Текст книги "Хочешь выжить - худей! (СИ)"

Автор книги: Лилия Хайлис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

Глава 26

До встречи с Алоном Полинером образовался перерыв, достаточный для обеда. Впрочем, ничего особенного: Сара любила салатики с сырами из маркета здоровой еды, весьма популярного в Сан-Франциско. Да и повсюду в Северной Калифорнии были распространены эти магазинчики под зелеными крышами, где в любое время года на прилавках красовались свежие овощи и фрукты, а мучное и каши без жира и сахара изготовлялись из цельной крупы, молочные же продукты вообще вне конкуренции. Мясо, конечно, продавалось отборное, но убоины девушка с детства в упор не видела. Вот и сейчас засунула в тостер тортийю, накануне собственноручно поджаренную со смесью сыров с зеленью, заварила зеленый японский чаек и села трапезничать с газетой. Но прочитанное в средствах массовой информации быстро отбило охоту жевать.

Сандра закрыла газету и набрала родителей. Те уже ожидали ее звонка, зная: новости не оставят дочь равнодушной.

– Я не понимаю, за какие провинности так критикуют мирную демонстрацию и всю резервацию, – начала Сара и процитировала: "Свиньи тоже люди???", "Бывают и свиньи-людоеды!", "Вызов сумасшедших", "Поборники извращенцев", "Обнаглевшие обжоры мутят воду современного общества", "Дерзкая попытка больных привить здоровым свою заразу", "Не позволим развинченным уродам развратить красоту!", "Пора остановить зарвавшихся маньяков!"... – Чем ожесточили общество эти несчастные? За что их вдруг так люто возненавидели? За просьбу несчастных отчаявшихся людей не называть их свиньями?

– Фашизм чистой воды, – отозвался отец. – Каждый знай свое место.

– Так уж только фашизм? – тут же съерничала мать. – А клика против еврейских врачей? А травля Пастернака? А суды над писателями и поэтами?

– Тот же фашизм, – возразил папа. – Только наш, советский... А это – я даже не представляю, когда американцы успели так озлобиться... И вот козлы отпущения. Выявились, наконец. Только это не совсем то. Это действительно торжество фашизма: "Каждому свое". Козлизм с человеческой харей!

– Ужас! – сказала Сара. – Моя подруга живет и работает в резервации. Это все надо понимать как реальную угрозу?

– Я бы подождал несколько дней, прежде чем делать выводы, – медленно произнес отец. – Может, заглохнет... А может, и раскочегарится!

– Не дай бог! – воскликнула мать. – Все же это Америка – не Россия, не Германия.

– На то и надежды, – рассудил папа.

– А ты случайно не планируешь...

Сандра прервала маму: – Нет, конечно. – Для доказательства своей решимости и успокоения родителей добавила: – Что мне до всей этой свары?

На самом деле, мысль о скором сборе вещей уже ее посетила, а отъезд в резервацию намечен на тот самый момент завтрашнего дня, когда закончится прием. Если, конечно, не ослабнет напряжение. Сегодня Кас-Сандра ждала двоих: Алона Зелмовича Полинера, а потом – Ундину Уайт.

Алон Зелмович Полинер, родом из Питера, эмигрант из Израиля, не производил впечатления человека, нуждавшегося в медицинской помощи.

При ближайшем рассмотрении через кухонный стол выявились следующие черты: высоченный шатен атлетического сложения, золотистые ресницы, усталые, карие, с золотистыми же крапинками глаза. Аура не проявляeтся. То ли умеет защититься от посторонних глаз, то ли не жилец на этом свете. Депрессии никакой, по крайней мере, на лице не обнаруживается.

– Не знаю, сумею ли вам помочь, – наконец, после долгих раздумий, призналась Сандра.

– Отчего ж? – В его как-будто отрешённом голосе послышалась насмешка.

– Вы какой-то не такой... – Сандра попробовала поднести ладонь к его плечу.

Где-то в полуметре чувствовалась преграда. Ясновидящая скользнула рукой вдоль гладкого, отталкивавшего чужие поля экрана; внимательно посмотрела на клиента. Похоже, тот ухмылялся.

– Зачем вы пришли? – Спросила женщина, резко отдёрнув руку.

Странный клиент по-бычьи опустил голову.

Очень здоров и очень силён, – Сандра подумала об этом, но не сказала вслух. Ещё она подумала: он дьявольски хорош собой, со своим спортивным телом, утончённым лицом и тёмно-русыми, чуть ли не до плеч кудрями.

– Ты тоже чертовски соблазнительна, – клиент вдруг стал фамильярным. Ну ничего себе!

– Вы явились, чтобы поведать мне об этом?

– Не только, – он улыбнулся.

Сандра почувствовала тревожную волну, поднявшуюся откуда-то со дна и ударившую в грудь изнутри.

– Не бойся меня, – проникновенно произнёс Алон. – И, прошу тебя, не прогоняй. Поверь, я не способен причинить тебе зло.

Она действительно не чувствовала опасности, но тревога завладела всем существом девушки.

– Мы успели перейти на ты? – Осведомилась она.

– Конечно. Давно. Впрочем, как даме угодно, – отрывисто сказал он, изучая её глазами. – Я прочитал ваше объявление, – он выделил это "Ваше". – Так лучше?

– Приличнее. Итак? – Сандра посмотрела прямо в его насмешливые глаза. – Чем могу?

– Хорошо. Итак, я заметил в газетах ваше объявление, – повторил он. Гость говорил вежливо, но хозяйка воспринимала каждое слово отражением удара.

Внешне теперь всё выглядело прилично, но она почему-то подумала: как на дуэли.

– Отнюдь, – как бы прочитав эту мысль, заявил он. Но следующей фразой опровергая предыдущий выпад, примирительно вернулся к объявлению. – Очень неплохо. Вот и решил познакомиться.

– Рада, что вам понравилось. И всё же, это моё рабочее время, – напомнила она. – И оно отнюдь не дешёвое.

– Однако, – Алон вздернул брови, снова перейдя на ты. – В тебе появилось что-то новое. Я не помню, чтобы ты когда-нибудь говорила о деньгах.

– Послушайте, – раздражённо сказала Сандра. – Если мы знакомы, то я этого не припоминаю. Что вам от меня надо?

Гость вздохнул: – Ладно, извините. Не для того я сюда пришёл, чтоб ссориться. Скажите, – в его взгляде встрепенулась надежда. – Вы на прошлые жизни медитируете?

– Иногда, – хозяйка пожала плечами. – Мне бы настоящую отладить...

– Для этого я и пришёл, – улыбнулся Полинер.

– Понятно. Вы из КГБ? Или в какой новый кошмар там теперь это превратилось?

– Да неужели похож?

– Нет, на этих, честно, нет, – призналась Сандра. – Хотя я не эксперт.

– Ну спасибо, хоть на этих-то нет... Да не волнуйтесь, никаких организаций я здесь не представляю.

– Так что же вам всё-таки нужно? – Осведомилась девушка.

Гость пожал плечами: – Неужели нельзя просто прийти познакомиться... Так сказать, с соотечественницей... – Он криво усмехнулся. – Если, например, мне понравились чьи-то стихи, я непременно познакомлюсь с поэтом...

– Вы, наверно, сами пишете?

Алон откровенно расхохотался.

– Не вижу ничего смешного.

– Да-да, конечно, – казалось, он поперхнулся собственным смехом. – Да, я пишу... – И не заставляя себя просить, процитировал: – Я поклонюсь седому океану... Узнаю, как твой выполнить каприз... Нет, не помню, – Полинер покачал головой. – Вернее будет сказать, писал когда-то... Давно позабыл всё... Или, скажем... По вечерам над ресторанами прозрачный воздух дик и глух...

– Шутить изволите, – усмехнулась Сандра. – А если проверка, то чересчур, кто же этих-то строк не знает.

– Ну вот, и опять всё повторяется, – заметил Алон и поспешно прибавил: – Нет, отнюдь. Разве можно проверять тех, кого любишь...

– Ого! – Сказала девушка. – Ничего себе, темпы...

– Не придержать шагов Истории... – Тотчас отозвался гость. – Ни хода ейного, ни темпов.

– Я поражена, – ехидно призналась Сандра. – Можно сказать, убита наповал.

– Это я так перевёл на русский. – Гость улыбнулся. – Причём экспромтом.

– С какого же языка? – Осведомилась она и почувствовала, что раздражение к посетителю испарилось.

– С древнего эллинского...

– Из Гомера, что ли?

– Ага! – Презрительно хмыкнул Алон. – Гомеру до моего уровня ещё прозреть надо... И дозреть. – Перевести только на русский не умею. А Блок почему-то не подключился... Или не оценил... – Гость похоже увлёкся и не замечал недоумения хозяйки. – Хотя подключался к моим каналам, и не раз... Опять же, "И правит окриками пьяными туманный и тлетворный дух", – дошло же до него, достучалось.

Он взглянул на девушку. Та выглядела так, будто её осенила неуловимая идея. Почувствовала что-то, но до сознания ещё не дошло.

– Мир – это огромная кладовая памяти, – тихо начал он. – На самом деле всё уже давно создано и только воссоздаётся поэтами, когда они подключаются к энергетическим каналам... А ключ к каналу в душе у каждого. Поэтому тот же Блок или, скажем, Маяковский подключались к разным, в моем вольном переводе на современные понятия, ячейкам этой вселенской памяти и воссоздавали разные стихи. Конечно, каждый работает в пределах своего языка и техники тоже, но идея, внутренний взрыв, настрой... Допустим сочинил когда-то этот болван Орф "Страсть, как змея, ползёт... " – вот тебе, пожалуйста: через двенадцать тысяч лет некая Лана Изюмина шепчет теперь эту ерунду с эстрады, извиваясь вдобавок в ритме блюза, и не подумает даже, а публике и в голову не приходит простейшая мысль: да ведь страсть по определению ползти не способна, а может только взрываться.

– Орф – имеется в виду Орфей? – Тихо спросила Сандра.

Она четко чувствовала: она не только давно его знает, он родной, между ними теплота, между ними близость. Тем не менее, неуловимое воспоминание не сознания – подкорки – интуитивно отталкивало Сару от этого умного и очень-очень красивого мужчины.

– Слушай, – раздражённо сказал Алон. – Если тебе даны возможности медитировать и вникать, нельзя же вот так выбрасывать это на помойку. Ты, тренированая ясновидящая, азов не помнишь! Да, шестое чувство для человечества превратилсь в странный атавизм, нечто непознаваемое, недосягаемое, игра на вечеринке, способность охмурять для шарлатанов! И лично я уже вот теперь этому не удивляюсь. Конечно, если не только не развивали, а вообще перестали пользоваться... Даже ты... Оракул, называется...

Именно тем самым шестым чувством она вдруг поняла: у него есть право не только обращаться к ней "на ты", но и выговаривать; Сара и сама того не заметила, как стала неловко оправдываться, что и медитирует, и читает с Акаши (на это гость удовлетворительно хмыкнул), и лечит руками.

– Значит, недостаточно, – отрезал Алон. – Но об этом мы поговорим потом.

– Я тороплюсь, честно, – шепнула Сара.

– В резервацию, как же иначе, – презрительно угадал Полинер. – И каким же образом ты собираешься их защищать? Может, у тебя есть оружие?

– Нет у меня никакого оружия, – призналась девушка.

– Касс, – внушительно сказал Алон. – Если там начнется... избиение... – Он окинул ее долгим взглядом. – Ты только представь: на тебя прет разъяренная толпа. Слышать никто никого не хочет. Жаждут крови. Зачем тебе жертвовать собой? Что тебе эти обреченные на растерзание толстяки? Ты их даже не знаешь. Наконец, кто ты и кто эти людишки? Да пропади они все пропадом!

Сандра поняла: последний вопрос не только слышала не единожды, но знает наизусть и голос, и тон, которым оказался воспроизведен каждый звук.

– Кто я такая? – переспросила Сара, – кто я такая, чтоб спасать свою шкуру?

– Да с какой стати! – заорал Полинер. – Почему опять ты? Чем тебя так снова привлекает эта трижды проклятая амбразура!

– Извините, я, правда, тороплюсь, – окаменевшим голосом сказала Сара.

– Я, конечно, поеду тоже, – сообщил Полинер. – На этих всех мне плевать, – он вскочил и забегал взад-вперед по комнате, время от времени помогая себе взмахами указательного пальца. – Но на сей раз я ни на что не посмотрю, ни на твои великие убеждения... – Алон с сарказмом нажал на последние два слова, пробормотал: – ни на твоего... этого... – и закончил, набирая патетику и силу: – Не отдам тебя больше на растерзание. Уж найду способ разогнать банду злобных монстров... Не таких видывали! Да хотя бы в открытую – значит, появится еще один миф, пусть хоть десять!

Ей стоило огромного труда выдворить его из своего кабинета. Ундина Уайт была на сегодня очередным и последним посетителем.

Глава 27

Дина смотрела телевизор и нервно грызла орешки, пользуясь отсутствием Феликса: тот с утра укатил на работу. А на жену, похоже, махнул рукой. Видимо, понял: участь супруги предрешена, да ему, наверно, уже и не терпелось сплавить жену в резервацию.

Ундину же после демонстрации, которой сегодня весь день был занят экран, мысль о пристанище для толстяков пугать перестала: угрозой обернулись хозяева жизни. Молодой женщине было страшно слушать их выкрики, а искаженные ненавистью и злобой черты этих красивых поборников здоровья наводили ужас.

Но если Дина вчера почти успокоилась при мысли о резервации, то сегодня снова нервничала, страх подвергнуть опасности и лишить отца еще не рожденного ребенка вспыхнула с новой силой. Ундина с ужасом отбрасывала еду, но потом рука сама собой вдруг опять хватала горсть орехов и рот автоматически жевал, жевал и не мог остановиться. Хорошо, хоть не шоколад. И объяснения в любви с зеркалом помогать почему-то перестали.

Часы, как назло, не хотели двигаться. Может, есть смысл выйти пораньше и остановиться в какой-нибудь кафешке? Дина поежилась, посмотрев на себя в зеркало. А вдруг ее где-нибудь узнают и примут за жителя резервации? Вот ведь и ее собственное лицо примелькалось сегодня на экране. Кас-Сандра сказала: можно паркануться к гаражу ее дома. А дорога... Ну кто же вглядывается в окна автомобилей... Нет, это параноя. Просто обычная для интересного положения боязнь за ребенка. Все же лучше обойтись сегодня без кафешки, не подставляться.

Молодая женщина снова взглянула на часы.

К дому Кас-Сандры она подъехала на четверть часа раньше срока. Оставалось тихонько посидеть в машине, радуясь тому, что хоть пятнадцать минут не обязательно жевать. К самому гаражу приткнулся роскошный золотистый Мерседес. Вдоль домов с их непременными лужайками существовала пешеходная дорожка, отделявшая от них асфальт проезжей части, но Дина гулять не стала. Остановилась через дорогу на крошечном кусочке кромки загородного подобия тротуара и открыла водительское и верхнее, в крыше, окна машины.

Коттеджики здесь, компактные и без изысков, в отличие от других районов Сан-Франциско, походили друг на друга, как родные братья. Улочка казалась очень тихой и солнечной. Звуки моторов от авто с большого бульвара почти не прорезались. Воздух пропах ароматом скошенной травы и озерной свежестью. Бульвар упирался в пляж на океане, но дальше, за зоопарком, а здесь проходил чуть ли не по берегу озера, разделенного надвое узким перешейком, на котором красовалась лодочная станция. Дина знала эти открытые всем ветрам районы; казалось, совсем недавно Феликс возил ее повсюду, показывал местные красоты и гордился ими, будто сам все и создавал.

Очень скоро дверь нужного дома раскрылась, чтбы выпустить Алона Полинера. Дина сжалась, но он не заметил вчерашнюю свою гостью, даже не глянул в ее сторону. Красавец атлет вальяжно прошагал к элегантному Мерсу, уселся на водительское кресло и с места в карьер сорвался в сторону бульвара.

Вот и подошло время встречи. Молодая женщина поставила свою Короллу на место отъехавшего автомобиля, выключила мотор и вышла из машины. Заперла двери и двинулась ко входу в дом. Почему память вдруг снова подсунула мысль о Яшке? Цыган, худощавый, безбашенный и какой-то незащищенный мысленно возник перед глазами. На душе вдруг сделалось теплее. Дина вспомнила, что никогда не чувствовала этого тепла при мысли о Феликсе. Вообще никогда не чувствовала.

Дверь отперлась. Хозяйка с ярко-выраженной семитской внешностью: брови вразлет, иконописные глаза, мягкие светло-коричневые кудряшки, длинный с горбинкой нос, сочные губки, характерные лодыжки, крошечные ступни смотрят друг на дружку, – невысокая пышечка, округлые выпуклости, а их как раз, сколько и где полагается, намекают на мягкость и упругость одновременно, – ну никак не тянула она в представлении гостьи на роковую провидицу.

Улыбалась девушка сердечно, открытым и одновременно успокоительным жестом приглашая Дину в дом. Прежде, чем усадить клиентку в кресло, Сара подошла к ней поближе, взяла за руку теплой мягкой ручкой и снова улыбнулась, глядя в глаза. Ундина посмотрела в это распахнутое библейское чистосердечие и поняла, что проницательные лучи заглядывают ей в душу. И согревают ее.

Молодая женщина почувствовала, как все ее страхи понемножку отпускают, а сама она успокаивается и, в свою очередь, освобождает свои тревоги, отдавая будущее на волю провидения. Пусть случится, что должно, – эта мысль принесла облегчение. Дина окончательно расслабилась, даже размякла, и ком, который так давно стоял в горле, заставляя рот постоянно жевать, чтобы с едой как-нибудь проглотить и его, начал медленно рассасываться.

Перед Ундиной почему-то возникли очертания огромного рыбьего хвоста, который незамедлительно стал биться плашмя о воду. Откуда-то из подсознания выплыли образы русалок, их компания резвилась в волнах океана. Рядом с той, которая, видимо, была ею самой, задорно забрасывая вверх головку с треугольной улыбкой, плыла подружка, в которой по каким-то неуловимым признакам вырисовывалась Фиана. Совсем не такая, как сейчас, но узнать легко. Она.

Видение сменила тень кентавра, несшегося куда-то в компании подобных себе созданий. Все они были настроены крайне агрессивно и их суетливые гонки ничего доброго не предвещали. Топот и крики этих существ вызывали ужас с дрожью всего тела.

Наконец, пропитанная солнцем зеленая лужайка... Песня Орфея... И сама Дина, Эвридика, любимая, счастливая... И подползающая змея. Тело бьется в ознобе. Вокруг с бешеной скоростью вращается черно-белая спираль времени.

Кариатиды роскошнейшего дворца, площадь, триумфальная дорога, – по которой она, прекрасная, не хуже самой Афродиты, идет от берега моря, опираясь на руку солнечного красавца, и им скандирует радостная толпа. Навстречу бежит растрепанная девица... Тревожно кричит, плачет... На нее указывают пальцами, над ней смеются... А она, ни на кого не обращая внимания, машет рукой, тычет в Дину, предостерегает: "Не пускайте Елену! Это беда, призванная погубить нас всех! Уезжай к своим детям!". Да ведь это и есть Кас-Сандра, безоговорочно, новая знакомая! Дину знобит. Раскрутка спирали времени. Очень быстрая, несколько лет? Сколько там длилась Троянская война?

Тот же путь, только обратный, с другим, постылым, противным и уже под брань и поношения людей... Город горит... Двое греков тащут плачущую провидицу, она сопротивляется, но бесполезно. Вдруг взгляды пересекаются. "Будь ты проклята, Елена", – во всю мощь своей глотки орет несчастная. – Ты не заслужила своей красоты! Не бывать тебе больше прекрасной – никогда! – Ее вопли вызывают дрожь всего тела. Раскрутка спирали времени. Долго.

Это больше не огни пожаров, а костры в степи, у которых суетятся раскосые варвары в шкурах... Жарят мясо... Она, Дина, – наложница скифского воина... С ней можно сделать, что угодно. Можно убить ее, чтоб не хоронить хозяина одного... Дрожь... Зноб. Жар. Омут круговорота.

Кухня в таверне. Шум порта. Девушка моет посуду. С утра до поздней ночи мыльный таз. Горы грязной посуды. Жуткая улыбка хозяина, которому не перепало. Мужчина, не получивший свое, обещает отомстить. И после этого инквизиция. Последний путь по средневековому городу. Столб огня. Боль. Жар. Озноб. Дрожь агонии... Вращение.

Келья монастыря, две несчастные девушки, она и Фиана... Чувство голода... Коловорот.

Другой город, площадка, на которой взад-вперед в ожидании клиента топчутся несколько девушек, и снова недоедание... И снова одна мечта: поесть досыта. Спираль.

Война, госпиталь, нехватка медикаментов и, конечно, продовольствия... На них с Фианой одинаковые косынки с крестами. "Они бросили нас здесь умирать от ран и щелкать зубами", – плачет Дина. "Я так больше не могу. Хочу вымыться дочиста, а потом налопаться до отвала". "Сволочи", – отвечает Фиана. "Надо убегать". "Как? Дезерировать? А раненые?" "Их все равно не спасти. Я не хочу сдохнуть здесь. За что, черт возьми?". "Не смогу их бросить". "Да и я не сбегу". Пунктир пыльной дороги.

Наконец, вымершая деревня, и несчастная оборванка ползет, распухая на глазах, и воет, как волчица... Дрожь всего тела. Раскрутка спирали времени. Все.

– Это ты меня прокляла! – С обидой в голосе выкрикнула Ундина, отшатываясь от Кас-Сандры и отталкивая ее руки. – А пыталась хоть раз ты понять меня? Знала ли ты все, испытанное мной? Представляла ли меру страданий, толкнувших меня на путь изменницы? Да, я ушла к любимому от ненавистного идиота, который во всем шел на поводу своего сволочного братца. Тот даже уговорил мужа выставить меня, раздетую догола, перед всеми своими оголтелыми дружками, ведала ты об этом? Я была вынуждена подчиниться его приказу и стоять там перед ними, нагая, пока эти пьяницы жрали жирными ртами своих барашков и пили свои вина! По-твоему, я была обязана стерпеть и это издевательство? А ты сама, ты осталась бы с таким мужем? Я что, звала их покорять Вашу Трою? Защищаться надо было получше!

В глазах Дины вскипали слезы незаслуженного бесчестья и поругания. Они катились по щекам, а она даже не замечала. Страдала так сильно и так яростно, будто была оболгана вчера, а не века назад, причем в других жизнях.

– Да, я тогда бросила детей! – кричала донельзя взволнованная беременная. – Все равно он не давал мне воспитывать их. Они же росли точными копиями безвольного идиота отца и этого подлеца, его брата! Ты отравила мне каждую минуту моего счастья, а оно и без тебя было таким коротким! Ты обвинила меня в чужом выборе – лично я не желала войны!

– Прости меня. Я была очень и очень не права, – твердила Сара, пытаясь успокоить гостью.

Сандра старалась прикоснуться то к кистям рук, то погладить плечи Дины, мягко преодолевая ее сопротивление. Молодые женщины стояли друг перед другом, глаза в глаза, но сознание больше не уступало подсознанию.

– Почему именно голод? – горько прошептала Ундина. – Почему это ужасное постоянное желание насыщаться еще и еще? Почему всегда недостаточно того, что съела? Что за вечная одержимость едой?

– Я не знаю, – сказала Сара и тоже заплакала. – Я так перед тобой виновата! Но я не понимаю, почему именно это... И я не знаю, как снять с тебя... Но я обещаю узнать и исправить.

Наконец, истерика Дины стала стихать. Теперь они с Сандрой, обнявшись, тихо плакали на плечах друг у дружки.

– Так что же это все-таки? Проклятье? Наказание?

– По моему, больше похоже на испытание.

– Да почему же всегда одно и то же?

– Может, пока не выдержишь? Или не примешь себя и свою жизнь, как есть, со всеми недостатками? Это единственное объяснение, которое я могу пока придумать.

– Господи, я так измучилась! – Ундина опять залилась слезами. – Ну почему нельзя просто жить, любить, наслаждаться счастьем? Почему непременно полагается страдать и умирать? В боли, в каких-то терзаниях, почему такая жестокость? Ведь бога считают гуманным, всепрощающим, а он так страшно, так больно наказывает!

– Хотела бы я иметь вразумительный ответ, – вздохнула Кас-Сандра. – И ведь столько раз слышала этот ответ... Во сне... От него...

– От кого же? – Дина почему-то насторожилась, даже слезы ее испарились. – От этого... – она ненадолго задумалась, подбирая слово, не нашла и сказала прямо: – Этого Аполлона, который приезжал к тебе передо мной?

– Понятия не имею, – горько вздохнула Сара. – Во снах узнаю, и все правильно, а проснусь – и ничего... Только зеленые глаза. Главное, не получается ни в трансе его увидеть, ни... Нет, не Аполлон. Глаза не те, дух не тот.. Разговоры совершенно другие... Но и с Аполлоном сильная связь... Не понимаю только точно, какая именно.

Вдруг Сандра замолчала, наткнувшись на взгляд собеседницы, мгновенно ставший холодным, чуть ли не враждебным. Та поняла, что в чем-то переборщила, и несколько раз быстро помотала головой, будто пытаясь что-то стряхнуть. Напряжение спало.

– Кстати, я заметила, часто оказывается рядом моя хорошая знакомая. Фиана. Она и теперь довольно близко: работает в резервации. Мы не так давно случайно пересеклись в Напе, в дегустационном зале.

– Она пьет? – встревоженно воскликнула Кас-Сандра.

– Не знаю, – ответила Дина. – Не думаю, она там просто с Черри общалась. Черри тоже как-то связана с резервацией. Я сегодня видела по ТВ страшные вещи: общество взъелось на инвалидов, их честят и кроют...

– Я в курсе, – тихо ответила Сара. – Мне тоже страшно.

– Думаешь, начнется погром?

– Погром! – Кас-Сандра очень удивилась, услышав это слово из лексикона родителей в своем светлом Сан-Франциско. – Это же из еврейской истории, разве нет? Причем тут...

– Ну драка, бунт, маленький локальный апокалипсис, – перебила Ундина. – Ну не знаю, какое подобрать слово... Хиппиш, короче.

– А что такое ... киппиш? – неуверенно повторила Кас-Сандра.

– Да все то же самое, – Дина раздраженно махнула рукой. – Хиппиш. Шум. Трам-та-ра-рам. Гвалт. Что такое гвалт, тебе ясно?

– Вроде бы, да. Геволт. И трам-та-ра-рам тоже. Надеюсь, пошумят и забудут.

– Это возможно? Я имею в виду, побоище.

– Надеюсь, нет, – тихо сказала Сандра.

– Я хочу туда, – вырвалось у Дины. – В резервацию.

– Кто знает, что действительно там произойдет, – сказала хозяйка. – Подумай о ребенке.

– Как – кто знает? Ты знаешь, – гостья сделала отчаянное ударение на это "ты": – ведь ты Кассандра!

– В этой жизни не совсем так... – тихо призналась Сара. – А через черточку. Пожалуйста, не надо тебе сейчас туда ехать. Лучше переждать. Чем ты там в своем положении поможешь?

– Да, кстати... – совсем не вовремя вспомнила Дина. – Я заметила, мы часто приходим вместе, может, даже всегда... Я, ты, Фиана... – Чуть ли не с трудом она прибавила еще одно имя: – Орфей.

– Ты его уже встретила?

– Если правильно узнала... – Ундина вздохнула. – А я уже замужем. – Она с надеждой подняла глаза на Сандру. – Как ты считаешь, я обязана в каждой жизни быть с одним и тем же?

– Дело не в обязательствах, – подумав, ответила та. – Принято считать: со своим кармическим партнером человеку лучше, чем с другими. Но если тебе хорошо с мужем...

– Плохо, – снова вздохнула Дина. – Очень плохо.

– Ты его сегодня узнала в видениях?

– Увы, да! Он был моим супругом тогда... В Спарте.

– Мы обычно и приходим все вместе... Те, кто из одной волны.

– Я его ненавидела тогда, а теперь, похоже, он меня.

– Да уж, – неопределенно сказала Сара.

Мама, крайне взволнованная, позвонила уже поздно вечером. Этот тон был знаком Сандре с детства. При всяком проявлении антисемитизма голос матери делался не то замороженным, не то униженным, не то вообще каким-то пришибленным, а сердце, по ее же рассказам, выпадало куда-то в осадок. Примерно такое же впечатление произвела на Кас-Сандру та самая ответная брань питерского парня.

– На тебе! – кричала мама. – Вот, пожалуйста, Россия двадцать первого века! А ты думала, только в Америке дискриминация? Да, держи карман шире!

Сара поняла, что это истерика.

– Эта низкорослая тщедушная дрянь думает, что если у нее широченная тонкогубая пасть, то она большая красавица! – вопила мать. – На всю страну поносит евреев, и ничего, никто даже не плюнул ей в ее пакостную харю! И шоу продолжается. Мало им миллионов загубленных жизней. Еще надо! И они еще нагло трындят о переменах!

Наконец, папа вразумительно объяснил, что произошло. Чтобы хоть как-то отойти от потоков дерьма в адрес толстяков и инвалидов, включили развлекательную музыкальную программу из России. Там попса. Обычное дело: "любовь туда – любовь сюда – навсегда – никогда", "прощай – прости", "вернись – уходи – только я – только ты" гнусавят себе, стонут, хрипят, дрыгаются, скандируют полную бессмыслицу, – родители предпочитали бардов, но иногда, дабы отвлечься, включали и это. Вдруг, посередине разгула, ведущий говорит что-то то о "курочке", а какая-то там ("костлявая дрянь", – снова вставила мама) прилюдно в микрофон переспрашивает, картавя: "Кухочку?"

– Подождите, – перебила Сара. – Я не понимаю... Это что, намек? Нет, мне непонятно: разве в России курятину едят только евреи? Причем именно те, которые не выговаривают букву эр?

– Надо там родиться, чтобы понять всю степень и всю глубину мерзости подобных намеков! Шести месяцев командировки недостаточно!

– Может, это по какому-то определенному сценарию? – осторожно спросила Сандра.

– Какая разница, по какому фонарю, – сказал папа. – Главное, факт!

– Здесь актера, который позволил бы себе подобное, сначала заставили бы публично извиниться по телевиденью перед народом за такую шуточку, а потом отлучили от сцены на всю оставшуюся жизнь... Разве что в порнухе еще снимали, и то вряд ли, а там эта полнейшая бездарь еще больше мелькает, – прокричала мама. – Нет, мне не нужна ее кровь, тем более, ее сомнительные прелести в порнухе... Но чтоб другим было неповадно... Впредь...

– С бездарью согласен тоже, – кивнул отец. – читает стихи, как провинциальная пионерка. И свет не померк. И ничего не перевернулось! И шоу продолжается. И наряды, и костюмы, и краски, вот интересно, как себя чувствуют те евреи, которые там остались?

– Инересно, как себя чувствуют те американцы, которых выперли в резервацию? – неосторожно молвила Сара. – И которых теперь открыто поносят здесь.

– Видишь ли, девочка, – медленно начал отец. – От того, что инвалидам больно от дискриминации, евреи, где бы то ни было, не чувствуют себя лучше.

– Да, извини, – быстро согласилась Сандра. – Разумеется.

– Мы буквально на днях видели передачу, тоже оттуда, известный киномахер, – как мама – и вдруг не вставит? – Прославленный сын своего увешанного орденами папаши... Так тот на весь мир с упреком блеял, мол Израиль объявил вне закона разговоры о том, что Холокоста не было. Затем этот пророк сообщил, что цыган тоже уничтожали за одно то, что они были цыганами...

– В том смысле, что евреи не имеют права даже в этом на свое горе? – догадалась Сара.

– Как будто здесь может быть другой смысл! – горько произнес отец.

– Так это еще не все, – запальчиво сообщила мать. – Дальше великий деятель буквально смешал с грязью русскую писательницу, еврейку по национальности, прямым текстом: "кормишься от правительства – не перечь", и все тонко, хитро, не подкопаешься, еще чуть-чуть – и они объявят: и Холокоста не было, и анисемитизма там не было и нет.

– Так об отсутствии антисемитизма в России они всю жизнь постоянно лгут, – заметил отец. – Кажется, еще с царских времен... Или объясняют самими же евреями...

– Стоп, стоп, стоп, – сказала Сандра. – Почему опять антисемитизм? Причем тут опять евреи?

– Ну как же без нас, – протянула мама. – Что бы где в мире ни аукнулось, мы причем. Особенно в России.

– Я вообще подозреваю, что пару-тройку наших приберегают там специально на случай вспышки любой фобии в любой точке земного шара, чтобы всегда иметь, чем достойно ответить, – добавил папа.