Текст книги "Хочешь выжить - худей! (СИ)"

Автор книги: Лилия Хайлис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

Глава 5

Фиана Ляпунова почувствовала себя в Америке по-свойски чуть ли не с момента въезда. Девушка довольно быстро выучилась водить машину, с одной попытки сдала на права, тут же и поменяла фамилию на американский манер – Лапни. Избавление от родной фамилии стало для новой эмигрантки второй точкой отсчета жизни.

Уже в самом раннем отрочестве, с первыми же попытками осознать действительность, девочка определила для себя: она не сможет жить в той чудовищной реальности, в которой родилась по кошмарной прихоти неизвестного садиста-неврастеника, бывшего предметом поклонения родителей. Фиана стала искать выход и очень скоро поняла: единственный путь вырваться из нищеты и разорвать цепи, сковавшие ее с семьей кровным родством, – это учеба. Учиться Ляпунова умела и любила. И училась, несмотря на постоянные недоедания, вышедшую из моды одежду с чужого плеча, худую, давным-давно заношенную не известно кем обувь, прыщи и сухие красные руки. Училась, стиснув зубы, мечтая сначала о том дне, когда уйдет из семьи, затем – о том дне, когда свалит из ненавистной страны.

Родители страсти к учебе не поощряли. "Библию, святую книгу изучай! Остальное от дьявола!" – а все родительское она принимала с отрицательным знаком и поступала вопреки.

С новой фамилией любовь к учебе не прошла. Зато и ненависть, давно заполнившая душу Ляпуновой, не только не исчезла, но осталась и в Лапни все той же ярой, острой, непримиримой и неистребимой.

Не терпела Фиана многого. Например, газетного и телевизионного пустословия. Классическая музыка вызывала глухую неприязнь из-за чрезмерной назойливости, слишком уж много и слишком уж везде ее крутили. Попсы тоже развелось чересчур, а глупость и однообразие слов, которые звезды нарочито кошачьими голосами с идиотскими движениями развязно несли в массы, были, по мнению Фианы, достойны лишь отвращения. Фильмы чаще всего дурили мозги надуманными ситуациями с фальшивыми решениями, скрывая неприглядную реальность. А болтология...

На всяческих разговорных программах одни лжецы нахально перебивали и перекрикивали других. Даже кухонные передачи было противно смотреть, особенно когда повара трясли над блюдами длинными волосами или косматыми бородищами... А обманщиков от политики просто хотелось поставить к стенке и... из автомата. Или пулемета.

Не выносила Лапни чинуш, любое начальство, наглое вранье рекламы, шумно пытавшейся всучить ненужное, зубастых энтузиастов, которые лишали покоя частыми телефонными звонками, нарочито бодрой похвальбой в навязчивых требованиях записаться, купить, перейти куда-то в другую обдираловку, – короче, все, превращавшее жизнь маленького человека в скучную, обманутую и униженную.

Что же касается церкви – любое упоминание о христианстве раздражало до тошноты, а упования на Христа этим блаженным, якобы смиренным тоном приводили в неистовство.

Фиана прекрасно отдавала себе отчет в причинах.

Во-первых, больше всего на свете, всем существом, сколько себя помнила, она ненавидела фальшь, ложь и ханжество. Эта ненависть, видимо, была встроена в ее ДНК, а с генетической комбинацией не поспоришь. От кого выстроился такой набор, Лапни понятия не имела, но подозревала: затесался, пожалуй, где-то в родословной буйный отвязной мятежник, не то анархист с большой дороги, не то большевик с "Авроры", – короче, разбойник, типа оторви и выбрось.

Во-вторых, кровожадное, хищное и беспардонное государство... Тут надо было быть слепым, глухим или идиотом, чтобы не видеть, как дурило оно, обирало, унижало и держало своих граждан в постоянных ежовых рукавицах. Насидевшись вдоволь в чатах ВДА, девушка уяснила себе: система – это те же родители, только глобального масштаба. И стала выведывать способ эмигрировать, как раньше искала побега от семьи. Пусть даже в никуда.

Наконец, в-третьих, семья. Допустим, не алкоголики, но...

Родители являли себя миру глубоко верующими христианами. Любое их слово, даже тон, которым разговаривали, представлялись дочери фальшью, ложью и ханжеством, пропитавшими каждую клетку дома. В жестах предков Фиана видела сплошную показуху, во взглядах – одно лишь актерство, да и то самого вульгарного уровня.

Отец, которого мать гордо именовала кормильцем, не был способен накормить досыта даже себя самого, не говоря уж о куче детей, отданных на воспитание улице. Мать же постоянно кому-то помогала – так хотел ее Бог, – и не желала замечать, как нуждаются в помощи собственные дети.

Когда старшая дочь, уже девица на выданье, раздобыв где-то огрызок губной помады, подошла с ним к зеркалу, папа немедленно завопил: – Ах, какое мещанство, и кривые ноги помадой не прикроешь.

Мама саркастически хмыкнула, мол нечего строить из себя барышню и пенять на зеркало. Сестра перед ним же и разрыдалась, размазав помаду по щекам, а Фиану передернуло от злобы на родителей и одновременно – нет, не жалости, – глухого презрения к сестре.

Богу так же оказались неугодными мини-юбки и высокие каблуки (скромность украшает человека, а из новейшей истории известно о травле стиляг коммуняками по тому же постулату), книги (опять-таки, есть Библия, вот и читай, да и здесь просматривалось явное сходство с коммунизмом), телевизор (в церковь надо ходить, слушать проповеди), евреи (а зачем они Христа распяли? – а тащившие несчастный народ к светлому будущему власти без объявления причин ненавидели и всячески преследовали евреев), потом школа (рассадник заразы, государство же крепко держало в узде), мусульмане (они Бога отвергли), гомосексуалисты (дьявольские козни, а система убирала в лагеря), доктора (болезни Бог послал, а незаслуженно не накажет)...

В Фиану уже не лезли не только сами проповеди и нравоучения, но даже и их тон, поучительный, благостный и одновременно смиренный, потому что ей, Фиане, все родительское и все христианское виделось девятым валом фальши, лжи и ханжества. Особенно пресловутая гуманность, замешанная на кровавом прошлом. Все то же самое, только под другим соусом подавалось государством и также являлось пустой болтовней или откровенным враньем.

А родители, чьи забитые дети сознавали себя ни на что не способными уродами, созданными только на муки и ругань, люди, которым вообще надо было запретить материнство и отцовство, – миссионерствовали, поучали всех вокруг, и одно это представлялось верхом какого-то особенно изощренного цинизма.

Выйдя из дому, Фиана перво-наперво заскакивала в публичный туалет, где подтягивала юбки (а носить штаны, тем более, джинсы категорически запрещалось, так как были "от дьявола") до пупа, перепричесывалась, красила лицо припрятанной косметикой, на которую сама зарабатывала: то посидит с чьим-то ребенком или питомцем, то помоет кому машину, то поможет прибраться. А на пьянство или наркотики денег не было, не то сдохла бы уже где-то в канаве от передоза. И продавать себя в голову не пришло: кому такая нужна, – намертво было вбито в мозги и кровь сознание собственного уродства.

На ее личные заработки родители неоднократно пытались наложить руки, измышляя всяческие доводы, от "жрешь наш хлеб – плати" до "в семье все общее" и "позор жадинам". Фиана держала удары и свои заработанные прятала и перепрятывала, но семье не отдавала: пускай сами потрудятся не языками. В ответ – за упреками и обвинениями ни мать, ни отец в карман не лезли, поэтому в дополнение, отшлифованное постоянной критикой и заклятьями позора за любую мелочь, одолевало чувство вины и пристыженности за все происходившее на свете. Больше остального стеснялась собственного имени: не с ее же рожей... А в родительской среде было принято называть девочек Фианами, Дианами, Эльвирами и Виолеттами.

Голодают африканские дети – стыдиться надо таким безбожникам, как Фиана. Мать разбила тарелку – "опять эта Фиана не туда засунула!". Поскользнулся отец – снова крики "Фиана прошла, зацепила половицу и не подумала поправить!" Однажды она увидела на улице беременную женщину – и тут же нахлынула виноватость. Девушка согнулась под неведомой тяжестью, а потом подумала: "да здесь-то ведь она ни при чем". В тот момент началось медленное, но упорное просветление, по-сравнению с которым преображения в туалете ради даже не красоты, куда ей-то, а мятежа, – оказались просто мелкой бурей в стакане воды.

На весь день уходила, если не в школу, то в библиотеку, читала до одури, размышляла, медитировала. Там же научилась пользоваться компъютером. В воскресенье сбегала от – или из – церкви, хотя прекрасно знала: вернется – и снова крики, материнские пощечины и затрещины, отцовский ремень.

Койка в общаге показалась Ляпуновой роскошью и освобождением, а зарабатывать и одновременно учиться девушка уже умела. Ей было все равно, какую профессию получить, лишь бы вырваться из дому, причем пораньше. Вот и пошла, куда брали бесплатно и с общежитием: в кулинарное училище. Потом поваром в кафешку – и с первой же попытки в институт на психологию. Записалась и стала регулярно посещать классы плаванья. В соревнованиях не участвовала из принципа. Плевать она хотела на бессмысленные потуги переиграть ближнего и на жюри, в смысле "а судьи кто". Но разным стилям все же выучилась. Из тех малостей, что в этой жизни не вызывали неприязни, главное место занимала вода.

По мере собственного раскрепощения, Фиана поняла, чем хочет заниматься: помогать другим бороться за личную свободу.

И никогда не бросала заветного чата ВДА, в котором обрела подержку, чувство собственного достоинства, даже минимальное, но все же понимание своей особой красоты и ценности.

Чаты, а потом, уже во Фриско, собрания вживую, учили верить, да не в Бога, а в высшие силы, какими сам человек их представляет, понимать обидчиков и, в конечном итоге, прощать за то зло, которое внесли в ее душу. Фиана, несмотря на то, что отдавало христианством, честно старалась. Получалось, правда, не очень.

Личный доверенный, в чате под псевдонимом Кас-Сандра, попросила ее начать с психологического портрета высших сил или высшего Я, каким она себе их или его представляет. Из-под пера Фианы вышел коварный маньяк, тиран, сатрап, циничный садист, кровожадный псих, беспощадный убийца, душитель свободы, глупец, лжец, ханжа, эгоцентрист, трус, диктатор, что там еще... – то есть, подонок, по-сравнению с каковым сам сатана олицетворял бы святость. Такому высшему Я она не желала молиться. Она вообще не желала молиться и верила, теперь еще больше обычного, только в себя и собственные силы.

– Ого! – сказала Кас-Сандра. – Я только не понимаю, как ты жива до сих пор.

– Сама удивляюсь, – последовал ответ.

– А каким ты хотела бы видеть высшее Я?

Фиана задумалась. Такого поворота она не ожидала. После долгих размышлений Лапни, тогда еще Ляпунова, вспомнила классику Стругацких.

– Если бы я могла представить себя Богом, я стала бы им.

Но Кас-Сандра не сдавалась. После долгой работы ее подопечная создала свой собственный образ супер-существа, того Бога, каким хотела видеть достойное поклонения Высшее Я. Ему, вернее, Ей, поскольку ее Бог, разумеется, был женщиной, тонкой, благородной, чуткой, на самом деле, мудрой, – такому Высшему Я она могла бы молиться.

В тот момент, когда девушка, наедине сама с собой, переломив свое отрицание, просто, чтоб попробовать, а вдруг, но без надежды на успех, дрожащими губами, запинаясь, чужим голосом произнесла слова молитвы, она неожиданно почувствовала на плече тяжесть теплой руки. Эта, взявшаяся из ниоткуда, но совершенно материальная, хотя и не видимая обычным зрением, рука дружеским пожатием и поглаживанием плеча успокаивала и поддерживала Фиану так, как даже в ранних мечтах не могла или не хотела мама. Рука мысленно созданного девушкой супер-существа безмолвно говорила, что она родная, и дарила любовь и успокоение. Впервые за всю жизнь Фиана почувствовала счастье покоя и уверенность: она не одна и теперь все будет путем. Мир больше не был против нее, и уже отпадала необходимость в баррикадах, которые она всю дорогу строила против мира. Мир еще не был полностью за, над этим еще предстояло трудиться, но Вселенная, по крайней мере, перестала угрожать ей и донимать обвинениями и упреками.

Постепенно Фиана и сама стала Личным доверенным под псевдонимом Шип-Розы, еще потом эмигрировала во Фриско, потому что во Фриско жила Кас-Сандра. Фиана честно работала над собой не только в смысле карьеры. На собраниях, однажды узнав о резервациях, она решила посвятить себя несчастным и переехала поближе к ним. Потом на три дня в неделю пошла психологом в агентство для обиженных женщин, где жертвам агрессивных мужей давали приют и оказывали всякого рода помощь.

В ресторане у Шип-Розы была назначена встреча с подопечной, и Фиана чуть опоздала, потому что буквально перед дверью девушку перехватил вышедший оттуда Джейкоб – синеглазый Яков Цыганников или Яшка-Цыган из Москвы, он тоже из своих принципов жил в резервации и работал там же курьером, водителем и помощником по особым поручениям, был, что называется, на побегушках.

Глава 6

Из-за нехватки времени, девушки до сих пор только пару раз пообщались в паутине. Дина обживалась, не заезжала на Север дальше Сау-Сэлито и готовилась к свадьбе, Фиана болталась по винному краю, а если возвращалась в Сан-Франциско, то только на собрания ВДА.

Сейчас, встретившись случайно в дегустационном зале "Зеленый Змей", они буквально рванулись в объятия друг другу и перво-наперво обе взвизгнули, потом всплакнули, потом засмеялись и стали взахлеб, бессвязно выбалтывать какую-то ерунду.

Как-то само собой, Дина представила мужа, а Фиана – обремененную лишним весом приятельницу.

Черри, – так ее звали, была мила и ухожена. Ундина смотрела на даму и ей нравилось все, начиная от явно дорогой стрижки холеных волос, от чистоты блестевших под каждым лучом освещения, и кончая аккуратной удобной обувью. Одета Черри была тоже приятно и дорого. Дина даже задала даме традиционный для знакомства вопрос: – Чем вы занимаетесь?

Черри улыбнулась и легко ответила, что пишет книги для женщин, публикуется в специальном издательстве резерваций и зарабатывает очень даже неплохо. Она слегка задумалась и совершенно спокойно продолжила: – Слава богу, у резерваций свои компании и свои работы, где нужны специалисты, независимо от веса. Мы-то никого не дискриминируем, как дискриминируют нас...

Дине очень хотелось подольше поговорить с этой женщиной, но Феликса явственно передернуло от такого знакомства. Понятно, в упор он не хамил, но почти сразу же стал теребить жену, демонстративно постукивая по запястью. Времени, впрочем, и на самом деле было совсем мало у всех четверых: Дину с Феликсом ждала сдвоенная минеральная ванна в Калистоге, Фиану с Черри – конфиденциальная беседа. На прощанье девушки договорились не откладывать следующую встречу в долгий ящик. Выходя из ресторана, Ундина чувствовала, будто отрывает себя от очень дорогих, близких и любимых людей.

Потом она долго думала о синеглазом седовласом незнакомце. Что могло его связывать с Черри? То, как глаза в глаза беседовала эта парочка, говорило о доверительных отношениях. Дина поймала себя на мысли, которая могла бы кому-то показаться странной. Седой привлек ее именно тем, чем оттолкнул родной муж: непредвзятым отношением к толстякам.

Как бы ни вела себя на людях молодая женщина, где-то в глубине души она все равно оставалась "жирной". Взрослая замужняя дама не то разумом, не то подсознанием соответствовала прозвищу, приклеенному давным-давно малолетними обидчиками к пятилетней девочке. И ничего-ничего с этим не сделаешь. Феликс просто не знал, на ком, на самом деле, женится. А ее психология обманула обоих, прикинувшись сознанием здорового человека. И вот, пожалуйста, оказывается, ментальность толстухи только дремала в ней все это время, а теперь ни с того ни с сего просыпается взявшимся буквально ниоткуда сочувствием к полным.

А интересно, знаком ли синеглазый с Фианой? Дина неожиданно поняла, что иначе и быть не может. Безусловно, знакомы и даже близко. От этого открытия ей почему-то стало неприятно и она мысленно одернула себя, но исподтишка стала рассматривать мужа. Вот же он, совсем рядом, востребованный, вальяжный, уверенный в себе, едет к сдвоенной ванне – и в голову ему не приходит, что его молодая жена через короткое время после свадьбы внезапно заинтересуется другим мужчиной, да ух ты, как сильно, ей придется заставлять себя выкинуть его из мыслей.

Ундина никогда раньше так остро не ощущала своей испорченности, как вдруг сейчас... Что же произошло? Почему? Главное, за что? – горько думала она. – Что я кому сделала?

Через полчаса вихляния между садами и виноградниками дорога вывела на приятную нарядную улочку, застроенную красивыми старинными зданиями и всю пропахшую сдобой, шоколадом и кофе. На домах и деревьях радостно мигали неоном разноцветные лампочки. Увидев выставленные в витрине рожки круассанов, пироги и хлеба, Дина забыла о незнакомце, Черри – и снова вспомнила бабу Шуру с ее выпечкой.

Здесь, посреди городка, Феликс заметно снизил скорость движения. В потоке других автомобилей они ползли, а улица медленно обтекала их, дразня соблазнительными ароматами и демонстрируя аппетитные детали своего кулинарного величия.

Следом за французской булочной располагалась витрина с замысловатыми коробками конфет, а в центре красовался огромный, почти во всю витрину ростом, шоколадный заяц. Если всего этого великолепия кому-то не хватало, то рядом с длинноухим приковывал к себе взгляды нарядный пряничный домик. Сооружение было одного роста со зверем, а украшениями для обоих служили яркие красно-бело-зеленые узоры пастилок, варенья и взбитых сливок на окнах, двери, крыше, заячьих башмаках.

Перед домиком расположилась зеленая лужайка из мармелада, на ней росли вырезанные из цукатов цветы, а вокруг вилась голубая речушка из леденцов с водопадиком из взбитых сливок. Вдоль речушки гуськом плыла стайка лебедей – эклеров, покрытых белым шоколадом. Даже через стекло угадывались мягкость и вкус, а на губах от одного взгляда сама по себе возникала сладкая липкость крема. Дина в секунду, из окна хоть и медленно, тем не менее все же продвигавшегося вперед автомобиля, охватила взором лакомки всю картину и зажмурилась.

– Опасные соблазны, – усмехнулся муж и возвестил: – Санта Елена. Выходим на последнюю прямую.

Молодожены давно проехали сладкий квартал, а витрины не шли у Дины из головы, заслонив собой седовласого и Черри. Девушка даже встряхнулась, чтобы не думать об искушениях, раз уж сама давным-давно навсегда вычеркнула их из своей жизни.

Последняя прямая действительно оказалась прямой, будто вычерченной по линейке дорогой, с обеих сторон засаженной вековыми деревьями. Названий Дина не знала. Кроны смыкались над головой и образовывали зеленый тоннель. Впереди начинались горы, издали казалось, машина сейчас сходу врежется в твердый кряж. На подъезде выяснилось: дорога безопасно огибает гору. А потом еще впереди вдруг хлынула вертикально вверх струя. Даже издалека было понятно, очень мощная и очень горячая.

– Гейзер... – почему-то прошептал Феликс. – Надо будет потом съездить, посмотреть поближе... И еще в окаменелый лес...

– Что за окаменелый лес? – поинтересовалась Дина.

– Десять, а может, сто или миллионы тысяч лет назад там было извержение вулкана. Деревья, покрытые лавой, не превратились в пепел, а сделались камнями.

– Почему?

– Лава оказалась страшно горячая.

– Боже мой! – отозвалась Дина.

Сдоба с шоколадом, наконец, исчезли из воображения.

– Есть три места в Америке, где меня будто мороз продирает от величия и тайн природы... – Феликс ухмыльнулся и перечислил все три: – Ниагарский водопад, Великий Каньон и этот лес.

– Действительно продирает?

– Я не шучу. Стоишь один на один с Госпожой природой... – Сказал Феликс. – На Ниагаре впечатляет размах стихии: трудно поверить в естественные способности воды развить такую мощь. И трудно представить: ведь этот разрыв дна произошел в одночасье. Не было никакого водопада, а потом вдруг, ни с того ни с сего, раз – и пропасть, а в нее с сумасшедшей скоростью летят тонны воды.

– Как бы я хотела посмотреть! – прошептала Дина.

– Непременно, – пообещал Феликс. – А в Каньоне страшно стоять на кромке обрыва. – Он помолчал. – В самый первый раз – меня возили туда мальчишкой, я прошелся по краю на руках, а потом взглянул на мать – у нее в лице не было ни кровинки. И только тогда я испугался.

– Я читала, что и Каньон, и Ниагарский водопад образовались примерно в одно и то же время: около двенадцати тысяч лет назад, – вспомнила Дина. – Тогда земная ось немного сдвинулась и на земле начались страшные пожары, землетрясения, ураганы, наводнения...

– Так вот, и лес окаменел точно в то же самое время, – сообщил Уайт. – Все именно тогда и случилось: в районе двенадцати тысяч лет назад.

– И Атлантида затонула тогда же, – вставила жена.

– Ну, это глупости, – заявил муж. – В это я не верю.

– Да почему же?

– Антинаучно.

Дина поняла, что пора менять тему.

– Я читала, где-то здесь еще Лунная Долина.

– Да-да, конечно, Глен Эллен... Там могила Джека Лондона... у его сгоревшего дома... Съездим как-нибудь...

Наконец, миновав мелькнувшее в глубине бесчисленных виноградников последнее белое здание, декорированное под огромный корабль, даже с флагами разных государств по карнизу, въехали в городок. Феликс свернул направо. Проехали гостиницу Европа, потом рощицу, – вокруг возникли здания под старинку, еще квартал, налево – и они остановились перед красивым домом с колоннами и арками.

– Турецкие бани, – гласил плакатик над входом в офис. О том, что это именно офис, возвещал другой плакатик.

Высунулись из машины – в нос мгновенно ударил стойкий запах серо-водорода.

В офисе быстро получили ключи от номера для новобрачных. Уайты снова сели в машину, объехали двор, чтобы запарковаться поближе, и пошли к своему номеру. Феликс поднес карточку-ключ к дверному считывающему устройству и, после тихого щелчка, нажал на ручку. Из дверного проема хлынул дневной свет, к которому примешивалось сияние позолоты с розочками на обоях. С потолка грозил луком крылатый пухлопопый купидон, сплошь в красных щечках.

– Ну и ну! – засмеялась Дина, заглядывая в проем.

– Ладно, не обращай внимания... – Феликс схватил жену на руки и внес в номер, подтолкнув ногой за собой дверь, как в классическом хеппи-энде музыкальной комедии.

Дина услышала хлопок, что-то отозвалось в ее душе болезненным уколом неясной тревоги, поразмыслить о которой не хватало пока ни времени, ни желания. Феликс аккуратно поставил жену на ноги и принялся целовать.

– А как же сдвоенная ванна? – шепнула Дина.

– То вечером, а это файв-о-клок ти... А ночью и утром свое...

Дина еще успела спросить, насколько его при таком раскладе хватит, а Феликс – ответить смехом и заверением, что надолго... Оба увлеклись.

Когда они, порядком обессиленные, отдыхали на немыслимой куче больших и маленьких, квадратных, круглых, продолговатых и даже треугольных подушек и подушечек в разоренной огромной кровати, раздался телефонный звонок – женский голос напомнил о вечерней сдвоенной ванне.

– Да-да, спасибо, – отозвался Феликс, с остервенением отшвыривая ногой болтавшуюся без дела и попросту мешавшую ему простыню, которая никак никуда не хотела укладываться чинно. Дине он сказал: – Ничего, там продолжим.

Он принес из машины чемоданы. Супруги разобрали вещи.

– Есть хочу, – сообщила Дина.

– А вот, – Феликс кивнул на заполненную фруктами вазу.

Съели напополам апельсин, потом несколько виноградин.

– Не могу больше, – подумала Дина. Голод буквально терзал ее. Фрукты не только не утолили, но, кажется, даже обострили желание хорошенько пообедать. Воображение занимали уже не пирожки бабы Шуры, а сочные шашлыки, отведанные когда-то у кого-то из знакомых на даче.

Девушка выпила воды. Под ложечкой сосало.

Ванные, грязевые и минеральные, были оборудованы в процедурном здании. И ничего особо романтического в сем мероприятии оба для себя не нашли. Сначала лежали по уши в вонючей грязи, а когда смыли ее с разгоряченных тел и легли вдвоем в одну минеральную, Феликс чуть встрепенулся, но Дина через минуту почувствовала себя плохо. Муж быстро вытащил ее под прохладный душ.

– Такое чувство, что в салате было что-то несвежее...

– Мы же оба ели одно и то же...

Ундина быстро набросила банный халат и выскочила во двор, но на воздухе пахло все той же тухлятиной. Молодую женщину стошнило в туалете, который, к счастью, оказался близко. Питьевая вода была прохладной, но отдавала тем же запахом, и девушку чуть не стошнило вторично.

– Мне нужна ледяная кока-кола, – попросила она.

– С ума сошла? Там же сплошной сахар и кофеин.

– Но должно помочь при тошноте, честно, я слышала, помогает...

– Лучше я попрошу дольку лимона, тоже должно облегчить, вот увидишь, правда. – Феликс вошел обратно и через две минуты появился в дверях с запотевшим стаканом ледяной воды и резным блюдцем. Несколько ломтиков лимона лежали на фарфоровой бело-розовой снежинке посреди накрахмаленной белой салфетки.

Дине все же до умопомрачения хотелось колы.

Возвращаться в ванну и на массаж побоялись, вдруг стошнит опять. Феликс предложил пойти погулять; и на улице, когда чуть-чуть отделились от отеля с его запахом, девушке полегчало.

Обедать отправились во французкий ресторан через дорогу.