Текст книги "Хочешь выжить - худей! (СИ)"

Автор книги: Лилия Хайлис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)

Глава 3

Дина, а по полной программе, Ундина Михайловна Слуцкая, работала в той самой брачной конторе, которая публиковала списки русских невест, нацеленных на американских женихов.

Высокая шатенка, обладательница сильных ног и насмешливых, серых с зеленью глаз, сначала показалась Феликсу слишком импульсивной и чересчур саркастической. Едва взглянув на Иэна, Дина многозначительно усмехнулась, так что всем стало ясно: лично у неё развитие сюжета не вызывало сомнений.

– Мне кажется, я вас понимаю, – с такой же усмешкой кивнул Уайт.

Дина взглянула на него с некоторым любопытством. Весь вид Феликса выражал безразличие к женскому роду. В ответ на такое отношение обычно допускается либо пожатие плечами с быстрым переходом к делу, либо общее замечание, после которого опять же возникают две возможности: лёгкий флирт с, как бы между прочим, решением вопроса, по которому, собственно, посетитель и явился в контору, или же сухие, сугубо деловые отношения, если флирт решительно не поддерживается второй стороной. Новая знакомая оставила первый выбор посетителю, то есть, не перешла прямо к делу, но и флиртовать открыто не стала, а просто вежливо улыбнулась и заявила: – Счастье – это когда тебя понимают.

Поскольку Уайт не был знаком с советскими штампами эпохи застоя, лицо его особого понимания не выразило. Дина поинтересовалась: – Приходилось ли вам смотреть старые русские фильмы?

– Да, – вспомнил тот. – Я видел плёнки Эйзенштейна. Судя по сценам массовых убийств, он, скорее всего, был садистом? Во времена Иосифа Сталина это ведь было у вас принято?

– Ну ничего себе! – Дина прыснула, а потом почему-то добавила: – Я не имела в виду, такие старые... Надо же, додумалась бабка...

– Не понял, – признался Феликс. – Причем тут какая-то бабка? Это про чью-то мать? – догадался он.

– Точно! – ещё больше рассмеялась неожиданная собеседница. – Ещё один кадр из другого фильма, тоже старого...

– Я ещё видел "Москва слезам не верит", – вспомнил Уайт. – Там героине и её дочери только Гоги не хватало. И, если я не ошибаюсь, что-то крылось именно в имени Гога.

Дина теперь откровенно залилась смехом.

– Разве это комедия? – недовольно поинтересовался Феликс.

– Нет, анекдот, вот с такой бородой! – Дина ещё посмеялась, потом немного приостановилась и добавила: – Даже с замшелостью.

Уайт вспомнил, что слово "замшелость" где-то слышал, кажется, у Пушкина, но уверен не был, как не был уверен и в том, что это слово означало лишь нечто, покрытое мхом.

– Странно, – Дина пожала плечами. – Я полагала, студентов, которые изучают иностранный язык, следовало бы знакомить и с фильмами той культуры...

– Я не в университете изучал. Так, ещё в школе. Сам по себе.

– О! – молвила Ундина с безразличием и без видимой связи с разговором принялась искать что-то в ящиках стола.

Вероятно, его притянуло к ней не только полное напрочь отсутствие попыток привлечь потенциального американского жениха, но и абсолютное бездействие, в смысле, никакой заметной спешки припасть к его Печоринским стопам. Это сильно отличало Дину от прежних знакомых Уайта. Да и всё русское по-старинке влекло. Встречи сначала происходили случайно, только по причастности обоих к основному роману по долгу службы. Вскоре, однако, Феликсу показался досадным тот факт, что загадочные русские женщины так и не разгадались ни на йоту. Конечно, не такие женщины, как Дарья: в этих-то и сомнений никаких не возникало. Ну, и старания босса заводили, наверно.

Помнится, случилось это за обедом. Барнабинская невеста щеголяла по обыкновению сногсшибательным нарядом, отставленным мизинчиком и вертлявостью, капризно дула губки и заказывала самые дорогие блюда, кои, едва ковырнув, отсылала назад на кухню с миной отвращения. Иэн с откляченным от усердия задом суетился вокруг красотки, изображая Дарье щедрого и заботливого папочку, а официантам – серьёзного, сурового и много на своём веку повидавшего клиента. Феликс взглянул на Дину и отметил, что та увлечённо, со вкусом, но как-то отрешённо ест свое мясо с зелёным горошком, время от времени исподтишка ухмыляется, а в особо голливудские моменты, утыкается носом в тарелку, чтобы скрыть смех. От представления, разыгрываемого женихом и невестой изо дня в день, переводчика на третьи сутки уже подташнивало, может, именно поэтому Ундина оказалась не только близкой по финансовому положению сотрудницей, но и женщиной, до которой остро захотелось дотронуться пальцем: не подделка ли.

Недолго думая, Уайт проделал это: коснулся указательным пальцем глянцевитой кожи на сгибе руки и ещё поводил, как бы желая удостовериться в подлинности.

– Разве я похожа на привидение? – немедленно откликнулась Дина.

– Разве на особо красивое привидение, – галантно отозвался тот.

На лице девушки обозначилась улыбка, которая могла быть расценена в качестве удовлетворённой, но могла быть понята и обыкновенной улыбкой вежливости.

После обеда мужчины, значительно подмигнув друг другу, разобрали своих дам. Ундина, правда, выразила сомнение, поймут ли жених с невестой друг друга, на это Барнаби, обуреваемый пагубными надеждами, со знанием дела покивал головой: мол, как-нибудь разберёмся, а прислуга свободна.

Феликс как-то неожиданно для себя попытался расспрашивать Дину о её жизни, вдруг обнаружил, что взамен рассказывает о своей. Ундина внимательно слушала, о себе докладывать не торопилась. Уайт понял: девушка привыкла заниматься чужими историями, не обращая внимания на себя. Это было правдой только частично.

Ундина Слуцкая не любила рассказывать о себе по одной причине: воспоминания были мрачными и полными борьбы самой с собой.

Отец Дины был программистом, а мать бухгалтером. Самая обычная, даже довольно благополучная семья. Дина – единственная дочь, с детства предоставленная самой себе, увлекалась чтением и шоколадом с трех лет. А в пять девочка услышала за спиной слово "жирная" и вдруг с ужасом поняла: обращение адресовалось к ней. Имя Ундина при новой, намертво прилипшей кличке, сделалось её крестом и бичом, державшим Дину подальше от сверстников, двора, где раздавались детские крики, детского сада, испугавшего её до дрожи в коленках. Насмешки и дразнилки от случайно встреченных детей продолжались до первого класса, а там уж превратились в постоянный кошмар. Не только другие дети, но и взрослые показывали на неё пальцами, а родители стали урезать в каждом куске, высмеивая в воспитательных целях детские желания и малоподвижность дочери. Она же в ответ ела назло, когда никто не видел. Читала и ела, возненавидев тощих голливудских актрис, худеньких сверстниц, спортивных мальчиков, унизительные уроки физкультуры и родителей заодно. Их предательство она чувствовала особенно остро: мама и папа поддержали против нее весь белый свет, отвергнувший ее, одну маленькую беззащитную девочку.

В пятом классе до смерти влюбилась в узкоплечего и тонкорукого долговязого очкарика с мужественным именем Глеб, совершенно мальчику не подходившему.

Дина прекрасно отдавала себе отчет в том, что Глеб из стана худых, то есть, врагов, и хотя бы по одной этой причине ее, Дининой, любви достоин не был. С другой стороны, мальчик, при явном недостатке веса, над Диной никогда раньше не смеялся, не дразнил, не задавался, а значит, в открытых врагах не состоял. Это и зачлось.

Глеб любил решать математические задачки и строить из игрушечных блоков, что ни попадя. Едой и чтением не увлекался, и Дина, не способная обуздать свои чувства, стала приспосабливаться. В результате любовь так же легко, как пришла, ушла, но зато испарилась вместе с лишним весом. Дина превратилась в писаную красавицу. Красота стала ее несметным сокровищем, перевоплотив девушку в настоящего графа Монте-Кристо в юбке. В том смысле, что делом жизни теперь как будто являлась месть былым обидчикам.

Где-то, начиная с класса седьмого, Дина читала не только романы, но и серьезные книги по психологии. С этого же момента увлеклась физиогномикой, херомантией и Эдгаром Кейси.

К девятому классу девушка хорошо знала, как привлечь любого мальчика. Одного за другим, она, не упуская врагов, влюбляла в себя каждого, кто когда-то ранил ее. Подавала надежду, искала и находила самое больное место, затем хладнокровно наносила удар. Черный список, годами хранившийся в ее душе, сошел на нет. Вернее, разделился надвое.

В первый столбик попали одураченные, а потом жестоко брошенные не солоно хлебавши молодые люди. Во второй – девушки, от которых были легко уведены любимые.

Но вычеркнув последнее подготовленное для расплаты имя, Дина поняла: она превратилась в расчетливую стерву, а вокруг пустота одиночества. Молодые люди чураются ее и ухаживать за ней не спешат.

Дурная слава постоянно держалась на полшага впереди. А вот страшная могила унижений отторженного от всего мира несчастного существа с выбитой на мемориале надписью "ЖИРТРЕСТ", – ТА МОГИЛА: хранилище насмешек, издевательств, обид, позоров, страхов, оскорблений, злобы, упреков, стыда и вины, – все, создавшее те списки, будто сплетенное в один бич, не ушло никуда, только спряталось, свернутое, глубоко-глубоко, где-то на дне Дининой души и ждало своего часа вырваться на свободу. Правда, сама Слуцкая этого еще не осознавала.

К моменту знакомства с Феликсом, Дина одинаково устала от ненависти к атлетам вообще и к их представителям сильного пола, в частности, от отравления собственной желчью и от презрения к тем, кто не читает. Однажды в девушке проснулась жалость к бездомным и она стала подкармливать голодных. Не только в праздники, а всегда, сколько могла отдать. Напечет пирогов – и развозит, места она уже знала, узнавала несчастных в лицо, только не могла сдержать брезгливости: грязи и вони не выносила с детства. А ездить к отбросам общества продолжала, словно пыталась наказать себя за неприязнь к людям.

В одной из таких поездок, когда Дина, стараясь не соприкоснуться пальцами, подала, будто швырнула, мешочек с едой бродяге, а тот, как назло, попытался заговорить, и благодетельницу заметно передернуло от омерзения, подошла крашеная, вся из себя холеная фря, схватила Дину за руку и бродяга отстал. Фря представилась Фианой Ляпуновой.

– Народ, конечно, голодный, – усмехнулась она, – но и ты с таким отношением рискуешь нарваться. Не собаки все же.

Дина тем не менее почувствовала к новой знакомой скорее симпатию, чем обиду.

– Ты права, – ответила она миролюбиво. – Понимаешь, пытаюсь отучить себя от нездорового отношения к неприятным типам... И ничего не получается.

– А Ве-дэ-а пробовала? – понимающе кивнув, поинтересовалась Фиана.

– Это еще что?

– Взрослые дети алкоголиков.

– Мои родители не алкоголики, – пожала плечами Слуцкая. – Просто им до меня никогда дела не было. Почти никогда.

– И это тоже, – кивнула Ляпунова. – Бывает по-разному. У кого как. Комп есть?

Дина после вышла на сайт ВДА и прочла там все от А до Я. Поняла, подходит на все сто, и стала чатиться. Особенно подружилась с Фианой. Обледеневшее сердце постепенно начало оттаивать.

А Ляпунова вдруг выиграла в лотерее зеленую карту и укатила в Сан-Франциско. Девушки продолжали общаться в паутине Интернета. Фиана легко устроилась сначала в Силиконовой Долине, казалась вполне довольной жизнью.

Тут-то и появился Феликс Уайт. Дина, разумеется, была в курсе презрительного отношения здоровых калифорнийцев к инвалидам, знала и о резервациях, куда выселялись толстяки, как будто были не безобидными людьми с избыточным весом, а криминальными или прокаженными. Наслышалась: даже несколько фунтов выше нормы способны перевести человека для остальных в категорию "свиньи". Будь несчастный лучшим другом или партнером – полнота отсекала его в резервацию. И о разделении ресторанов на здоровые и для "гиппопотамов" (еще одно милое определение, кроме самого распространенного, так же слоны, коровы, жирные гуси...).

Но тема эта ни разу не возникла в разговоре с Феликсом или Иэном и Дарьей. Дине все еще больно было заводить такой разговор, она почему-то не допускала мысли, что и Феликс...

И вдруг, уже после оформления брачного союза, по дороге в Калистогу молодая жена услышала от мужа небрежно брошенное в адрес незнакомца слово "свинья".

Глава 4

– А здорово получилось, правда? – Феликс покачал головой. – Как тогда всё сошлось!

– И я очень рада, что ты ехал не за Дарьей, – Дина усмехнулась. – И не смотрел на списки других невест.

Во входном холле было прохладно и приятно пахло смесью букетов. Из широких, отделанных под средневековье дверей в дегустационный зал тянуло умеренным алкоголем и здоровой кухней. Легкомысленная, сделанная из кремовых дощечек вращалка влево, вела в раздваивавшийся коридор. В тупике сверкало чистотой огромное зеркало, заставленное цветами в вазах и вазонах. С одной стороны наружу рвались фруктовые и цветочные ароматы свечей, шампуней и кремов, с другой – несло физической нагрузкой и честным потом.

– Спортзал, потом ленч, – объявил Феликс доброжелательной дамочке у входа. – Массаж уже в банях.

Та с понятливой улыбкой кивнула сначала на кипы спортивных салатовых комбинезонов и салатовых же полотенец с вышитой на каждом предмете тёмно-зелёной змеёй, затем широким жестом отвела руку влево, не удержавшись от замечания, что бани у них гораздо лучше, чем в Калистоге.

Но Феликс со словами "сдвоенная ванна, сдвоенная ванна" взял жену вместе с отобранной одеждой на руки и внёс по коридору к зеркалу, скрывавшему за собой разделенные на мужскую и женскую раздевалки, а уже из них входы в зал, заставленный спортивным оборудованием.

С полчаса побегали на дорожках.

– Покидаем гири, – предложил Уайт.

Ундина посмотрела на машины и подумала: лучше умереть. Сама же себе и удивилась: до сих пор она была гораздо большей энтузиасткой этого вида спорта, теперь же ее замутило от потных тел и миазмов в зале. Остро захотелось погулять по чистому лесу в поисках земляники. Дина даже почувствовала запах ягод, так ясно представила их себе. Она вышла во внутренний дворик, засаженный цветами. Немного полегчало.

– В таких случаях надо просто себя перебороть, – сказал потом Феликс.

Дина промолчала.

Еще четверть часа потратили на душ.

В ресторан вошли, порядком замученные.

Табличка на дверях гласила: в этом заведении обслуживают, независимо от веса.

– Может поищем другое? – Усомнился Феликс.

– Да уже здесь остановились, – примирительно сказала Дина. – Чего ж ещё искать?

– Ну что ж... – Он пожал плечами. – Только имей в виду: гарантии, что не испортят аппетита, нет. Свиньи на такие приглашения обычно просто толпами прут.

В "Зелёном Змее" было полусумрачно и прохладно.

– За какую особую подлую вину ты так не любишь толстяков? – Спрашивала Дина, пока поджарый, до странности высокий китайский официант вёл парочку к столу.

– А за какие душевные порывы их любить?

– Да что такого плохого они тебе сделали? Ну полные, ну и что?

– Полные мне встречались в Москве, – размеренно вещал Феликс. – Полная – это твоя мама, например. То есть, немного полнее нормы. Здесь же уже не просто полные, а настоящие свиньи, которые жрут, что попало, причём безо всякого повода. Вот мы, например, собираемся принимать пищу, раз ещё утром съели по половинке грейпфрута и по мисочке овсянки, а эти останавливаются у каждого ресторана и везде лопают. ("Какое страшное преступление", – с ехидным раздражением подумала Дина). Просто для того, чтобы попробовать: а чем здесь кормят. Твоя мама изо всех сил держится, больше не полнеет, эти же беспрестанно раздуваются, как дирижабли. Я вообще не понимаю, как можно так себя распустить.

– Да мало ли что? – Ундина, кажется, снова начала возбуждаться, о чём говорила её порывистая жестикуляция. – Всё-таки они тоже люди, зачем же их так...

– Люди – это те, кто пытается побороть свои низменные желания. А те, у кого сила воли полностью сжирается плотью, те, по моему критическому мнению, относятся к свиньям. Существа низшие. Ну вот, пожалуйста. Первая ласточка уже тут. – В его голосе чувствовалось заметное отвращение.

Дина обернулась туда, куда вёл взгляд Феликса.

В самом дальнем углу восседала дама и, поминутно тяжело вздыхая, величественно ела пиццу.

– Хочешь, поменяемся местами? – С готовностью предложила Дина.

– Да ведь ещё кто-нибудь появится, – пробурчал Уайт. – Раз уж здесь обслуживают всех подряд.

Местами они всё же поменялись.

Подошёл уже другой официант, принять заказ.

Заказали салаты, но разные, чтобы попробовать друг у друга.

Дина ещё раз взглянула на пиццу, которую ела та женщина, и ей показалось, снова ощутила чужой запах, на сей раз, вкусный и острый. Всё бы дала, чтобы съесть не салат их противный, а хороший кусок вон той пиццы, – промелькнуло в голове у новобрачной. – И с грибочками, и с колбаской, и с сыром, и с перчиком зелёным...

Она шумно втянула воздух и отвернула глаза от женщины. Видение и фимиамы пиццы всё же не оставляли. Ундина даже мотнула головой. Уж что-что, а толстеть ей никак нельзя. Разжиреешь – прощай тогда всё: Феликс, нормальная жизнь... И здравствуйте, воспоминания детства... – Дина ещё раз вздохнула.

– Ну и напрасно ты так реагируешь.

Не понял её муженёк, однако. В голове всплыл портрет бабы Шуры. Вот она, дородная, раскрасневшаяся, вынимает из печи противень, а на нём несколько рядов пирожков с картошкой... Румяных, пахучих...

– Тоже мне, люди, – продолжал Феликс. – Да я бы себя голодом заморил...

– Не могут же все поступать одинаково.

– Не понимаю, с чего ты их защищаешь.

– А просто терпеть не могу расизма, – ответила Дина.

– Причем тут расизм? – удивился Уайт.

– А ты как думал? – запальчиво возразила жена. – Самый настоящий, во плоти, ведь полные не в состоянии изменить своего тела, так же как и цвет кожи. И – всех под одну гребенку!

– Во-первых, в состоянии. Жрать меньше надо! А двигаться больше!

– А во-вторых?

– И во-вторых, и в-третьих.

Ундина почувствовала нараставшее раздражение: – Что за страна! Вечно всех под одну гребёнку. То сухой закон, то все не курят, то не едят. Всегда надо кого-то ненавидеть: то чёрных, то белых, то курильщиков, то любителей поесть!

– Можно подумать, у вас лучше, – расхохотался Феликс. – Сколько в ваших фильмах, да и мировой литературе, насмешек над толстыми. Попадётся отрицательный герой – непременно жиртрест... И не поесть, а жрать до умопомрачения.

– Да, – Дина покачала головой. – Третье тысячелетие идет, а люди до сих пор жестоки. И всегда кого-нибудь дискриминируют. Еще и какой расизм!

– Сравнения нет, – отрезал Уайт. – Одно дело – ненавидеть кого-то за цвет кожи... – Он рассеянно повертел в руках вилку. – Или там за разрез глаз... И совсем другое дело – сила воли, тренировка, разум.

К столу подошёл официант и выставил накрытую белой салфеткой корзиночку с чёрным хлебом и маргарином.

Феликс неторопливо по-хозяйски разобрал салфетку, достал тонкий кусочек чёрного хлеба и стал растирать желтоватой субстанцией, без калорий и сливочного духа, зато с мерзким привкусом вместо смака.

Ундина, в свою очередь, взяла кусочек чёрного хлеба, который был тёплый, мягкий и, наверняка, сладковатый. Опять же некстати вспомнилась баба Шура с пирожками и сдобным запахом. Дина, стараясь побороть отвращение, подцепила на кончик ножа кусочек немедленно начавшего плавиться маргарина и бросила быстрый взгляд на необъёмных размеров даму.

– Что за жизнь! – Мысленно вздохнула новобрачная и про себя же тоненько и жалобно добавила: – Пиццу хочу!

Контуры ТОЙ МОГИЛЫ стали четче обозначаться в тумане подсознания.

– На самом деле, – не спеша рассуждал Феликс, – человеку для поддержания своего тела нужно совсем немного. Все эти воздушности и вкусности, особенно итальянские, – он кивнул одновременно назад и вбок, направляя затылок на бедную толстуху, не подозревавшую даже о возможности использования себя и своего пиршества наглядным пособием для чьей-то досужей болтовни: – пончики, сдоба, – всё это излишества.

Дина поняла, что у неё текут слюнки. Столько всего хочется попробовать, а ничего нельзя. Зря, что ли, с пятого класса морила себя голодом и упражнениями, чтобы похудеть и стать своей для всех.

Мама всегда со смехом вспоминала: если кто-то спрашивал, что ей привезти, трёхлетняя Диночка неизменно просила один и тот же ассортимент: конфетку и книжечку. А читать она выучилась как-то так, сама по себе, когда ей ещё трёх не было.

– Я, конечно, не говорю, что надо развивать только тело, причём в ущерб мозгу, – продолжал разглагольствовать Феликс.

Боже мой, как мало, оказывается, они знали друг друга! Ведь там, в Москве, он, кажется, не придавал еде такого значения.

– Конечно, – будто прочитав её мысли, признался тот: – Конечно, когда видишь таких, как Дарья, то поневоле испытываешь неприязнь к тощим кокеткам... Я и не люблю тощих... Всё хорошо в меру...

Уайт взглянул на жену: – Ты отлично смотришься, потому что у тебя всё в норме, но несколько лишних фунтов могут твоей внешности здорово навредить.

– Ты же не на внешности женился. Сам хвастаешься.

Он подумал: – Отчего же... На самом деле, и на внешности тоже. Конечно, не только, как Менелай... Тьфу ты, пристали же ко мне сегодня эти мифы о Трое... Побочное действие рекламы новых противозачаточных? Я имел в виду Барнаби... Но внешность говорит о человеке много.

– И что же обо мне говорит моя? – Ундина рассеянно посмотрела на даму.

Та приветливо улыбалась подходившему к ней седому человеку. Что-то родное почудилось Дине, когда её глаза случайно встретились с пронзительными синими глазами высокого, не первой молодости мужчины, в котором, несмотря на возраст, чувствовалась сила. Было в нём нечто русское, что ли. Может, это делало его родным. Человек галантно поцеловал даме ручку, уселся рядом с ней и жестом подозвал официанта. Поведение того, подскочившего немедленно с радостной, по-особому приветливой улыбкой, создавало впечатление о постоянстве клиента в этом зале.

– Ну, и, наконец, твои глаза говорят об уме, эрудиции и порядочности, – тянул Феликс.

Дина поняла, что ей скучно слушать мужа, а хочется поближе познакомиться с седовласовым.

Тот поднял стакан и очень по-русски опрокинул себе в рот. Потом стянул с пиццы кусочек чего-то и сунул туда же, всем своим видом выражая удовольствие. Дама улыбнулась и откусила за компанию.

– Вкусная отрава! – Громко и, конечно, как же иначе, с русским акцентом сказал мужчина. Он отодвинул блюдо с остатками пиццы и посмотрел по сторонам, как будто искал кого-то взглядом.

– Слушай, что тебя там так привлекает? – Раздражённо спросил Феликс и как-то неловко обернулся.

Седой поднял стакан, натолкнувшись в своем поиске на Дину, вроде пытался чокнуться. Хорошо, Феликс не успел этого заметить и вообще наблюдал толстуху.

Та улыбнулась.

– Глаза бы мои не видели, – подытожил Уайт по-русски. – Так, кажется, у вас говорят?

Им принесли салат. Дина принялась за еду. Хотелось пиццы, но мучил голод, и уж лучше эта пресная зелень, чем ничего.

Седовласый снова улыбнулся Ундине. Дама последовала его примеру. Улыбка немедленно высветила совершенно другое лицо этой женщины: детскую беспомощность, виноватую доброту, боязнь навязать другому свою особу...

– Да она же красавица! – Ахнула Дина.

– Ты о ком? О той? Хрюшке? – Феликс небрежно кивнул вбок и назад.

Ничего от Печорина в нем давно не осталось, – с сожалением подумала девушка. Вслух сказала: – Не смей говорить плохо о том, кого не знаешь.

Уайт понял, наступает момент, когда жена может завестись, и поднял руки, показывая: сдаётся на милость победителю.

Дина взглянула на даму. Теперь та сидела с кавалером, глаза в глаза. Наконец седовласый оторвался, кивнул, опрокинул рюмку, опять приложился к ручке женщины, встал и, не оглядываясь, двинулся к выходу. В дверях быстро обернулся и на секунду снова встретился взглядом с Ундиной. Её всю пробрало от этого восхищённого и одновременно мрачного мужского взгляда, и сей факт даже не сделался большой неожиданностью. Хотелось последовать за этим чужим человеком, поговорить, познакомиться, но Дина сама расценила свой порыв как глупый и поэтому не сделала ничего. Седовласый исчез, а дама вздохнула и потянула с блюда последний кусок.

Остыла уже, наверно... – мелькнуло в голове. – Но как все же тянет откусить, даже холодную.

А потом в зал стремительно влетела Фиана. Быстро оглядевшись, направилась, было, к все той же толстухе, но вдруг заметила Дину, которая радостно, хоть и с удивлением поднималась ей навстречу.