руки, когда прикоснулись к вещице, снимая ее со стены.

– Спокойно, спокойно, – подбодрила до слез знакомым голосом ожившая статуя Аполлона. – Это очень дорогая и красивая, но всего-навсего вещь. Я собираю подобные для своей яхты.

– Безусловно, та самая яхта, – подумала девушка. – Может ли быть иначе?

– Люблю, знаете ли, все необычное и красивое, – снова отозвался на ее раздумья загадочный человек. – Сказки всякие... Про алые паруса, например...

– Ну разве могло обернуться по-другому? – с сарказмом подумала Дина.

Алон насмешливо разглядывал ее в борьбе с собственными душевными сомнениями. А в руке изящно держал веером тысячные купюры, она таких и не видела до сих пор. Он расплатился, бросив "без сдачи", а последнюю тысячедолларовую бумагу протянул продавщице с объяснением "ваши комиссионные".

Девушка что-то бормотала, пытаясь отказаться, но Алон легко успокоил ее рассказом, что Мария на иконе очень напоминает ему любимую женщину, которую он давно не видел.

– Правда? – спросила Дина. – Что с ней стало? – Всмотревшись в образ, она только теперь сообразила, что и ей знакомы эти черты, да отнюдь не по искусству.

То есть, она, Ундина Уайт, урожденная Слуцкая, знала обоих этих двоих? Она была уверена, что в жизни эту пару не встречала, ни вместе, ни поодиночке.

– Предпочла другого, – его взгляд сделался мертвым.

– Вам! – изумилась Дина. – Как можно ВАМ предпочесть другого? – Она заметила, что великолепное лицо Полинера еще сильнее потемнело и сразу стало ясно: человек очень и очень немолод, да еще запредельно устал. – Да никогда в жизни не поверю!

– Я и сам с трудом поверил, – усмехнулся тот.

– До сих пор ее любите! – ахнула девушка. – А где она сейчас? С ним?

– Думаю, где-то во Фриско. – Алон пожал плечами, лицо его исказилось от глубокой внутренней муки. – А с ним или нет... Возможно, он уже и разыскал ее. Не знаю, но попробую еще раз...

– Как? Она и его потеряла? Это потому что в глубине души она все-таки любит вас...

– Спасибо, милая, – его лицо окончательно помертвело, и голос сделался совсем безжизненным.

И тогда Алон быстро раскланялся и вышел со своей драгоценной покупкой. Молодая женщина остолбенело смотрела ему вслед, а потом в окно, пока странный тип не растворился в толпе.

Когда Дина позвонила хозяйке магазина и отрапортовала о сбыте иконы за наличные, у той от радости на несколько секунд пропал дар речи.