Текст книги "Хочешь выжить - худей! (СИ)"

Автор книги: Лилия Хайлис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

Глава 11

Фиана села в кресло глубже и завалилась на спинку. Подставка для ног услужливо выдвинулась, а спинка откинулась, певращая кресло в кушетку и тем самым давая ногам отдых. Заслуженный отдых, – подумала девушка, устроилась поудобнее полулежа и закрыла глаза. В мыслях тут же возник забинтованный череп Нэнси, а в ушах – ее сорванный в криках боли голос. Через полчаса должна прийти Аэлита, значит, небольшая передышка все-таки есть. Для короткого отдыха психологам и предназначена в агентстве комнатушка для медитаций.

Как назло, в ту же секунду дал о себе знать телефон. Номер не был знаком, и Лапни решила ответить: вдруг кто-то в беде и надо выручать.

– Ну здравствуй, бесстыжая, – сказал телефон забытым голосом матери. – Наслышаны о твоих подвигах, безбожница. А Христос все видит!

Фиана вздрогнула и быстро выключила телефон. Только не это, каким образом им вообще удалось узнать этот номер? Только не сейчас, когда ей так тяжко, так скверно. И надо морально подготовиться.

Историю Аэлиты Фиана знала: положенные обычные сессии у них не так давно закончились. Предстояла терапия жертвы насилия. Из хода прошлых встреч стало ясно: насилиям Аэлита подвергалась неоднократно и регулярно, даже сама не понимала всего, с ней происходившего, считая себя в свои неполные пятнадцать лет распущенной дрянью, законченной алкоголичкой, а потому виноватой во всех своих несчастьях.

Было что-то похожее в отчаянном рывке из страны Аэлиты на безоглядный и быстрый побег на Запад Фианы, хоть и случилось все у обеих по разным обстоятельствам. Собранная, как пружина, Ляпунова целеустремленно рванула в бой за собственное утверждение в жизни. Отупевшая от алкоголизма и мужиков с их развратом и требованиями, безвольная, лишенная малейшего чувства собственного достоинства Аэлита выпала из России по чужому распоряжению, но втайне, хотя и почти не веря в успех, надеялась забыть прошлое и начать в Калифорнии с чистого листа.

Не тут-то было. От себя никуда не денешься, и просто так ничего не забывалось.

Ее мать, Лилиана, забеременела, будучи молоденькой девчонкой, надеясь таким образом переманить от бездетной жены и удержать при себе любимого человека. Тот сказал, что жену любит и не бросит, а случившееся на этой стороне, – ошибка и ничего не значит, поскольку произошло по пьяни, он даже и не помнит ничего толком.

Лилиана не поверила, что человек может отказаться от родного существа, и решила по-своему. Девочку, копию биологического папаши, назвала поэтично, хотя фантастику не читала и о том, что красивое имя придумал некий граф, не имела ни малейшего представления. С новорожденной крошечкой Лилиана поспешила к возлюбленному на работу, наивно веря в хеппи энды.

Новоиспеченный папочка решил себя разговором не утруждать, лишь выслал к визитерше своего секретаря, который на словах передал молодой матери, что хозяин видеть ни ее, ни ублюдка не желает, денег не даст (денег, впрочем, никто и не просил), а если эта тварь посмеет настаивать или, не дай Бог, тявкнет жене, – пусть пеняет на себя. Сама его подловила, сама и виновата. У него для таких случаев приготовлена машина с заляпанным номером.

Лилиана повернулась к дочке, которая во сне на свою беду улыбнулась, и выкрикнула: – Чего лыбишься? Сильно довольна? Чтоб ты сдохла, жертва аборта!

Жизнь Аэлиты с этого момента, а был ребеночек нескольких дней отроду, стала сплошным кошмаром. О своем младенчестве несчастная, конечно, не помнила; в памяти так же не запечатлелось страшное пожелание матери в ответ на не менее страшное поздравление отца. Все же мелкие подробности стали известны от свидетелей соседей, которые иногда подкармливали ребенка, а иногда одаривали обносками. Шмотье Лилиана выбрасывала со словами "я этого не покупала".

Например, как проходило отучение малышки от памперсов. Мать привязывала дочурку к горшку и уходила по делам, а годовалая кроха часами сидела в своих каках, захлебываясь в слезах и соплях. В два годика Лилиана постоянно орала на малютку, а за любую провинность начала выгонять из дому бедняжку, которая еле-еле ковыляла на неокрепших ножках. Трехлетнюю, ее уже не пускали в дом ночевать, например, за пролитое молоко. Или просто так, потому что "будут гости".

А с четырех Аэлита уже все помнила. Ее поманил шоколадкой большой дядя, завел куда-то в подвал и велел снять трусики. Он сделал ей очень больно и очень стыдно. Когда вся окровавленная и зареванная, девочка предстала пред светлые очи матери, та заорала: – Ах ты, проститутка! – сняла с ноги туфлю и этой туфлей избила дочку.

После этого несчастное существо научилось изворачиваться и лгать, но никакие уловки не помогали. Лилиана бранила дочку, как заведенная, лупила и таскала за волосы систематически. За невыученную в первом классе таблицу умножения мать схватила малышку за волосы и несколько раз приложила головкой к стенке. В другой раз – за брошенные не туда чулочки – повалила на пол и стала молотить ногами куда попало.

Если Аэлита сидела, то "что ты расселась, дрянь!" Если стояла, то "чего стоишь столбом, идиотка!" Уходила – "лишь бы куда свалить, шлюха проклятая!" Возвращалась – "Ага! Явилась не запылилась, сволота паршивая!"

Самыми же страшными были дни рожденья и дни мамы. Для кого-то другого они могли бы быть праздничными, Лилиана же носила траурные наряды и делалась особенно жестокой и агрессивной к дочери, сетуя больше всего на то, что сама же своими руками (руки на этих причитаниях картинно воздымались вверх) "втюхнула миру эту уродину, лучше бы приключился выкидыш".

Бедняжка росла в постоянном страхе, ходила с опущенными плечиками, словно задавленная невидимой ношей, даже дышала с опаской, что ворует воздух, на который не имеет права.

Когда Аэлита подросла и пыталась разыскать отца, все тот же секретарь осведомил девочку-подростка о случившемся в тот день, двенадцать лет тому назад.

Аэлита вышла из конторы отца, на порог ее не пустившего, и подошла к первому попавшемуся человеку, вроде приличному.

– Дяденька, дай денюжку.

– Зачем тебе?

– Кушать хочу.

Тот дал. Подошла к другому, третьему... Насобирала на бутылку дешевого вина и выпила всю. Ночевала на скамейке в скверике, все равно бы мать выгнала, предварительно побив до полусмерти. Дальше пошло-поехало.

В конце-концов, очередной "дяденька" ничего не дал, но сообщил, что денюжку заработать надо, и предложил пойти с ним.

С ним так с ним, – терять было нечего. Аэлита оказалась на панели. Ей уже на все было начхать, лишь бы насобирать на выпивку и забыться.

Однажды какой-то богатый мужчина, застегивая ширинку, невзначай спросил ее имя. Она назвалась. Тогда он изумленно поднял на проститутку глаза и, сам себе не веря, спросил имя и фамилию матери. Девушка сказала, и человек взревел, как подстреленный кабан. Из его воплей она поняла, что перед ней ее папа. То, что закончилось пять минут назад, не произвело на нее впечатления. Одно-единственное пришло в голову: наконец-то, они стоят друг перед другом

– За что ты меня бросил? – Не надеясь ни на удачу, ни на честный ответ, Аэлита все-таки, в конце концов, задала этому человеку главный вопрос, мучивший девочку всю ее короткую жизнь. – На мне же тогда не было написано, что я стану пьяницей и падлой. Откуда ты знал, что я такая дрянь, чтоб от меня отказаться?

Она серьезно смотрела на него в ожидании ответа, но ответа так и не получила.

Отец, обращаясь куда-то к небу, взвыл нечто длинное, матерное, грязное и заковыристое, даже повидавшую на своем недолгом веку всякое девочку пробрало до шока, потом долго выкрикивал вверх нечленораздельные обвинения, бил себя кулаками в грудь, проклинал Лилиану, а еще потом отвез дочку к себе на дачу и там они вместе – папаша с горя, а дочка от радости, что выпивка даровая и отрабатывать не надо – квасили до утра. Он все расспрашивал Аэлиту о ее жизни, плакал пьяными слезами и снова крыл бранью и проклятьями эту гадину, ее мать.

Утром он велел дочери из дачи не высовываться и исчез. Скоро появился, забил холодильник продуктами, приказал опять-таки носу на улицу не высовывать и укатил на своей тачке.

Аэлита на улицу и не рвалась, благо напитков был полон бар, а девочку ничего другого не волновало. Очень скоро отец позвонил и объявил: правды все равно добился, и дочка (уронил это слово и самого аж перекосило) едет в Америку с хорошей семьей. Потом приехал папашин водитель (самого дергало еще разок постоять перед девочкой) с чемоданом и деньгами на дорогу и первое время и отвез в аэропорт, чтоб отец больше никогда не слышал о такой дочери. Так Аэлита оказалась в Калифорнии.

Когда деньги закончились, а "хорошая семья" вышвырнула ее на улицу, четырнадцатилетняя девчонка сперла в магазине бутылку, потом другую, третью, – и, наконец, попала в полицию, оттуда – в детдом, другой... Очень скоро, и году не прошло, кривая дорожка привела Аэлиту на принудительное лечение в филиал для малолетних алкоголиков при агентстве, где она до лучших времен и обосновалась.

У Фианы сжималось сердце всякий раз, стоило ей только подумать о девочке. Несколько раз даже мелькала мысль удочерить Аэлиту, но что она могла ей дать, практически взрослой женщине? Предъявить Яшку? Или всех остальных? Так одного Цыгана с лихвой...

Тот, кстати, звонил уже несколько раз, интересуясь, когда же Фиана закончит с психами на стороне и вернется в резервацию. Конечно, он пил и, разумеется, это начинался запой. Фиана хорошо знала замашки любимого и легко разгадывала оттенки его голоса.

Она не могла на работе общаться с цыганом долго, но и вовсе прекратить связь полностью не могла, хоть и прекрасно понимала: подлый тип вьет из нее веревки и все это ей на фиг не нужно.

Звякнул телефонный будильник, давая знать, что отдых окончен, пора возвращаться. Фиана нажала ступнями на подставку для ног, та послушно поддалась вниз, заставив спинку подняться. Кушетка вернулась в состояние кресла. Женщина встала.

Аэлита заплакала, как только вошла, и это было ее нормальной реакцией на терапию.

– Больше всего я презираю свое имя! – начала девочка.

Фиана вспомнила, как ненавидела свое.

– Не хочу зваться... – бедняжку передернуло.

Сессия прошла, как всегда. Девочка то плакала, то рыдала. И говорила: не хочет жить, недостойна, считала смерть избавлением, да только не знала, как покончить со всем этим безболезненно и наверняка.

– А твои родители достойны жить, как ты думаешь? – спросила Фиана.

– Они даже сдохнуть недостойны! – с жаром воскликнула Аэлита.

– А тот... негодяй, который тебя, четырехлетнего ребенка... И все остальные, которые потом? – настаивала Фиана.

– Тоже.

– Однако, живут как-то.

Потом Лапни вспомнила классическую киношную историю девочки, которую мучила и изводила мамаша-чудовище. Аэлита выслушала с живым интересом, но сказала, что посмотреть фильм не хотела бы.

– Еще бы, – подумала Фиана. – Tак близко, так страшно, хоть бы никогда не существовало такой классики ни в искусстве, ни тем более, в реальности.

Вслух она отчеканила: – Ты ни в чем не повинна, – фраза тоже из какого-то фильма, единственная, была сейчас к месту. Повторением этой фразы Лапни заканчивала все сессии.

Каждая жертва отзывалась на вердикт по-своему.

Аэлита напряглась.

– Это все случившееся с тобой виновато.

Аэлита зябко повела плечами.

– Ты красивая и умная девочка.

– Я дура и урод, – возразила та.

– Неправда, – Фиана некоторое время смотрела ей прямо в глаза, а потом неожиданно сказала: – Как по-твоему, я дура и урод?

– Это же я о себе...

– А мне моя мама тоже когда-то внушила, что я недостойна даже дышать... И я долго держала себя в тупых уродинах... Но поняла, наконец, что очень-очень несчастные мамы заставляют своих дочерей принимать себя за уродливых дур для того, чтобы самих себя не относить к очень несчастным. К сожалению, нам с тобой достались именно такие мамы. Мы в этом не виноваты, нам просто не повезло, понимаешь? Но нам больше не надо слушать их голоса, когда они начинают свои песни у нас в мозгах, а необходимо твердо зарубить себе на носу, что мы красивые и умные. Понимаешь? Старайся думать о себе только хорошее – и все получится.

Что получится, – думала сама. – Что там еще может получиться!

Аэлита кивала и снова плакала. Фиане хотелось утонуть в слезах. Или лучше завыть. На Луну, в небо... Или провалиться сквозь землю...

Глава 12

Клиника гинекологии занимала весь первый этаж соседнего дома.

Первым долгом Дину поставили на весы. Слава богу, не набрала.

Гинеколог, симпатичный молодой мужчина, подтвердил беременность будничным голосом, словно возвещал не о зарождении будущего человека, а о чем-то обыденном и скучном. Дина еще не поняла своего отношения к происходившему, а доктор так же сухо перечислял, чем питаться, от чего воздержаться. Выходило, необходимо двигаться побольше, лопать овощи-белки, здрасьте все безвкусное, и отказаться от таблеток.

– Ты можешь за все время набрать в районе тридцати фунтов. – На спокойном лице впервые появилось подобие улыбки.

– Но она постоянно говорит о еде! – выдал наболевшее Феликс. – Не женщина, а один сплошной желудок.

– Сейчас очень важно не допустить перебора и оставаться в хорошей спортивной форме, – продолжал врач. – Чтобы хорошо доносить и легко родить.

– А что, если, например, не тридцать, а сорок фунтов? – произнесла Дина побелевшими губами. Она отчетливо представляла себе свое малоприглядное грядущее, если тьфу-тьфу-тьфу... Ой...

– При чрезмерном повышении веса мы передаем наблюдение за мамашей в клиники резервации, более приспособленные к абнормальному течению беременности, – сообщил тот механическим тоном. – Наши условия годятся только для здоровых рожениц и здоровых младенцев.

– Вы хотите сказать, у полных мам непременно родятся больные дети? – Дина чувствовала, как глаза ее застилает туманом.

– Ожирение – это болезнь, – поставил доктор вердикт.

На прощание будущие родители получили кучу брошюр, брошюрок, книжонок и листов с советами и рекомендациями.

Дина вышла, как всегда, голодная, теперь же, в дополнение к этому сроднившемуся с ней ощущению, добавился сильный страх, который в общую гамму привнес еще и подавленность.

– Ну, бог нам дал, а теперь все зависит от тебя, – бодро заключил супруг, и это заявление ничуть не помогло, а только прибавило стрессу и превратило страх в маниакальный ужас.

Все вместе обострило желание налопаться, наконец, досыта, до отключки, до отвала, чтобы прекратилось это систематическое сосание изнутри пустого желудка. Конечно, как же она раньше не додумалась до этого простого решения проблемы: насытиться так, чтоб больше не хотелось. Когда Он уйдет... Должен же он когда-нибудь появиться на работе...

Феликс, как назло, не торопился, как будто чувствовал.

– Ну и не надо, – думала Дина. – Значит, он не даст мне растолстеть... Конечно, он не хочет отдавать меня туда... И прекрасно, надо забыть о проклятой еде. Просто забыть, а зато найти новые шмотки... Ну как же я об этом не подумала, надо закупать все для беременных...

– Да рано еще, – беспечно отозвался Феликс. Оказывается, она даже не заметила, что последнюю фразу произнесла вслух. – Времени еще навалом... Впрочем, как ты считаешь нужным.

– И для кормления нужны специальные костюмы... Прибор для сцеживания молока...

– Конечно, – согласился муж.

– Лучше покупать все по чуть-чуть, – растерянно говорила Дина. – Чтоб не все потом одновременно... И необходимое для малыша... Или малышки...

– А как ты считаешь, кто у нас наклевывается? – улыбнулся Феликс.

– Кто бы ни родился, я знаю, что буду любить, а ты?

– Уже люблю, – с готовностью сказал Феликс и привлек к себе жену.

Но Дракула уже никуда не девался. Наоборот, алкал крови и дожидался тьмы, чтобы выползти на поиски добычи.

– Боже, как хочется поесть, – подумала она. – Свалит он, наконец, когда-нибудь? – она снова ушла в свои мысли.

Раздумья не радовали: то еда, то вдруг за стол перед Ундиной плюхался развеселый красавец – как там его, цыган? – и дразнил белозубой ухмылкой. То снова всплывала баба Шура с подносом пирогов. То влезала какая-то цитата с перечислением старых русских блюд, небывалых огурчиков и непременным "как то" – откуда, Дина даже не пыталась вспомнить.

– Ну так как, пойдем сейчас? – проявил заботу Феликс. – Просто шмотки для беременных поискать. А то завтра тебе в магазин на весь день.

– А как же твоя работа?

– Отмажусь. Да и ланч уже скоро... Тебе ведь надо правильно питаться...

Правильное питание в его понимании означало малоаппетитную ерунду, вроде длинного сэндвича от здоровой пищи, никаких картошек, никаких кол-сод, никаких печений с шоколадами, никакой булки, только тонюсенький хлебец, служивший оберткой для несчастного кусочка вялой курицы с кучей зелени да бутылку чистой минералки. Муж медленно жевал, жена изо всех сил старалась следовать его примеру и с тоской смотрела на такую же еду у других, только запихнутую в длинные пышные батоны, по виду которых легко угадывалась первая, еще горяченькая свежесть мягкой выпечки с хрустящей корочкой.

Потом он потащил ее в магазин для беременных. Идти было три минуты из одного небоскреба на Маркете, на первом этаже которого располагался закуток с теми самыми здоровыми сэндвичами, до другого, с распродажей одежды для будущих мам – на третьем.

Этот комплекс из пяти высоток на главной улице города стал первой достопримечательностью Фриско, куда Уайт привел только-только приехавшую невесту, благо квартиру жених снимал в доме через дорогу. Феликс с гордостью водил любимую по эскалаторам и залам, в которых светились витрины, проводились выставки современного искусства, били вверх подсвеченные фонтаны, даже с золотыми рыбками в бассейнах, струилась тихая приятная музыка и сновали вверх-вниз прозрачные кабины лифтов, похожие, видимо, на батискаф Наутилуса.

Один из таких лифтов довез их до семнадцатого этажа, в бар с круглыми стеклянными стенами. Когда парочка устроилась у такой стены, у Дины слегка закружилась голова. Феликс усмехнулся и, выставив вперед указательный палец, провозгласил: – А все-таки она вертится!

– То есть? – не поняла невеста.

– Мы вращаемся вместе с залом! – торжественно объявил жених.

Дина посмотрела в окно. Вид на улицу сверху медленно менялся. Откуда-то сбоку на них наползал знаменитый Бэй-бридж.

Теперь она ясно вспомнила тот полный надежд день. И волшебный, восхитительный запах из тихой аллейки, огибавшей здание. Запах перемешанной с коричневым сахаром корицы, ванили, сдобы, какао, кленового сиропа... Боже, какой только вкуснятины не обнаруживалось в этом запахе! Ноги сами остановили девушку у пахучей двери, из которой как раз выходил парень с бумажной тарелкой, а на той – груда из круглых оладий, облитых тем самым сиропом и покрытых горкой взбитых сливок, да еще с клубничным вареньем.

Феликс взглянул на жену, в молчаливой мольбе заломившую руки, и вдруг понял: – Ладно, – величественно произнес он. – Малыш просит?

Дина закивала, и они вошли. Через минуту у нее в руках красовалась такая же тарелка, а на глазах – счастливые слезы.

Порция казалась огромной, и каждый из круглых слоев хотелось смаковать, подолгу держа во рту, чтоб не упустить ни одной капли вкусового блаженства.

– Смотри, как надо, – сказал Уайт, обеими руками подтягивая к своей груди все это пахучее пышное счастье.

Помогая себе ножом, он по-хозяйски вонзил вилку, поместив на ней все слои вместе, аккуратно, во всю высоту, вырезал из круга уголок, вроде торта, и весь отправил к себе в широко разверзнутую пасть.

Дина во все глаза смотрела ему в рот. Дракула в ней почуял запах свежей крови и оскалился.

– На, теперь ты! – Муж оттолкнул тарелку к Дине, и девушка послушно стала отрезать такими же сегментиками и, обжигая губы, заглатывать, почти не жуя и, конечно, уже ничего не смакуя. Безусловно, было вкусно, но ей все казалось, вот-вот он снова отнимет, и теперь уже все.

Феликс ничего больше не отбирал, но смотрел на жену, и в его взгляде явственно ощущалось даже не удивление, а изумление, к которому потихоньку подмешивалось брезгливое презрение. Угадывалось, что с каждым жевательным движением ее губ, его отвращение будет расти. Дина поняла: при муже лучше больше не есть.

Оладьи со всеми своими начинками и прикрасами камнем легли на дно желудка, а во рту остался приторный привкус жирной сладости, заглушить который могли только соленые оливки, фаршированные чесноком. Просить же еще какой-нибудь еды у мужа казалось Дине самоубийством, лучше перетерпеть, оставит же он, в конце концов, ее одну.

Она покорно брела за ним в магазин для беременных, а там безучастно рассматривала вещи, снятые им с вешалок, прикладывала к себе, примеряла то, что он считал нужным, и ей были совершенно безразличны его покупки. Живот вспучился под диафрагмой и стал совершенно твердым, но девушка понимала: это не ребенок, в зеркале, во всяком случае, ничего похожего не отражалось.

Они отобрали две пары штанов на широкой резинке, несколько пар просторных трусиков, два лифчика с застежкой спереди для кормления и кучу малу расширенных на животе блуз, кофточек, кардиганов, свитеров – все из хлопка, шерсти, батиста и шелка, все мягкое, комфортное и приятное на ощупь.

– Моя жена не должна ни в чем нуждаться, – провозгласил Феликс. – Остальное докупим по мере необходимости, а малышу уже в самом конце: вдруг там двойня.

Феликс проводил супругу домой, затащил кульки и пошел собираться.

Дождавшись заветного момента, когда муж, оставив жену наедине со всей библиотекой от гинекологии, убрался на работу, Дина, озираясь, как шпионка, отправилась куда поближе: в мексиканский на углу.

Заведение это нагло испускало запах жареного лука, смешанного с тушеными томатами, на всю улицу. Молодая женщина, еще раз воровато оглянувшись, нырнула в прохладу помещения. В голове мелькнуло: "Хорошо, у меня неучтенная заначка, могу покупать себе еду", и ни одного разу, если уж решилась на "подвиг", не пришла мысль о здоровом питании.

Дина беспокойно оглянулась на дверь, никто с упреками не преследовал, зато подскочил долговязый, смуглый худощавый официант. Он стал жестами приглашать гостью к столу, и усадив, выложил перед ней красочную карту меню, затем предложил напитки. Дина попросила стакан воды с лимоном. Где-то подспудно возникла в голове кока-кола, но легко испарилась. Пока.

Воду принес уже другой официант. Третий поставил на стол миску с чипсами и глубокое блюдце с сальсой.

Дракула обнажил клыки.

Чипс был хрусткий, жирный и горячий. Хотелось запустить всю руку в самую середину этих аппетитных треугольников, набрать полный рот и захрумкать, быстро и звучно. Дина так и сделала. Сальса, правда, чересчур перчила, но и без нее вполне можно было обойтись. Сухой угол больно царапнул кожу, не смертельно, – подумала девушка и продолжала трещать до отказа набитым ртом. Миска очень скоро опустела, но тут принесли фаиту.

Та, вполне оправдывая свое название, шипела на блюде. Даже издалека чувствовался жар, буквально исходивший от еды. Желудок отозвался стремительным всплеском готового к работе сока.

Какой смысл терять время, заворачивать в лепешку все это великолепие и лишь потом откусывать, когда можно оторвать кусочек восхитительной кукурузной тортиллы, обмакнуть в изумительный жгучий соус, одновременно прихватывая ею бесподобную фасолевую массу... А на вилку нацепить кусочек вкуснейшей курицы... Это тебе не безвкусное ватное месиво из здорового сэндвича... Ах, как шкворчит, так и просится в рот... Вместе с серпантинкой луковички и кубиком перца... И впиться зубами... Боже, как замечательно! Ладно, так и быть, со всей этой вкуснятиной не повредит и немного салата, не обычные, надоевшие до чертиков зеленые листики, а помидорчик, огурчик, лучок, – настоящий домашний деревенский салат, только все нарезано мельче, да тут же еще и капуста, ну хоть не листья, а нашинкованная, похожая на квашеную... Потом еще пойти купить бутылку кефира и какой-нибудь сдобы... Нет, мороженое!

Тарелка опустела в считанные минуты. Не веря сама себе, Дина обнаружила, что смела все и даже подтерла остатками лепешки последние капли соуса. Ужас, как неловко и стыдно, но уже не исправишь.

Официант подскочил с новой картой меню: десертов числилось несколько, в том числе и мороженое. Господи, а это что? Как можно жарить мороженое, не картофель все-таки, но вот же оно, родимое, так и значилось: жареное мороженое, – и она заказала это сладкое чудо. Трудно, конечно, продраться сквозь гору взбитых сливок, с традиционной черешенкой на самой верхотуре башни, но зато там, внутри горячего сладкого шара из обжаренного коржа, устланного растопленным шоколадом, таился действительно самый настоящий ванильно-сливочный пломбир.

Дина запускала в рот одну ложку за другой. Было слишком много и слишком резко. Что-то в содержимом зацепило какой-то нерв во рту. Дина почувствовала слезу, скатившуюся по щеке. Конечно, давно надо было остановиться, но даже на секунду прервать движение руки, зачерпывавшей, а затем совавшей в рот чудесную, похожую на пыточную, жгучую от холода и одновременно жара изумительную массу, не представлялось возможным, и девушка вперемешку со слезами продолжала глотать вкуснейшую отраву, пока не умяла всю, до последней капли.