Текст книги "Нянечка для соседей (ЛП)"

Автор книги: Лили Голд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 26 страниц)

ГЛАВА 38

БЕТ

На следующий день Себастьян не выходит из своей комнаты вплоть до двух часов дня. И в этом отчасти моя вина. Перед тем как отправиться спать на диван прошлой ночью, я написала Джеку и сказала, что он должен позвонить в компанию Себа и сказать им, что он берет больничный. Затем я пробралась в комнату Себа, конфисковала его телефон и украла будильник. Я спрятала его на холодильнике.

Я широко зеваю, помогая Ками отрыгнуть. Между уходом за ней и ее отцом мне едва удалось поспать. Не то чтобы я возражала.

На самом деле, по большей части я просто в замешательстве. Все это время я предполагала, что Себ не хочет Ками. Но человек, которого я видела прошлой ночью, не безразличен к своей дочери.

Он до безумия любит ее. После того, как я принесла Ками к нему, он обнимал ее больше часа, бормоча успокаивающие слова в ее волосы, пока она спала. Он отпустил ее только тогда, когда я насильно начала забирать ее.

Очевидно, что он так отчаянно стремится к общению с ней. Так почему же у него ушло так много времени на то, чтобы понять это?

– Что происходит с твоим отцом? – спрашиваю я Ками, поправляя ее косичку. Она зевает, прижимаясь к моей груди.

Дверь Себастьяна, наконец, со скрипом открывается, и я поднимаю глаза, чтобы увидеть, как он входит в гостиную, моргая от усталости. Он выглядит измученным, но гораздо лучше, чем прошлой ночью. Его щеки раскраснелись, и он переоделся из своего потного костюма в синие джинсы и обтягивающую черную футболку. В повседневной одежде он выглядит потрясающе.

– Привет. Тебе лучше? – тихо спрашиваю я.

Он кивает и прислоняется к дверному проему, его глаза скользят по мне и Ками.

– Где мой будильник? – хрипло говорит он, его голос все еще грубый со сна.

– Я его уничтожила. – Он прищурился. Я вздыхаю. – Сможешь получить его обратно, когда снова станешь нормально функционирующим человеком. – Я киваю на плиту. – Я приготовила суп на обед. Есть свежий хлеб. А также lucozade^[31] и виноград в холодильнике, если тебе не до этого.

Он моргает, глядя на холодильник, словно пытаясь не потерять нить разговора.

– Ты сходила в магазин?

– Я хотела попробовать покормить Ками овощами сегодня вечером. Женщина в магазине на углу обожает ее.

Он подходит к плите, рассматривает кастрюлю.

– Ты не должна была этого делать. Я не болен.

Я закатываю глаза.

– Просто съешь суп.

Он медленно кивает, включает плиту и открывает шкаф, чтобы достать стакан. Он наполняет его в раковине, но в итоге роняет, проливая воду на стойку.

Я хмурюсь.

– Ты в порядке?

– Нормально. – Он достает бумажные полотенца и вытирает беспорядок. – Мой мозг обычно работает на пониженной скорости на следующий день. Но я чувствую себя хорошо.

Моя грудь сжимается. Часть меня хочет усадить его за стол, приготовить для него еду, разогреть суп и нарезать хлеб. Но у меня есть сильное ощущение того, что он этого не оценит, поэтому я снова обращаю свое внимание на Ками, играющую со своими руками. Себ тихо перемещается по кухне, наполняет себе миску супа и садится за стойку, собираясь ее съесть.

– Вкусно, – говорит он после первой ложки.

– Конечно, вкусно. – Я чмокаю Ками под подбородок. – У меня был отличный су-шеф.

Он смотрит на ребенка, сузив глаза.

– Как…

– Она в основном оказывала моральную поддержку, – признаюсь я. – Но была очень продуктивной.

Пока он ест, мы больше не произносим ни слова. Он заканчивает с едой, ставит свою миску в посудомоечную машину, а затем просто неловко стоит, наблюдая за нами.

Я поднимаю на него глаза.

– Да?

Он сглатывает.

– Я не знаю, как сказать тебе спасибо.

– У тебя неплохо получилось. Не за что. – Я похлопываю по дивану. – Мы можем поговорить?

Он колеблется, потом кивает, садится рядом со мной.

– Вот. – Прежде чем он успевает испугаться, я протягиваю руки и кладу Ками ему на руки.

Все его тело напрягается.

– Я не знаю, как…

– Ты знаешь, как ее держать, – говорю я. – Ты прекрасно держал ее прошлой ночью, а ведь сам едва мог видеть. Просто делай то, что кажется естественным.

Он сглатывает и медленно перекладывает ее в свои объятия, прижимая щекой к своей груди. Она легко прижимается к нему, чмокая губами. Я протягиваю руку и разминаю его шею.

– Расслабься, – напоминаю я ему мягко.

Его мышцы расслабляются. Он прижимает Ками чуть ближе и прочищает горло.

– О чем ты хотела поговорить?

Я решаю сразу же перейти к делу.

– Почему ты так противоречиво относишься к Ками? Прошлой ночью ты так сильно хотел обнять ее, но когда ты не опьянен болью, то едва прикасаешься к ней. – Я качаю головой. – Я не понимаю. Ты бесишься каждый раз, когда она плачет, но отказываешься ее обнимать. Ты подскакиваешь, чтобы приготовить ее бутылочку, но не хочешь с ней играть. Что происходит в твоей голове?

Он ничего не говорит, немного накручивая ее волос на палец.

Я вздыхаю.

– Это связано с тем, о чем ты говорил прошлой ночью?

Он напрягается.

– О чем я говорил прошлой ночью?

– Ты не помнишь?

– Не особо. Я помню, что ты уложила меня в постель. И… – Его высокие скулы слегка окрасились. – Как ты гладила мои волосы. Я не помню, о чем мы говорили.

– Ты сказал, что боишься причинить ей боль. И что ты пугаешь всех, с кем разговариваешь.

Он покраснел.

– О, Господи. – Он проводит рукой по волосам. – Может быть, я смогу уговорить тебя посетить сеанс гипнотерапии и стереть последние двенадцать часов из твоей памяти? Я знаю одного замечательного гипнотерапевта, недалеко от Гайд-парка.

– Мооожешь, – говорю я, растягивая слово. – Или ты можешь рассказать мне, в чем дело, и мы найдем решение, которое будет лучшим для Ками. Потому что сейчас это, – я машу пальцем между ними, – несправедливо по отношению к твоей дочери.

Он долго колеблется. Так долго, что я думаю, он собирается отказаться. В конце концов, он делает глубокий вдох.

– Когда я был младше, – медленно говорит он, – мне приходилось посещать курсы управления гневом. Я часто выходил из себя.

– Ты причинял людям боль?

Он вздыхает.

– Только одному. – Он смотрит вниз на Ками. – Мой отец ушел, когда мне было двенадцать. Просто собрал чемодан и не вернулся домой. Он никогда не называл причину. Мама была разбита. Она не знала, как прокормить нас. Ведь она никогда не работала. Поэтому она начала встречаться с богатыми мужчинами, чтобы хоть как-то заработать. – Он аккуратно снимает с волос Ками заколку, распуская ее волосы. – Я ненавидел их всех.

Я киваю. Звучит вполне разумно.

– Ты просто хотел вернуть своего отца.

– Был один мужчина. Сейчас он мой отчим. Стивен. Он был намного старше моей матери и ужасно богат. Однажды я пришел домой со школы, а он кричал на нее. Обзывал. Думаю, он узнал, что она встречалась с другими мужчинами. – Он начинает перебирать пальцами волосы Ками. Она закрывает глаза, наслаждаясь мягкими прикосновениями. – Я сорвался. Я был так зол. Бросился на него и начал бить. Мне было всего двенадцать, так что я не причинил большого вреда, но выбил зуб.

– Господи.

Он кивает.

– Моя мама была в ужасе. Она отправила меня на курсы по управлению гневом, и когда они не помогли, отправила меня в американский военный лагерь. Я был там каждое лето, до тех пор, пока мне не исполнилось восемнадцать. – Он заправляет волосы Ками за ее маленькие ушки. – Они помогли лучше, чем терапия. Я научился контролировать себя.

– Контролировать себя, – туманно повторяю я. – Что это значит?

– Держать свои эмоции под контролем. Действовать рационально и логично, так, чтобы не причинять людям боль. – На его виске пульсирует вена. – Но они не стали панацеей. Я все еще злюсь. Все еще сопротивляюсь. Думаю, это всегда будет частью меня.

Я вспоминаю все причуды Себастьяна. Чистота. Идеально сшитые костюмы. Его раздражение, если в доме беспорядок. Я вспоминаю слова Джека. «У него все должно быть по плану. Он напуган, когда что-то выходит из-под контроля».

– Ты когда-нибудь причинял боль кому-нибудь еще? – спрашиваю я осторожно. – Или это было только один раз?

– Только один раз.

– Когда тебе было двенадцать. Это сколько, шестнадцать лет назад?

– Восемнадцать.

– И ты все еще думаешь, что если дашь волю гневу, то превратишься в Халка? – Я качаю головой, гнев бурлит внутри меня. – С самого детства тебе говорили, что ты какой-то жестокий монстр. Поэтому ты держишь все свои эмоции в себе, пока давление не становится настолько сильным, что ты начинаешь болеть физически.

Его рот сжимается.

– Я должен. Ради людей, которые меня окружают.

– Себастьян. Ты ударил человека однажды, когда был ребенком. Это не делает тебя чудовищем. – Он не отвечает. Я вздыхаю. – Если бы Сайрус пришел на работу и обнаружил, что к одной из девушек пристает парень в клубе, как ты думаешь, что бы он сделал?

– Я не знаю.

– Он, вероятно, накричал бы на парня, и если бы тот не остановился, то ставлю всю свою зарплату, он ударил бы его по лицу. Возможно, это не самая лучшая реакция, но вполне понятная. И это не сделает его монстром. – Я наклоняюсь вперед и беру его за руку. – Себастьян, ты не жестокий. Ты был злым ребенком, который хотел защитить свою маму. Защитить, а не причинить боль.

Он открывает рот, но я прерываю его.

– Я выросла в приюте. Я ухаживала за множеством детей. Я знаю многое о злых детях. Они не монстры, им просто больно. Любой психотерапевт или родитель, стоящий чего-либо, должен уметь это видеть. Ты потерял отца. Тебе нужно было помочь, а не наказывать.

– Ты ошибаешься, – говорит он, глядя на Ками. – Я не знаю, что делать. Я не уверен, что могу оставить Ками у себя. Но и отдавать ее матери я тоже не хочу. Я не знаю, что делать. – Он делает глубокий вдох, проводя пальцами по тонким волосам Ками. – Я думаю, может быть, пришло время отдать ее.

Страх пронзает меня насквозь.

ГЛАВА 39

БЕТ

– Не думаю, что смогу стать для нее хорошим отцом, – продолжает он безэмоционально. – Если бы ты не пришла прошлой ночью, я не знаю, что могло бы произойти. Что, если бы я потерял сознание и уронил ее? Что, если бы она умерла от голода, потому что я не смог встать и приготовить ей бутылочку?

Кровь бурлит в моем теле. Я стараюсь сохранить ровность голоса.

– Ты хочешь стать для нее отцом?

Он медленно кивает.

– Тогда учись. У тебя есть два друга, которые готовы помочь на каждом шагу. Даже три друга.

Он вытирает рот рукой.

– Но что, если у нее будет лучшая жизнь без меня? Что, если ее удочерит семья, которая действительно знает, что делает? Или пара, которая уже много лет пытается завести ребенка? Они бы так сильно хотели ее. Они бы понимали разницу между школами Монтессори и Вальдорф^[32], какое детское питание лучше для нее, и следует ли ей спать вместе с ними или в отдельной кроватке. – Он проводит руками по волосам. – Я читаю книги с советами по воспитанию детей с тех пор, как у нас появилась Ками, пытаясь понять, как за ней ухаживать. В них говорится, что то, как воспитываешь ребенка, влияет на его характер. Именно на этом этапе у нее будут развиваться страхи, комплексы и тревоги. Что если я буду держать ее на руках слишком много, и у нее разовьется страх разлуки? Или наоборот, недостаточно, и она вырастет с ощущением, что ее не любят? Что, если я буду слишком добрым или слишком суровым? Я могу разрушить ее жизнь, даже не имея на то намерения.

– О, Себ. – Я неуверенно кладу руку ему на спину. – Жаль, что ты не сказал мне, что переживаешь из-за этих вещей. Я могу помочь тебе разобраться в этом, проще простого.

Он вздыхает, притягивая Ками ближе к себе.

– Что бы могло произойти? – спрашивает он, его голос ломается. – Если бы я отдал ее в опеку?

Я закрываю глаза. Мое сердце колотится.

– Ну, – медленно начинаю я. – Она маленькая, милая и здоровая. Есть большой шанс, что ее быстро удочерят.

– Разве тебя не удочерили? Твои родители были хорошими? Проверяли ли они их должным образом? – Я поднимаю бровь. – Сайрус проболтался. Прости, это секрет?

– Не секрет. Но меня не удочерили, а взяли на воспитание. – Я смотрю вниз на свои руки. – Моя мама отдала меня, когда мне было четыре года. Я была в системе опеки, до тех пор, пока мне не исполнилось восемнадцать. Меня перебрасывали из одного интерната в другой, из одной приемной семьи в другую.

Он пристально смотрит на меня.

– Было плохо?

Я колеблюсь.

– Не совсем. Ничего плохого со мной не происходило. Все приемные родители были хорошими. – Я провожу пальцами по волосам Ками. – И в детском доме было весело. Там была уйма детей, как в школьном лагере, или чем-то подобном.

– Но? – спрашивает он, когда я умолкаю.

Я тяжело сглатываю.

– Ну, это не школьный лагерь. Ты никогда не сможешь вернуться домой. Никогда. У тебя его нет.

Он хмурится.

– Почему тебя не удочерили? Тебе не понравилась ни одна из приемных семей?

Я смеюсь, на глаза наворачиваются слезы.

– Потому что никто не хотел меня, Себ. Вообще никто. Меня передавали по кругу, как дрянной рождественский подарок. Иногда я проходила через три приемные семьи в год. – Я вытираю глаза. Даже спустя столько времени я не могу говорить об этом без слез. – Всегда находился ребенок умнее, или красивее, или талантливее меня. Большинство родителей не выбирают веснушчатого рыжего ребенка в качестве своего идеала. Мне казалось, что я игрушка, которую оставили на полке в магазине игрушек.

Он ничего не говорит, рисуя медленные круги на спине Ками.

Я прикусываю губу.

– Я слышала, как приемные родители говорили обо мне за моей спиной. Всегда одно и то же: «Она такая грубая – не предложила помыть посуду». «Учителя говорят, что она отстает в учебе. Не думаю, что она попадет в программу для одаренных». «Жаль, что у нее такие волосы. Из-за них она выглядит такой неряшливой». «Ей нужно немного похудеть». И все в таком духе. Я слышала, как они критикуют меня, и делала все, что могла, чтобы стать ребенком, которого они хотели. Потому что я так сильно хотела семью. – Слезы катятся по моим щекам, и я быстро вытираю их. – Я похудела. Я выпрямила волосы. Я училась как сумасшедшая. В нескольких приемных семьях я каждый вечер часами выполняла работу по дому. Я готовила ужин, убирала на кухне, в ванной, пылесосила весь дом, стирала, мыла посуду, убирала все детские комнаты, сидела с детьми. И это помимо того, что я ходила в школу и делала домашние задания. Я готова была делать все, быть кем угодно, лишь бы они меня оставили.

– Они эксплуатировали тебя, – тихо говорит он.

– Немного. Но я сама виновата, потому что позволяла им это.

– Ты была ребенком. Ты ни в чем не виновата. У них была власть над тобой, и они превратили тебя в свою личную прислугу.

Я смотрю вниз на свои руки.

– Когда я вышла из-под опеки, мне потребовалось так много времени, чтобы поднять свою самооценку, чтобы считать себя равной другим людям. Мне это удалось только в течение последних нескольких лет. Иногда я все еще замечаю, что я…

Я хмурюсь.

– Что?

– Пытаюсь расположить к себе других людей. Говорю то, что они хотят услышать. Меняю себя, чтобы выглядеть так, как им хочется. Делаю слишком много одолжений.

Я бросаю на него укоризненный взгляд.

– Вот почему ты убралась в квартире, когда я на тебя накричал?

Я киваю, смущаясь.

– Я не так давно ходила к психотерапевту, и она сказала, что это проявление реакции «бей или беги». Борись, беги, замри или подлизывайся. В стрессовой ситуации я начинаю подлизываться. Я стараюсь понравиться людям. Это всего лишь рефлекс, и я не думаю об этом, но это ужасно. У меня меняется голос, манера речи. Я так покорна, хотя не хочу этого. Я всегда рада делать одолжения и помогать людям, но если я думаю, что кто-то принимает меня как должное, я становлюсь прежней. Я не хочу снова быть отчаянным, эксплуатируемым ребенком, Себ. Я не могу.

Он ничего не говорит, бережно обнимая Ками.

Я вздыхаю.

– Прости. Этот разговор не должен быть обо мне. Наверное, я пытаюсь сказать, что… быть в опеке – это очень, очень печальная вещь в жизни ребенка. – Я смотрю на Себа. Его серые глаза пылают от напряжения. – Если ты и правда не хочешь Ками, тогда ладно. Отдай ее. Но не думай, что ее жизнь от этого станет лучше. Даже если ее удочерят самые добрые люди на планете, ей всегда будет больно осознавать, что ни один из ее родителей не хотел ее. Это оставит шрам. – Я глажу пухленькую щечку Ками. Она тянется вверх, обхватывая мой палец своей крошечной ручкой. – Конечно, я не говорю, что отказ от ребенка – это всегда плохо. Иногда это лучший выбор. Это был лучший выбор для меня, но я все равно плакала во сне каждую ночь в течение четырнадцати лет. Так что хорошенько подумай, является ли это лучшим выбором. Потому что если ты просто боишься, смирись с этим. Прими помощь, которую я и другие предлагаем, и постарайся ради нее. Я на сто процентов верю, что ты сможешь стать для нее замечательным отцом.

Он медленно кивает.

– Хорошо, – говорит он хриплым голосом. – Хорошо. Спасибо. Я… я постараюсь.

– Да?

– Да.

Я улыбаюсь ему, облегчение разливается по мне.

– Можно мне обнять тебя?

Он застывает, а затем неловко обхватывает меня рукой.

Я разражаюсь смехом.

– Я имела ввиду Ками. Я только что рассказала историю своей жизни, и мне хочется обнять милого ребенка.

– О. – Он собирается отстраниться, но я наклоняюсь и ловлю его руку.

– Эй. Я не против двойных объятий.

Честно говоря, после всего, что он мне только что сказал, я очень, очень сильно хочу его обнять.

Он на мгновение застывает, а затем расслабляется подо мной, перемещая вес Ками на мои колени. Она хватается за мою рубашку и закрывает глаза. Я зеваю, прижимая ее к себе.

– Ты устала? – мягко спрашивает Себ. Я чувствую, как его голос гулко отдается в груди. Он греет что-то внутри меня. – Можешь пойти домой и вздремнуть. Ты провела здесь всю ночь.

– Я в порядке. Просто Ками разбудила меня рано.

– А я не давал тебе спать допоздна, – заканчивает он. – Ты вообще выспалась?

– Я в порядке. – Я прижимаюсь ближе к Ками, мои глаза закрываются. Себастьян поднимает ладонь и убирает мои волосы со лба. – Что ты делаешь? – бормочу я.

– Возвращаю услугу. Спи, Бет.

Я не люблю, когда люди играют с моими волосами. Он продолжает перебирать мои локоны, и я замираю словно олень от света фар.

***

Я просыпаюсь от шума голосов.

– Быстрее, – шипит кто-то. – Боже мой, они такие милые. Сфотографируй.

– Нет, – предупреждает голос Себа.

– Но это твои первые в жизни обнимашки, приятель! Мы должны запечатлеть это на память!

Я слышу щелчок затвора камеры телефона и потягиваюсь, потирая глаза.

– Хм?

Моя подушка шевелится, и я оглядываюсь, чтобы увидеть, что я все еще на диване с Себастьяном. Он обнимает меня, а я прижимаюсь к его боку. Ками спит на его коленях, ее маленькие губы слегка шевелятся во сне.

– Ох. Извини. Ты очень удобный. – Я вытираю его плечо. – Я обслюнявила тебя?

– Не волнуйся. Это отличная впитывающая рубашка.

Я смотрю на него. Его рот подергивается.

– Я делаю это своей заставкой, – объявляет Сайрус у двери, тыкая в свой телефон. Я поворачиваюсь и вижу, как он и Джек снимают обувь. Джек сияет, практически подпрыгивая на месте от возбуждения. Что кажется чрезмерной реакцией, какой бы милой ни была фотография.

– Почему у тебя такой вид, будто ты сейчас описаешься? – пробормотал Себ.

– Я только что проверил почтовый ящик, – говорит Джек, размахивая причудливо выглядящим черным конвертом. – Мы получили приглашение на саммит AGAME.

Себастьян сразу же садится, раздражение сразу же спадает с его лица.

– Что?

Джек кивает.

– Оно пришло по почте. – Он бросает конверт на колени Себа, подхватывает Ками и качает ее на руках. – Неужели технологическая компания пользуется почтой? Я так скучал по тебе, хамелеон.

Себастьян встряхивает письмо, лихорадочно сканируя его содержимое.

– Что за саммит AGAME? – сонно спрашиваю я.

– Это мероприятие по видеоиграм и приложениям в Нью-Йорке, – объясняет Сайрус, опускаясь на диван рядом со мной и прислоняясь к моему боку. Я вздрагиваю, когда его голая рука прижимается к моей, внезапно вспоминая последнюю ночь, которую мы провели вместе.

Я прочищаю горло.

– И это очень серьезно.

– Очень, очень серьезно. – Он тянется к моей руке. – Все крупнейшие технологические компании будут там. Вход только по приглашениям, и каждый год они приглашают только несколько новичков.

– Вау! Поздравляю, ребята!

– Мероприятие будет через две недели, – говорит Себ, сканируя письмо. Он смотрит на Джека. – Сможешь?

Джек решительно кивает.

– Придется.

– Вы про что? – спрашиваю я.

Сайрус вытягивается рядом со мной, ненавязчиво обхватывая меня за плечи.

– Ну, сладкая, нет особого смысла посещать конференцию по приложениям, если только их новое блестящее приложение не работает, не так ли? Количество продаж, которое они получат от одного только выступления на этой конференции, будет просто феноменальным. А будущие инвесторы хотят видеть, что именно они покупают.

– Что это значит? Вы запускаетесь через две недели? – Я нахмурилась. – Дата запуска ведь не раньше, чем через месяц?

– Нам просто придется ускорить сроки, – говорит Себ, переворачивая письмо и доставая из ниоткуда ручку. Джек отбирает письмо, прежде чем он успевает начать делать пометки.

– Не смей его портить. Я помещу его в рамку, – настаивает он. – Повешу в своей спальне.

– Ботаник, – зевает Сайрус, прижимаясь к моей шее, как кот. – Я так скучал по тебе, – бормочет он мне на ухо, его губы касаются мочки моего уха. – Думал о тебе все выходные.

– Я тоже скучала по тебе, – честно говорю я, и он улыбается, сверкая белыми зубами. Себастьян встает, и я хмуро смотрю на него. – Погоди-ка. А как насчет того, о чем мы только что говорили? Значит ли это, что ты не сможешь проводить время с Ками?

Себастьян качает головой.

– Нагрузка будет не на меня. А на него. – Он тычет большим пальцем в Джека.

Джек медленно кивает, делая глубокий вдох.

– Думаю, мне лучше начать.

Себ поворачивается ко мне, в его глазах блестит свет.

– Мне тоже. Нужно многому научиться.

Я улыбаюсь ему.

– Не волнуйся. Я отличный учитель.